"Виктория"

Глава 5.
«Как много вокруг хороших людей! Или мне просто везёт?» — думала Вика, шагая от вокзала по улице Красноармейской. Торопиться было некуда, захотелось погулять по городу, привыкнуть к его новому виду.
Со странным щемящим чувством она смотрела на родной город, выглядевший теперь, как на ретрокартинках. С улиц исчезли светофоры, совсем не видно автомобилей... Нет этой надоевшей рекламы, только агитационные плакаты на стенах.
Вика задержалась перед плакатом с суровой женщиной в красной косынке, приложившей палец к губам. «Не болтай!» — предупреждала надпись.
Супермаркеты с роскошными световыми вывесками уступили место скромным булочным, молочным и овощным магазинам. Не было на месте громадного дома со звездой в стиле сталинский ампир.
Она прошла Шихобаловскую богадельню, в которой находилась школа-интернат (в будущем это будут приход и православная школа), остановилась перед огромным доходным домом Челышева из красного кирпича, с балконами и эркерами, вмещавшем общежитие, множество квартир и конторы.
Было холодно, в воздухе вились редкие снежинки, ей стало зябко в короткой куртке. Такие курточки мама называла поперденчиками: короткие, что не прикрывают... ну понятно что.
Вика с интересом присматривалась к людям, спешившим по своим делам: женщинам в пальто с цигейковыми воротниками, в ватниках и платках; очень скромно, даже бедно одетым мужчинам, детям.
Рядом с тротуаром притормозила машина, и из неё выпорхнула нарядная женщина в облегающем синем пальто, в кокетливой шляпке, из-под которой выбивались белокурые локоны. Мазнув по изумлённой Вике взглядом и обдав её ароматом дорогих духов, она процокала каблучками по тротуару и скрылась в старинном особняке Курлиной.
Перед особняком сияли чёрным лаком шикарные мерседесы с флажками на крыльях, а у дверей топтался милиционер, настороженно поглядывая на прохожих. «Посольство Швеции», — вспомнила Вика.
Внимание привлекла смятая серо-голубая бумажка, валявшаяся на тротуаре. Из любопытства она подняла и развернула её. Это была пятирублёвая купюра с парашютистом.
— Снова милостынька, — прошептала Вика. — Пятнадцать рублей, если с той десяткой.
Она не знала ценности денег. Сколько, например, стоит хлеб: пятьдесят копеек или пятьдесят рублей? И можно ли что-нибудь купить на пятнадцать рублей?
Хлебный магазин было заметно издалека, возле него стояла толпа людей. Вика пристроилась в хвост очереди, засунула руки в рукава, сделав подобие муфты.
— Простите, сколько стоит хлеб? — спросила она у старой женщины в очереди в пуховом платке и ватнике.
Старушка зорко глянула на Вику, но не удивилась:
— Вакуированная? Оно и видно... Пятнадцать рублёв, по одной в руки дают, без карточек… С первого числа карточки будут. А на рынке триста рублёв буханочка — есть не захочешь!
Пятнадцать рублей — ровно столько и было. Она отстояла длинную очередь, получила маленькую буханку чёрного пахучего хлеба, спрятала под куртку. Несла её за пазухой как котёнка, как живое существо, чувствуя сытный запах, от которого кружилась голова. И почему она раньше не ела ржаной хлеб?
Побродив немного по улицам, Вика замёрзла и решила вернуться в коммуналку к Валентине.
Дверь в общую квартиру была открыта. Она прошла по коридору, заставленному корзинами, тазами, лыжами и ненужным хламом, поскреблась в дверь Валиной комнаты.
— Заходи, — пригласила Валентина.
— А хозяйка не будет сердиться? — шёпотом спросила Вика.
— Я попросила за тебя, она разрешила недолго пожить, небескорыстно, правда. У её сына глаза болят, просила посмотреть.
— Конечно, без вопросов... — Она вытащила хлеб из-за пазухи и положила на стол. — Меня взяли на работу в санпропускник!
— Как хорошо! — всплеснула руками Валя.
— А знаешь, под чьим началом? Жуканиной Анны Ивановны. Я не сразу догадалась, что это она. — Вика разделась, потёрла озябшие руки.
— А ты её знаешь?
— Знаю заочно. Я читала статьи, как в войну она работала в эпидемстанции. Во многом благодаря Жуканиной не случилось эпидемий. И этот санпропускник на вокзале она организовала. Чудесная женщина, а ведь молодая совсем!
— О какой войне ты говоришь? — Тёмные брови Валентины поползли вверх.
— Об этой, — смутилась Вика, поняв, что забылась и ляпнула лишнего.
— А звучало, будто в прошедшем времени, — засомневалась Валя и вздохнула. — Это последствия контузии.
— Это я мечтаю, кончится же она когда-нибудь... Серёжка, чай будем пить?
— Будем! А можно мне конфету?
Пили чай с хлебом, намазанным прозрачным слоем масла, с печеньем и карамельками.
— Я так не хотела уезжать из Москвы, — призналась Валя, — из-за Серёжки пришлось. Слух кто-то пустил, что немцев видели в городе, может, просто слухи, я верить не хочу. Ты что-нибудь слышала?
— Нет, я ничего не помню. Расскажи...
— Шестнадцатого октября собралась на работу. Я на заводе работаю в отделе контроля. Подхожу к метро, а там толпа людей, все в панике: метро закрыто, трамваи не ходят, автобусы тоже... Мы пешком с сослуживицей пошли. Приходим, а проходная закрыта, никого на территорию не пускают. Говорят, домой идите, не работает завод, вам всё сообщат. Мы стоим в растерянности. Как так? И что теперь?
Делать нечего, домой пошли. Тут вижу: ветер несёт какие-то обрывки бумаги прямо на меня, портрет чей-то разорванный. Поймала обрывок, а это портрет Сталина: его нос, усы, лоб с зачёсанными волосами. А на помойках горами красные книги, знаешь, эти ленинские сборники, «Истории партии». Люди испугались и стали выбрасывать. Вот тут мы и поняли, что немцы будут здесь не сегодня, так завтра. Чудовищно, просто немыслимо...
Валя замолчала, пытаясь справиться с волнением, потом продолжила:
— Страшно было... Своих бандитов не боялись, хотя их было, наверно, много. Мы слышали, что стали грабить закрывшиеся магазины и склады. А вот немцев боялись, уже были наслышаны об их зверствах. Нам с сотрудницей повезло: возле бакалейного магазина раздавали крупы и сахар, я получила три кило пшеничной крупы, сахара и пуд муки. Это всё теперь пригодится.
Вика слушала и не перебивала, рассказ её впечатлил.
— По шоссе шла толпа людей, как на демонстрации, только с чемоданами, мешками, узлами вместе флагов. А потом мне позвонили и предложили эвакуироваться с заводом в Куйбышев. Говорят, что и Сталин покинул Москву...
— Нет, он остался в Москве. Сначала хотел уехать, но передумал, только дочь отправил в Куйбышев, — уверенно сказала Вика.
— Ты это точно знаешь? — Валины глаза засияли надеждой.
— Абсолютно.
— Слава богу! — выдохнула она. — Теперь я знаю, что Москву мы отстоим.
— Это только так говорят, а никакого бога нет, — влез с замечанием Серёжа.
— Отстоим, я знаю, верь мне. И до самого Берлина дойдём, и красный флаг будет развеваться над Рейхстагом.
— Ты так уверенно говоришь, что я верю.
— И верь. Это точно, как завтра взойдёт солнце.
— Вика, а родители у тебя живы? — Валя отхлебнула чай из чашки и отставила. — Остыл совсем...
— Отец умер три года назад, а мама... она далеко, в Ташкенте. — Ей почему-то пришёл в голову Ташкент.
— Ты получаешь от неё известия?
— Нет.
— Не переживай, с твоей мамой всё хорошо, — поспешила успокоить Валя, заметив, что Вика помрачнела. — Ты сама напиши ей до востребования или телеграмму отправь.
Если бы можно было! Но как? Написать на конверте: вручить адресату в мае 2017 года? Бред же... Хотя…
Вика задумалась, потом взяла карандаш и начала писать: «Мамулечка! Если ты читаешь это письмо, значит, задуманное у меня получилось. Я жива и здорова и очень надеюсь, что вернусь домой...»
* * *
Очередь в милицию начиналась от кабинета, а заканчивалась на широком крыльце здания. К счастью, двигалась она довольно быстро. Те, кто заявлял о потере паспорта, отправлялись к молодой женщине в синей форме и берете на тёмных волосах. Документы на прописку принимала другая, постарше.
Вика нервничала, стискивала кулачки.
— Фамилия, имя, отчество, дата рождения? — скороговоркой тараторила милиционерша.
— Фомина Виктория Александровна, десятого мая 1913-го.
— Когда и где утерян паспорт? Где бомбили? Возле Москвы?
Она записала данные, обстоятельства утери документов, заверив, что после тщательной проверки выдадут новый паспорт. Взяла бланк, выписала временную справку.
«На что я надеюсь? — думала Вика дорогой. — Сделают они запрос, и выяснится, что никакой Виктории Фоминой 1913-го года рождения не существует. И что потом?.. Ах, если бы вернуться домой! Как так вышло, что я попала сюда? Угодила в какой-то портал, или что там бывает? Если так, то выход должен быть там же, где и вход...»
— Ты чего пригорюнилась? — тронула её за руку Валентина.
— Да так, задумалась... Валя, мне надо на рынок.
Продать крестик с цепочкой она решила ещё вчера — денег не было ни копейки. Надо покупать продукты, бельё и кое-что из одежды; мыло, зубной порошок, щётку... А зарплату получит только через месяц, этот месяц надо как-то жить. Висеть на Валиной шее было совестно. Очень жаль крестик, но больше ничего ценного у Вики не было.
— Зачем тебе на рынок? — удивилась Валя.
— Хочу продать крестик, деньги нужны.
— Покажи крестик.
Вика сняла витую цепочку. Крестик был тонкой работы, с фигуркой распятого Христа со склонённой головой, увенчанной терновым венцом.
— Это ценная вещь. — Валентина полюбовалась блеском золота. — Ты верующая? Я и не знала…
— Это мамин подарок.
— Тогда она вдвойне дорога, — задумалась она, — зачем тебе продавать? Мы обойдёмся, продукты есть и деньги есть.
— Валечка, спасибо, но я так не могу. Все мои вещи пропали, у меня даже сменного белья нет.
— Тогда я с тобой пойду, знаешь сколько жулья на рынке? — Валя взяла Вику под руку. — Цепочку продай, а крестик оставь, раз он тебе дорог. Его на шнурке носить можно...
Вика сняла крестик с цепочки и убрала в карман куртки, застегнула на кнопку, чтобы не потерять.
* * *
Старейший Троицкий рынок в Самаре имел свою давнюю историю. Когда-то на площади возвышалась церковь Святой Троицы с садом, с городскими часами на колокольне. Было своё «лобное место» с помостом и столбом, где наказывали плетью преступников; обжорные ряды, каменный торговый корпус и Гостиный двор. Шумно, людно... По рынку ходили торговцы квасом, сбитнем, мороженым в деревянной лохани. И продавали пирожки с разными начинками, в том числе самарские пирожки с картошкой. Как бы Вике сейчас хотелось съесть такой пирожок!
Они с Валентиной прошли к рядам, посмотрели, что и почём продают.
— Четыре тысячи проси, — учила Валя, — вещь дорогая: вон какая цепочка толстая. Даже четыре с половиной проси — это не много.
Вика пристроилась рядом с женщиной, продающей кирзовые сапоги, повесила цепочку на ладони.
Сначала к ним никто не подходил. Редкие прохожие цепляли взглядом украшение и шли мимо. Вика начала волноваться: а вдруг никто не купит?
Тот мужчина в шапке-ушанке появился неожиданно, будто вырос из-под земли. Поймал рукой покачивающуюся цепочку, достал из кармана лупу и стал рассматривать, прищурив глаз.
— Сколько? — хриплым басом спросил он.
— Четыре с половиной, — быстро сказала Валентина.
— Вы чего, девки, очумели? — Глаза у него стали круглыми.
— Чего — «очумели»? Булка хлеба на рынке стоит триста рублей!
Мужик заворчал и отошёл. Вика проводила взглядом его сутулую широкую спину.
— Может, меньше надо было просить? — расстроилась она.
— Это он цену сбивает, — повела красивыми глазами Валя. — Сейчас вернётся, вот увидишь.
Подошла нарядно одетая женщина в меховой шубке, тронула цепочку маленькой рукой, обтянутой перчаткой. Поахала, поцокала языком:
— Какая красота! Сколько же стоит?
— Продано уже, дамочка, проходите, — раздался над ухом басок.
Мужчина в ушанке протянул Валентине деньги. Та быстро пересчитала, кивнула. Вика подумала, что её саму легко обмануть с деньгами, хорошо, что Валя рядом. Цепочка скрылась в подставленной широкой ладони, и заныло сердце. Прости, мамочка, другого выхода нет.
— А теперь мы купим пирожки с картошкой. Сто лет их не ела! — бодрым голосом сказала Вика и потащила Валю к продуктовым рядам.
Глава 6.
Вика стянула джинсы и майку и надела голубой спортивный костюм с двумя рядами синих полос на штанинах, рукавах и груди.
Медсестра Маша уставилась на обновку:
— Где вы такое купили, Виктория Александровна?
— Тебе нравится?
— Да, очень.
Получив деньги за цепочку, Вика с подругой обошли весь рынок в поисках джемпера и чего-нибудь тёплого на ноги. Шерстяных колгот, разумеется, не было; хлопчатобумажные чулки с поясом и резинками показались Вике просто ужасными, к тому же непрактичными — как такое можно носить? Она заметила лежащие на прилавке толстовки и трико нежно-голубого цвета. На ощупь плотные, мягкие — именно это и надо.
— Сколько стоит? — поинтересовалась Вика.
— Это же мужские кальсоны! — потянула её назад Валентина. — Ты что, не знала?
Откуда ей было знать? Зато эти кальсоны и фуфайка — так назывался верх — очень напоминали современные спортивные штаны и толстовку, надо было их только чуточку изменить, добавить декора.
Вика купила самый маленький комплект, дома колдовала над ним, подгоняя по фигуре, пришила два ряда тесьмы. И вот пришла на работу в новом костюме.
— Мне очень нравится, — восторгалась Маша, — это вы из Москвы привезли?
— Нет, это моё ноу-хау.
— Чего-о-о? — расширила чёрные глаза медсестра.
Её короткие косички с ленточками топорщились из-под косынки, придавая Маше смешной детский вид. Как всё-таки отличаются девушки сороковых от Викиных современниц! Невозможно представить себе девятнадцатилетних девиц с косичками и ленточками.
— Ну... изобретение, — поправилась Вика.
— Ой, Виктория Александровна, вам так идёт! А как бы мне изобрести такое же?
— Не вопрос, я помогу.
— Не вопрос… — зачарованно повторила Маша.
Вика вторую неделю работала в санпропускнике. Жуканина не заговаривала о запросе по месту работы, и Виктория тоже молчала: не буди лихо, пока оно тихо. Работать приходилось по десять-двенадцать часов, к концу дежурства у неё начинала кружиться голова.
«Это последствия сотрясения мне аукаются», — думалось ей. Полежать бы в тепле, покое, вытянув ноги, унять эту вертящуюся карусель перед глазами. Но надо было отоваривать свои и Валины карточки (с первого ноября ввели карточную систему), выстаивая длинные очереди за хлебом, крупами, маслом...
Хлеб выпекали только ржаной, но и ему были рады, лишь бы вволю поесть этого хлеба! Они с Валентиной получали по шестьсот граммов, на Серёжку полагалось четыреста. Был запас муки, сахара и крупы, привезённый Валей ещё из Москвы. Вике посчастливилось отоварить карточки на жиры сухим молоком, и они пекли на примусе замечательно вкусные блинчики.
Валентина ездила на работу на станцию Безымянка, на шарикоподшипниковый завод. Она вставала чуть свет, наскоро завтракала и спешила на поезд: другой транспорт туда не ходил.
В ноябре ударили сильные морозы. Валя возвращалась домой замёрзшая и смертельно усталая. Выпивала чашку горячего чая и только потом раздевалась.
Однажды квартирная хозяйка позвала Вику в свою комнату (это случилось дней через пять после приезда).
«Сейчас скажет, что пора и честь знать», — тоскливо подумала та, глядя поверх рыжей причёски.
— Виктория, вы уже нашли жильё? — Нина Петровна села и закинула ногу на ногу.
— Да, нашла. Меня коллега приглашала жить к себе. Я сегодня же...
— Не надо, — перебила хозяйка, — я хотела предложить вам остаться... за небольшую плату. Они считают, что комната в десять квадратов слишком велика для одной женщины с ребёнком. Хотят подселить ещё одну эвакуированную. Я подумала: если вы уже живёте, то зачем вас выгонять и брать другую? Живите... Я много не попрошу — двести рублей всего лишь.
Виктория согласилась. Хозяйку она понимала: двое детей — надо как-то выкручиваться. Всем эвакуированным платили небольшое пособие, его можно отдавать хозяйке.
Их большая коммуналка принадлежала раньше богатой самарской семье. В квартире было пять комнат, не считая каморки для прислуги и гардеробной; большая кухня, где командовала раскрасневшаяся от жара печки кухарка, тёплая ванная и туалет. Вика представляла, как по комнатам бегал мальчик в бархатной курточке и розовощёкая девочка в кружевном платьице и с пышным бантом в волосах. Мимо кабинета отца они проскальзывали на цыпочках, шикая друг на друга: «Тихо, папу нельзя беспокоить!» Томная барыня в пеньюаре смотрела в эти самые окна...
Теперь в квартире ютились несколько семей. Вика наблюдала за шумной жизнью коммуналки, в которой девушка оказалась впервые, и ей пришло на ум, что семьи похожи на мирные независимые государства, иногда вступающие в конфронтацию.
Валина хозяйка с мужем и сыновьями до войны занимала приличную площадь — две комнаты. В начале войны мужа мобилизовали на фронт, а Нине Петровне предложили срочно освободить маленькую комнату для эвакуированных.
В комнате рядом жила самая молодая и самая беспечная жиличка по имени Людмила, которую все звали Лялечкой. Ляля работала официанткой в ресторане, на работу и с работы её возил на машине полноватый интендант.
Две смежных комнаты напротив (бывшие детские) принадлежали семье Николая Свинухова с двумя детьми. На фронт Николая не взяли из-за слабого здоровья. Они с женой работали где-то в бухгалтерии.
Жильцов в коммунальной квартире всё прибавлялось. К Свинуховым подселили молодую женщину Аллу с грудничком месяцев трёх-четырёх. Ребёнок плакал ночами, и Свинуховы ворчали, не скрывая раздражения, что не высыпаются. В туалет или кухню Алле приходилось идти через хозяйскую комнату. Робкая и стеснительная девушка лишний раз старалась не высовывать носа за порог. Уходя за продуктами, Алла брала ребёнка с собой, закутав его в толстое одеяло.
Недовольные уплотнением хозяева ругали правительство, правда, сдержанно. Нервозности добавляли тревожные вести Юрия Левитана. И каждое утро по радио звучала песня:
Вставай, страна огромная,
Вставай на смертный бой
С фашистской силой тёмною,
С проклятою ордой.
* * *
Приближалось 7 ноября. К этому дню в Куйбышеве в условиях строгой секретности готовился военный парад к годовщине Революции, который должен был показать союзникам и противникам СССР военную мощь страны. Вике очень хотелось побывать на этом параде, посмотреть своими глазами на историческое событие, но увы: она работала в утреннюю смену, принимала раненых с санитарного поезда.
Зато воздушную часть парада могли видеть все желающие. Бомбардировщики, истребители и штурмовики прошли над площадью Куйбышева на разной высоте. Вика была в восторге, хотя из-за плохой погоды не лётчики не выполняли сложные пилотажные фигуры. Бесконечные эшелоны самолётов, их просто невозможно сосчитать. Кто сказал, что в СССР нет самолётов? Вот вам!
— А вы видели, Виктория Александровна, как низко самолёты пролетели? Я так испугалась! Думала, крышу снесут, — восторгалась Маша, грызя сушку.
— Маша, почему ты опять ешь в помещении? Я сто раз говорила, что этого делать нельзя — кругом инфекция! — напустилась на медсестру Вика. — Только отправили раненого с гепатитом! Руки, руки обрабатывать! И кушетку тоже!
— Ой, простите, я забыла... Есть очень хочется. — Маша спрятала сушку в карман.
«Набрали девочек после трёхмесячных курсов, — ворчливо подумала Вика, — какие это медики? Так… одно название».
— В магазинах на мясные карточки суфле дают, — снова начала медсестра, — вы бидончик взяли, Виктория Александровна?
— Что за суфле?
Воображение тотчас нарисовало торт «Птичье молоко», нежный и воздушный, покрытый шоколадной глазурью. Но ведь это что-то другое.
— А вы не знаете? Это такой сладкий напиток из сои. Вкусный!
Что ж, суфле так суфле. Мясные талоны редко удавалось отоварить, а если удавалось, то почти всегда это была конина. И со всеми карточками такая история: продуктов мало, положенную норму они с Валей ещё ни разу не получили.
Суфле! Теперь Вика вспомнила, откуда она слышала про это — из блокадных дневников. Суррогат из сои, крахмала и сахарина, который упоминался в блокадных книгах и дневниках, наряду с дурандой, шротом и хряпой.
Невольно подумалось о Ленинграде. Там уже начался голод, нормы хлеба сокращали трижды. Она, как никто другой, знала, что ждёт ленинградцев, и не могла сдержать слёз. Трагедия целой страны, целого народа!
Отстояв очередь за суфле и хлебом, Вика вернулась домой. Из кухни, перекрывая шипение примусов, доносились женские голоса с истерическими нотками — переругивались две соседки.
— Утром три картофелины на столе оставила, прихожу — нету! — возмущалась Клавдия Семёновна, соседка из крайней комнаты.
— Клавдия Семёновна, таки на что вы намекаете? Столько народу в квартире, а вы у меня интересуетесь за свою картошку, — вразумляла Зинаида Кузьминична.
— Таки интересуюсь, — задыхалась от ехидства Клавдия, — никто не заходил на кухню, кроме вас!
Вика подавила смешок, повесила куртку на вешалку и зашла в комнату.
Серёжа за маленьким столом разложил чернильницу и тетрадь и старательно выводил пером буквы. Увидел Викторию и с удовольствием отложил ручку.
— А я уроки делаю! К вам из милиции приходили... Ужинать будем? А я то выйти боюсь: там тётя Клава и тётя Зина ругаются.
— Стоп-стоп. Кто приходил из милиции?
— Тётя какая-то. Она повестку оставила.
У Вики упало сердце. Вот оно, началось...
Пробежала глазами повестку:
— А ещё что-нибудь тётя говорила?
— Нет.
Вернётся ли Виктория завтра из милиции или навсегда сгинет в застенках НКВД? Хотя тогда не повесткой бы вызвали. Но всё-таки надо поговорить с Валентиной.
Вика разогрела чечевичный суп на примусе, нарезала хлеб маленькими кусочками, разлила по чашкам суфле. Принюхалась, попробовала. Суфле напоминало йогурт или молочный кисель — не так уж и плохо.
Пришла с работы Валя. Пока она ела суп и пила чай, грея о чашку озябшие руки, Вика всё поглядывала на её спину с тёмной толстой косой, не решаясь начать разговор. Потом достала из рюкзака подписанный конверт, повертела в руках:
— Валя, у меня к тебе просьба… необычная просьба.
— Какая? — У Валентины раскраснелось лицо от тепла и горячего чая, глаза заблестели.
— Надо будет отправить письмо.
— Всего-то? Давай письмо.
— Его надо отправить в две тысячи семнадцатом году, в начале мая. Я здесь подписала для памяти. И конверт надо будет другой, этот уже не подойдёт.
Валя ничего не ответила, её красивое лицо напряглось.
— Тебе это покажется странным, но так надо. Именно в начале мая, именно в две тысячи семнадцатом.
— Через семьдесят шесть лет? — Валентина закусила губу.
— Ты можешь не дожить до этой даты, я понимаю, — торопилась Вика, — Серёжка, возможно, доживёт. Но если нет, то доживут его дети — твои внуки.
— Бедная моя Виктория, это всё контузия. Тебе надо в больницу…
— Да не контузия! — Виктория в волнении заходила по комнате. — Я могу не вернуться завтра из милиции, а это письмо очень важно. Есть один человек, который ждёт его.
— Через семьдесят шесть лет? Сядь, успокойся, — уговаривала Валентина. — Почему ты не вернёшься из милиции? Тебя просто пригласили за паспортом.
— Может, за паспортом, но я не уверена.
Серёжа молча наблюдал за ними, потом подошёл и взял конверт из Викиных рук.
— Чего вы спорите? Я отправлю письмо. Честное слово, обещаю. Я буду жить долго, до ста лет. У нас, у Орловых, все долго живут.
— Спасибо, Серёженька, ты меня очень выручишь, — с чувством сказала Вика.
Валя хотела что-то возразить, но мальчик перебил:
— Мама, как ты не поймёшь: тётя Вика хочет отправить письмо потомкам. Я сохраню и отправлю — я обещал.
Продолжение следует...