есть такая одежда, которая вне моды, вне времени и не имеет размера, потому что подходит всем. и каждый её хоть раз, да носил. мне недавно подарили. называется "боль". пришёл человек, натянул на меня через голову. чуть не задохнулась, пока он меня в неё впихивал. кое-как засунул меня в боль, одни глаза торчали. всё остальное боль прикрыла. аскетичный такой наряд. - застегнуть, - говорит, - надо. и дёрнул вверх молнию. а я стою, рот открыв, язык высунув. он мне губы с языком и прищемил этой молнией. до сих пор разговариваю с трудом. стою в этой боли. моргаю. говорит "иди, пройдись". я делаю шаг, другой. сложно идти, боль тяжёлая и неудобная. хуже туфель на шпильках, которые малы на два размера. а человек говорит "потанцуй". а я ведь люблю его. человека этого. думаю - надо потанцевать, если пр...Ещёесть такая одежда, которая вне моды, вне времени и не имеет размера, потому что подходит всем. и каждый её хоть раз, да носил. мне недавно подарили. называется "боль". пришёл человек, натянул на меня через голову. чуть не задохнулась, пока он меня в неё впихивал. кое-как засунул меня в боль, одни глаза торчали. всё остальное боль прикрыла. аскетичный такой наряд. - застегнуть, - говорит, - надо. и дёрнул вверх молнию. а я стою, рот открыв, язык высунув. он мне губы с языком и прищемил этой молнией. до сих пор разговариваю с трудом. стою в этой боли. моргаю. говорит "иди, пройдись". я делаю шаг, другой. сложно идти, боль тяжёлая и неудобная. хуже туфель на шпильках, которые малы на два размера. а человек говорит "потанцуй". а я ведь люблю его. человека этого. думаю - надо потанцевать, если просит. язык прищемлённый ноет, мычу. руками-ногами дёргаю, пытаюсь изобразить танец. я и до боли всегда неуклюже выглядела, а тут совсем посмешище. хохочет человек, говорит: - ты жалко выглядишь. а я сама знаю. но ничего поделать не могу. молнию заело, боль не снять. он досадливо цокает и идёт к двери. я за ним плетусь, мычу, пытаюсь сказать "подожди, помоги мне снять боль". а он не понимает, что я говорю. и уходит. я сажусь и думаю - что делать? как снять? неужели так всю жизнь теперь? только мычать и дёргаться нелепо. заплакала. тут заходит мой старый друг. смотрит на меня в ужасе, кричит: - это что с тобой такое?! что такое?! я ему в ответ, кое-как языком ворочая - мол, человек меня в боль одел и ушёл, сижу вот. мычу да плачу. друг за голову схватился, сел рядом со мной. помолчал немного, но не бессмысленно, а как будто решал в уме задачку сложную математическую. и говорит: - я же люблю тебя. не то что бы конкретно сейчас, а давно. но и сейчас тоже. и потом буду. и даже если ты в этой боли останешься, ты всё равно красивая. ты меня любишь? а я ему отвечаю: - нет. и тут молния щёлкнула и боль с меня свалилась. я её с пола подняла, другу протянула и говорю: - кажется, теперь тебе придётся носить.
Найти бы только где-нибудь такую нору, такое прибежище, такой тайник, надёжный и тихий, ещё бы с лесом – и ничего больше не надо, во всяком случае, никаких людей, приносящих заботы и крадущих мысли, никаких писем, никаких газет. Пусть будет там ручей или водопад, пусть тихо горит там свет солнца на бурых соснах, пусть порхают мотыльки, пасутся козы, или гнездятся чайки – неважно, главное сохранить свой душевный покой, своё уединение, свой сон и свою мечту.
Мой отец, когда ему было семнадцать лет, на ярмарке увидел девочку. Четырнадцатилетнюю девочку в синем платье с синим бантом. И влюбился. Ждал, когда ей исполнится восемнадцать, попросил ее в жены и получил ее в жены. Он ее обожал... Они были довольно бедные фермеры, мама доила коров, делала всю работу, но они жили и радовались каждому пережитому дню, до самого конца. И это было искренне, так трогательно и прекрасно!
Я видела, как хорошие люди в хороших семьях ругаются, кому пойти поставить чайник. У нас ругань шла только в обратном смысле — каждый хотел пойти поставить чайник. Каждый хотел взять на себя. Когда твой спутник хочет взять на себя больше, то тебе хочется взять еще больше... Здесь интересный механизм, я его проследила. Чем меньше хочет взять на себя твой спутник, тем меньше тебе хочется взять. И наоборот. Тут обратная связь. И родители рвали друг у друга из рук домашние дела, неприятные поручения, трудные задачи — все это каждый хотел сделать за другого...
Еще я помню ...ЕщёМой отец, когда ему было семнадцать лет, на ярмарке увидел девочку. Четырнадцатилетнюю девочку в синем платье с синим бантом. И влюбился. Ждал, когда ей исполнится восемнадцать, попросил ее в жены и получил ее в жены. Он ее обожал... Они были довольно бедные фермеры, мама доила коров, делала всю работу, но они жили и радовались каждому пережитому дню, до самого конца. И это было искренне, так трогательно и прекрасно!
Я видела, как хорошие люди в хороших семьях ругаются, кому пойти поставить чайник. У нас ругань шла только в обратном смысле — каждый хотел пойти поставить чайник. Каждый хотел взять на себя. Когда твой спутник хочет взять на себя больше, то тебе хочется взять еще больше... Здесь интересный механизм, я его проследила. Чем меньше хочет взять на себя твой спутник, тем меньше тебе хочется взять. И наоборот. Тут обратная связь. И родители рвали друг у друга из рук домашние дела, неприятные поручения, трудные задачи — все это каждый хотел сделать за другого...
Еще я помню как папа утром, когда брился, пел, и мама ему говорила: "Перестань петь — нельзя сосредоточиться!" А мама работала тогда в каких-то дошкольных учреждениях и писала по утрам отчеты. А папа ей отвечал — странно, почему такие вещи запоминаются, — он говорил: "Я не буду петь, а ты когда-нибудь будешь думать: как жалко, что он больше не поет, как хорошо бы, чтобы он запел". Вот это я помню, вот эту фразу я помню: "Как хорошо бы, если бы он запел".
Счастливым и веселым оказался их брак - единство душ и стремлений, и вот такого брака я не встречала ни у кого — чтобы он был не только глубокий и серьезный, но радостный и веселый в каждую данную минуту... И каждое утро начиналось с молитвы отца – он благословлял Бога за то, что ему послали эту чудо-жену, эту чудо-любовь, это чудо-чувство. И вот мы в тени этой великой любви, обожания, выросли...
Потом я спросила: - А мама? - Мама умерла десять лет назад. Я говорю: - Господи, а отец? - Отец жив. - Как же он пережил, ужасно, наверное, смерть матери? - Что ты! Он благословляет каждый день Бога, что боль разлуки выпала ему, а не ей...
(Выдержки из книги "Подстрочник" Лилианны Лунгиной)
Я посылала к тебе бабочек летом, чтобы они принесли на своих крылышках тебе мою нежность. Я шептала ветру слова любви, чтобы ты услышал их. Я говорила с тобой, устремляя глаза в небо. Я чувствовала тебя повсюду: в шорохе травы и каплях прохладного дождя на моих губах. Чтобы я ни делала, где бы я ни была, я думала о тебе, я жила тобой. И как бы далеко ни хотела я от тебя убежать, моё сердце всегда стремилось к тебе...
Разочарование....Оно приходит не вдруг, a пoстепенно нaкaпливaется: днями, неделями, годaми. Его шаги мелкие и неслышные…Oно коварно заползает в душу, наполняя ее с кaждым обидным словом, непорядочным поступком любимого вами человекa.
Мы склонны опрaвдывaть близких людей, брать на себя их проблемы, прощaть им слабости, ошибки.Hо постепенно становится трудным прощать пренебрежение, невнимание к себе. Это первый шаг к рaзочaровaнию. Вовремя его не заметишь. А потом появляется равнодушие, безразличие. Когда человеком овладевает подобное состояние, это тревожный знак. Оттуда не возвращаются. Из безразличия чувства вновь не возникнут. Человек, который вас разочаровал, будет недоумевать: «Почему вы остыли, стали спокойными и ровными?». Ведь ВСЁ было нормально! Нормально внешне. Но душа живет своей, невидимой жизнью. Она тонко воспринимает все знаки не
...ЕщёРазочарование....Оно приходит не вдруг, a пoстепенно нaкaпливaется: днями, неделями, годaми. Его шаги мелкие и неслышные…Oно коварно заползает в душу, наполняя ее с кaждым обидным словом, непорядочным поступком любимого вами человекa.
Мы склонны опрaвдывaть близких людей, брать на себя их проблемы, прощaть им слабости, ошибки.Hо постепенно становится трудным прощать пренебрежение, невнимание к себе. Это первый шаг к рaзочaровaнию. Вовремя его не заметишь. А потом появляется равнодушие, безразличие. Когда человеком овладевает подобное состояние, это тревожный знак. Оттуда не возвращаются. Из безразличия чувства вновь не возникнут. Человек, который вас разочаровал, будет недоумевать: «Почему вы остыли, стали спокойными и ровными?». Ведь ВСЁ было нормально! Нормально внешне. Но душа живет своей, невидимой жизнью. Она тонко воспринимает все знаки невнимания, обиду, грубость. Она устаёт постоянно находить оправдания и объяснения поступкам дорогого вам человека. И когда уже не будет сил и желания терпеть, вы примете решение отпустить, простить и пожелaть счaстья. А потом… Потом вы превращаетесь в закрытого человека, который никому не раскрывает свою душу. Стоит раз обжечься — и после уже бывает трудно открыться. И кому-то придется приложить немало усилий, чтобы возродить в вас доверие.
Я не знаю, как звучат «до-мажор», «соль-диез», «си-бемоль». Мне ближе будет скрипучий Цой, чем сонаты Баха. Моё зимнее пальто изрядно уже поела моль. И давно потеряла цвет единственная рубаха.
Ты рассказывала мне о великих романах Ремарка. Я тайком от тебя читал произведенья Глуховского. Ты могла читать наизусть поэтов больше десятка. Я же что-то читал там когда-то у Маяковского. Тебе нравились фильмы Стэнли Кубрика и Кустурицы. Меня же вполне устраивали и битвы трансформеров. Мы были разные, как две страны, два города, две улицы. Но удивительно воплотили соединенье двух миров.
Мы могли говорить с тобой всю ночь о чём угодно. Или просто молчать, принимая молчание другого. И нам было в такой привязанности абсолютно свободно. Из нас ни кто не считал звёзды при отсутствии второго. Мы могли гулять в дождь, зонтик оставив дома. Или петь друг другу на языке собственного сочинения. Мы могли друг другу за день не сказать ни слова, нас...ЕщёЯ не знаю, как звучат «до-мажор», «соль-диез», «си-бемоль». Мне ближе будет скрипучий Цой, чем сонаты Баха. Моё зимнее пальто изрядно уже поела моль. И давно потеряла цвет единственная рубаха.
Ты рассказывала мне о великих романах Ремарка. Я тайком от тебя читал произведенья Глуховского. Ты могла читать наизусть поэтов больше десятка. Я же что-то читал там когда-то у Маяковского. Тебе нравились фильмы Стэнли Кубрика и Кустурицы. Меня же вполне устраивали и битвы трансформеров. Мы были разные, как две страны, два города, две улицы. Но удивительно воплотили соединенье двух миров.
Мы могли говорить с тобой всю ночь о чём угодно. Или просто молчать, принимая молчание другого. И нам было в такой привязанности абсолютно свободно. Из нас ни кто не считал звёзды при отсутствии второго. Мы могли гулять в дождь, зонтик оставив дома. Или петь друг другу на языке собственного сочинения. Мы могли друг другу за день не сказать ни слова, наслаждаясь лишь только эхом сердцебиения.
Но что-то сломалось.
Когда я брал тебя за руку, то больше не чувствовал, что ты так же берёшь мою. Ты стала демонстрировать зевотную скуку, когда я тебя пытался пробить, шепча «люблю». Ты стала прятать щёки от моих поцелуев, с головой укутываясь ночами под плед. Мои руки стали чаще обнимать спинки стульев, чем твой, ускользающий вдаль, силуэт. Перестали друг другу мы заваривать кофе, а ты же и вовсе стала пить чаще чай. Я начал твой в память зарисовывать профиль, так как боялся услышать скоро «прощай». Ты с работы всё чаще приходила чуть позже.
И в тот вечер, задержавшись где-то, снова пришла лишь к ужину, и сказала, что больше жить так не можешь, – ты полюбила другого...
...С тех пор прошло много лет. Ты за океаном живёшь и замужем искренне счастлива с тем. Я же счастье своё разделил со «стаканом», – так как мне делиться больше было не́ с кем. Но я потом всё же бросил. Даже встретил кого-то. Почти что женился с такой радости, но... Завтра зима, а из всего гардероба осталось лишь подаренное тобою пальто.
Так странно.
Давно уже всё завершилось. Давно сочинились совсем другие мечты. Но сейчас, чтобы сердце не простудилось, обо мне позаботилась снова лишь ты.
Тишина. Уже вечер. Я жду свой автобус. Ловлю первый снег. Никого не люблю. А на небе сверкают звёздные бусы.
Когда мне будет чуть-чуть за двадцать, здесь наконец-то наступит лето, я буду жить в небольшой квартире, считать перелётных птиц. Я научился с тобой прощаться, как будто с чайками на рассвете среди брусчатки, мостов, ампира, пяти миллионов лиц. Секунды капают в водостоке. Асфальт и кафель в разводах мела. Невкусный кофе в любимой кружке и синий табачный дым. Ты будешь сниться мне каждой ночью – но, разумеется, кроме белых – так странно, так бесконечно нужно впустить тебя в свои сны.
Прохлада ярких подземных станций и зонтик-тросточка – неудобный. Я вечно буду бояться встретить тебя посреди толпы. Привычка думать, что расставаться – совсем не глупо, уже не больно. Янтарный воздух и тёплый ветер, прозрачные дни весны. Для многих чувств не хватает слова. Когда сидишь на промокшей крыше и где-то гаснут квадраты окон и блики Большого Пса. Джинсовка, кеды, на майке – совы. Виолончель. И почти не дышишь. И так хотел бы начать по новой хотя бы на полчаса. ...ЕщёКогда мне будет чуть-чуть за двадцать, здесь наконец-то наступит лето, я буду жить в небольшой квартире, считать перелётных птиц. Я научился с тобой прощаться, как будто с чайками на рассвете среди брусчатки, мостов, ампира, пяти миллионов лиц. Секунды капают в водостоке. Асфальт и кафель в разводах мела. Невкусный кофе в любимой кружке и синий табачный дым. Ты будешь сниться мне каждой ночью – но, разумеется, кроме белых – так странно, так бесконечно нужно впустить тебя в свои сны.
Прохлада ярких подземных станций и зонтик-тросточка – неудобный. Я вечно буду бояться встретить тебя посреди толпы. Привычка думать, что расставаться – совсем не глупо, уже не больно. Янтарный воздух и тёплый ветер, прозрачные дни весны. Для многих чувств не хватает слова. Когда сидишь на промокшей крыше и где-то гаснут квадраты окон и блики Большого Пса. Джинсовка, кеды, на майке – совы. Виолончель. И почти не дышишь. И так хотел бы начать по новой хотя бы на полчаса.
Корабль – будто ненастоящий. Я сам как будто макет на полке, я из картона и пластилина, газетных страниц, флажков. И если ты – не синоним счастья, то что тогда? Не поверишь, сколько. К примеру, чай и печенье с тмином, гирлянды, развод мостов.
Я ведь сумел с тобой попрощаться? Залив – сияющий и бездонный – очерчивает границу лета, изгибы моих ресниц.
Когда мне будет чуть-чуть за двадцать, ты, вероятно, меня не вспомнишь.
Ты будешь где-то в другой Вселенной считать перелётных птиц.
я же ведь не о том чтобы смотреть, как ты спишь или там готовить тебе борщи, просто таких как мы днем с огнем, следопытом, собаками, фонарем – ты пойди еще поищи, все куда ни глянь –нимфетки, зануды, марионетки, или зажиточные седеющие хлыщи, а тут мы – молодые, смешливые, ну почти влюбленные, не задаем вопросов потому что знаем на них ответы.
я ведь здесь не за тем, чтобы с тобою спорить, чтобы тебя менять, я не умею ни переучивать, ни исправлять, я и не буду, я ведь тебе не мать, чтоб ходить за тобой следом. но зато я умею трогать и обнимать, я могу тебя слушать и понимать, как никто при этом.
я же тебе не за тем, чтоб глядеть тебе прямо в рот или чтобы любить до гроба, у меня честно скажем не та порода, но в какой-то момент мы понимаем оба, что сейчас нас накроет, потом прошибет до озноба, а позже заполнит сплошным бесконечным светом.
я же тебе не к тому, чтобы отдавать, а потом сказать «ты должен»...Ещёя же ведь не о том чтобы смотреть, как ты спишь или там готовить тебе борщи, просто таких как мы днем с огнем, следопытом, собаками, фонарем – ты пойди еще поищи, все куда ни глянь –нимфетки, зануды, марионетки, или зажиточные седеющие хлыщи, а тут мы – молодые, смешливые, ну почти влюбленные, не задаем вопросов потому что знаем на них ответы.
я ведь здесь не за тем, чтобы с тобою спорить, чтобы тебя менять, я не умею ни переучивать, ни исправлять, я и не буду, я ведь тебе не мать, чтоб ходить за тобой следом. но зато я умею трогать и обнимать, я могу тебя слушать и понимать, как никто при этом.
я же тебе не за тем, чтоб глядеть тебе прямо в рот или чтобы любить до гроба, у меня честно скажем не та порода, но в какой-то момент мы понимаем оба, что сейчас нас накроет, потом прошибет до озноба, а позже заполнит сплошным бесконечным светом.
я же тебе не к тому, чтобы отдавать, а потом сказать «ты должен», просто ты сидишь уже у меня под кожей, улыбаешься между строк и становишься все дороже, я к тому, что ты говорил «ну что же, что же это такое, ты в меня прорастаешь как-то слишком уж глубоко, и не хочется ошибаться»
я же здесь с тобой, потому что ты настоящий, потому что мне знаком твой смешной, ну почти родной, этот взгляд горящий, потому что несравнимо с тобой хорошо, нестерпимо с тобой легко,
Небо протерлось и в дырочки видно звезды. Запах дождя стал любимым твоим парфюмом. Ты консервируешь в банках июньский воздух, чтоб ноябри по чуть-чуть разбавлять июнем. Ты консервируешь мысли, мечты и чувства, чтоб открывать в новый год или день рождения. В этой варенье, здесь квашенная капуста, вот трехлитровая радости с восхищением. Баночка августа: грозы и звездопады. Фляга июльского моря, графин апреля. В калейдоскопе эмоций под маринадом, не сомневайся: ты тот, кто вращает землю.
"Когда близости чересчур, становится очень плохо. И, наоборот, когда этого не хватает, люди готовы идти на любые подвиги. Все, что когда-либо происходило в мировой литературе, — не важно, между родными людьми или нет, — было связано с тем, что кто-то хотел быть вместе. Или эту близость сломать. Вот и все. Здесь важно внутреннее ощущение мира, потому что природа человека двойственна: с одной стороны, он должен быть с кем-то, с другой — он все-таки должен быть один. Редко кому удается быть вместе и при этом сохранить себя."
- Правду говорю тебе, пройдёт не так уж много лет, и люди откроют всякие тайны о том, как устроен мир… - И будут знать, из чего сделано солнце, и почему на деревьях растут листья, а на птицах – перья? И что за краем Земли, да? - Правду говорю тебе, будут. Узнать это не так уж трудно, надо только время…Гораздо труднее другое… - Что? - Ну, например, чтобы большие мальчики не прогоняли маленьких…И чтобы взрослые не обижали ребят, и чтобы никто не врал друг другу. Чтобы все любили всех и были добрыми…На это уйдут тысячи лет… - Ну, уж…Ты ещё говорил, что люди научатся летать… А когда это будет? - Будет…Только одному люди не научатся никогда… - Чему? - Сделать так, чтобы когда человек летает, мама за него не боялась…»
Появившись внезапно, она стала непредсказуемой стороной его жизни — точкой невозврата, «джокером», переменной величиной, совершенно неподвластной его контролю…Было в ней что-то такое, отчего его кровь начинала закипать, прожигая насквозь, стоило только подумать о ней…Она перестала быть его исключением, превратившись в его слабость, которую он так долго ждал.@
Люди всегда уходят. Кто-то медленно, болюче, растягивая, оттягивая свой уход. Кто-то быстро, стремительно и решительно. Но люди всегда уходят. Иногда так складываются обстоятельства, иногда так просто нужно. И когда уходят, обязательно что-нибудь оставляют. Сувенир, подвеску, брошку, картину или какую-нибудь интересную штучку, что-то сделанное своими руками или то, что имело бы особое значение для обоих. Но есть моменты, когда уходят незаметно. Ускользают. Вот так был рядом с тобой человек — а через секунду его уже нет. И ищи — не ищи, зови — не зови — не поможет. Это такая особая категория. Они приходят в твою жизнь тихо, без стука входят, и такое ощущение, будто они тут были всегда. Влетают тихим бризом в щелочку окна, чтобы разыграть в комнате игру в ветерки. Меняют что-то в тебе, приукрашивают серые будни. Обычно таких едва ли замечаешь. Они есть — и есть. Без подвохов, доводов, требований. Они приходят, чтобы привнести что-то новое, изменить, а пот...ЕщёЛюди всегда уходят. Кто-то медленно, болюче, растягивая, оттягивая свой уход. Кто-то быстро, стремительно и решительно. Но люди всегда уходят. Иногда так складываются обстоятельства, иногда так просто нужно. И когда уходят, обязательно что-нибудь оставляют. Сувенир, подвеску, брошку, картину или какую-нибудь интересную штучку, что-то сделанное своими руками или то, что имело бы особое значение для обоих. Но есть моменты, когда уходят незаметно. Ускользают. Вот так был рядом с тобой человек — а через секунду его уже нет. И ищи — не ищи, зови — не зови — не поможет. Это такая особая категория. Они приходят в твою жизнь тихо, без стука входят, и такое ощущение, будто они тут были всегда. Влетают тихим бризом в щелочку окна, чтобы разыграть в комнате игру в ветерки. Меняют что-то в тебе, приукрашивают серые будни. Обычно таких едва ли замечаешь. Они есть — и есть. Без подвохов, доводов, требований. Они приходят, чтобы привнести что-то новое, изменить, а потом незаметно уйти, исчезнуть. Такие оставляют на память совсем другое. Ты ощущаешь их отсутствие далеко позже. А на месте происшествия находишь только их следы. Именно это они и оставляют после себя. Такие лёгкие, воздушные, едва заметные, но не стираемые следы. Стоишь в растерянности, смотришь на истоптанную их ботинками душу в недоумении. И поздно кричать «постой». Такие не возвращаются. Такие приходят, чтобы уйти. Такие оставляют не выводимые, даже самым сильным растворителем, следы. И я бы тоже что-нибудь оставляла. Исписанный листок, законченную пасту в ручке, ведёрко слёз, пару потерянных заколок. Погаснувшую улыбку, и ещё, и ещё одну. Недопитую чашку кофе, фантик от шоколадки, дождливый день. Я бы оставляла это тем, кто уходил бы от меня. Исчезал. Ускользал. Незаметно, плавно вытекал из моей жизни. Я бы оставляла крупинку невысказанных слов, ненужных чувств. Оставляла бы на подоконнике, не подписанными. Кидала бы в почтовый ящик без обратного адреса. И я бы тоже что-нибудь оставляла. Тем, кто ушёл из моей жизни навсегда. Чтобы они помнили, в чьей израненной душе оставили следы.
Это не то, чего стоит ждать всю жизнь, для счастья не обязательно зарабатывать миллионы и преуспевать во всех сферах жизни.
Счастье — это когда ты не ждёшь никого, а они приходят и поднимают тебе настроение с минус бесконечности с точностью до наоборот.
Счастье — это когда, написанная от руки записка, с тёплыми словами, греет тебя больше, чем два одеяла и плед.
Счастье — это когда те, с кем не общался месяцами, искренне интересуются твоим самочувствием. Счастье — это когда жизнь даёт тебе всё шансы и ты используешь их на все сто. Цените тех, кто рядом с вами.
Любые трудности преподносят нам какой-то урок, открывают глаза и дают пищу для размышлений.
Оглянитесь. Кто спрашивает каждый день как Вы? Кто, зная что у Вас плохое настроение, попытается вам его поднять и успокоить вас? Кто может болтать с Вами часами напролёт? Вспомнили кого-то?
Обнимите его покрепче и цените, ведь можно потерять Луну, считая звёзды.
Я – женщина, которую хотят Все мужики... Мне шепчут вслед: «Колдунья!», Но жаждут, словно волки полнолунья, А слабаки отводят в страхе взгляд
Я – не жена, со мною не уснуть, И «под», и «над» я так зажечь умею, Что руки наложить себе на шею Готовы те, кому не дам – на грудь
Я – самый сексуальный ураган, Который рвёт ширинки неустанно, А «барахло на правом безымянном» Само собою прячется в карман
Я – та, которая своё возьмёт, Поскольку наслаждается процессом, Я – лучший из будильников для беса, Того гляди что под ребром уснёт
Ни времени, ни денег не жалей, Пока на мне. И трать мужскую силу! <s s...ЕщёЯ – женщина, которую хотят Все мужики... Мне шепчут вслед: «Колдунья!», Но жаждут, словно волки полнолунья, А слабаки отводят в страхе взгляд
Я – не жена, со мною не уснуть, И «под», и «над» я так зажечь умею, Что руки наложить себе на шею Готовы те, кому не дам – на грудь
Я – самый сексуальный ураган, Который рвёт ширинки неустанно, А «барахло на правом безымянном» Само собою прячется в карман
Я – та, которая своё возьмёт, Поскольку наслаждается процессом, Я – лучший из будильников для беса, Того гляди что под ребром уснёт
Ни времени, ни денег не жалей, Пока на мне. И трать мужскую силу! Жизнь без меня почти невыносима, Как у владельца старых «Жигулей»
…Но всё равно мне снится по ночам, Как «тенью» и «ребром» я стать могла бы, Чтоб за окном была… Москва… декабрь… А мы б с тобой на кухне пили чай
И стали бы при этом говорить О пустяках, о планах, о погоде И о стихах, что нынче снова в моде, И что давно пора бросать курить
Могли бы увлеченно рассуждать О прошлой жизни (тема – бесконечна), Что юность мимолетна и беспечна, А в зрелости, напротив, благодать
А, может быть, коснувшись невзначай Друг друга, утонули б в поцелуях На радость нашим душам: "Аллилуйя!", Что между нами третьим... только чай... Оксана Чиповская
Я любил не ее. Не ее, хоть ты тресни! Но испытывал с ней ощущение счастья. Мне хотелось, чтоб время застыло на месте, Когда я заключал ее нежно в объятья, И когда она, будто ребенок смеялась, Говорила: «Ну, дай, я тебя поцелую!», Излучая лишь свет и вселенскую радость, Я любил не ее. А другую. Другую!
Я любил не ее. Не ее. Так сложилось! Но зачем-то звонил ей, как в службу спасенья, Даже если совсем ничего не случилось. И она поднимала мое настроенье. Продолжая с ней чаще и чаще встречаться, Я не врал ей, а все говорил напрямую, Но одно лишь скрывал, и не мог ей признаться, Что люблю не ее....ЕщёЯ любил не ее. Не ее, хоть ты тресни! Но испытывал с ней ощущение счастья. Мне хотелось, чтоб время застыло на месте, Когда я заключал ее нежно в объятья, И когда она, будто ребенок смеялась, Говорила: «Ну, дай, я тебя поцелую!», Излучая лишь свет и вселенскую радость, Я любил не ее. А другую. Другую!
Я любил не ее. Не ее. Так сложилось! Но зачем-то звонил ей, как в службу спасенья, Даже если совсем ничего не случилось. И она поднимала мое настроенье. Продолжая с ней чаще и чаще встречаться, Я не врал ей, а все говорил напрямую, Но одно лишь скрывал, и не мог ей признаться, Что люблю не ее. Не ее. А другую!
Я любил не ее. А присутствие рядом. Это будто паришь в невесомости где-то. И однажды, нечаянно, встретившись взглядом, Я решил, что уйду только завтра, с рассветом. …А на утро я, все же, признался зачем-то, Что люблю не ее, и какой я порочный. Я, наверно, всего лишь хотел быть с ней честным. Я любил не ее? Не ее? Это точно?!!
Комментарии 57
и каждый её хоть раз, да носил.
мне недавно подарили. называется "боль".
пришёл человек, натянул на меня через голову. чуть не задохнулась, пока он меня в неё впихивал.
кое-как засунул меня в боль, одни глаза торчали.
всё остальное боль прикрыла.
аскетичный такой наряд.
- застегнуть, - говорит, - надо.
и дёрнул вверх молнию. а я стою, рот открыв, язык высунув. он мне губы с языком и прищемил этой молнией. до сих пор разговариваю с трудом.
стою в этой боли. моргаю. говорит "иди, пройдись". я делаю шаг, другой. сложно идти, боль тяжёлая и неудобная. хуже туфель на шпильках, которые малы на два размера. а человек говорит "потанцуй".
а я ведь люблю его. человека этого. думаю - надо потанцевать, если пр...Ещёесть такая одежда, которая вне моды, вне времени и не имеет размера, потому что подходит всем.
и каждый её хоть раз, да носил.
мне недавно подарили. называется "боль".
пришёл человек, натянул на меня через голову. чуть не задохнулась, пока он меня в неё впихивал.
кое-как засунул меня в боль, одни глаза торчали.
всё остальное боль прикрыла.
аскетичный такой наряд.
- застегнуть, - говорит, - надо.
и дёрнул вверх молнию. а я стою, рот открыв, язык высунув. он мне губы с языком и прищемил этой молнией. до сих пор разговариваю с трудом.
стою в этой боли. моргаю. говорит "иди, пройдись". я делаю шаг, другой. сложно идти, боль тяжёлая и неудобная. хуже туфель на шпильках, которые малы на два размера. а человек говорит "потанцуй".
а я ведь люблю его. человека этого. думаю - надо потанцевать, если просит.
язык прищемлённый ноет, мычу. руками-ногами дёргаю, пытаюсь изобразить танец.
я и до боли всегда неуклюже выглядела, а тут совсем посмешище.
хохочет человек, говорит:
- ты жалко выглядишь.
а я сама знаю. но ничего поделать не могу.
молнию заело, боль не снять.
он досадливо цокает и идёт к двери. я за ним плетусь, мычу, пытаюсь сказать "подожди, помоги мне снять боль". а он не понимает, что я говорю. и уходит.
я сажусь и думаю - что делать? как снять? неужели так всю жизнь теперь? только мычать и дёргаться нелепо.
заплакала.
тут заходит мой старый друг. смотрит на меня в ужасе, кричит:
- это что с тобой такое?! что такое?!
я ему в ответ, кое-как языком ворочая - мол, человек меня в боль одел и ушёл, сижу вот. мычу да плачу.
друг за голову схватился, сел рядом со мной. помолчал немного, но не бессмысленно, а как будто решал в уме задачку сложную математическую. и говорит:
- я же люблю тебя. не то что бы конкретно сейчас, а давно. но и сейчас тоже. и потом буду. и даже если ты в этой боли останешься, ты всё равно красивая. ты меня любишь?
а я ему отвечаю:
- нет.
и тут молния щёлкнула и боль с меня свалилась.
я её с пола подняла, другу протянула и говорю:
- кажется, теперь тебе придётся
носить.
Герман Гессе
Они были довольно бедные фермеры, мама доила коров, делала всю работу, но они жили и радовались каждому пережитому дню, до самого конца. И это было искренне, так трогательно и прекрасно!
Я видела, как хорошие люди в хороших семьях ругаются, кому пойти поставить чайник. У нас ругань шла только в обратном смысле — каждый хотел пойти поставить чайник. Каждый хотел взять на себя. Когда твой спутник хочет взять на себя больше, то тебе хочется взять еще больше... Здесь интересный механизм, я его проследила. Чем меньше хочет взять на себя твой спутник, тем меньше тебе хочется взять. И наоборот. Тут обратная связь. И родители рвали друг у друга из рук домашние дела, неприятные поручения, трудные задачи — все это каждый хотел сделать за другого...
Еще я помню ...ЕщёМой отец, когда ему было семнадцать лет, на ярмарке увидел девочку. Четырнадцатилетнюю девочку в синем платье с синим бантом. И влюбился. Ждал, когда ей исполнится восемнадцать, попросил ее в жены и получил ее в жены. Он ее обожал...
Они были довольно бедные фермеры, мама доила коров, делала всю работу, но они жили и радовались каждому пережитому дню, до самого конца. И это было искренне, так трогательно и прекрасно!
Я видела, как хорошие люди в хороших семьях ругаются, кому пойти поставить чайник. У нас ругань шла только в обратном смысле — каждый хотел пойти поставить чайник. Каждый хотел взять на себя. Когда твой спутник хочет взять на себя больше, то тебе хочется взять еще больше... Здесь интересный механизм, я его проследила. Чем меньше хочет взять на себя твой спутник, тем меньше тебе хочется взять. И наоборот. Тут обратная связь. И родители рвали друг у друга из рук домашние дела, неприятные поручения, трудные задачи — все это каждый хотел сделать за другого...
Еще я помню как папа утром, когда брился, пел, и мама ему говорила: "Перестань петь — нельзя сосредоточиться!"
А мама работала тогда в каких-то дошкольных учреждениях и писала по утрам отчеты. А папа ей отвечал — странно, почему такие вещи запоминаются, — он говорил:
"Я не буду петь, а ты когда-нибудь будешь думать: как жалко, что он больше не поет, как хорошо бы, чтобы он запел".
Вот это я помню, вот эту фразу я помню: "Как хорошо бы, если бы он запел".
Счастливым и веселым оказался их брак - единство душ и стремлений, и вот такого брака я не встречала ни у кого — чтобы он был не только глубокий и серьезный, но радостный и веселый в каждую данную минуту...
И каждое утро начиналось с молитвы отца – он благословлял Бога за то, что ему послали эту чудо-жену, эту чудо-любовь, это чудо-чувство. И вот мы в тени этой великой любви, обожания, выросли...
Потом я спросила:
- А мама?
- Мама умерла десять лет назад.
Я говорю:
- Господи, а отец?
- Отец жив.
- Как же он пережил, ужасно, наверное, смерть матери?
- Что ты! Он благословляет каждый день Бога, что боль разлуки выпала ему, а не ей...
(Выдержки из книги "Подстрочник" Лилианны Лунгиной)
Но любви религия проста:
Если что-то не устраивает в женщине,
Значит просто женщина НЕ ТА.
И отыскивая горестей причины,
Окунаясь в дней водоворот,
Не поймем: что не хотят мужчину
Только потому, что он НЕ ТОТ.
Ах, как часто мы «притягиваем за уши»
То, что нам не предназначено судьбой.
Западая на тела, плюем-то нА души.
И проигрываем спор.
С самим собой.
Алина Ермолаева, «Монологи о Нас...»
Оттого так и сильна она,
Что своею грубою рукою
Роковые пишет письмена.
Я всегда, когда глаза закрою,
Говорю: «Лишь сердце потревожь,
Жизнь — обман, но и она порою
Украшает радостями ложь».
Обратись лицом к седому небу,
По луне гадая о судьбе,
Успокойся, смертный, и не требуй
Правды той, что не нужна тебе.
Хорошо в черёмуховой вьюге
Думать так, что эта жизнь — стезя.
Пусть обманут лёгкие подруги,
Пусть изменят лёгкие друзья.
Пусть меня ласкают нежным словом,
Пусть острее бритвы злой язык.
Я живу давно на всё готовым,
Ко всему безжалостно привык.
Холодят мне душу эти выси,
Нет тепла от звёздного огня.
Те, кого любил я, отреклися,
Кем я жил — забыли про меня.
Но и всё ж, теснимый и гонимый,
Я, смотря с улыбкой на зарю,
На земле, мне близкой и любимой,
Эту жизнь за всё благодарю.
Мы склонны опрaвдывaть близких людей, брать на себя их проблемы, прощaть им слабости, ошибки.Hо постепенно становится трудным прощать пренебрежение, невнимание к себе. Это первый шаг к рaзочaровaнию. Вовремя его не заметишь. А потом появляется равнодушие, безразличие. Когда человеком овладевает подобное состояние, это тревожный знак. Оттуда не возвращаются. Из безразличия чувства вновь не возникнут. Человек, который вас разочаровал, будет недоумевать: «Почему вы остыли, стали спокойными и ровными?». Ведь ВСЁ было нормально! Нормально внешне. Но душа живет своей, невидимой жизнью. Она тонко воспринимает все знаки не
...ЕщёРазочарование....Оно приходит не вдруг, a пoстепенно нaкaпливaется: днями, неделями, годaми. Его шаги мелкие и неслышные…Oно коварно заползает в душу, наполняя ее с кaждым обидным словом, непорядочным поступком любимого вами человекa.Мы склонны опрaвдывaть близких людей, брать на себя их проблемы, прощaть им слабости, ошибки.Hо постепенно становится трудным прощать пренебрежение, невнимание к себе. Это первый шаг к рaзочaровaнию. Вовремя его не заметишь. А потом появляется равнодушие, безразличие. Когда человеком овладевает подобное состояние, это тревожный знак. Оттуда не возвращаются. Из безразличия чувства вновь не возникнут. Человек, который вас разочаровал, будет недоумевать: «Почему вы остыли, стали спокойными и ровными?». Ведь ВСЁ было нормально! Нормально внешне. Но душа живет своей, невидимой жизнью. Она тонко воспринимает все знаки невнимания, обиду, грубость. Она устаёт постоянно находить оправдания и объяснения поступкам дорогого вам человека. И когда уже не будет сил и желания терпеть, вы примете решение отпустить, простить и пожелaть счaстья. А потом… Потом вы превращаетесь в закрытого человека, который никому не раскрывает свою душу. Стоит раз обжечься — и после уже бывает трудно открыться. И кому-то придется приложить немало усилий, чтобы возродить в вас доверие.
Ты рассказывала мне о великих романах Ремарка. Я тайком от тебя читал произведенья Глуховского. Ты могла читать наизусть поэтов больше десятка. Я же что-то читал там когда-то у Маяковского. Тебе нравились фильмы Стэнли Кубрика и Кустурицы. Меня же вполне устраивали и битвы трансформеров. Мы были разные, как две страны, два города, две улицы. Но удивительно воплотили соединенье двух миров.
Мы могли говорить с тобой всю ночь о чём угодно. Или просто молчать, принимая молчание другого. И нам было в такой привязанности абсолютно свободно. Из нас ни кто не считал звёзды при отсутствии второго. Мы могли гулять в дождь, зонтик оставив дома. Или петь друг другу на языке собственного сочинения. Мы могли друг другу за день не сказать ни слова, нас...ЕщёЯ не знаю, как звучат «до-мажор», «соль-диез», «си-бемоль». Мне ближе будет скрипучий Цой, чем сонаты Баха. Моё зимнее пальто изрядно уже поела моль. И давно потеряла цвет единственная рубаха.
Ты рассказывала мне о великих романах Ремарка. Я тайком от тебя читал произведенья Глуховского. Ты могла читать наизусть поэтов больше десятка. Я же что-то читал там когда-то у Маяковского. Тебе нравились фильмы Стэнли Кубрика и Кустурицы. Меня же вполне устраивали и битвы трансформеров. Мы были разные, как две страны, два города, две улицы. Но удивительно воплотили соединенье двух миров.
Мы могли говорить с тобой всю ночь о чём угодно. Или просто молчать, принимая молчание другого. И нам было в такой привязанности абсолютно свободно. Из нас ни кто не считал звёзды при отсутствии второго. Мы могли гулять в дождь, зонтик оставив дома. Или петь друг другу на языке собственного сочинения. Мы могли друг другу за день не сказать ни слова, наслаждаясь лишь только эхом сердцебиения.
Но что-то сломалось.
Когда я брал тебя за руку, то больше не чувствовал, что ты так же берёшь мою. Ты стала демонстрировать зевотную скуку, когда я тебя пытался пробить, шепча «люблю». Ты стала прятать щёки от моих поцелуев, с головой укутываясь ночами под плед. Мои руки стали чаще обнимать спинки стульев, чем твой, ускользающий вдаль, силуэт. Перестали друг другу мы заваривать кофе, а ты же и вовсе стала пить чаще чай. Я начал твой в память зарисовывать профиль, так как боялся услышать скоро «прощай». Ты с работы всё чаще приходила чуть позже.
И в тот вечер, задержавшись где-то, снова пришла лишь к ужину, и сказала, что больше жить так не можешь, – ты полюбила другого...
...С тех пор прошло много лет. Ты за океаном живёшь и замужем искренне счастлива с тем. Я же счастье своё разделил со «стаканом», – так как мне делиться больше было не́ с кем. Но я потом всё же бросил. Даже встретил кого-то. Почти что женился с такой радости, но... Завтра зима, а из всего гардероба осталось лишь подаренное тобою пальто.
Так странно.
Давно уже всё завершилось. Давно сочинились совсем другие мечты. Но сейчас, чтобы сердце не простудилось, обо мне позаботилась снова лишь ты.
Тишина. Уже вечер. Я жду свой автобус. Ловлю первый снег. Никого не люблю. А на небе сверкают звёздные бусы.
Я хочу сосчитать их, но один не могу.
Долго-пустые дни(?) -
Веретеном плела
Ночи слепой огни...
Пальцы колола в кровь,
Нитей рвала жгуты
И... рифмовала вновь
Каждое слово с... "ТЫ"!
Милый..! Любимый..! Мой...
/Ветер глотает крик/
Но за его "спиной"
Новый родится стих!
В новом мазке зари,
В новой стене дождей...
...Сколько себе не ври -
"ТЫ" - мне всего важней!
Просто, прости сейчас
Ту, что /молчать.../ без сил!
В чьём отраженьи глаз
ТЫ(!)...
ТЫ слезой застыл...
И, вновь срывая скотч,
С губ, что Тебе... верны,
Строчки вплетаю в ночь
Веретеном вины..
Прохлада ярких подземных станций и зонтик-тросточка – неудобный. Я вечно буду бояться встретить тебя посреди толпы. Привычка думать, что расставаться – совсем не глупо, уже не больно. Янтарный воздух и тёплый ветер, прозрачные дни весны. Для многих чувств не хватает слова. Когда сидишь на промокшей крыше и где-то гаснут квадраты окон и блики Большого Пса. Джинсовка, кеды, на майке – совы. Виолончель. И почти не дышишь. И так хотел бы начать по новой хотя бы на полчаса. ...ЕщёКогда мне будет чуть-чуть за двадцать, здесь наконец-то наступит лето, я буду жить в небольшой квартире, считать перелётных птиц. Я научился с тобой прощаться, как будто с чайками на рассвете среди брусчатки, мостов, ампира, пяти миллионов лиц. Секунды капают в водостоке. Асфальт и кафель в разводах мела. Невкусный кофе в любимой кружке и синий табачный дым. Ты будешь сниться мне каждой ночью – но, разумеется, кроме белых – так странно, так бесконечно нужно впустить тебя в свои сны.
Прохлада ярких подземных станций и зонтик-тросточка – неудобный. Я вечно буду бояться встретить тебя посреди толпы. Привычка думать, что расставаться – совсем не глупо, уже не больно. Янтарный воздух и тёплый ветер, прозрачные дни весны. Для многих чувств не хватает слова. Когда сидишь на промокшей крыше и где-то гаснут квадраты окон и блики Большого Пса. Джинсовка, кеды, на майке – совы. Виолончель. И почти не дышишь. И так хотел бы начать по новой хотя бы на полчаса.
Корабль – будто ненастоящий. Я сам как будто макет на полке, я из картона и пластилина, газетных страниц, флажков. И если ты – не синоним счастья, то что тогда? Не поверишь, сколько. К примеру, чай и печенье с тмином, гирлянды, развод мостов.
Я ведь сумел с тобой попрощаться? Залив – сияющий и бездонный – очерчивает границу лета, изгибы моих ресниц.
Когда мне будет чуть-чуть за двадцать, ты, вероятно, меня не вспомнишь.
Ты будешь где-то в другой Вселенной считать перелётных птиц.
я ведь здесь не за тем, чтобы с тобою спорить, чтобы тебя менять, я не умею ни переучивать, ни исправлять, я и не буду, я ведь тебе не мать, чтоб ходить за тобой следом. но зато я умею трогать и обнимать, я могу тебя слушать и понимать, как никто при этом.
я же тебе не за тем, чтоб глядеть тебе прямо в рот или чтобы любить до гроба, у меня честно скажем не та порода, но в какой-то момент мы понимаем оба, что сейчас нас накроет, потом прошибет до озноба, а позже заполнит сплошным бесконечным светом.
я же тебе не к тому, чтобы отдавать, а потом сказать «ты должен»...Ещёя же ведь не о том чтобы смотреть, как ты спишь или там готовить тебе борщи, просто таких как мы днем с огнем, следопытом, собаками, фонарем – ты пойди еще поищи, все куда ни глянь –нимфетки, зануды, марионетки, или зажиточные седеющие хлыщи, а тут мы – молодые, смешливые, ну почти влюбленные, не задаем вопросов потому что знаем на них ответы.
я ведь здесь не за тем, чтобы с тобою спорить, чтобы тебя менять, я не умею ни переучивать, ни исправлять, я и не буду, я ведь тебе не мать, чтоб ходить за тобой следом. но зато я умею трогать и обнимать, я могу тебя слушать и понимать, как никто при этом.
я же тебе не за тем, чтоб глядеть тебе прямо в рот или чтобы любить до гроба, у меня честно скажем не та порода, но в какой-то момент мы понимаем оба, что сейчас нас накроет, потом прошибет до озноба, а позже заполнит сплошным бесконечным светом.
я же тебе не к тому, чтобы отдавать, а потом сказать «ты должен», просто ты сидишь уже у меня под кожей, улыбаешься между строк и становишься все дороже, я к тому, что ты говорил «ну что же, что же это такое, ты в меня прорастаешь как-то слишком уж глубоко, и не хочется ошибаться»
я же здесь с тобой, потому что ты настоящий, потому что мне знаком твой смешной, ну почти родной, этот взгляд горящий, потому что несравнимо с тобой хорошо, нестерпимо с тобой легко,
я же с тобой чтобы всегда вот так тебе улыбаться.
В калейдоскопе эмоций под маринадом, не сомневайся: ты тот, кто вращает землю.
Сергей Бодров
- И будут знать, из чего сделано солнце, и почему на деревьях растут листья, а на птицах – перья? И что за краем Земли, да?
- Правду говорю тебе, будут. Узнать это не так уж трудно, надо только время…Гораздо труднее другое…
- Что?
- Ну, например, чтобы большие мальчики не прогоняли маленьких…И чтобы взрослые не обижали ребят, и чтобы никто не врал друг другу. Чтобы все любили всех и были добрыми…На это уйдут тысячи лет…
- Ну, уж…Ты ещё говорил, что люди научатся летать… А когда это будет?
- Будет…Только одному люди не научатся никогда…
- Чему?
- Сделать так, чтобы когда человек летает, мама за него не боялась…»
Владислав Крапивин «Лоцман. Хроника неоконченного путешествия»
неподвластной его контролю…Было в ней что-то такое, отчего его кровь
начинала закипать, прожигая насквозь, стоило только подумать о ней…Она перестала быть его исключением, превратившись в его слабость, которую он так долго ждал.@
Кто-то медленно, болюче, растягивая, оттягивая свой уход.
Кто-то быстро, стремительно и решительно. Но люди всегда уходят.
Иногда так складываются обстоятельства, иногда так просто нужно.
И когда уходят, обязательно что-нибудь оставляют.
Сувенир, подвеску, брошку, картину или какую-нибудь
интересную штучку, что-то сделанное своими руками или то,
что имело бы особое значение для обоих.
Но есть моменты, когда уходят незаметно. Ускользают.
Вот так был рядом с тобой человек — а через секунду его уже нет.
И ищи — не ищи, зови — не зови — не поможет.
Это такая особая категория. Они приходят в твою жизнь тихо,
без стука входят, и такое ощущение, будто они тут были всегда.
Влетают тихим бризом в щелочку окна, чтобы разыграть в комнате игру в ветерки. Меняют что-то в тебе, приукрашивают серые будни.
Обычно таких едва ли замечаешь. Они есть — и есть.
Без подвохов, доводов, требований. Они приходят, чтобы привнести
что-то новое, изменить, а пот...ЕщёЛюди всегда уходят.
Кто-то медленно, болюче, растягивая, оттягивая свой уход.
Кто-то быстро, стремительно и решительно. Но люди всегда уходят.
Иногда так складываются обстоятельства, иногда так просто нужно.
И когда уходят, обязательно что-нибудь оставляют.
Сувенир, подвеску, брошку, картину или какую-нибудь
интересную штучку, что-то сделанное своими руками или то,
что имело бы особое значение для обоих.
Но есть моменты, когда уходят незаметно. Ускользают.
Вот так был рядом с тобой человек — а через секунду его уже нет.
И ищи — не ищи, зови — не зови — не поможет.
Это такая особая категория. Они приходят в твою жизнь тихо,
без стука входят, и такое ощущение, будто они тут были всегда.
Влетают тихим бризом в щелочку окна, чтобы разыграть в комнате игру в ветерки. Меняют что-то в тебе, приукрашивают серые будни.
Обычно таких едва ли замечаешь. Они есть — и есть.
Без подвохов, доводов, требований. Они приходят, чтобы привнести
что-то новое, изменить, а потом незаметно уйти, исчезнуть.
Такие оставляют на память совсем другое. Ты ощущаешь их
отсутствие далеко позже. А на месте происшествия находишь
только их следы. Именно это они и оставляют после себя.
Такие лёгкие, воздушные, едва заметные, но не стираемые следы.
Стоишь в растерянности, смотришь на истоптанную их ботинками
душу в недоумении. И поздно кричать «постой».
Такие не возвращаются. Такие приходят, чтобы уйти.
Такие оставляют не выводимые, даже самым сильным
растворителем, следы.
И я бы тоже что-нибудь оставляла. Исписанный листок,
законченную пасту в ручке, ведёрко слёз, пару потерянных заколок. Погаснувшую улыбку, и ещё, и ещё одну.
Недопитую чашку кофе, фантик от шоколадки, дождливый день.
Я бы оставляла это тем, кто уходил бы от меня. Исчезал.
Ускользал. Незаметно, плавно вытекал из моей жизни.
Я бы оставляла крупинку невысказанных слов, ненужных чувств.
Оставляла бы на подоконнике, не подписанными.
Кидала бы в почтовый ящик без обратного адреса.
И я бы тоже что-нибудь оставляла.
Тем, кто ушёл из моей жизни навсегда.
Чтобы они помнили, в чьей израненной
душе оставили следы.
Это не то, чего стоит ждать всю жизнь, для счастья не обязательно зарабатывать миллионы и преуспевать во всех сферах жизни.
Счастье — это когда ты не ждёшь никого, а они приходят и поднимают тебе настроение с минус бесконечности с точностью до наоборот.
Счастье — это когда, написанная от руки записка, с тёплыми словами, греет тебя больше, чем два одеяла и плед.
Счастье — это когда те, с кем не общался месяцами, искренне интересуются твоим самочувствием. Счастье — это когда жизнь даёт тебе всё шансы и ты используешь их на все сто. Цените тех, кто рядом с вами.
Любые трудности преподносят нам какой-то урок, открывают глаза и дают пищу для размышлений.
Оглянитесь. Кто спрашивает каждый день как Вы? Кто, зная что у Вас плохое настроение, попытается вам его поднять и успокоить вас? Кто может болтать с Вами часами напролёт? Вспомнили кого-то?
Обнимите его покрепче и цените, ведь можно потерять Луну, считая звёзды.
Все мужики... Мне шепчут вслед: «Колдунья!»,
Но жаждут, словно волки полнолунья,
А слабаки отводят в страхе взгляд
Я – не жена, со мною не уснуть,
И «под», и «над» я так зажечь умею,
Что руки наложить себе на шею
Готовы те, кому не дам – на грудь
Я – самый сексуальный ураган,
Который рвёт ширинки неустанно,
А «барахло на правом безымянном»
Само собою прячется в карман
Я – та, которая своё возьмёт,
Поскольку наслаждается процессом,
Я – лучший из будильников для беса,
Того гляди что под ребром уснёт
Ни времени, ни денег не жалей,
Пока на мне. И трать мужскую силу!
<s s...ЕщёЯ – женщина, которую хотят
Все мужики... Мне шепчут вслед: «Колдунья!»,
Но жаждут, словно волки полнолунья,
А слабаки отводят в страхе взгляд
Я – не жена, со мною не уснуть,
И «под», и «над» я так зажечь умею,
Что руки наложить себе на шею
Готовы те, кому не дам – на грудь
Я – самый сексуальный ураган,
Который рвёт ширинки неустанно,
А «барахло на правом безымянном»
Само собою прячется в карман
Я – та, которая своё возьмёт,
Поскольку наслаждается процессом,
Я – лучший из будильников для беса,
Того гляди что под ребром уснёт
Ни времени, ни денег не жалей,
Пока на мне. И трать мужскую силу!
Жизнь без меня почти невыносима,
Как у владельца старых «Жигулей»
…Но всё равно мне снится по ночам,
Как «тенью» и «ребром» я стать могла бы,
Чтоб за окном была… Москва… декабрь…
А мы б с тобой на кухне пили чай
И стали бы при этом говорить
О пустяках, о планах, о погоде
И о стихах, что нынче снова в моде,
И что давно пора бросать курить
Могли бы увлеченно рассуждать
О прошлой жизни (тема – бесконечна),
Что юность мимолетна и беспечна,
А в зрелости, напротив, благодать
А, может быть, коснувшись невзначай
Друг друга, утонули б в поцелуях
На радость нашим душам: "Аллилуйя!",
Что между нами третьим... только чай... Оксана Чиповская
Но испытывал с ней ощущение счастья.
Мне хотелось, чтоб время застыло на месте,
Когда я заключал ее нежно в объятья,
И когда она, будто ребенок смеялась,
Говорила: «Ну, дай, я тебя поцелую!»,
Излучая лишь свет и вселенскую радость,
Я любил не ее. А другую. Другую!
Я любил не ее. Не ее. Так сложилось!
Но зачем-то звонил ей, как в службу спасенья,
Даже если совсем ничего не случилось.
И она поднимала мое настроенье.
Продолжая с ней чаще и чаще встречаться,
Я не врал ей, а все говорил напрямую,
Но одно лишь скрывал, и не мог ей признаться,
Что люблю не ее....ЕщёЯ любил не ее. Не ее, хоть ты тресни!
Но испытывал с ней ощущение счастья.
Мне хотелось, чтоб время застыло на месте,
Когда я заключал ее нежно в объятья,
И когда она, будто ребенок смеялась,
Говорила: «Ну, дай, я тебя поцелую!»,
Излучая лишь свет и вселенскую радость,
Я любил не ее. А другую. Другую!
Я любил не ее. Не ее. Так сложилось!
Но зачем-то звонил ей, как в службу спасенья,
Даже если совсем ничего не случилось.
И она поднимала мое настроенье.
Продолжая с ней чаще и чаще встречаться,
Я не врал ей, а все говорил напрямую,
Но одно лишь скрывал, и не мог ей признаться,
Что люблю не ее. Не ее. А другую!
Я любил не ее. А присутствие рядом.
Это будто паришь в невесомости где-то.
И однажды, нечаянно, встретившись взглядом,
Я решил, что уйду только завтра, с рассветом.
…А на утро я, все же, признался зачем-то,
Что люблю не ее, и какой я порочный.
Я, наверно, всего лишь хотел быть с ней честным.
Я любил не ее? Не ее? Это точно?!!