Поменяй воду цветам.

93.
Дама с кладбища красавица. Она была в прямой черной юбке и тонком сером свитере. Элегантная. Деликатная. Я почти пожалела, что у меня не было дочери. Она насыпала чай в чайничек, залила кипятком и поставила на стол мед. У нее было хорошо. Вкусно пахло. Она сказала, что любит розы. Их аромат.
– Вы живете одна?
– Да.
– Я прихожу сюда к Габриэлю Прюдану.
– Он лежит на аллее 13, на участке «Кедры». Верно?
– Да. Вы помните местоположение всех могил?
– Большинства. Он был знаменитым адвокатом, и на похороны пришло много людей. В каком году?
– В 2009-м.
Дама с кладбища взяла регистрационный журнал за 2009 год и нашла фамилию Габриэля. Итак, она действительно все записывает. «18 февраля 2009, похороны Габриэля Прюдана, проливной дождь. Присутствуют сто двадцать восемь человек. Бывшая жена, две дочери, Марта Дюбрёй и Хлоэ Прюдан. По распоряжению усопшего нет ни цветов, ни венков. На табличке от семьи выгравировано:
В знак уважения к Габриэлю Прюдану, храброму адвокату.
«Смелость для адвоката важнее всего, без нее остальное не имеет смысла. Талант, культура, знание законов полезны, но без смелости в решающий момент остаются только слова, пустые фразы, которые вспыхивают и умирают».
Робер Бадинтер.
Ни кюре, ни креста. Кортеж пробыл на кладбище полчаса. Все разошлись, как только двое служащих похоронного бюро опустили гроб в могилу. Все еще шел очень сильный дождь».
Дама с кладбища налила мне чаю, и я попросила ее еще раз прочесть заметки о похоронах Габриэля. Она охотно согласилась.
Я воображала стоящих вокруг могилы заплаканных людей под зонтиками, все тепло одеты, шеи обмотаны шарфами.
Я сказала даме с кладбища, что Габриэль приходил в ярость, услышав от кого-нибудь фразу: «Какой же вы мужественный человек!» Он считал, что не требуется особого мужества, чтобы дать понять председателю суда, что он идиот. Что настоящее мужество – раздавать каждый день еду бездомным у ворот де ла Шапель или прятать в своем доме евреев в 1942 году. Габриэль все время повторял, что он ничем не рискует.
Она спросила, много ли мы с Габриэлем разговаривали, я ответила: «О да!» – и попросила, чтобы тема мужества осталась между нами. Я не хотела, чтобы люди, заказавшие траурную табличку, узнали, как сильно они заблуждаются.
Дама с кладбища улыбнулась.
– Конечно. Все, что произносится в этих стенах, тут и остается.
Я чувствовала к ней невероятное доверие и вела себя, как человек, которому ввели сыворотку правды.
– Я приезжаю на могилу Габриэля два-три раза в год, чтобы встряхнуть снежный шар, который поставила на плиту. Вырезаю газетные статьи, отчеты о судебных процессах и читаю ему вслух. Пересказываю мировые новости – я говорю о его мире, юридическом. Так что он осведомлен обо всех уголовных делах и преступлениях по страсти, о вечных сюжетах, которые интересовали его при жизни. На кладбище Сен-Пьер в Марселе, у мужа, я бываю чаще и каждый раз прошу у него прощения за то, что буду лежать рядом с Габриэлем. Урну с моим прахом «прикопают» рядом с его могилой – Габриэль отдал необходимые распоряжения. Никто не сможет этому воспротивиться. Мы не были женаты. Знаете, мне всегда хотелось прийти к вам и предупредить, что в тот день, когда мой сын Жюльен все узнает, он явится к вам, чтобы задать вопросы.
– Почему ко мне?
– Потому что захочет понять, с какой стати я завещала похоронить меня не рядом с его отцом, а «у ног» Габриэля. Жюльен захочет узнать, кем был Габриэль Прюдан, и первым человеком, с которым он сможет поговорить, станете вы. Со мной ведь произошло то же самое.
– Хотите, чтобы я сказала ему что-то особенное?
– Нет. Нет, я уверена, что вы найдете верные слова. Или Жюльен в кои веки раз не станет изображать молчальника и у вас… состоится диалог. Вы сумеете помочь моему сыну, станете его «ведущим», как говорят летчики.
Я с сожалением рассталась с дамой с кладбища, зная, что больше в Брансьон-ан-Шалон не приеду, и вернулась в Марсель.
2016 г.
Я дописала мой дневник. Я знаю, что скоро увижусь с Габриэлем. Я уже чувствую запах его сигарет. Мне не терпится. Нужно объясниться, ведь в последнюю нашу встречу мы поссорились. Пришла пора помириться.
Я помню запах ее духов. Почти не помню лицо. Только седые волосы, кожу, тонкие руки, плащ. Но особенно аромат. Я помню трогательность момента. То, как она говорила о Габриэле. Со мной остались звук ее голоса и уверенность, что однажды я увижу на пороге моего дома Жюльена.
Когда он впервые постучал в дверь, я забыла об Ирен. До чего же он был хорош в мятой одежде! Жюльен не напомнил мне мать, хрупкую светлую блондинку. У него были растрепанные жгуче-черные волосы и напоенная солнцем кожа. Когда Жюльен впервые коснулся меня ладонями, пропахшими табаком, я содрогнулась от наслаждения. И очень испугалась.
Перед тем как уехать в Марсель, я много раз набирала номер, но на звонки никто не отвечал. Он словно бы перестал существовать. Я даже позвонила в комиссариат, и мне ответили, что он в отъезде, но ему можно написать.
Что я могу написать?
Жюльен, я безумна, одинока, невыносима. Вы в это поверили, уж я постаралась.
Жюльен, я была так счастлива в вашей машине.
Жюльен, я была так счастлива с вами на моем диване.
Жюльен, я была так счастлива с вами в моей кровати.
Жюльен, вы молоды. Но, по-моему, нам на это плевать.
Жюльен, вы слишком любопытны. Ненавижу ваши повадки легавого.
Жюльен, я хотела бы, чтобы ваш сын стал моим пасынком.
Жюльен, вы в моем вкусе. Впрочем, я мало что в этом понимаю. Но думаю, что не ошибаюсь.
Жюльен, мне вас не хватает.
Жюльен, я умру, если вы не вернетесь.
Жюльен, я жду вас. Я надеюсь на вас. Хочу изменить свои привычки, если вы измените ваши.
Жюльен, я согласна.
Жюльен, было хорошо. Просто замечательно.
Жюльен, да.
Жюльен, нет.
Жизнь выкорчевала мои корни. Моя весна мертва.
94.
Я с тяжелым сердцем закрываю дневник Ирен. Как полюбившийся роман. Роман-друг, с которым трудно расставаться, который хочется держать под рукой. Честно говоря, я счастлива, что Жюльен оставил мне этот дневник в качестве прощального подарка. Когда вернусь домой, поставлю его на полку между любимыми книгами, а пока кладу в пляжную сумку.
Сейчас десять утра, я сижу на белом песке, опираясь спиной о скалу. В тени алеппской сосны. Деревья здесь растут в трещинах между камнями. Когда я дочитала последнюю страницу дневника, запели цикады. Солнце раскочегарилось вовсю и покусывает мне пальцы. Летом оно сжигает кожу в мгновение ока.
По извилистой тропинке к пляжу спускаются курортники с рюкзаками. В полдень на маленьком пляже будет полно ярких полотенец и зонтов. Мороженщиц с ящиками. Детей в Сормиу немного. В разгар сезона курортники и местные попадают в бухту пешком. Дорога вниз от стоянки Бометт занимает не меньше часа, и отцы часто несут детей на плечах. Счастливчики селятся в домиках на берегу.
Здесь разрешают курить в барах. Почтальоны сами расписываются за заказные письма, чтобы не тащиться по адресу второй раз, если человека вдруг не оказывается на месте. В Марселе все делают по-своему.
Вчера вечером Селия осталась на ужин. Она приготовила паэлью с морепродуктами и разогрела ее на большой сковороде. Я за это время разобрала свой синий чемодан и развесила платья на вешалках. Мы вытащили садовый чугунный столик, расстелили скатерть, налили воды и розового вина в красные графины. Набрали льда в желтую плошку, нарезали деревенского хлеба и поставили две разные тарелки. В домике вся посуда случайная, предметы попадали сюда в разное время и порознь. Мы рассказывали друг другу всякие глупости, ели золотистый рис и запивали его прохладным розовым вином.
Мы засиделись, и Селия осталась ночевать. Спала на одной кровати со мной, как в самый первый раз в Мальгранж-сюр-Нанси, во время забастовки железнодорожников.
Мы пили розовое вино. Селия зажгла свечи, и дедовская мебель «танцевала» в их свете. Окна были открыты, и сквозняк доносил до нас аромат паэльи. Я почувствовала голод, подогрела остатки, предложила Селии, но она отказалась. Я опустошила тарелку и, ставя ее на пол, взглянула на чудесный профиль подруги. Ее голубые глаза светились, как звезды в ночи. Я задула свечи.
– Мне нужно кое-что сказать… Это лишит тебя сна, но мы в отпуске, так что ничего страшного. Я больше не могу держать это в себе.
– …
– Франсуаза Пелетье была великой любовью Филиппа Туссена. Последние годы он прожил с ней. У нее. Явился в дом в тот день 1998 года, когда исчез из моей жизни. Но это не все. Я знаю, почему он исчез. Почему не вернулся к нам. В ту ночь… не пожар убил детей, а старик Туссен.
Селия вцепилась в мою руку и прошептала, совершенно ошеломленная:
– Что ты такое говоришь?
– Он поковырялся в старом газовом водонагревателе и поджег фитиль, не зная, что это запрещено. Строго-настрого. Им не пользовались много лет. Фитиль погас. Газ убивает быстро и мягко… они умерли во сне.
– Кто тебе это сказал?
– Франсуаза Пелетье. А она узнала от Филиппа Туссена. Потому-то он и не вернулся домой. Не мог больше смотреть мне в глаза… Помнишь песню Мишеля Жонаса [Мишель Жонас (род. в 1947 г.) – французский поэт, композитор, автор и исполнитель песен, актер кино, театра и телевидения, общественный активист]: «Скажите мне, скажите, что она ушла не из-за меня, скажите мне, скажите мне это»?
– Помню…
– Мне стало легче, когда я узнала, что Филипп Туссен ушел не из-за меня. Что все дело в его родителях.
Селия еще крепче сжала мою руку.
Заснуть не удалось, я думала о стариках Туссенах. Они давно умерли. В 2000-м со мной связался нотариус из Шарлевиль-Мезьера – он разыскивал их сына.
На рассвете в окно залетел теплый ветер, и Селия открыла глаза.
– Давай-ка сварим крепкого кофейку.
– Я кое-кого встретила.
– Давно было пора.
– Но все кончено.
– Почему?
– У меня своя жизнь, свои привычки… Уже давно. К тому же он моложе. И живет не в Бургундии. И у него семилетний сын.
– Много всяких «и». Но жизнь и привычки меняются.
– Думаешь?
– Уверена.
– Ты сменила бы привычки?
– Почему нет?
~ ~ ~
Жизнь – долгая потеря всего, что любишь.
Май, 2017 г.
Филипп жил в Броне уже девятнадцать лет. Девятнадцать лет назад он приехал из Шарлевиль-Мезьера к Франсуазе. Девятнадцать лет назад оказался утром у гаража в плачевном состоянии. Он решил, что в этот день родится заново. И зачеркнет день предыдущий, когда в последний раз общался с родителями. Филипп подвел жирную черту под прошлым, из которого хотел дезертировать. Плотно придавил крышкой годы, прожитые с Виолеттой, и запер мать с отцом в темной комнате памяти.
Оказалось очень просто назваться Филиппом Пелетье, стать сыном родного дяди. Племянник или сын в глазах окружающих – почти одно и то же. Филипп был «членом семьи», а значит, Пелетье.
Все получилось «на раз». Удостоверение личности спрятать в дальнем углу ящика, опустошить банковский счет, чтобы мать ничего о нем не знала. Превратить деньги в чеки на предъявителя. Не голосовать. Не использовать карточку социального страхования.
От Франсуазы он узнал, что Люк умер в октябре 1996-го. Люк. Умер и похоронен. Филипп очень горевал, но на могилу идти отказался: поклялся, что ноги его больше не будет ни на одном кладбище.
Год назад Франсуаза продала дом и теперь жила в Броне, в двухстах метрах от гаража. Она долго болела, очень похудела и постарела, но для Филиппа была еще желаннее, чем в воспоминаниях. Он промолчал, осознавая, как много зла натворил, скольким людям причинил боль.
Франсуаза поселила его в гостевой комнате. Как взрослого сына. Ребенка, которого у нее никогда не было. Была только надежда. Филипп купил новую одежду с первой зарплаты, которую Франсуаза выдала ему наличными вместо чека. Через несколько месяцев жизни в Броне он заговорил о переезде в маленькую студию недалеко от гаража, но Франсуаза сделала вид, что не слышит. И он остался. Их странное совместное проживание продолжилось: одна ванная на двоих, одна кухня, одна гостиная, совместные трапезы и разные спальни.
Он рассказал Франсуазе все. О Леонине, Женевьеве Маньян, нагревателе, адресе, оргиях, кладбище. О признании родителей, сделанном в Шарлевиле. Промолчал только о Виолетте. Произнес одну-единственную фразу: «Она ни в чем не виновата…»
Со временем он забыл, что в другой жизни его звали Филиппом Туссеном.
Жизнь с Франсуазой вернула ему мужество. Он научился работать в гараже, привык к запаху смазки, чинил жестянку, моторы, усмирил желания.
Продолжение...