Материально — кусочек бумаги, покрытый тушевыми набросками, ничто. Духовно — непреходящая ценность. И не только потому, что архитектурные рисунки Хлебникова оказались отчасти реальным прогнозом современной архитектуры, но еще и потому, что они показывают, что современная архитектура может быть много совершеннее, что они сообщают нам чувство личной причастности к прошлому, настоящему и будущему той городской среды, в которой мы живем. По-видимому, этот архитектурный эскиз сделан в 1914–1915 годах и мог бы послужить иллюстрацией к тексту утопической прозы «Мы и дома», созданной в те же годы, и к некоторым более поздним стихам Хлебникова. Рисунок с подписью Дом ‹нрзб.›-улей, удивительно предугадывающий современные круглые небоскребы, в утопии «Мы и дома» не упоминается. Но образ такого дома часто встречается в стихах Хлебникова, он возникает и в его прозе, где поэт говорит о стекло-железных сотах домов. На этом же листочке Хлебниковым нарисованы и снабжены соответствующей подписью три дома-тополя, тип которого описан так: ‹...› состоял из узкой башни, сверху донизу обвитой кольцами из стеклянных кают ‹...› Стеклянный плащ и темный остов придавали ему вид тополя. Находим мы среди рисунков Хлебникова и дом-чашу и дом-цветок. О последнем читаем: ‹...› рядом, на недосягаемую высоту вился дом-цветок с красновато-матовым стеклом купола, кружевом изгороди-чашки и стройным железом лестниц ножки. Здесь жили И и Э. Интересно, что эти загадочные на первый взгляд буквы И и Э не только упоминаются в утопии, но и поставлены Хлебниковым рядом с соответствующим рисунком. К разгадке этой мы еще вернемся немного позже. А сейчас обратим внимание на то, что архитектурные эскизы Хлебникова, хотя и важное, но лишь частное явление в художественном прогнозировании поэтом будущего зодчества. Кстати, в его прозе «Мы и дома» имеются еще описания домов-мостов, домов-качелей, домов-пароходов, домов- книг (невольно вспоминается раскрытая книга дома СЭВ со строчками окон на набережной Москвы-реки) и других. Не удержусь от того, чтобы привести еще описание ‹...› дом-поле, в нем полы служат опорой пустынным покоям, лишенным внутренних стен, где в живописном порядке раскинуты стеклянные хижины-шалаши, не достающие потолка, особо запирающиеся вигвамы и чумы; на стенах грубо сколоченные природой оленьи рога придавали вид каждому ярусу охотничьего становища; в углах — домашние купанья ‹...› Разве не похоже это на образ какого-нибудь современного стилизованного туристского центра? В стихах и прозе Хлебников прогнозировал не просто будущую архитектуру, но среду человеческого обитания в целом, с ее новыми городами, с ее технически новыми средствами коммуникаций. Тенепечать на тенекнигах, сообщающая последние новости — в такой форме еще в 1915–1916 годах была высказана им идея будущего телевидения, более подробно разработанная в 1921 году в статье «Радио будущего», написанной во время работы в ТЕРРОСТА, по-видимому, в Пятигорске. В этой статье уже существующее радио было названо мировым ухом, а будущее телевидение — мировым глазом человечества. Поэт предложил совершенно утопическую по тому времени и обыденную сейчас идею — программу пропаганды искусства по радио и теневым книгам, которые станут и цветными. Поэт проектирует и новые черты быта — обучение детей будет происходить по радио и теневым книгам. В своих утопиях Хлебников затрагивает самые разнообразные градостроительные и архитектурно-проектные проблемы: социально-экономические, культурные, научно-технические, художественные — от композиции до особенностей зрительного восприятия. Мечты Хлебникова о новой жизненной среде, о новой архитектуре неотделимы от страстного отрицания буржуазного города с домами-крысятниками и замками-сельдями, сплющенными бочонками улиц, где люди превращаются в духовных селедок с зелеными лицами и впалыми глазами. В 1909 году Хлебников написал поэму «Журавель», где впервые в мировой поэзии поставил вопрос об умерщвляющем воздействии вещей на человека в собственническом обществе: Злей не был и Кащей, чем будет, может быть, восстание вещей. Молодой Маяковский вскоре “во весь голос” закричит об этом в трагедии «Владимир Маяковский» (1913 г.): В земле городов нареклись господами. И лезут стереть нас бездушные вещи. Основным строителем в городах будущего Хлебникова становится государство. Казна-строитель, так он сам формулирует важнейший принцип своего архитектурного мира. Право собственности остается лишь на жилище, на стекло-хату, которая может перемещаться из города в город. Другая важнейшая черта архитектурного прогнозирования Хлебникова — внимание к тому, что называется сейчас культурным аспектом проектирования; заметим, что зачастую оно осуществляется в присущей поэту фантастически-мифологической форме. Тут как раз время вспомнить об И и Э, живущих в доме-цветке. «И и Э» — герои одноименной ранней поэмы Хлебникова, названной им повестью каменного века (как поясняет сам поэт, первобытные племена имеют склонность давать имена, состоящие из одной гласной). Этих своих героев, цельные, нетронутые натуры которых импонировали поэту, он поселяет в будущей архитектуре “индустриально-научных времен”. В стихотворении «Город будущего» поэт соединяет урбанистический пейзаж с образами языческой мифологии: Мы входим в город Солнцестана, Где только мера и длина. Где небо пролито из синего кувшина, Из рук русалки темной площади. И ало-шарая вершина Светла венком стеклянной проседи. Очевидно стремление Хлебникова связать поэзию будущего технически совершенного города с поэзией, с ценностями давно прошедших культур и эпох. В рисунке это проявляется как знак. В поэзии и утопической прозе — как внутренняя тема. Как фантаст-проектировщик Хлебников очень бережно, разумно и искусно обращается с земной природой (ни одно животное не должно исчезнуть). Он стремится к гармонической интеграции архитектуры городов и земной природы, реконструированной, излеченной от язв промышленной цивилизации, к синтезу пейзажа с архитектурой. Хлебников последовательно проводит в своих описаниях городов будущего принцип, как мы сказали бы сейчас, пространственного градостроения. Слитные улицы так же трудно смотрятся, как трудно читаются слова без промежутков и выговариваются слова без ударений. Нужна разорванная улица с ударением в высоте зданий, этим колебанием в дыхании камня ‹...› удары замкоуглов, междометия башен. Бросаются в глаза, с одной стороны, утопичность, фантастичность поэтических проектов будущей среды обитания у Хлебникова, ее вселенские масштабы, ее идеализированность по сравнению с существовавшими тогда условиями. И вместе с тем, с другой стороны, поразительная угаданность многого, уже осуществленного в современности, и, вероятно, того, что еще будет свершаться. Лесистые пчелиные морские города Хлебникова поразительно предвосхищают и опасности техницизма и утилитаризма, коробочного стандарта современной архитектуры, то есть беды и болезни нынешнего этапа ее развития. Как объяснить эти поразительные провидения? Кто их сделал — гениальный изобретатель, инженер, ученый? Или это — чудо художественного творчества, исходившего из своеобразного синтеза искусства и науки и получавшего в силу этого двойное ускорение созидательных сил? (Хлебников писал о таком феномене художественного сознания: ‹...› дела художника пера и кисти, открытия художников мысли (Мечников, Эйнштейн), вдруг переносящие человечество к новым берегам) Сам он — поэт и ученый, математик, историк, филолог, философ, натуралист — своеобразно “онаучивал” свою поэзию и прозу прежде всего в том смысле, что открывал ее навстречу всем явлениям жизни и мироздания. Исследователь творчества Хлебникова доктор филологических наук Н. Степанов, выясняя сходства и различия понимания поэтической миссии поэта у символистов и Хлебникова, писал: Мистическому и религиозному “наполнению”, поэту-“теургу” Хлебников противопоставил поэта-ученого (со знаменем Лобачевского). Может быть, именно потому, что он был поэтом-ученым, Хлебников и стал одним из зачинателей нового, современного движения в архитектуре и проектировании среды. В русской культуре благодаря участию в нем не только художников и архитекторов, но и поэтов движение приобрело особую духовно-гуманистическую окраску.