"Виктория"

Глава 23.
Работа — дом, дом — работа... По такому графику жила сейчас Вика. Работа её отвлекала, на людях было всё-таки легче. Коллеги, а особенно пациенты, не давали хандрить, но дома тоска навёрстывала упущенное.
Вика ела не потому, что была голодна, а потому что надо было поесть. Ходила в магазин за продуктами и уже не искала на кассе карточки — привыкла. Вечера проводила за чтением Валиного дневника и писем Василия, повторяя мысленно: «Он не погиб, он не мог умереть, это ошибка».
Мама и папа звонили каждый день, при разговоре с отцом у Вики теплело на душе: он жив, значит, есть смысл её путешествия в прошлое, значит, не зря она терпела военные будни.
— Ягодка, ты не хандришь? — с тревогой спрашивал отец.
— Нет, что ты, пап. Некогда хандрить, — врала Вика.
— Ну хорошо. На Новый год мы тебя ждём. Ты приедешь?
— Я прилечу... или автобусом приеду. Я с некоторых пор боюсь поездов, — шутила она.
Однажды Вика позвонила Сергею, тот обрадовался:
— Приезжай. У меня в гостях сестра.
— Малышка Катенька? — ахнула она.
В Валином дневнике это была маленькая девочка с тёмными волосиками, топающая по квартире в сандаликах и визжащая от радости при виде наряженной ёлки.
— Не такая уж и малышка, — засмеялся Сергей. — Приезжай. Она тебя не помнит, разумеется, и ничего не знает, но всё же...
Вика накупила гостинцев и поехала.
Сергей открыл дверь, проводил в комнату и представил:
— Катя, это моя подруга, можно сказать, детства. Её зовут Виктория.
Сестра засмеялась шутке и пожала гостье руку. Вике стоило большого труда сдержать слёзы: перед ней стояла та самая маленькая Катюшка, которую она кормила разведённым сухим молоком из бутылочки и укладывала спать в ящик комода.
За чаем зашёл разговор о Валентине.
— Ваша мама пережила войну, расскажите, мне интересно, — попросила Вика
Екатерина Андреевна поставила чашку на блюдце, подняла серые глаза, как у Аллы.
— Вы знаете, Виктория, родители взяли меня из детского дома, когда мне было два года. Мой отец погиб в блокаду, а мать умерла уже в эвакуации. Я жила в детском доме в Куйбышев, сейчас это Самара. А потом приехала мама и забрала меня в Москву. Это было ещё во время войны.
— Какая она была? — спросила Вика.
— О, мама была добрейшей души человеком, совершенно без желчи. Редко встретишь таких людей, мне кажется, у неё и врагов не было. Мамой она была замечательной. Сама не съест — детям отдаст, по выставкам и театрам водила. А после войны мы каждый выходной ходили в кафе-мороженое.
— А ваша тётя, она пережила блокаду?
Екатерина Андреевна кивнула:
— Тётю — её звали Лариса — отправили по льду в эвакуацию на Урал. Она вернулась в Ленинград в сорок пятом. Мама её разыскала после войны, и Лара приезжала в Москву. Я к ней тоже ездила, когда подросла.
— У вас есть дети, Екатерина Андреевна?
— Да, конечно, у меня два сына, — улыбнулась она.
— Знала бы она, кто кормил её из бутылочки, — подмигнул Сергей, прощаясь. — Звони, я всегда тебе рад.
— И ты звони, не забывай.
Вечером Вика привычно достала из ящика стола письма и дневник, собираясь вновь прочесть дорогие строчки, как вдруг зазвонил мобильник. Опять Максим!
Она нехотя взяла трубку:
— Слушаю.
— Привет... Что делаешь? — Голос бывшего жениха был какой-то странный, как будто Максим выпил.
— Спать укладываюсь. — Вике не терпелось отделаться от него. — Ты это хотел узнать?
— Я хотел приехать к тебе... поговорить.
— Ну говори сейчас… Удобно, всё удобно.
— Знаешь, мне кажется, мы поторопились с тобой расстаться. Давай попробуем начать с чистого листа?
— С чистого листа?
Вика смотрела на развёрнутое письмо Василия с замаранными цензурой строчками. И не нашла сил разговаривать, сбросила звонок и отключила телефон. Подвинула к себе письмо с замаранными цензурой строчками.
«Милая моя Ягодка!
Улучил свободную минутку и сразу сел писать тебе. Я тоже очень скучаю, но не рвись, пожалуйста, на фронт. Чтобы выжить в таком аду, надо родиться в рубашке. Ты в рубашке родилась? Ну вот видишь! Ты мне нужна живая и здоровая. А я сильный и везучий, я обязательно вернусь к моей единственной Ягодке...»
* * *
С обеда заморосил затяжной дождь, в сером небе не было видно ни единого просвета. Вика посмотрела в окно ординаторской на мокрый асфальт, на лужи в пузырях и вслух огорчилась:
— Зарядил надолго. А я без зонта и в сарафане...
— А ты Максиму Витальевичу намекни — он подбросит до дома. Вы таки не чужие люди, — полушутя сказала Оксана, коллега и приятельница.
— Чужие, как раз чужие... Господи, где были раньше мои глаза? Он же ни одной юбки не пропустит. Только посмотри!
Из приоткрытой двери ординаторской был виден холл со столиком и мягким уголком. В кресле расположилась новенькая медсестра Инна, закинув ногу на ногу и выставив из-под короткого халатика круглые коленки. А на столике сидел Максим, рискуя этот столик сломать, и рассказывал что-то смешное, потому что девушка улыбалась и тихонько хихикала.
— Да уж, Казанова. — Оксана прикрыла дверь.
— Да просто бабник... Ладно, пора собираться домой.
Вика переоделась в сарафан и босоножки, расчесала примятые шапочкой волосы и заплела французскую косу. Они с Оксаной прошли мимо примолкнувших Максима и медсестры по коридору, спустились по лестничным маршам и вышли на крыльцо. Дождь, казалось, припустил ещё сильнее.
— Льёт-то как! Давай подкину до остановки, я сегодня на машине, — предложила Оксана, поёживаясь от холодных капель. Поискала в сумочке ключи и сказала: — Посмотри, это не тебе машут? Вон, парень с зонтиком.
Вика проследила взглядом и увидела возле больничных ворот белую «тойоту» и спешащего к ней Романа, и на сердце сразу стало легче.
Он подошёл, перешагивая лужи и держа зонт в отставленной руке.
— Я решил узнать, может, нужны мои услуги?
Дождь барабанил по зонту, капли воды усеяли рубашку тёмными крапинками.
— Спасибо, Роман, было бы кстати, — согласилась Вика.
Тот просиял:
— Тогда идём к машине!
Всю дорогу до дома Вика мучилась вопросом: приглашать Романа на чай или нет? Приличия требовали, чтобы пригласила. Она вообразила, как ужаснётся мама и скажет: «Виктория, ты не пригласила человека, который повёз тебя в такую даль?! Где твоё воспитание? Это же просто невежливо!»
Приличия победили, уложив сомнения на обе лопатки. Когда Роман притормозил возле дома, Вика пробормотала, глядя в сторону:
— Может, зайдёте на чай?
— С удовольствием!
Он припарковал и закрыл машину и вошёл вслед за Викой в подъезд. Поднялись на лифте на шестой этаж.
Мурзик, по обыкновению, поджидал хозяйку у порога.
— А, мой старый приятель! — обрадовался Роман.
— Вы даже не представляете, насколько старый! Проходите в комнату, я сейчас.
Вика прошла в спальню, сняла колечко с пальца и задержалась у письменного стола, на котором лежали фронтовые треугольнички, надписанные чётким почерком. Она собрала их и спрятала в ящик вместе с фотографией Василия: не хотела, чтобы чужие глаза видели то, что ей дорого.
Теперь надо заняться ужином. Так... в холодильнике нашлись огурцы и помидоры — можно нарезать салат. Подогреть рагу и сделать бутерброды. К чаю есть манник — вчера пекла... ну, вроде всё.
Вика заглянула в комнату и увидела, что Роман держит в руках её куйбышевскую фотографию, которую прислали из Самары родители. На снимке она в Лялином зелёном платье и с причёской «виктори роллс» стояла, опираясь на жардиньерку. Как тогда сказал фотограф?.. Исключительно удачное фото.
— Это вы на фото? — спросил Роман.
— Да. Неужели я так сильно изменилась?
Он потёр лоб и нахмурился:
— Очень красивая ретрофотография. Я как будто видел её, но не могу вспомнить где.
— Вам показалось, вы нигде не могли её видеть... Поможете мне нарезать салат?
Роман с готовностью пошёл на кухню.
— А платье на фото какого цвета? Зелёного?
— Да, зелёного, — вскинула глаза Вика.
— Ну вот, я же говорил, что видел это фото!
— Вы просто угадали, фотография же чёрно-белая... Теперь помидоры и перец нарезайте.
Вика накрыла на стол, разложила по тарелкам рагу и пожелала приятного аппетита.
— Спасибо. Я вам благодарен за ужин, есть и правда очень хочется. Я сразу после работы поехал к вам, боялся опоздать.
«А я что тебе говорила?» — раздался у Вики в голове торжествующий голос мамы.
Роман хвалил стряпню, уютную небольшую квартиру и скромную мебель, умело направлял беседу так, что с ним было очень легко. Вика налила чай, и её визави вдруг спохватился и достал из сумки плитку шоколада. Шоколад в ярко-красной обёртке с гусарским усатым профилем и надписью: «Гвардейский». Картинка другая, а название то же.
«Это называется дежавю», — подумала Вика и сказала то, что первым пришло в голову:
— Вы что, донорский паёк получили?
— Нет, почему паёк? — удивился Роман. — Пациент дал... Я не хотел брать, а пришлось: не возьмёшь — обидится.
Он развернул обёртку и отломил дольку. Тот шоколад в Куйбышеве был целой плиткой, тогда его не разделяли бороздками на квадратики.
Кухня вдруг раздвинула стены, отделанные голубым кафелем, синий кухонный гарнитур, холодильник и электрическая плита исчезли. Вика снова очутилась в куйбышевской коммуналке с задёрнутым светомаскировочной шторой окном, с маленькими крашеными шкафчиками, резным буфетом и примусами. На столе, покрытом клеёнкой, стояла тарелка с ломтиками хлеба, сахарин в блюдечке и початая плитка шоколада.
Василий сидел напротив с чашкой чая из смородиновых веточек... или это не Василий, а Роман? Почему они стали так похожи?
— Виктория, а как вас родители называют? — услышала она знакомый голос и непослушными губами ответила:
— Мама — Викой, а папа — Ягодкой.
— Ягодка... очень красиво. Он вас очень любит.
— Что мы всё на «вы», давайте выпьем наш чай из смородиновых веточек на брудершафт? — сказала Вика, чувствуя себя, как во сне. Она вздохнула тяжело, со всхлипом, слёзы застилали глаза и через мгновение потекли по щекам.
Роман выронил чайную ложечку и бросился к Вике, обнял её, утешая. Он видел залитое слезами лицо, шептал добрые слова и гладил её по голове, как малое дитя.
— Всё будет хорошо, Ягодка…
Их губы встретились, и душу Вики захлестнула отрада, в которой не осталось места терзаниям и горечи.
— Кажется, у меня сейчас было то, что называют дежавю, — тихо сказал Роман. — Почему у меня такое чувство, что мы знакомы всю жизнь? Ты вошла в моё сердце с самого первого мгновения, как я увидел тебя в поезде, такую худенькую и грустную, с котом в рюкзаке. Я видел тебя во снах и раньше, с этой причёской, как на фото, в зелёном платье. Ты мне, конечно, не поверишь?
— Я тебе верю, — одними губами произнесла Вика.
Роман притянул её к себе и виновато улыбнулся:
— В больницу я не по работе приходил. Мне очень хотелось увидеть тебя. А в магазине... помнишь? Я так боялся, что ты повернёшься и уйдёшь, что я снова тебя потеряю... Ягодка, моя милая Ягодка...
— Ты больше не потеряешь меня, я этого не допущу.
И снова поцелуй, и время, казалось, остановилось, и пропали все звуки, кроме биения двух сердец. А Мурзик лежал на подоконнике и смотрел, прищурив жёлтые глаза.
Эпилог.
Роман открыл дверь ключом и пропустил Вику вперёд.
— Здесь я живу. Заходи, будь хозяйкой!
Вика зашла и осмотрелась. Квартира была двухкомнатной, с большой кухней и гостиной. Всё аскетически просто, но чисто и уютно.
— Располагайся. Сейчас я буду тебя угощать — сварил борщ. Надеюсь, что понравится, — улыбнулся Роман.
— Мне всё понравится. Человеку, который два года ел в Куйбышеве мучную болтушку и крапивные щи, всё понравится, — сказала Вика и добавила, увидев полный замешательства взгляд: — Не смотри так, это не последствия сотрясения мозга.
У Романа опустились руки.
— У тебя же была потеря памяти.
— Ромашка... Можно я буду иногда называть тебя Ромашкой?
— Хоть горшком назови.
— Не было никакой потери памяти. Я всё прекрасно помню, даже то, что хотелось бы забыть.
Вика закрыла глаза и увидела Аллочку, протягивающую кусок халвы в промасленной бумаге: «Это самое малое, что я могу сделать...» Увидела себя, читающую письмо от девочки из блокадного Ленинграда: «...Тётя Маша тогда сказала, что похожий на Витю солдат сидит мёртвый возле чужого дома...» Валю, вернувшуюся с опознания тела Аллы, лежащую лицом к стене, и эти сроки из дневника: «...3 декабря 43 г. Василий погиб смертью храбрых...»
Разве забудешь такое?
— Долгая это история. Давай свой борщ. Когда вспоминаю Куйбышев, всегда есть хочу.
Больше всего Вика боялась недоверчивого взгляда и сочувствующего выражения лица, но Роман серьёзно и внимательно слушал.
— Очнулась я в поезде... Вижу, что вагон не мой, людей много — не протолкнуться, все с вещами, узлами, баулами. Я спрашиваю: где мой вагон, что случилось? И мне отвечают так просто, так обыденно: немцы поезд бомбили, вас контузило...
Роман не притронулся к еде, сидел и слушал.
— Знаешь, когда ты рассказываешь про Василия, я словно смотрю забытый фильм. Он и был твоим погибшим любимым? — тихо спросил он.
— Да.
— Этот сон, который мне снится мне столько времени, как я погибаю от осколка гранаты, брошенной рыжим немцем... он как-то связан с Василием, я уверен. Господи, сколько всего ты пережила! — Роман подошёл сзади и обнял Вику, покрыл поцелуями её голову. — Теперь всё будет хорошо.
— Валя умерла, ей сейчас было бы больше ста лет. А Серёжка и Катенька живы. Хочешь, я познакомлю тебя с ними?
— Конечно, хочу. Обязательно познакомимся... Но прежде я хочу представить тебя своей маме.
— Маме? — повернулась Вика. — Нет, я боюсь... Может, потом как-нибудь?
— Что ты, Ягодка... Мама будет счастлива узнать, что у меня появилась девушка, она уже и не чаяла дождаться. Пилила меня денно и нощно: когда женишься, когда женишься…
— А ты? — зажмурилась Вика.
— А я ей Омара Хайяма цитировал, — улыбнулся Роман.
Я думаю, что лучше одиноким быть,
Чем жар души «кому-нибудь» дарить.
Бесценный дар отдав кому попало,
Родного встретив, не сумеешь полюбить.
Роман оказался прав: мама очень обрадовалась. Поворчала на сына: «Почему не сказал, что придёшь не один?», убежала менять халат на нарядное платье и варить свой фирменный кофе.
— Тебя нельзя предупреждать, мам. Ты по этому поводу устроишь три генеральных уборки и один небольшой ремонт, — отшутился Роман.
— Вот ещё! Ну и устрою, долго ли… Рома, найди-ка альбом с фотографиями. Вике будет интересно посмотреть на тебя маленького.
Роман усмехнулся, но тяжёлый альбом в кожаном переплёте достал. Вика смотрела, аккуратно переворачивая толстые страницы.
— Здесь сыну годик… здесь три, — подсказывала мама, — в доктора играет.
— Какой серьёзный!
— Ты знаешь, Виктория, — можно на «ты»? — знаешь, он ведь с самого детства хотел стать доктором Васей. Я ему говорю: «Ромочка, почему Васей? Ты будешь врачом Ромой». А он упрямится: Вася, и всё!
— Надо же... — поразилась Вика.
— Лет до пяти так говорил, потом перестал.
«Дети многое чувствуют, как и животные. А потом взрослеют и становятся жёстче, что ли... защитной оболочкой покрываются, — подумала Вика, — это нормально, так и должно быть».
Прощаясь, мать заклинала:
— Непременно приезжайте ко мне ещё. Рома, слышишь, привози свою невесту в гости, мы же должны ещё ближе познакомиться!
Они обещали.
* * *
Подходящая шкатулка, подаренная кем-то из гостей на свадьбу, нашлась в шкафу. Вика достала из ящика стола дневники и пачку фронтовых писем от Василия. Медленно перебирала треугольники, подолгу держала их в руках, по одному складывала на дно шкатулки.
Погладила Валин дневник с вложенной в него послевоенной фотографией, подаренной Сергеем. Валя была настоящей красавицей в платье с отложным воротником, тёмными локонами и выразительными глазами.
Вика полистала дневник и открыла последнюю страницу.
— Ягодка, я приготовил тебе витаминный коктейль, — раздался из кухни голос Романа.
— Иду, я сейчас...
«...9 мая 45 г.
В два часа ночи по радио объявили, что будет важное сообщение. Этого ждали, уже догадывались, что будет в этом сообщении.
И вот Левитан: “Восьмого мая 1945 года в Берлине представителями германского верховного командования подписан акт о безоговорочной капитуляции германских вооружённых сил...”
— Мам, это что, победа? — недоверчиво спросил Серёжка и тут же завопил: — Победа! Победа!
С улицы раздались радостные крики, там уже были толпы людей. Я разбудила и одела Катеньку. Она всё спрашивала: “А всех фасыстов узе убили?”
Мы вышли вместе на улицу и с толпой людей пошли на Красную площадь. Незнакомые люди целовались, плакали и поздравляли друг друга. Появился гармонист, стали танцевать и петь под гармонь.
Сколько людей! Транспорт встал, пройти невозможно, не то что проехать. Военных хватают и качают, даже если они не хотят. Хорошо, что дома у меня есть бутылка водки, потому что сейчас купить невозможно.
Вечером к нам пришли Лёвкины. Мы сидели за столом, пели песни, поднимали рюмки за победу, за тех, кто не дожил до неё. Потом пошли смотреть салют. Тридцать залпов — какое красивое зрелище! Жаль, что нет со мной Виктории. Жаль, что мы не можем посидеть за одним столом, отметить нашу победу... Где бы она ни была, я надеюсь, что у неё всё хорошо».
Вика вытерла невольные слёзы — беременность сделала её очень чувствительной — и убрала дневник в коробку. Такие вещи бережно хранят, доставая и перечитывая по велению души.
Она положила руку на округлившийся живот, с улыбкой послушала шевеление ребёнка.
— Всё у нас хорошо, Валечка…
Конец.
~Ольга Пустошинская~