Фламандская петля.

44.
– Я решил проверить, что будет, если переправиться прямо на ту сторону, – налегая на весла, сказал участковый. – Течение не сильное, и совсем незаметно, что нас сносит…
Майор оглянулся на берег. Постройка со сходнями оставалась прямо за спиной.
– Но это только пока мы у берега, товарищ майор. А ближе к середине реки все будет по-другому.
Через пару минут Шонкин оглянулся снова и с удивлением отметил, что их заметно снесло вниз по течению.
– А если шустрее грести?
– Можно и шустрее, товарищ майор, но я сегодня уже нагребся, да и обратно нам против течения выплывать. Хотя если убийца плыл вечером, да с трупом в лодке, то он наверняка греб активнее меня.
Лейтенант запыхтел, но ритм ускорил.
– Вон, смотрите!
Он мог бы и не показывать. Майор уже и сам видел место, куда, если они так и будут плыть, причалит лодка. Участок с ломаным и подрубленным камышом, вытоптанный и примятый, было видно издалека. Именно там грузили на катер тело погибшей девочки.
– Поворачивай, Михайлов. Мне нужно доложить о новых обстоятельствах дела, – вздохнул майор.
* * *
Яков позвонил рано утром. Григорий еще не виделся и не разговаривал с ним после возвращения, а потому почувствовал легкий укол совести.
– Яша! Рад слышать! – бодро поприветствовал он старого друга.
– По голосу слышу – оклемался, – отозвался Яков. – Гриша, я заеду? Есть важное дело.
– Да хоть сейчас! – подтвердил Григорий, мысленно корректируя плотный график переговоров.
На личные встречи он пока не ходил, работал из дома. Не хотел пересудов о своем состоянии, а общение по скайпу никого не напрягало, к тому же экономило время.
– Не сейчас, а часа через полтора, – прогудел Яков своим бархатным баритоном.
– Договорились! Жду.
Григорий закончил разговор и позвал жену:
– Женюшка, к нам Яша заглянет через часок. Есть чем его угостить?
Женя улыбнулась:
– Найду. Видели бы тебя твои собеседники! Для Якова-то брюки наденешь?
Григорий притворно вздохнул:
– Придется.
Дома он расхаживал в пижамных штанах – светло-голубых в мелкую синюю полоску, мягких и удобных. Но в камеру попадал приличный «верх» – рубашка и пиджак. Он как раз собирался подключиться к утреннему совещанию в офисе.
Яков приехал ровно через полтора часа и с порога показался Григорию чем-то встревоженным. От завтрака отказался, но не от кофе – Женя варила прекрасный кофе, и Яков это знал. Когда она оставила их в кабинете одних, Яков переплел пальцы и пристукнул сложенными кистями рук по столу. Это всегда служило началом неприятной беседы. Григорий насторожился:
– Не тяни, выкладывай.
– Малинники, – начал Яков. – Поступил запрос из Следственного комитета района на обыск твоей усадьбы.
– В связи с чем? – удивился Григорий. – Я там лет пять не появлялся…
– Знаю, – Яков замолчал, опустив глаза.
Это насторожило Григория еще больше. Яшка, который молчит, должен сообщить что-то поистине пугающее.
– Яш, ты жути не нагоняй, – попросил он, ощущая, как холодеет в груди от недоброго предчувствия.
– В связи с расследованием дела об убийстве. Погибшая – Вероника Андреевна Бойко, – медленно выговорил Яков, напряженно глядя на Григория.
Секунду, долгую секунду до него не доходило, а потом сбилось дыхание.
– Что? – прохрипел он, машинально хватаясь за грудь, но предательское сердце работало ровно, как исправный мотор, только в висках застучало.
– Веронику убили. Еще третьего августа, когда ты был в клинике.
– Кто? – воскликнул Григорий, поднимаясь из-за стола.
– Не нависай, – поморщился Яков, – сиди. Еще успеешь попсиховать, а тебе вредно. Не знаю кто. Но какие-то следы привели к твоей усадьбе.
– Женя! – крикнул Григорий. – Женя!
Она появилась на пороге.
– Звони Вите. Мы едем в Малинники. Сейчас!
– В этом нет необхо… – начал Яков, но Григорий его оборвал:
– Мы едем. И ты – тоже.
– Разумеется, – покорно согласился юрист и бросил быстрый взгляд в сторону ничего не понимающей Евгении.
* * *
Яков отправился в областной город по воздуху, а значит, должен был опередить их с Женей на несколько часов. Григорий лететь не захотел, и они ехали на машине. «Девять часов в пути, – уговаривала жена. – Может, передумаешь?» Но он уперся. Конечно, в этом был резон, просто Женя многого не понимала. Ему нужно было время. Чтобы принять случившееся и подготовиться к неизбежному – встрече с дочерью.
Григорий пытался вспомнить, когда видел ее в последний раз. Сразу после похорон погибших в пожаре? Она стояла рядом с Зимчуком, крепко держась за его палец ручонкой, и потерянно смотрела по сторонам… Или позже? Перед отъездом в город? Тогда все жили в наспех сколоченных времянках на пустынном берегу Камышовки, и не столкнуться нос к носу казалось делом невозможным, и все-таки он старался этого избежать… Лидочка с Зоиной матерью шли куда-то, и она оглянулась на Гришу… Да. Это и был самый последний раз. Взрослую дочь он бы и не узнал, и не узнавал, бывая в комплексе по делам и, скорее всего, встречаясь с ней в теплицах. Но внучка… Григорий следил за девочкой одно время. Ему клали на стол фотоотчеты… Это было до того, как в его жизни появилась Женя.
За окном тянулись холмы, мелькали перелески и небольшие одинаковые деревеньки, каких по стране тысячи. Речушки, которые машина перепрыгивала по бетонным и железным мостам, города… Они трижды останавливались перекусить и размять ноги. От долгого сидения у Григория начинала зверски ныть поясница и отекали ноги.
«Уже скоро», – билась жилка на виске. Уже скоро, а он так и не придумал, что сказать дочери, потерявшей ребенка… Какими словами сообщить ей, что она его дочь? Как ответить на естественный вопрос: почему? Почему он молчал все эти годы?
– Гриш, тебе плохо? – наклонилась к нему Женя.
– Душно, – прохрипел он. – Вить, сделай попрохладнее.
– Ты можешь объяснить, что там случилось?
Терпению Жени можно было позавидовать, но Григорий только с силой сжал ее руку:
– Подожди, Женюшка. Я все-все тебе расскажу. Позже…
* * *
Дима встречал их у поворота к усадьбе. За «фордом» майора с шоссе плавно и почти бесшумно скатился темно-синий микроавтобус «Мерседес-Спринтер», тонированные окна тускло блеснули на солнце. Пропустив хозяина усадьбы и майора с оперативниками вперед, лейтенант пристроился глотать пыль в хвосте колонны.
Дорога закончилась у ворот. Из автобуса вышел полный лысеющий человек в идеально отглаженном костюме и направился к ним. Дима наблюдал, выставив локоть в окно своей машины. Мужчина набрал код на электронном табло замка, и чугунные створки, украшенные затейливой ковкой, послушно разошлись в стороны.
45.
Заехав за границу забора, лейтенант присвистнул от удивления. Такого он просто не ожидал. Главная дорога упиралась в засыпанную прошлогодней листвой круглую площадь, которую обнимал двухэтажный дом. Нет, он не был похож на дворец и не страдал безвкусицей, как современные постройки новых русских, но приковывал к себе внимание настолько, что Дима даже огорчился, когда, проехав по кругу, машины двинулись по одной из боковых дорожек в сторону реки и остановились возле дома поменьше, под красной черепичной крышей. Лейтенант тоже затормозил и вышел из машины, не сводя глаз с деревянного строения в тени, у самого забора.
Майор мог бы и не брать Диму с собой, но почему-то позвал, и за это участковый был ему благодарен. Не то чтобы хотелось получить компенсацию за натруженные на веслах плечи, скорее – убедиться в правоте собственной догадки. На этот раз.
Он не слышал, да и не слушал, о чем говорят с майором и оперативниками двое мужчин и молодая женщина, приехавшие на «Спринтере». Не гадал, кто из этих двоих хозяин усадьбы. Ему было все равно. Укрывшаяся в тени постройка манила к себе, как мощный магнит, но Дима старался проявить сдержанность и принялся внимательно оглядывать все вокруг. Особо смотреть было не на что, кроме выбитого стекла в одном из узких окон у входа в дом, но подойти ближе мешали столпившиеся на открытой веранде люди. Они, кажется, спорили, а потом открыли дверь и вошли в дом.
Лейтенант остался снаружи один и, воровато оглянувшись, направился к загадочной постройке, внимательно глядя себе под ноги. На половине пути остановился и присел на корточки, разглядывая смятую обертку от шоколадного батончика «Баунти». Обойдя находку, двинулся дальше по дорожке, выложенной красноватым камнем.
Широкая и высокая дверь в постройку оказалась приоткрытой, но заглянуть внутрь Дима не успел – его остановил резкий окрик:
– Михайлов, стой!
Вздрогнув от неожиданности, лейтенант замер. «Бли-ин!» – пропутешествовала в голове единственная оставшаяся мысль, остальные как ветром выдуло из головы приказом майора. Медленно повернувшись, он встретился взглядом с насупленным Шонкиным. Тот сердито покусывал ус. Позади него стояли двое из «мерседеса» и парочка оперативников. Третий, знакомый Диме капитан, присел перед брошенной на дорожку оберткой.
– Кто разрешил? – рявкнул капитан, подойдя, и оттер Диму от двери.
– Прошу, – обратился он к высокому седовласому мужчине с болезненно бледным лицом. – Только, пожалуйста, будьте осторожны и смотрите под ноги. Постарайтесь ни до чего не дотрагиваться.
– Конечно, – глухо отозвался тот и, бросив своему спутнику: «Яша, останься», потянул на себя тяжелую дверь.
* * *
В лодочный сарай хлынул дневной свет из двери. Григорий вошел внутрь, и годы, как в кино, отмотались назад на ускоренной перемотке. Сколько? Пять? Шесть? Около шести лет он не приезжал в Малинники, но здесь ничего не изменилось за это время. Почти не изменилось, но кое-что было не так, как он помнил. Брезентовый чехол на простенькую алюминиевую «Тактику» был наскоро наброшен, а не закреплен, и свисал на сторону одним концом. Над длинным дубовым верстаком, под полками, прямо по центру, торчал пустой веревочный крюк, а сам верстак оказался опустошен. Все, что на нем лежало, валялось на полу. В стороне, там, где хранились снасти и лодочный мотор, на досках пола темнели какие-то пятна. Здесь, как и в гостевом доме, определенно кто-то побывал, оставив следы поспешной попытки скрыть свое присутствие.
Григорий тяжело вздохнул и вернулся к ожидавшему его майору:
– В сарае побывали. Лодка стоит ближе к воротам, не на месте, чехол снимали, разбросан кое-какой инструмент, нет канатов.
– Спасибо, Григорий Валерьевич. Вы позволите? – Майор указал на вход в сарай.
– Конечно. Делайте свою работу, – кивнул Григорий.
Ответив, он посмотрел в сторону дома. Женя сидела на веранде – маленькая печальная фигурка. Кивком пригласив за собой Якова, Григорий направился к ней.
– Я останусь. Дело серьезное, Гриш, – качнул головой Яков.
– Ну, как знаешь, тебе виднее.
До гостевого домика было всего ничего, но Григорий будто ступил в вечность – с трудом передвигая ноги, продирался сквозь упругую стену времени обратно к настоящему. Единственному настоящему – к жене. Пришло время все рассказать, но у него не было ни слов, ни сил. Чертовски захотелось выпить, но Женя бы не позволила, да и где сейчас взять спиртное?
– Гриша! – Она вынырнула из задумчивости и вскочила с ротангового кресла. – Ну что там?
– Там тоже кто-то побывал.
– Воры?
– Не знаю. Непохоже, чтобы что-то пропало. Может, пойдем в дом?
– Нельзя. Меня просили побыть здесь, там работают полицейские.
Женя казалась напуганной. У Григория заболело в груди.
– Тогда давай посидим здесь, родная. Я тебе кое-что расскажу…
* * *
– Сы! Сы-ы! – шипел Ваня-дурачок, вцепившись обеими руками в перила Нового моста.
По подбородку текла слюна, она же пузырилась на губах. В глазах стояли слезы. Он смаргивал их и продолжал напряженно всматриваться в дорогу, смело убегавшую на противоположный берег реки. Никаких машин – ни синих, ни зеленых, ни белых. Никакого ужасного «нельзя», кроме испуганного маминого. Но он по-прежнему боялся. До слез, до икоты, до тошноты. Не разумом, но почти звериным чутьем Ваня понимал: нужно спешить. Ходить быстро-быстро, так, что потом заболят ножки и он станет хромать, как… Новый приступ страха скрутил живот.
– Сы! – отчаянно выкрикнул Ваня в блеклое небо и погрозил ему слабым кулаком.
Что-то изменилось вокруг, и он удивленно уставился на свои ноги. Топ, топ. Загребая носками кедов внутрь, они медленно шли по мосту. Ваня раскрыл рот. Разжал пальцы рук, из-за которых почти падал, отклоняясь назад все сильнее, выпрямился и вдруг широко улыбнулся.
– Гы! – сорвалось восхищенное со слюнявых губ.
Ноги не слушались ни маму, ни Ваню. Они не боялись!
Растопырив пальцы ладонями кверху и время от времени пожимая плечами, Ваня-дурачок быстро семенил через Старый поселок к сгоревшей ферме. В самом конце улицы Ленина, за перекрестком, от которого дорога уходила в сторону деревни Березняки и дальше через поля к большому шоссе, он присел на корточки и погладил сначала левый, а потом и правый кед.
Врач-дефектолог, наблюдавшая Ваню последние несколько лет, упала бы в обморок от такой осмысленности действий, но ее рядом не было, а Ваня поднялся и снова засеменил вперед. Со стороны могло показаться, что худой сутулый парень просто натер пятки, но очень спешит куда-то по хорошо знакомой дороге.
Несмотря на жару, на нем была серая спортивная куртка, рукава которой едва доставали до середины предплечий, а карманы распухли от содержимого. К тому же это содержимое было то ли мокрым, то ли жирным, и ближе к резинке с обеих сторон от расстегнутой молнии расплывались темные пятна.
46.
Никем не замеченный, дурачок миновал остатки фермы и двинулся дальше, к старой бойне. Нырнул в заросли малины, точно в лаз, протоптанный за долгое лето, и, выбравшись к пролому, позвал: «Сы! Сы!» – что на его собственном языке означало «собака». Имен Ваня давать не умел, но эта собака была особенной, и ее звали именно Сы. Если бы он умел писать, то записал бы это слово с большой буквы.
Вокруг царила тишина. Из пролома не доносилось ни звука, ни шороха. Ваня торопливо засунул руки в карманы и выгреб объедки: кости вареной курицы с остатками жил и кожи, шкурки от колбасы, полгорбушки батона, раздавленное и размякшее яйцо всмятку…
– Сы? – позвал он снова и полез внутрь разрушенного здания.
За грудой кирпича, превратившейся в поросший мхом холм, собаки не было. В темной щели под пластами проржавевшей железной кровли никто не пищал и отвратительно пахло. Ваня сморщился, но не отступил и по плечо засунул туда длинную руку. Нащупав что-то мягкое, пушистое, потянул наружу… и с криком отполз в сторону, не замечая, как трещат и рвутся на коленях брюки. Распухшее, уродливое неподвижное тельце, покрытое рыжеватым мехом, лежало неподвижно. Маленькая мордочка скалилась острыми зубками, язык почернел, глаза затянуло мутной пленкой.
– Сы? – в ужасе позвал Ваня, но собака так и не появилась.
Тогда он скорчился возле длинной железной балки и заплакал. Горько, обиженно, размазывая по лицу слезы жирными от объедков руками.
* * *
Галина Охрипова сбилась с ног, разыскивая сына. Ведь отлучилась совсем ненадолго – до рынка добежала, и сразу обратно, а Ваня куда-то исчез. Кто-то видел, как он шел к реке, но там его не оказалось. Не было и за домами на холме, где он любил наблюдать за стрекозами. Не было ни у кого из соседей – время от времени некоторые привечали несчастного парня, угощали печеньем или пирожком.
В очередной раз обежав весь длинный двор Панелек, Галина присела на скамейку перед своим подъездом, тихие слезы застилали глаза. Женщина поникла, опустив на колени подрагивающие, шершавые от стирок дешевыми порошками руки, и вся усталость последних лет вдруг тяжело навалилась ей на плечи.
– Не могу, – прошептала она, ни к кому не обращаясь. Да и не было вокруг никого.
Вся жизнь – горькая, нескладная – пролетела в голове за считаные минуты бессилия и слабости.
В давнишнем пожаре Галя потеряла всю семью: маму, новорожденного братика, отца, который был в поле и чьих останков даже не смогли отыскать. Ее взяла к себе двоюродная отцовская сестра, немолодая и одинокая. Как Галина потом узнала – сама она почти ничего не помнила лет до пяти, – после того, как ее вытащил из огня отец Лидии, она три года не разговаривала, хотя слышала и понимала все, что ей говорили. Только иногда нападал ступор, и она часами могла смотреть в одну точку, ни на что не реагируя. Тете пришлось непросто, она не выдерживала и частенько срывалась на Галю – кричала и даже шлепала. Но к семи годам девочка оттаяла и в первый класс пошла вместе с ровесниками, в новую, только что открывшуюся в поселке школу. Училась плохо, до восьмого класса дотянула кое-как и уехала в район учиться в ПТУ, на повара. К тому времени она была такой, как все подростки, – веселой и полной надежд на прекрасное будущее, хотя время уже было непростым. Возвращаться в Малинники Галя не собиралась. Встретила в районе Николая, будущего мужа, который был на пять лет старше, и думала уехать с ним в город, но судьба распорядилась по-другому. Тяжело заболела тетя, и Галя с Николаем приехали жить в поселок. Коля нашел работу на строительстве теплиц, они поженились, и в год, когда скончалась тетя, у них родился Ванечка.
Диагноз сыну поставили не сразу, зато сразу же после того, как стало известно о дальнейшей судьбе Ванечки, муж подал на развод. Он пытался уговорить Галю отдать Ваню на попечение государства, но для нее это было невозможно, немыслимо! Сразу после развода Николай уехал, и с тех пор Галина не видела его ни разу, хотя алименты исправно приходили на почту, пока Ванечке не исполнилось восемнадцать.
Врачи, которых Галина объехала немало, определили возможную связь Ваниной патологии с глубокой детской травмой, которую она перенесла в детстве, и на всю жизнь оставили в ней чувство вины перед сыном. Она жила, стараясь отдать ему всю нерастраченную любовь своего сердца.
Сморгнув слезы, Галина вдруг увидела свои руки – натруженные, в синих набухших венах. Подняла голову, будто просыпаясь от сна, и вскочила – во двор входил Ваня. Его высокую сутулую фигуру она узнала бы и за километр, но на этот раз что-то с ней было не так. Женщина судорожно вздохнула и бросилась сыну навстречу.
Ваня шел медленно, совсем согнувшись под непривычной тяжестью. Ножки болели, особенно одна, но он старался идти ровно, чтобы не стать похожим на то чудовище, которое – он всхлипнул, но не от страха, а от совсем незнакомого чувства, раздиравшего грудь, – было во всем виновато. Конечно, он не использовал таких понятий, просто в его сознании прочно связались страх, боль и горе с тем, из-за кого он так долго не решался дойти до Сы и теперь нес в раздувшейся куртке ее холодных, неподвижных, ужасно пахнущих детей. Маленьких Сы. Трех мертвых щенков. Он не знал, зачем несет их домой, зачем вообще едва не застрял в глубокой норе, вытаскивая их одного за другим. Совсем недавно он радовался вместе с ними, играя в секретном месте, и никому бы не доверил своей маленькой тайны, а сейчас ему хотелось помощи. Хотелось рассказать обо всем маме, но он не знал как. А еще хотелось кричать и биться, как он делал обычно. Спрятаться за криком, сжать голову руками и подождать, пока все не пройдет, но тогда детки Сы могли выпасть прямо на дорогу. Он терпел и шел, поддерживая снизу куртку, и крик – громкий и полный ярости – звучал только в голове, никак не помогая его маленькому миру стать таким, как всегда.
* * *
– Дмитрий Олегович! – возмущенно вскрикнула Елизавета Борисовна Напалкова. Скорее взвизгнула, пискляво и неприятно.
Дима невольно прикрыл глаза и терпеливо повторил:
– Я настойчиво рекомендую вам принять компенсацию ущерба и извинения, Елизавета Борисовна. К тому же вчера я заметил, что ваша роза не погибла окончательно. Кажется, я видел бутон?
– И что? – капризно надула губы старушенция. – На носу сентябрь, она не успеет расцвести! Самое ему место на скамье подсудимых, варвару! Вот ты, Михайлов, хоть и вырос, а ума не нажил. Не умеешь уважить старость! Заявление забирать не стану! И в прокуратуру еще раз съездить мне не лень!
Конечно, не лень, мегера ты эдакая! Лейтенант убрал со стола руки и сжал их в кулаки.
– А хотите, он самолично засадит розами весь палисадник? – взяв себя в руки, предложил Дима. – Без всякого суда. Я мог бы его обязать это сделать, если только вы согласитесь.
Обязать лейтенант не мог, но был уверен, что несчастный не откажется.
Старушка задумалась. Густо подведенные черным глаза за толстыми стеклами очков заблестели. Губы сжались, пряча неестественно яркую помаду в черточках вертикальных морщин.
Продолжение...