23 февраля.

Выражение «кошки на душе скребут» Марина сейчас понимала очень хорошо. Месяц назад занёс её черт (не иначе!) к Ритке с ночёвкой. Было совершенно очевидно, что предлог «оценить новые апартаменты» был именно предлогом, а подруге требовалось излить душу. Марина тогда решила, что уж лучше слушать про Риткины страдания, чем думать о собственных. Риткины страдания всегда были немного ненастоящими, подруга легко переключалась от очередных несостоявшихся отношений на какой-нибудь подвиг. Вот, например, квартиру менять. Расстраивать страдающую Ритку не хотелось, как и ночевать в этой несуразной квартире. Из одной большой комнаты Рита сделала две. Её спальня была проходной и без окна, а Стёпке выделена большая и с окном-эркером. С особенной гордостью Рита демонстрировала кухню, а Марине хотелось развидеть эти красно-чёрно-серые «дизайнерские фантазии».
«Ты посмотри, как сюда вписывается Марсик!», – восторгалась Рита. И Марина была вполне согласна, что огромный, чёрный с пепельным отливом котяра, гипнотизирующий гостью немигающим взглядом, идеально вписывался в адский дизайн.
Вечер не задался. Рита передумала жаловаться на кавалера и спрашивала «что у вас с Лёшкой», а про Лёшу и про «как у них», Марине сказать было нечего. Захмелели быстро, спать разошлись рано. А ночью Марина проснулась с колотящимся сердцем и долго не могла понять источник звука и найти значок фонарика в телефоне. Окончательно проснувшись, Марина догадалась что тревожные, методичные скребущие звуки издаёт гигантский Марсик, но понять, где он сам не могла. Она шипела в темноту «брысь», и звуки прекращались, но стоило ей попытаться заснуть, как скрябанье начиналось снова.
Чужая кухня, постель, даже рисунок на белье, ночные шорохи и эти мучительные, тревожные звуки, издаваемые Марсиком, были кошмаром. Не таким, когда просыпаешься, вскрикивая и в холодном поту от приснившегося ужаса. А когда пытка тревогой никак не заканчивается. И раздражает, и прекратить её невозможно, как невозможно найти чёрного Марса в тёмной комнате.
Вот именно так «кошки скребли» на душе весь последний месяц. Да больше месяца, просто раньше можно было отвлечься, не думать, переключиться на заботы, которых на самом деле не было, но их можно было придумать.
«Это всё из-за новостей, а ещё хуже – от разговоров», – уговаривала себя Марина и решала, что как только будет возможно, надо идти к врачу и выписывать нормальные успокоительные, а не вот эти, которые с «мягким седативным эффектом». Видимо, эффект настолько мягкий, что Марина его не ощущала вовсе!
До нового года на работе только и обсуждали пандемию и всё, что с ней связано, и Марина всерьёз думала, что хватит маяться дурью, пора уходить на удалёнку, но сжимала губы и продолжала таскаться в офис. Уйти на удалёнку - расписаться в своей неправоте, и тогда ей станет совсем тошно.
Она вставляла в уши горошины наушников и слушала или делала вид, что слушает музыку, но бесконечные разговоры всё равно долетали. Сама Марина давно перестала пытаться понять, что правда про вирус, а что чьи-то политические происки. Всё равно не хватает ни реальной информации, ни элементарных знаний. Ритка развлекала мемами на злободневную тему, но даже они наскучили. В разговорах с подругой «вирусная тема» была давно табуирована.
Теперь, естественно, офис обсуждал возможность и реальность войны. Спорили, даже ругались, пока начальство не врывалось в споры и не раздавало обещания штрафовать всех, кто говорит на работе о чём-то кроме работы!
Но тревога зацепила душу своим зазубренным краем и тихо наматывала тоненькими нитями нервы на невидимое веретено. Это было, как то самое скрябанье Марсика в ночи. Когда полотно тревоги складывалось не только от назойливого звука когтей, царапающих когтеточку, а от всего вместе. Чужого дивана, умопомрачительного цветового ансамбля на кухне и даже от рисунка на чужом постельном белье.
Они несколько раз пытались говорить о войне с Риткой. Но Рита всякий раз говорила одно и то же. Что старший, слава Богу, комиссован, а средний и младший сыновья по возрасту не призывники! А после включала своё странное, но неистребимое чувство юмора. Например, начинала представлять, что она, имея всё-таки какое-никакое медицинское образование и даже сестринский опыт, пойдёт добровольцем и наконец найдёт себе настоящего полковника! А у Маринки от такого юмора сводило зубы.
22 февраля официально объявили сокращенным днём. На деле, после новостей накануне никто и не собирался работать. Марина промаялась ночь и утро, и никак не могла решить: ехать на работу или можно остаться дома. То есть остаться дома она могла в любом случае. Но что она будет делать? А на работе пожалела сразу, что приехала. Примерно с час коллеги делали вид, что работают, потом пошли разговоры, наконец, переросшие в неофициальное поздравление мужчин, выраженное в стихийном фуршете. В соседнем кафе был заказан банкет (еда от фирмы, напитки за свой счёт), а Марина впала в окончательное уныние и поплелась в другое кафе, где они с Риткой забронировали столик отдельно.
Дурные предчувствия не обманули. Ритка сияла и кокетничала вовсю. Марина шипела на подругу, обещая той кару от дам, которые пусть и коллеги по работе этих мужчин, но явно претендуют на внимание своих спутников. Ритка хохотала, соглашалась и начинала строить глазки мужикам, которые пришли без своих половин, уговаривала подругу расслабиться и обратить внимание «на вон того симпатичного мужчину», который и правда пялился на Марину.
Маринка вяло отнекивалась, уговаривала Ритку не обращать на неё внимания и веселиться. Ритка веселилась, а Марина уже не сопротивлялась своей тревоге.
Все последние дни она думала про эту треклятую войну и не хотела думать о том, что на самом деле не давало ей покоя. Они уже полтора года уговаривали друг друга, что это всё пандемия и вообще, общий фон, но последние полгода эта успокоительная мантра перестала действовать. Вся жизнь как будто застыла, а Марина представляла себя насекомым, которое увязло в янтарной смоле, и скоро превратится в часть янтарной бусины. И так и останется в ней на веки вечные.
«Конечно, виновата пандемия», – в тысячный раз решала Марина. Когда Леночку перевели на дистант и Леночке дистант понравился! Поэтому на втором курсе Леночка твёрдо решила переводиться на заочное обучение. Марина в тот момент даже значения не предала, начала вслух рассуждать о плюсах и минусах такого обучения. Они тогда готовили чай, Лёшка возился с травами, Марина подсказывала, что смородиновый лист в другой банке, а Лёшка эту банку никак не мог найти. И это было, кажется, последние воспоминание их такой обычной, такой правильной, такой мирной жизни.
– Конечно, – говорила Марина, – если бы ты была вынуждена зарабатывать, заочка была бы правильным вариантом. Но слава Богу, у тебя нет такой необходимости!
– Необходимости нет, - соглашалась Лена, – а желание есть!
– Тебе не хватает карманных? – спрашивала Марина.
– Мам, ну не только же в деньгах дело, – морщась, отвечала дочь.
Лена пыталась объяснить про возможности, говорила о том, что в институте она тратит уйму времени напрасно, потому что вполне может этот же объём информации изучить в более сжатые сроки. А не профукивать жизнь на скучных лекциях.
Марина никак не могла тогда понять, что дочь это всерьёз, а когда поняла, стала убеждать и обращаться к Лёшке: «Отец, скажи» или «Да, Лёша?». Лёша молчал, а Марина заводилась.
Когда Лена ушла к себе, они поссорились. Но если совсем честно, поссорилась Марина. Она упрекнула мужа в том, что он не поддержал её, высказала своё мнение о том, чем закончится такое решение для дочки и спросила: «Что делать будем? Как убеждать?!». А Лёшка вдруг ответил: «Никак не будем. Это её решение, и ничего страшного в нём я не вижу»
Она по очереди разговаривала с дочерью и мужем, но те, кажется, объединились против неё. Алексей тоже не вышел в свою контору, а остался на дистанционке: «Так действительно возможностей больше. Смотри, Марин, на мою официальную работу мне нужно в три раза меньше времени. Экономия на дороге – часа три. И я уже взял дополнительно частный проект. Может, ты тоже останешься из дома работать?»
Марина раздражалась, но эти двое, родной муж и родная дочь, всё решали теперь вдвоём, игнорируя её!
Всегда сдержанная и уверенная в правильности решений, Марина начинала заводиться и даже повышать тон.
«Это безумие, это совершенно нелогично: платить за заочное обучение, чтобы устроиться на работу!», – когда дочь решила перевестись не только на заочку, но и на другой факультет, где, увы, бесплатного заочного не было.
«Мам, у меня же отложены на учёбу деньги, вот и использую их. А на жизнь заработаю».
Марина белела от злости, доказывала и совершенно слетела с катушек, когда сияющая дочь сообщила, что её взяли на работу, пока на стажировку и обучение! Её доченька, отличница, красавица, «подающая надежды» гордость школы и победительница десятков олимпиад устроилась в магазин женского белья!
«Между прочим, элитного белья!», – хмыкала дочь.
«И тебя ещё два месяца будут учить продавать трусы и лифчики?!», - почти на крик срывалась Марина.
«Там ещё потрясающие ночные сорочки и халаты! И пояса для чулок!», – смеялась Лена.
Они по полночи спорили с мужем. Марина упрекала его в том, что он потакает дочкиным глупостям. Выговаривала, что это свинство и подлость – так зарабатывать авторитет у дочки, между прочим! Она накручивала себя и мужа, пророча ужасные последствия таких решений дочери, убеждая, что та в итоге бросит учёбу и останется продавщицей на веки вечные!
Лёша сначал отнекивался, недовольно хмурился, но терпел, а потом тоже стал заводиться и срываться на Марину.
Новым серьёзным ударом для Марины стало следующее решение Алёны. Более того, не надеясь на то, что мать к такому повороту отнесётся благосклонно, Лена для начала всё обсудила с отцом. Они были двое против одной Марины, и Марина понимала, что в этой борьбе она проиграла, не успев даже начать.
Этим воспоминанием обожгло, Марина даже застонала, испуганно завертела головой по сторонам и одним махом опрокинула в себя бокал с вином – аж в носу защипало.
– Знакомьтесь, – сияя улыбкой за триста тысяч и кокетливо выгибая бедро, щебетала Ритка, – моя скучающая подруга Марина! Мариша, это Борис, это Вадим, и они просто мечтают составить нам компанию!
Марина тут же забыла, кто из них кто, но с одним Ритка упорхнула танцевать, а Марина, мучась от неловкости, силилась выдавить улыбку. Мужчина, довольно приятный, по правде сказать, вызывал у Маринки скорее стыд и смущение, чем интерес, а тот, прикладываясь к ручке фальшивым поцелуем, задержал взгляд на кольце.
Внезапный кавалер попытался о чём-то говорить, но Марина окончательно стушевалась и отвечала невпопад. Кавалер, очевидно понимая, что ему с Мариной светит скучный вечер, отправился к барной стойке, а Марине отчаянно захотелось реветь.
Если бы они, муж и дочь, не решали бы всё за её спиной. Если бы они хотя бы выслушали её, то может быть и не было бы того безобразного скандала. Таких никогда не случалось в их семье.
Лена решила переехать в свою квартиру, и даже возразить Марина не успела. Они всё решили. Из квартиры, оставленной давным-давно Ленке в наследство одинокой тёткой, как раз съехали жильцы, и дочь решила, что пора сепарироваться от родителей не только ментально, но и буквально. Они всё решили! Отец сделает в квартире ремонт, а Лена, само собой, будет ему помогать! И подружка с работы будет тоже помогать, а потом жить с Ленкой и платить пополам коммуналку.
Марину тогда колотило от ярости. Сколько она всего наговорила и Ленке, и Лёшке! Про какую-то девицу из области, которая нашла себе халяву. Про то, что теперь учёбы точно никакой не будет. И про то, что Лёшка – ужасный отец, раз позволяет такое.
Стыдно вспомнить, но разве они правы?!
Вечер был окончательно испорчен, когда подвыпившие мужчины стали обсуждать войну и политику, и Марина не выдержала. Рита неожиданно тоже засобиралась домой.
Некоторое время они с Ритой шли молча по улице, а потом Маринка не выдержала:
– Прости, Рит, ты могла остаться: я – плохая компания сейчас.
– Да ну тебя, - фыркнула Рита, – они оба женатики, а кольца поснимали. Фу и фу, – и засмеялась, – ничего, подруга, лишь бы не было войны!
В такси Марина снова подумала, что её тоска и тревога – это всё из-за общего висящего в воздухе напряжения.
В такси было тепло, и пахло на удивление приятной отдушкой, ехать было хорошо, домой не хотелось. Дома теперь никого нет. Когда Алексей приступил к ремонту, он стал оставаться ночевать в той квартире, а Марина тем временем пыталась переубедить дочь. Дочь переубеждаться не собиралась. А когда Марина оставалась наедине с мужем, то холодно интересовалась: ремонт нельзя было поручить строителям?
Лёша смотрел на неё внимательно, как будто хотел заглянуть Марине прямо в голову и прочитать там что-то, и отвечал: «Я хочу делать ремонт для дочки сам. И ты, знаешь, Марин, нравится делать руками, своими. Я очень давно работаю только головой».
Марина распалялась, язвила про «вырастить сына и построить дом».
Летом дочка переехала в квартиру, а Лёша на дачу. Сначала Марина не придала этому значения. Тревога стала плести свои невесомые нити, когда сначала дочь, а потом и муж сообщили, что запланированного ежегодного совместного отпуска не будет. Маринка разозлилась и поехала на море с Риткой, Стёпкой и Мишаней. Рита устраивала среднему сыну суперканикулы перед тем, как тот отправится в кадетский корпус.
Отпуск был ужасен. Сначала Стёпка подхватил ротавирус. Потом Мишаня поранил ногу, та воспалилась, и купаться было нельзя. И Марина, и Рита были окончательно измучены отпуском.
Сентябрь закрутил заботами, а в октябре Лёшка не вернулся с дачи. Они так и не помирились, хотя острые моменты как-то тоже обходили. Просто Маринка приехала в положенное время и, делая вид, что всё как обычно, стала перебирать вещи, планировать закрытие дачного сезона, громко и вслух, - а Лёшка сказал, что хочет остаться на даче.
– Маринуш, ну мы же всё равно планировали перебраться жить за город.
– На пенсии, Лёша! У тебя что, уже пенсия?
– Нет, но у нас есть возможность, почему бы и нет?
Марина что-то говорила про дочь, которая хоть и самостоятельная, но мало ли что! И у неё работа.
А Лёшка говорил, что она просто не хочет.
А Маринка кричала ему что – да, не хочет! Что здесь делать зимой? Пялиться друг на друга?!
Она припоминала ему, что до пенсии они ещё собирались ходить в театры и музеи, сто лет, между прочим, не были! И путешествовать, да, путешествовать!
«Ну... Путешествовать теперь не особенно как-то», – не слишком активно спорил Лёша.
Потом они уже не слушали друг друг друга, только кричали. Только одно сказал Лёшка, вдруг сникнув: «Ты не думала, что для нас вот всё это, всё, что происходит, и есть ситуация, в которой можно увидеть возможности?».
Конечно! Конечно, Марина сто раз думала, что тогда надо было повести себя дипломатично. Глядишь, перебесился бы муж, да и передумал. Но они, муж и дочь, её подвели! Она пахала, вкладывалась всю жизнь в семью, в них! Жертвовала, создавала, поддерживала, и вот – она просто никто, с ней не считаются!
Ритка тогда говорила, что Марина надумывает, и Марина злилась – и на Ритку тоже. Рита, в отличие от Лёшки, не спорила и не срывалась на крик. Говорила спокойно: «Когда мой первый птенец гнездо покидал, я за ним как курица за яйцом таскалась. А потом поняла, что наступает такой момент, когда всё, что мы могли сделать, мы уже сделали для детей. Всё, миссия закончена, понимаешь? И дальше наша единственная миссия – не пытаться что-то исправлять, не вмешиваться. Всё. Дальше – их жизнь».
Но у Риты трое. И она хорошая мать. Но все трое – от разных мужей, и Рита всегда оставляла место для личной жизни. А у Марины только эти двое: муж и единственная дочь, так что Ритке Марину не понять.
«Всё, послезавтра иду к врачу. Пусть выпишет успокоительные!», – Марина подбадривала себя и понимала, что сегодня будет ещё одна бессонная ночь. И надо, очевидно, принимать какое-то решение. Она долго выбирала книгу на полках, потом заваривала чай, и стояла под душем. Просто тянула время. Что-то делать и не спать легче, чем вертеться в постели и разъедать себя мыслями.
Мягкая и уютная пижама никак не находилась в шкафу, и Марина зачем-то отодвинула соседнюю створку, хотя среди платьев пижама никак не могла оказаться. Взгляд уперся в пеньюар. Конечно, такую красоту рука не поднималась уложить среди скучных футболок и симпатичных, но совершенно обыкновенных ночнушек. Невесомый пеньюар и потрясающий халатик. Комплект, который утром 31 декабря Лена торжественно вручила матери и с лукавым выражением на лице пожелала романтической новогодней ночи!
При дочери Маринка сдержалась, а потом ревела, потому что на дачу она не собиралась. Последние четыре года они встречали Новый год на даче. С тех самых пор, как дом полностью был готов к зимнему проживанию. А в этом дурацком году, в котором всё пошло не так, Лена позвонила дней за десять и сказала, что уезжает с друзьями праздновать. А 25 декабря позвонил Лёша, сообщил, что у него всё нормально, и между прочим поинтересовался: «Какие планы на новый год?». Не позвал, не сказал, что ждёт, а «какие планы». Марина сухо отвечала, что пока не решила. Дала же шанс! Но Лёшка сказал: «Понятно». И всё.
Он приезжал в январе в город. И Марина ждала его приезда. И всё репетировала разговор с ним, но в тот день у Ритки была сделка, а Стёпка вдруг выдал температуру.
«Слава Богу не этот вирус, хотя какая разница, если это ангина?!», – вопила в трубку Рита и умоляла приехать и последить за ребёнком. «Мне нужна эта сделка, мы почти всю подушку безопасности истратили, Мариночка, умоляю!»
Всё одно к одному. Сделка состоялась, но у Ритки машина сломалась посреди дороги. И она ждала эвакуатор, а тот не мог проехать через пробку. Домой Марина приехала ближе к полуночи, Лёшки уже не было.
Марина так резко толкнула дверцу купе, что шине что-то хрустнуло, показалось, что зеркальная створка сейчас просто вывалится на Марину. Мгновенный испуг сменился безразличием. И именно это было самым неприятным последние полгода – когда становилось абсолютно всё равно. Как будто в груди разливается космическая вакуумная пустота. И Марина с ужасом понимала, что в этом вакууме нет места для любви к мужу, к дочке. Она боялась, что сейчас позвонит мать, и ей снова придётся врать, что всё у них нормально, и мать будет её раздражать дурацкими рассказами про родственников, потому что в этой пустоте нет места не только для любви, но даже для простого интереса к чему бы то ни было.
Спасали дела. Любые. Марина стала бродить по квартире в поисках любого дела, но всё вокруг было идеально. Очень много было таких дней с космической пустотой.
Решила, что ляжет на диване, подхватила плед и книжку, постаралась устроиться поудобней в мягком круге света от торшера. Призывать и баюкать эту иллюзию уюта тоже стало привычкой. Она читала страницу, перелистывала и понимала, что ничего не поняла, и возвращалась к началу. Но смысл снова ускользал.
Вспоминала друцкое кафе и Риту. Они не были раньше задушевными подружками. Рита со своими бесконечными поисками мужчины мечты, ну или хотя бы просто мужчины не вписывалась в спокойное благополучие Марининой семьи. Слишком шумная, слишком легкомысленная Рита быстро начинала раздражать своим излишним оптимизмом. Утомлять дурацкими идеями, которые непостижимым образом ей самой удавалось реализовать.
«Это от долгого одиночества», – вдруг совершенно ясно поняла Марина.
Пока Маринина жизнь рушилась и разваливалась на части, Рита вдруг оказалась единственным человеком, с которым Марина могла общаться. Старые связи, приятели, отношения разрушались вместе с семьёй.
Сегодня, когда они брели под смесью снега с дождём, у Риты было усталое лицо. Как будто это противное крошево пополам с водой смыло с Риты маску безудержного веселья и оптимизма.
«Марин, даже если ты будешь очень злиться на меня, я всё равно скажу», – вдруг сказала Рита, остановилась и посмотрела на Марину.
«Не надо», – жалобно ответила Марина: «Я не хочу поссориться ещё и с тобой».
«Ссорься. Если я не скажу, я просто лопну», – на секунду вернулась прежняя Рита и, снова посерьёзнев, продолжила: «Ты дура, Марина. Ты придумала проблему на пустом месте». И в ответ на Маринин открытый рот, резко подняла руку, останавливая подругу от возражений.
«Я понимаю, тебе кажется, что всё это очень важно. Пусть даже так и есть для тебя, но это не крах, не конец, не трагедия! Трагедия у тебя в голове! И ты потеряешь всё, если не подумаешь. Лёшка отличный мужик. А ты… Ты просто избалована своим благополучием, что ли. Поэтому ты не боишься его потерять»
«Это он уехал, а не я», – слабо возразила Марина.
Рита пожала плечами, печально посмотрела на подругу, как бы решая, сказать что-то ещё или нет и устало, обречённо всё-таки произнесла: «Его очень быстро подберут, Марин. Я не удивлюсь, если он уже не одинок, потому что ради такого мужика тётки способны почти на всё. И не надо на меня так смотреть».
Марина вскочила с дивана, заметалась по комнате, машинально зашла в кухню и долго смотрела на стакан, который зачем-то взяла в руки. А мысль металась, как бешеный хомяк. «Что, если да? Что, если он уже с кем-то. Да нет, не может быть, я бы знала, мне Лена бы сказала».
И тут же Марина поняла, что дочь могла не знать. Или знать, но не говорить, потому что они вроде бы помирились, но по душам разговаривают очень редко, стараясь сохранить хрупкий мир. Лена перестала рассказывать про свой магазин, приключения, друзей. Конечно! Марина просто слышать не могла про бельевую эту лавку, новых друзей-приятелей дочки не знала и видела в них потенциально плохую компанию. Они могут соблазнить дочь, они ей учиться мешают! А вот эти вот волонтёрские дела? Что это за секта какая-то?
Она, Марина, всё испортила? Но она же просто ужасно, до холодеющего нутра боится и беспокоится за дочь! Неужели Лена этого не понимает? Она просто предостерегает родное дитя от необдуманных решений и поступков, которые могут разрушить её жизнь! Разве за это наказывают?
Рита в ответ на все Маринкины сомнения и вопросы отвечала коротко: «Или извиняйся и мирись со своими или начинай жить своей жизнью. Своей. Не их!».
За что извиняться? Она мать, она хочет для дочери лучшего, она не совершала преступлений, если только забота – это преступление. Она жена, и естественно, рассчитывает на помощь мужа, на поддержку и согласие! Нет никакой вины.
«Я не должна извиняться. Просто не за что», - твёрдо сказала себе Марина. А тому марсообразному существу, которое продолжало скрестись в душе, надо просто не давать воли. Это пандемия, и она показывает, кто есть кто. У многих нелады в семье. Это тревожные обсуждения. Это всё, что происходит вокруг, во всём мире, когда нет ничего правильного и стабильного. И это они, муж и дочь, бросили Марину в такое время!
Эти мысли, которые Марина шептала себе, скрючившись под пледом, немного рассеивали тревогу и сомнения, позволяя Марине проваливаться в дремоту. В полусне Марине сначала показалось, что вибрирует телефон, а потом, что это не телефон, а Риткин котяра урчит под боком. А потом ей снилось, что уже утро, и она откуда-то знает, что скоро объявят, что война, и ей надо срочно найти Лену и Лёшу, и их контакты почему-то не находились в телефоне. И она пыталась набрать их номера по памяти, но путалась в цифрах, и вдруг она услышала звуки стрельбы и рвущихся снарядов, и ей надо срочно, очень срочно позвонить своим!
Проснулась и вскочила Марина в полном ужасе, потому что стрельба или эти взрывы ей не приснились! Она стала шарить в складках одеяла в поисках телефона. И проснулась уже окончательно. Осторожно подошла к окну и за дальними крышами домов увидела цветные всполохи. Фейерверки. Видимо бравые мужчины, изрядно отметив 23 февраля, за неимением возможности воевать, отрывались на запуске петард.
На время, очевидно, мужчины не смотрели. Три часа ночи. Сон ушёл и теперь точно не вернётся. Марина смотрела в телефон, в котором она никак не могла найти номера мужа и дочери во сне, потом в окно, где метались чёрные тени от ветвей на стене соседнего дома.
– Надо ехать на дачу, - сказала вслух окну, и повторила, – надо ехать! Надо ехать и мириться. Или разводиться. Как повезёт.
Потому что если вдруг завтра война, то это будет ужасно, что они так и не поговорят с Лёшкой. А если войны не будет (Господи, помилуй!), то всё равно ужасно жить, чувствуя себя насекомым, увязшим в застывающей янтарной смоле. Она просто трусит. Боится, что Лёша скажет, что это конец, что они не вместе, и всё у них давно закончилось.
Первая электричка, если расписание не врёт, в 6:29, а пока надо собраться. Хотя, что собирать, никак не могла сообразить. Может, они поговорят 10 минут, и она поедет обратно, а может…
Марина долго и придирчиво рассматривала своё голое отражение в зеркале и была им, конечно, разочарована, но уж что есть, то есть. Поправилась она давно, но с тех пор немного похудела.
Потом принимала душ, хотя делала это буквально пару часов назад. Маску делать не стала, слишком нервничала, но тоник и сыворотку нанесла, пытаясь пальцами разгладить залёгшую между бровей складку. Макияж наносила два раза. А потом уже просто плюнула. Долго соображала у открытого холодильника, взять ли какой-нибудь еды, рассуждала, как будто от этого зависит её жизнь! Еду решила не брать, а взять бутылку шампанского, которое покупала на Новый год, чтобы везти на дачу.
Металась из угла в угол и наконец вызвала такси. Лучше будет ждать на вокзале, чем в четырёх стенах!
В последний момент зачем-то сложила в сумку пеньюар. Щёки запылали. Перед выходом оглядывая квартиру, вдруг сообразила, что приедет довольно рано, и надо бы взять ключи от дачи, потому что Лёшка может спать ещё. И в этот момент будто на голову вылили ведро ледяной воды. А что если Лёшка там не один?
Всю дорогу до вокзала и почти час в электричке Марина терзала себя мыслью, что может застать кого-то в доме. Уговаривала себя, что быть такого не может! Это их дом, гнездо, только их! У них на калитке с затейливыми витыми узорами есть почтовый ящик, над которым они с Ленкой смеялись, с надписью: «Мой дом – моя крепость»! И на неё Маринка тоже фыркала, но втайне ей очень нравилось, и что у них дом, и что он – крепость. Они долго искали наследника соседнего участка, потом долго с ним торговались и экономили на всём, влезали в кредит, но купили ещё четыре сотки с развалившейся, прогнившей и почерневшей халупой. Теперь там лужайка, мангал и махонькая банька. Не может там быть другой женщины!
Подмёрзла Марина ещё в электричке, хотя вагон был с отоплением. А на станции пожалела, что нарядилась в кокетливую, но абсолютно бесполезную на ветру шубку из модного эко-меха. Да и джинсы натянула на голые ноги, а вместо уверенных зимних ботинок обулась в рабочие ботиночки для европейской зимы, но никак не для питерской.
Пока добралась до дачи, заиндевела совсем. Пока открывала калитку, а потом долго ковырялась в замках в доме, подумала, что хоть бы Лёша ещё спал, потому что у неё нос красный, как морковка у снеговика.
В дом кралась как воришка, прислушиваясь к абсолютной тишине. Она зачем-то обошла гостинную и кухню на первом этаже и даже заглянула на террасу. Наконец, решилась подняться на второй этаж в спальню. Задерживая дыхание и прижимая ладонь к груди, будто удерживая бухающее сердце, приоткрыла дверь. Спальня была пуста. Не только какой-нибудь девицы не наблюдалось, но и самого Лёши. Марина вдруг испугалась и побежала в комнату дочери, и даже в крохотную «гостевую». Метнулась наверх, на чердак, который был переделан под что-то вроде библиотеки. Снова вниз. Лёшки не было. И тут только Марина поняла, что ей по-прежнему холодно. Батареи были холодными, значит Лёшка отключил отопление, но дом не был промерзшим и стылым, значит, отключил не так давно.
– Господи, Лёшка, где ты? – Марина схватилась за телефон. Куда звонить? Лёшке? Дочке?
Марина двигалась и действовала автоматически, пытаясь унять панику, думала. Очевидно, что как минимум сегодня Лёшка в доме не ночевал. Поехал в город? А почему не позвонил Марине? Может, он Ленке звонил? И… собственно, где он тогда ночевал?!
Марину начало трясти, даже зубы стучали. Решив, что надо хотя бы чаю согреть, Марина поплелась на кухню и тут сообразила заглянуть в холодильник. Ответов в холодильнике не нашлось, как и обилия продуктов, и, тем более, готовой еды. Четыре яйца в лотке, остатки масла в маслёнке, какие-то баночки с хреном и горчицей, капуста и пара морковок в овощном отделе.
В морозилке картина была чуть более позитивной: курица, какое-то мясо, рыба и даже пачка сосисок.
Детектив из Марины был никудышным. Она пыталась сообразить, но куски никак не собирались в одну картину. Отопление Лёшка выключил, а свет – нет, о чём это говорит? Еда какая-то есть, но готовой нет, опять непонятно, сколько его не было на даче. Марина как болванчик раскачивалась на стуле и скулила:
– Лёшка, ты где, ты где?
Когда они созванивались в последний раз? Марина не могла вспомнить. Последнее время они чаще обменивались короткими смс.
Она махала перед собой рукой, прогоняя мысль, что он в городе. Но он не позвонил Марине! Он у другой женщины? Чем он вообще живёт на этой треклятой даче? Что делает? С кем общается кроме Ленки? Ослеплённая своими обидами и переживаниями, Марина даже не задумывалась об этом.
Она листала смс в телефоне, но буквы плыли перед глазами. Позвонить Ленке? Или Ритке? Лёше?
Она уже заносила палец, чтобы нажать вызов, но замирала, и чудовищная картина вставала перед глазами. Чья-то чужая кровать. И Лёшка, раскинувшись на полкровати, и на его плече чья-то чужая женская голова.
Пометавшись ещё некоторое время, Марина, замирая, ткнула в вызов. Механический голос ответил, что абонент – не абонент. Марина пялилась в экран, не понимая. Набирала ещё несколько раз, но равнодушный голос продолжал твердить одно и то же.
Аккуратно, как великую драгоценность Марина положила телефон на стол и зачем-то пошла за рюкзаком. Вспомнила, что там шампанское. Сверху вызывающе торчал пакет с пеньюаром. Она со злостью выхватила его и швырнула куда-то так, что шёлк халата выскользнул и приземлился на пол.
На ни в чём неповинное шампанское Марина тоже почему-то злилась и убрала бутылку в холодильник. С глаз долой.
«Идиотина, дура», – шипела самой себе: «о чём ты думала? Шампанское, бельё…».
Схватила телефон и стала набирать Лену. Та ответила сразу звонким и бодрым: «Привет, мамуль!»
– Не разбудила тебя? – на всякий случай всё таки спросила Марина.
– Нет, мы уже в пути, к дедушкам едем! Поздравлять! – ответила и дочь и замолчала, видимо, ожидая очередного маминого осуждения «волонтёрской глупости».
Доча, тебе папа не звонил? – осторожно спросила Марина.
– Вчера звонил, – бодро и звонко, как на линейке, отвечала дочь, – правда мы с ним почти не поговорили, у нас же акция в магазине вчера была, мы даже на перекус не уходили, – и уже с лёгким оттенком тревоги спросила, – а что случилось, мам?
Марина ответила, что ничего не случилась, но всё-таки спросила, не планировал ли папа в город ехать. Дочь не имела об этом понятия, во всяком случае, ей он ничего такого не говорил. Она снова спросила, не случилось ли чего. Но Марина зачем-то соврала, что просто спрашивает – вдруг отец в город планирует. Что-то наплела про банки с дачи и быстро попрощалась.
Разговор с дочерью ничего не прояснял, но понимание, жёсткое, отчаянное и предельно ясное у Марины было. Всё. Это конец. Потому что она понятия не имеет о жизни мужа последние полгода. Или даже больше? С того момента, как он начал ночевать в ремонтируемой квартире? Когда у них был последний раз секс? И не вспомнить. Кажется, летом. Да, после моря. Но это было как-то дежурно, и даже в этот момент Марина держала глухую оборону и демонстрировала холодность и непрощение. Дура!
Марина поднялась в спальню, решая по пути, что всё равно останется сегодня на даче. Проделать путь домой ей казалось невозможным. Она просто развалится на кусочки по дороге.
Открыла их любимый шкаф. Старый добрый полированный советский шкаф. Вот его вещи. А вот – Маринины. Она потрогала зачем-то его свитер и с отвращением представила себе киношную картину, как она, словно какая-нибудь героиня из мелодрамы, обнимается со свитером и рыдает.
Старательно отводя глаза от Лёшкиных вещей на полке, Марина вытянула свой спортивный костюм, за ним потянулось что-то ещё и мягко шлепнулось на пол, но Марина решила, что плевать. В обнимку с костюмом она спустилась вниз, но почему-то не переоделась, а подошла и подняла дурацкий и совершенно ненужный теперь пеньюар.
«Надо подумать, что делать дальше».
Дыхание перехватило, и Марина тёрла пальцами шею, стараясь дышать глубоко. Жалость к себе, жгучая, цепкая, колкая, не давала сделать вдох. Сначала дочь, а теперь и муж просто стали жить своей жизнью. И им в этой жизни хорошо, и им всё равно, что в ней нет Марины. Им без неё не тоскливо, не больно и не скучно. Она просто отвалилась, не вписалась в их новую жизнь, и им плевать!
Зачем-то Марина снова набирала Лёшкин номер. Потом решала: заварить чай или открыть шампанское? Шампанское было некстати. Рылась на полках и обнаружила новый аргумент в пользу того, что Лёшка, скорее всего, давно не живёт на даче, – отсутствие кофе. Марина любит чай, а Лёшка не может жить без кофе. Она отодвигала банки и пакеты – кофе не было.
Пока чай заваривался, Марина открывала и закрывала дверцы шкафов, ища новые «улики», но нашла полбутылки виски. Наверное, с Нового года. Лёшка был практически равнодушен к алкоголю, и курить бросил лет семь назад. И снова стало не хватать воздуху, потому что вот это вот всё их жизнь – знать вкусы, привычки другого. Они же встроились друг в друга, срослись!
Плеснула виски в тяжёлый стакан, понюхала и поморщилась – отвратительно. Льда, конечно, не было. Зато в кладовке стояли дружным рядом стеклянные бутылки с яблочным соком. Значит яблоки Лёшка собирал и сок делал. Марина терпеть не могла делать сок, но любила его пить, и Лёшка шутил, что у них вполне разумное распределение обязанностей: он возится с яблоками, а она пьёт сок.
Задержав дыхание, чтобы не вдохнуть гадостный запах, сделала большой глоток, аж глазам больно стало, и прямо из бутылки выпила сок, и только потом задышала. Дышать стало легче.
Второй глоток дался проще, и шар из колючей проволоки внутри стал не таким болезненным. Марина набирала и набирала Лёшкин номер, а он так и не отвечал. Она долила виски в бокал почти доверху и так, с бокалом в одной руке и бутылкой сока в другой, пошла бродить по дому. И думать, перескакивая с мысли на мысль. Что они планировали доделать чердак, сделать там кабинет. И что надо перебрать коробки, там куча Алёнкиной одежды ещё со школы, надо бы кому-то отдать. И тут же замирала с открытым ртом – а как они будут жить?
Делить при разводе пополам квартиру и дачу? Или ей останется квартира, а дача Лёшке? Это были какие-то неправильные мысли. Так просто не может быть. Марина всхлипнула. Несмотря на обжигающий виски, ей вдруг снова стало холодно и застучали зубы. Она достала Лёшкин свитер и совершенно идиотски, жутко мелодраматично, опустилась на пол, привалившись спиной к кровати, принялась обнимать этот свитер и подвывать.
Потом напялила его на себя, снова вооружилась бутылкой и бокалом и поплелась вниз. Телефон не сообщал ничего нового, абонент в сети не появлялся.
Марине казалось, что ещё немного, и её просто затопит волной отчаяния, жалости к себе и чувством непоправимости. Трясущимися пальцами она стала набирать Ритку. Ей нужно услышать Ритку и какое-нибудь идиотское предложение, идею, как всё исправить!
Ритка долго не отвечала, и Марина вздрогнула, когда хриплый и сонный Риткин голос рявкнул в ухо: «Который час?!».
И тут наконец Маринка разрыдалась:
– Рит, его подобра-а-али!
– Кого, – не поняла Ритка, – мать, ты чего?
– Лёшку. Лёшку подобрали, как ты и говорила, – скулила Марина.
Рита молчала, но Марина слышала, как она возится, как гремит чем-то, видимо, на кухне.
– Рассказывай! – велела Рита
– Я на дачу приехала, – всхлипывая, быстро-быстро, как будто боясь не успеть, говорила Марина, – а его нет!
Строчила про остывший дом, про то, что в холодильнике нет еды и нет кофе, и телефон выключен.
– Что, совсем еды нет? Может, вас просто обнесли?
– Ты что, ну что ты, Рита, не понимаешь ничего? – путаясь и сбиваясь, Марина рассказывала сначала.
– Рит! Что мне делать теперь? Я всё испортила, да? – в трубке была тишина, и Марина даже посмотрела на экран, чтобы убедиться, что вызов не прервался, – ты тут, Рит?
– Я тут, – ответила Рита, – Марин, по-моему, ты опять всё надумала. Ничего твои аргументы не доказывают.
Марина спорила, что очень даже доказывают, иначе – где он?
А Рита ответила, что не знает, но вполне вероятно, что он просто поехал, например, на корпоратив. И там перебрал, остался у кого-нибудь ночевать. Да мало ли!
– Может, он в аварию попал, а ты сразу – изменил! - неожиданно предположила Рита.
Марина всхлипнула и прошептала с ужасом:
– Как в ав-аварию, Рит? Ты что?
– Да это анекдот такой. Когда дочь в панике матери звонит, помнишь?
Марина хихикнула и вдруг расхохоталась, от нелепости всего – она, в Лёшкином свитере, размазывающая по лицу слёзы и сопли, виски и сок этот, и анекдот. Отсмеявшись, снова затревожилась: а что если правда – в аварию?
На что Рита ответила, что Марина точно полоумная. То рыдает, то ржёт, и сочиняет Бог весть что! И вообще, сообщили бы уже.
– Ты как в телефоне у него записана? – поинтересовалась Рита.
– Сейчас не знаю, а раньше «женулечка», – стесняясь, ответила Марина и стала торопливо объяснять, что это из песни. В сложные времена и просто так, чтобы утешить или рассмешить Маринку, Лёшка, старательно картавя, подражая Вертинскому, пел ей «Ну не плачь, не плачь, моя к’асавица, ну не плачь, женулечка-жена.», – и Маринка снова заплакала. Он дурачился, Лёшка, но в этой песне было так много интимного, что рассказать чужому человеку просто невозможно. Потому что это так важно, что «в нашей жизни всё ещё поп’авится» и что в ней «столько раз весна».
Марина ещё ревела, а Рита, сменившая свой нарочито грубый и весёлый тон на почти ласковый, уговаривала отреветься, а потом перестать страдать. И всё исправлять. Уверена, что можно! Ещё второго родите! И нельзя так разбрасываться такими ценными мужчинами. А потом вдруг тоже разревелась и сказала, что Маринка «такая счастливая, хоть и дура, конечно, прости Господи!»
Тревога совсем не отступила, конечно. Но дышать стало почти хорошо, и решимости прибавилось, когда Марина вышагивал бодрыми шагами по кухне. И думала, что даже если… если вот что-то у него там и случилось с другой (фу, лучше бы нет, конечно), то она, Марина, даже не упрекнёт! И будет всё исправлять.
Она прихлёбывала виски, у которого, удивительное дело, вкус стал вполне приемлемым! И иногда начинала плакать, но слёзы были не такими горестными.
Телефон мигнул, и пропиликал смской, и Марина рванулась к нему и снова затряслась. Абонент в сети! Звонить? Или он увидит пропущенные и сам позвонит? Божечки, сколько же раз она набирала его номер? Сто, не меньше.
И в это же мгновение потянуло сквозняком, хлопнула входная дверь, Маринкин телефон разразился бодрой трелью, а на экране радостно улыбался Лёшка.
Марина смотрела в телефон, а потом на Лёшку в проеме кухни. Лёша сбросил вызов, молчал и смотрел на Марину, виски и сок, а потом спросил:
– Что случилось?
Марина замотала головой, мол, всё в порядке, и совсем растерявшись, жалобно промычала, что приехала поговорить.
– Поговорить. Ладно, – кивнул Лёша и ушёл из кухни, а Марина снова хлебнула из бокала, потому что все придуманные слова мигом вылетели из головы, и что говорить, она совершенно не понимала.
Лёша вернулся в кухню уже без куртки, но зато с увесистыми и объёмными пакетами с логотипом супермаркета. Поинтересовался: «Есть будешь?». Марина никогда бы не подумала, что это вообще возможно: одновременно покачать головой отрицательно, положительно и пожать плечами. Лёша смотрел на её конвульсии, и хмыкнул:
– Понятно.
Он просто разбирал пакеты, а Марина смотрела на него, и волна страха потерять его, обжигающее, как давно в юности, чувство любви, и нежность затапливали её. Казалось, что она уже всё выплакала, но, видимо, виски добавляло жидкости, и слёзы полились снова, и она старалась не шмыгать носом, тихонько вытиралась рукавом и смотрела в стол. Прямо перед носом появилась Лёшкина рука, а в ней изрядный кусок бумажного полотенца. Марина кивнула, не поднимая глаз. Лёшка снова хмыкнул, когда открыл холодильник.
Пока Алексей раскладывал продукты, ставил чайник, сооружал бутерброды и чем-то гремел, Марина понемногу приходила в себя, мысленно благодарила его, что он не спрашивает ничего сейчас.
Наконец он разложил приборы и даже салфетки положил, и перед Мариной возникла тарелка с омлетом, пахло от которого упоительно: летом, свежей зеленью, и ломтик помидора тоже был летним, а сверху мелко потёртый сыр – как любит Марина. Всё было таким родным, что Марина испугалась, что сейчас опять начнёт реветь, подняла глаза к потолку и поморгала, прогоняя слёзы.
– Я, пожалуй, присоединись к твоему вискарю. Впрочем, он мой, но если тебе не хватит, то я от жадности купил по акции две бутылки, просто вторую ты не нашла.
«Шутит, снимает напряжение», – думала Марина
Лёшка сел напротив, прикоснулся краем своего бокала к Маринкиному и сказал:
– Ну, надеюсь, что будем здоровы. Ты ешь, а то остынет, я дико голодный, – и он с аппетитом начал уплетать омлет и закусывать бутербродом, а Марина вяло ковыряла свою порцию.
Быстро расправившись с омлетом, Лёшка со вздохом посмотрел на едва тронутый Маринин, уточнил, будет ли она доедать, и убрал тарелки. Снова плеснул напиток в бокалы и, развернув стул, устроился на нём, как на коне.
– Можем пойти в зал или тут поговорим?
– Можно тут, – жалко проблеяла Марина, откашлялась и замолчала.
– Я готов, – сказал Лёшка и руками развёл, – давай говорить.
Марина совсем растерялась и неожиданно ляпнула:
– Лёш, как ты думаешь, война будет?
Муж выглядел по-настоящему озадаченным, он с недоумением посмотрел на Марину и спросил:
– Ты приехала поговорить про войну?
– Нет, нет, – поспешно сказала Марина и лихорадочно искала слова, но боялась, стыдилась. Не бухнуть же вот прямо: «Лёшка, прости дуру, давай дальше будем жить долго и счастливо!»? И она ляпнула ещё более дурацкую вещь, чем про войну:
– А где ты был, Лёш? Дом холодный, и…
– Я был в городе, Марин, – перебил Лёша, – Марин, о чём ты приехала говорить?
Марина поёрзала на стуле и как в воду нырнула:
– Лёша, у тебя кто-то есть?
– А у тебя? – Без паузы спросил Лёша.
Они смотрели друг другу в глаза, и Марина покачала головой отрицательно.
– Ты приехала спросить меня о том, не завёл ли я роман? – теперь голос мужа звучал отстранённо, резко.
– Нет, Лёша, нет, конечно, – Марина никак не могла под этот тон говорить о любви и просить прощения. Всё вообще оказалось не так просто, как она себе надумала, как они рассуждали с Риткой. Всё плохо, плохо! Он думал, размышлял, у него есть какое-то решение, или оно зреет. Вполне возможно, и была какая-нибудь женщина, он ведь не ответил, но, Боже, это сейчас не имеет значения!
– Лёша, – снова решилась Марина, – это неправильно. То, как мы сейчас… живём, - Алексей никак не помогал, никак не реагировал, - Ты думал… Ты думал, что дальше? Как жить? Что делать?
Лёша рассматривал её лицо, Марина задёргалась: она опухшая, зарёванная.
– Не смотри на меня. Пожалуйста.
– Почему?
– Я страшная.
Он улыбнулся. Почти ласково, почти как обычно, раньше, до клятой пандемии.
– Я думал Марин, - он сцепил пальцы в замок, вдохнул глубоко и продолжил, – Я набрал кучу проектов, но у меня всё равно было очень много времени подумать.
– И что надумал? – Смотреть на него сил никаких не было, и Марина смотрела в бокал.
А потом он говорил, а Марина отвечала мысленно, скорее, самой себе. Он сказал: «Марин, прости меня», а Марина подумала: «Точно изменял». А он сказал, что вчера уехал в город, и Марина решила, что точно, и ей даже хотелось его остановить. Лучше не знать ничего. Алексей продолжал. Он сказал, что сначала был на встрече, надо было подписать договора. А потом заехал на фирму и со всеми пошёл в кабак, но отмечать не собирался. А потом какой-то Серёга напился, и он его повёз домой, но оказалось, что «этот пьяный дурень назвал не свой адрес, а бывшей жены». И там случился небольшой скандал с новым мужем. И он ещё отвозил на другой конец этого Серёгу, и только потом смог поехать на квартиру. Он не сказал «домой». На квартиру.
– А там тебя не было, Марин. И я долго сидел и ждал тебя.
«Зачем он тянет время? Господи, зачем он рассказывает всю эту ерунду про какого-то пьяного дурака?!».
– Я тоже хотел поговорить с тобой.
Марина сжала пальцы до хруста.
– Прости меня. Давай разводиться, Марин.
Внутри полыхнуло, а потом снова образовалась космическая вакуумная пустота Дальше они оба говорили деревянными ненатуральными голосами.
– И всё? – спросила Марина.
– Я к сезону уеду отсюда, м ответил Лёша
– Куда?
– Не решил ещё, я могу работать практически из любого места на земле. Ну, почти из любого.
– Мне не нужна дача, можешь не уезжать, – равнодушно сказала Марина.
Алексей молчал.
Теперь к пониманию выражения про кошек, которые скребут на душе прибавилось отчётливое понимание слова «одеревенеть». У неё всё стало деревянным. Руки, ноги, шея. Даже мысли. И скрипучий, сухой, деревянный голос.
– Хорошо. Я поеду, Лёш.
– Я отвезу тебя на станцию.
– Ты выпил.
– Да что я там... Ладно. Вызову такси.
На новых деревянных ногах, которые почти не сгибались, Марина прошла в зал, потом развернулась и поднялась в спальню. Деревянными сухими мыслями отдавала себе приказы: «Свитер Лёшкин снять, где-то ещё спортивки и пеньюар этот треклятый».
Шкаф не закрывался, что-то мешало, тряпка какая-то под ногами путалась. Она нагнулась поднять эту тряпку и долго пялилась на неё, потому что никак не могла сообразить. Это был купальник. Абсолютно точно не ёё! Новый, с биркой. Она подняла глаза и увидела, что дверце шкафа мешал закрыться пакет. Полиэтиленовый пакет, в каких-то оленях и дедах морозах.
Ещё в пакете обнаружилась шапка, похожая на ушанку, только связанная крупной вязкой, длиннющий шарф в комплекте и рукавицы. А на дне пакета была коробка с какой-то игрой. Марина опустилась на кровать и так и сидела, вперившись в какой-то ненормальный набор вещей.
– Ты чего, Марин? – вывел из ступора голос мужа (пока ещё мужа!).
– Это что такое, Алёш? – Марина продемонстрировала купальник и шапку.
– Подарки. – Лёша подошёл ближе и опустился на кровать с другой стороны. Добавил, – тебе подарки. На новый год.
– А я тебе ничего и не покупала. А это что Марина развернулась и протянула коробку с игрой.
– Это игра. Она про путешествия, но… Это не важно, Марин, – Лёшка отвернулся.
– Важно! – Почти выкрикнула Марина,– что это за игра?!
– Игра про путешествия. Шапка – если выпадет север, купальник – если юг.
– Лёша, почему ты не позвал меня на Новый год?
– Ты сказала, что у тебя другие планы.
– Я сказала, что у меня нет планов! – выкрикнула Марина.
– Марин, – Лёшка поморщился, потом махнул рукой и вышел из спальни.
Марина лихорадочно запихала обратно в пакет игру, шапку. купальник не помещался, и она просто совала всё на полку. Только не реветь больше. Щёки и так горят стыдом и отчаянием. Прав Лёшка, всё не важно уже. Пока она упивалась своей обидой, он думал, думал, как всё исправить. И это она, Марина, профукала всё. Можно было бы подойти, спросить: Лёш, ты любишь ещё меня? Или: могу я вернуть твою любовь? Но она просто не выдержит равнодушный взгляд, просто развоплотится из человека и станет вся, как эта её космическая чёрная пустота со скребущей кошкой внутри.
«Идиотка. Я просто законченная идиотка. Какое там “умненькой весёленькой женой”!». И от цитаты из песни колючая проволока окончательно перестала прикидываться Марсиком, и выпустила все свои шипы.
Бегом спустилась вниз (только не реветь!). Заливаясь краской, собрала разбросанный пеньюар, пообещав себе, что выкинет его в первую же помойку. Ринулась за рюкзаком в кухню. Лёшка сидел сгорбившись, уперев лоб в сцепленные пальцы.
– Я поехала, такси вызову сама, - деревянным голосом, но бодрым тоном сказала Марина. – Провожать не надо, ха-ха! Где выход я знаю.
Это было ужасно глупо, и Марина бегом метнулась в прихожую, которую (о, Господи!) они называли «сени», Чуть не напялила на себя валенки, чертыхнулась, выворачивая негнущиеся пальцы, застегнула молнию на ботиночках (европейская зима, твою мать!). Знала, что Лёшка смотрит, хотя он подошёл бесшумно.
– Ну, – выворачивая шею, делая вид, что смотрит в узкое окно на улицу, сказала Марина, – сообщишь, когда приедешь… разводиться. «Разводиться» вышло совсем придушено, но ничего. Главное, выбраться отсюда, доехать домой, а там! Что «там», Марина не знала.
– Маринка, прости меня, – смотрел, сволочь, с жалостью что ли?
– Да что ты, Алёш. Ты меня прости. Это я всё испортила, - улыбнулась слабо и криво. Держаться совсем не было сил. Она водила рукой по двери, и слёзы уже текли, и Марина уговаривала себя, что завыть в голос сможет чуть позже. И замок никак не нащупывался, И Лёшкина рука скользнула под боком, близко, рядом , через эко-мех жаром обдало. Она задёргалась, пытаясь открыть дверь.
Лёшкины крепкие руки сжали плечи, он рывком повернул её на себя.
– Ты что, Марин, тебе надо успокоиться.
– Уйди, не трогай меня, не трогай! Ты что, не понимаешь? Пусти. - Марина вырывалась, но Лёшка держал крепко, пытался заглянуть в лицо:
– Ты не в себе, Марина. Я не пущу тебя в таком состоянии. Ты успокоишься, я вызову такси. До дома. Он прижимал её к себе крепко, а Марина ревела громко и некрасиво. В его футболку, ей было мокро и ужасно страшно. И если бы можно было умереть по заказу, она умерла бы прямо сейчас!
– Лёшка, - Марина цеплялась за его футболку. И говорила, говорила, сбиваясь и задыхаясь. – Я такая дура, Лёшка, я всё испортила, я успокоюсь, ты отпусти меня, – и крепче к нему прижималась.
Лёша отстранил её от себя, а Марина всё пыталась отвести глаза.
– Марин, ты зачем приехала? - спросил так, что отвечать уже можно было только честно. Не бравировать, не жонглировать словами и не пытаться сохранить остатки гордости. Кому нужна гордость, когда всё хорошее рухнуло?
– Я хотела помириться. Я пойду? – спросила жалобно.
Но Лёшка развернул её в сторону комнаты, по дороге снял и куда-то бросил шубку, усадил на диван, как тряпичную куклу.
Ушёл, но сразу вернулся и протянул бокал.
Опустился на пол напротив.
Марина повертела в руках бокал, прихлёбывая из него и уже вообще не различая вкуса. Монотонно, как скучный урок, проговорила:
– Я приехала мириться. Я не знала толком, что буду делать, но без тебя уже не могла. Я злилась на тебя совсем недолго. Потом просто глупость какая-то началась, понимаешь.
Она говорила, что почти сразу поняла, что не права, но не знала, как помириться и накручивала себя. А вчера совсем стало стало невмоготу. Потому что - а вдруг война будет, а она без них – Алёны и Лёшки.
Она снова опустила лицо и плечи.
– Прости меня, прости. Я успокоилась. Я умоюсь и пойду.
Лёшка придвинулся и сжал ей локти.
– Посмотри на меня, – и добавил, – пожалуйста.
Марина смотрела и лениво думала, что теперь она вся опухшая и нос картошкой наверняка, но было глубоко плевать.
– Марин, я придурок. Я думал, ты разводиться приехала.
Марина смотрела недоверчиво, а Лёшка продолжил.
– Я к дому под утро приехал. Пять утра, или что-то около того, а тебя дома нет. И я понял, что ты не ночевала, понимаешь? Я решил… Глупости, в общем.
– Я тоже решила всякие глупости, когда тебя на даче не застала, – Марина слабо улыбнулась. Ещё не веря, не доверяя слабенькой надежде, что вот вдруг можно взять, поговорить и решить всё. Всё исправить!
– Я на первой электричке приехала.
– А я решил, что от мужика, просто придурок. И не поверил тебе. И решил, что лучше уж сам и одним махом.
Он уткнулся в её колени, и Марина поверить не могла, что всё вот сейчас может решиться, прямо сейчас.
– А что за игра, Лёш?
Лёша вскочил и крупными шагами стал расхаживать взад и вперёд. Каждое слово ему давалось нелегко:
– Я надеялся… Я думал, что смогу убедить тебя. Что у нас, ну, целый мир, понимаешь? Что нам уже можно жить как-то по-другому. У меня заказов на… - тут Лёшка назвал сумму, от которой Марина поперхнулась, – да, правда. И я всё успеваю. И дочка у нас выросла, вон какая молодец, столько всего успевает! Марин, я надеялся, что ты поймёшь.
Он сел рядом и сложил руки на коленях, как школьник.
Маринка привалилась к его плечу и спросила:
– Ты меня любишь, Лёш?
Он обхватил ручищей её плечо и сказал просто: «Да». Помолчал и добавил:
– Марин. Я не знаю, смогу ли я снова вернуться в город, офис.
Марина положила пальцы на его губы и быстро сказала:
– Не надо, не надо, не говори. Не надо в город. Я с тобой, Лёш. Куда скажешь, туда и я. Надоел офис, сил нет терпеть. И разговоры эти в офисе, и куча времени зря. Я, Лёш, вообще больше работать не хочу. Правда, – усмехнулась в ответ на его напряжение. Я буду только женой, можно?
Они посидели ещё немного, и Марина сказала:
– Алёшка, я так устала. Сегодня устала. Я никогда столько сразу всего не переживала.
Он довёл её в душ, поддерживая как больную. И Марина была уверена, что если не уснёт прямо в душе, то точно, как только ляжет в кровать. Она долго-долго стояла под тёплыми струями и молилась далёкому Богу, как будто говорила с отцом, и повторяла: «Спасибо тебе, спасибо, спасибо!».
Она проснулась в панике и тут же блаженное, удивительное спокойствие и радость, которой она, кажется, не испытывала с детства, заставило улыбаться дурацкой, глупой улыбкой. Вот он – любимый бок, родная, такая своя впадинка, на которой так удобно щеке. И серые, внимательные глаза.
– Лёшка, – выдохнула Марина. Она хотела сказать, что очень любит его, но спросила:
– Ты давно на меня смотришь?
– Я жду, когда ты проснёшься, чижик.
Долго, до мучительной и сладостной истомы, они вспоминали и заново узнавали друг друга. Впитывая, ощущая всем существом счастье от зрелости, которая дарила сладость вбирать, принимать ласки друг и друга и настоящее, без грамма искусственности, отдавание. И мимолётный страх близкой потери, глупой, нелепой потери, заставлял впиваться губами и сжимать и прижимать к себе как можно крепче. Запечатать поцелуями и объятиями право быть друг с другом.
И он долго не отпускал её, и гладил по вздрагивающей спине, а спина у Марины стала как один голый нерв, и она мысленно просила мужа не переставать её просто гладить. И снова молилась далёкому Богу, который вдруг стал как отец: «Пожалуйста, пожалуйста. Не дай мне забыть про это всё. Не дай мне впасть в заблуждение, что это всё мне принадлежит. Дай мне помнить, что я могу всё это потерять».
– Маринка, чижик, прости меня, – вдруг сказал Лёшка.
От неожиданности Марина оторвалась от блаженных поглаживаний и приподнявшись на локтях над мужем, сказала:
– Может, лучше не надо?
Лёшка тоже уставился на жену и захохотал, он понял, им снова не всегда были нужны слова!
– Я тут даже к батюшке ходил… - скосил глаза на Марину, не смеётся? Но Марина смотрела серьёзно и внимательно, и он продолжил. – Я ему, как мог, рассказал всё, а он… Он сказал, что я мужик. И если я мужик, то должен обеспечить тебе безопасность. И не только деньгами. Ты была напугана, а я не смог тебя обезопасить, понимаешь? – Марина не понимала, но кивнула, – и он сказал, тогда уходи и не морочь женщине голову.
Марина снова приподнялась и заглянула в глаза мужу.
– Мы пойдём вместе к твоему батюшке. Думаю, что мне он тоже скажет что-то такое, – засмеялась, снова пристроилась на плече и попросила:
– Споёшь?
P.s :
Александр Вертинский
Песенка о моей жене
Надоело в песнях душу разбазаривать,
И, с концертов возвратясь к себе домой,
Так приятно вечерами разговаривать
Со своей умненькой, веселенькой женой.
И сказать с улыбкой нежной, незаученной:
«Ах ты чижик мой, бесхвостый и смешной,
Ничего, что я усталый и замученный
И немножко сумасшедший и больной.
Ты не плачь, не плачь, моя красавица,
Ты не плачь, женулечка — жена.
В нашей жизни многое не нравится,
Но зато в ней столько раз весна!»
~Светлана Шевченко~
#разные_истории