Предыдущая публикация
Уэйн Гретцки и Молли Антополь: что связывает этих знаменитостей с Брестским краем
Среди потомков переселенцев из Брестчины немало знаменитостей. Притом, их предки были даже не из больших городов, а являлись жителями деревень или местечек. Уезжая, как правило, в поисках лучшей жизни, они не подозревали, что спустя сотню лет попадут в историю. Читайте о судьбе известных людей с корнями в сегодняшнем Дрогичинском районе
Фамилия Грецкий достаточно распространена на Брестчине. А один из её носителей по имени Уэйн прославился на весь мир. Он стал успешным хоккеистом НХЛ.
Грецкий стал Гретцки
Дед известного хоккеиста Терентий Лаврентьевич Грецкий родился 10 апреля 1892 года (по старому стилю) в деревне Огдемер Дрогичинского района. Запись об этом обнаружили в метрической книге Гутовской церкви Кобринского уезда Гродненской губернии за 1892 год. В начале XX века Терентий вместе с женой Анной и сыном Зиновием переселился в Канаду через Чикаго. Там он обзавелся землей и занялся привычным крестьянским трудом. Но его имя для нового заокеанского окружения оказалось труднопроизносимым, поэтому вскоре он сменил его на типично американское – Тони. Фамилия тоже после двойного перевода звучит слегка по-американски – Гретцки.
Вскоре Тони развелся с Анной, которая вернулась домой, а Гретцки познакомился с украинкой Марией из Тернопольской области. У них родился сын Уолтер, который и стал отцом будущей легенды НХЛ.
Уолтер впоследствии вспоминал, что родители дома говорили на украинском, и этот язык стал для него первым. Думается, что это мог быть был полесский диалект, на котором до сих пор говорят жители юга Брестской области, в том числе и Дрогичинского района, откуда родом Грецкие.
Фамилия Грецкий достаточно распространена на Брестчине. А один из её носителей по имени Уэйн прославился на весь мир. Он стал успешным хоккеистом НХЛ.
Грецкий стал Гретцки
Дед известного хоккеиста Терентий Лаврентьевич Грецкий родился 10 апреля 1892 года (по старому стилю) в деревне Огдемер Дрогичинского района. Запись об этом обнаружили в метрической книге Гутовской церкви Кобринского уезда Гродненской губернии за 1892 год. В начале XX века Терентий вместе с женой Анной и сыном Зиновием переселился в Канаду через Чикаго. Там он обзавелся землей и занялся привычным крестьянским трудом. Но его имя для нового заокеанского окружения оказалось труднопроизносимым, поэтому вскоре он сменил его на типично американское – Тони. Фамилия тоже после двойного перевода звучит слегка по-американски – Гретцки.
Вскоре Тони развелся с Анной, которая вернулась домой, а Гретцки познакомился с украинкой Марией из Тернопольской области. У них родился сын Уолтер, который и стал отцом будущей легенды НХЛ.
Уолтер впоследствии вспоминал, что родители дома говорили на украинском, и этот язык стал для него первым. Думается, что это мог быть был полесский диалект, на котором до сих пор говорят жители юга Брестской области, в том числе и Дрогичинского района, откуда родом Грецкие.
Уэйн Гретцки, фото wikipedia
Каждый раз, когда Уолтера спрашивали, русские ли они, он отвечал: «Нет, белорусы». Об этом он даже упомянул в своей книге «On Family, Hockey and Healing»: «White Russians», что в переводе означает «Белые русские», т.е. белорусы.
С детства Уолтер увлекся хоккеем и даже занимался в секции. Но посвятить жизнь этому виду спорта помешали его небольшие габариты. В 1960 году он женится, а 26 января 1961 года у молодой семьи рождается Уэйн.
И как мы понимаем, хоккей в его жизни был предопределен с рождения. Уолтер поставил сына на коньки в три года и даже у себя во дворе залил каток. Дед тоже поощрял занятия спортом. Все это в итоге и привело к выдающейся карьере Уэйна. Он выступал за такие известные команды как «Эдмонтон», «Лос-Анджелес Кингз», «Сент-Луис» и «Рейнджерс» в НХЛ. Уэйн Гретцки играл в НХЛ между 1978 и 1999 гг. и за это время установил 61 рекорд хоккейной лиги. А его величайшим достижением стало наибольшее число заброшенных шайб – 894 в 1487 играх. Только недавно хоккеист Овечкин смог повторить этот успех Гретцки.
Каждый раз, когда Уолтера спрашивали, русские ли они, он отвечал: «Нет, белорусы». Об этом он даже упомянул в своей книге «On Family, Hockey and Healing»: «White Russians», что в переводе означает «Белые русские», т.е. белорусы.
С детства Уолтер увлекся хоккеем и даже занимался в секции. Но посвятить жизнь этому виду спорта помешали его небольшие габариты. В 1960 году он женится, а 26 января 1961 года у молодой семьи рождается Уэйн.
И как мы понимаем, хоккей в его жизни был предопределен с рождения. Уолтер поставил сына на коньки в три года и даже у себя во дворе залил каток. Дед тоже поощрял занятия спортом. Все это в итоге и привело к выдающейся карьере Уэйна. Он выступал за такие известные команды как «Эдмонтон», «Лос-Анджелес Кингз», «Сент-Луис» и «Рейнджерс» в НХЛ. Уэйн Гретцки играл в НХЛ между 1978 и 1999 гг. и за это время установил 61 рекорд хоккейной лиги. А его величайшим достижением стало наибольшее число заброшенных шайб – 894 в 1487 играх. Только недавно хоккеист Овечкин смог повторить этот успех Гретцки.
Уэйн Гретцки во время открытия комплекса «Минск-Арена», январь 2010 года
В 2010 году Уэйн Гретцки побывал в Минске, в качестве почетного гостя, посетив на матч звезд КХЛ. Ему организовали встречу с внучкой Терентия – Галиной Солдатенковой, жительницей г. Свислочь. Тогда Гретцки вспомнил: «Дедушка Терентий говорил на белорусском. А бабушка – на польском. Между собой они общались на украинском. У всех их детей украинский был первым языком. В 1972 году, когда встречались сборные СССР и Канады, моя мама давала интервью телеканалу и резко перешла на смесь русского с украинским. Всех удивила! Кстати, родители жили в деревне на ферме, а их сосед тоже был из Беларуси».
В 2010 году Уэйн Гретцки побывал в Минске, в качестве почетного гостя, посетив на матч звезд КХЛ. Ему организовали встречу с внучкой Терентия – Галиной Солдатенковой, жительницей г. Свислочь. Тогда Гретцки вспомнил: «Дедушка Терентий говорил на белорусском. А бабушка – на польском. Между собой они общались на украинском. У всех их детей украинский был первым языком. В 1972 году, когда встречались сборные СССР и Канады, моя мама давала интервью телеканалу и резко перешла на смесь русского с украинским. Всех удивила! Кстати, родители жили в деревне на ферме, а их сосед тоже был из Беларуси».
01:25
Влюбленная в Антополь
Молли Антополь (род. 26 февраля 1978 г.) – американская профессор и писательница, заявившая о себе в художественной и документальной литературе. Доцент кафедры английского языка и творческого письма в Стэнфордском университете. Её основные исследовательские интересы включают Холодную войну и Ближний Восток. Как явствует из фамилии, предки Молли происходят из г.п. Антополь Дрогичинского района – места, в котором она никогда не была, но знает о нем больше многих.
Молли Антополь (род. 26 февраля 1978 г.) – американская профессор и писательница, заявившая о себе в художественной и документальной литературе. Доцент кафедры английского языка и творческого письма в Стэнфордском университете. Её основные исследовательские интересы включают Холодную войну и Ближний Восток. Как явствует из фамилии, предки Молли происходят из г.п. Антополь Дрогичинского района – места, в котором она никогда не была, но знает о нем больше многих.
Писательница Молли Антополь
Молли вспоминает: «В декабре 2000 года после окончания колледжа я жила в Израиле, и однажды оказалась на праздничной вечеринке в Хайфе. Я не знала никого, кроме девушки, которая меня привела, и, после нескольких минут, проведенных в одиночестве у стола с десертами, я нырнула на кухню и спросила пожилую женщину у раковины, не могу ли я чем-нибудь помочь, просто чтобы чем-то себя занять. Она протянула мне кухонное полотенце. Она была невысокой и жилистой, с крашеными рыжими волосами и бледной кожей. Меньше чем за минуту разговора на иврите она поняла, что я не израильтянка, и спросила, откуда я родом. Я ответила, что из Америки.
«Нет», – сказала она, пристально глядя на меня. «Откуда вы?». Я призналась, что моя семья родом из деревушки Антополь, расположенной в Беларуси, в нескольких часах езды от Минска. «Но никто о ней не слышал, – добавила я. – Вы даже не сможете найти её на карте». Она поставила миску, которую мыла, и уставилась на меня, как будто впервые по-настоящему заметила. Затем она произнесла: «Я из Антополя».
Молли вспоминает: «В декабре 2000 года после окончания колледжа я жила в Израиле, и однажды оказалась на праздничной вечеринке в Хайфе. Я не знала никого, кроме девушки, которая меня привела, и, после нескольких минут, проведенных в одиночестве у стола с десертами, я нырнула на кухню и спросила пожилую женщину у раковины, не могу ли я чем-нибудь помочь, просто чтобы чем-то себя занять. Она протянула мне кухонное полотенце. Она была невысокой и жилистой, с крашеными рыжими волосами и бледной кожей. Меньше чем за минуту разговора на иврите она поняла, что я не израильтянка, и спросила, откуда я родом. Я ответила, что из Америки.
«Нет», – сказала она, пристально глядя на меня. «Откуда вы?». Я призналась, что моя семья родом из деревушки Антополь, расположенной в Беларуси, в нескольких часах езды от Минска. «Но никто о ней не слышал, – добавила я. – Вы даже не сможете найти её на карте». Она поставила миску, которую мыла, и уставилась на меня, как будто впервые по-настоящему заметила. Затем она произнесла: «Я из Антополя».
Городской поселок Антополь расположен примерно на полпути между Кобрином и Дрогичином.
Молли – так звали прабабушку писательницы – была из Антополя. Старший ребенок в семье, она оставила своих братьев и сестер дома, пообещав забрать их в США, когда накопит достаточно денег (чего в итоге так и не сделала). Прабабушка жила в пансионе в Нью-Йорке с другими девушками-иммигрантками, и все они тяжело работали.
«Я ничего не знала о том, откуда на самом деле была родом Молли, – рассказывает американская исследовательница. – Эта часть Европы, эта часть истории, были темой, к которой никто не приближался, как будто эти рассказы были слишком мрачными для того, чтобы даже мои самые веселые родственники могли превратить их в какие-то позитивные байки. Я знала, что спрашивать не стоит. И, возможно, у них не было ответов.
Я потратила годы, пытаясь воссоздать в памяти образ того времени и места, но все, что я себе представляла – деревню, людей, суровый ледяной пейзаж – казалось таким ненастоящим и кинематографичным, что я почти вживую слышала аккордеоны, играющие где-то на заднем плане. Я видела зернистый черно-белый ролик с казаками на лошадях, проносящимися по деревенской площади. Я представила себе морскую болезнь Молли, когда она добиралась в Штаты: сверкающий вдали Манхэттен, такой миниатюрный и величественный, и группу усталых темноволосых белорусских красавиц, стоящих в очереди в иммиграционном порту.
Но там, на кухне в Хайфе, я услышала об Антополе. (…) Но когда я заметила, что надеюсь однажды съездить в Антополь, она глубоко вздохнула. «Там не на что смотреть, – сказала она. – После войны лишь трое евреев вернулись в Антополь. И один за другим все трое уехали», – продолжила она. Затем она наклонилась ко мне и попросила найти ее сына в Тель-Авиве. «У него есть книга об Антополе. Мемориал».
Молли – так звали прабабушку писательницы – была из Антополя. Старший ребенок в семье, она оставила своих братьев и сестер дома, пообещав забрать их в США, когда накопит достаточно денег (чего в итоге так и не сделала). Прабабушка жила в пансионе в Нью-Йорке с другими девушками-иммигрантками, и все они тяжело работали.
«Я ничего не знала о том, откуда на самом деле была родом Молли, – рассказывает американская исследовательница. – Эта часть Европы, эта часть истории, были темой, к которой никто не приближался, как будто эти рассказы были слишком мрачными для того, чтобы даже мои самые веселые родственники могли превратить их в какие-то позитивные байки. Я знала, что спрашивать не стоит. И, возможно, у них не было ответов.
Я потратила годы, пытаясь воссоздать в памяти образ того времени и места, но все, что я себе представляла – деревню, людей, суровый ледяной пейзаж – казалось таким ненастоящим и кинематографичным, что я почти вживую слышала аккордеоны, играющие где-то на заднем плане. Я видела зернистый черно-белый ролик с казаками на лошадях, проносящимися по деревенской площади. Я представила себе морскую болезнь Молли, когда она добиралась в Штаты: сверкающий вдали Манхэттен, такой миниатюрный и величественный, и группу усталых темноволосых белорусских красавиц, стоящих в очереди в иммиграционном порту.
Но там, на кухне в Хайфе, я услышала об Антополе. (…) Но когда я заметила, что надеюсь однажды съездить в Антополь, она глубоко вздохнула. «Там не на что смотреть, – сказала она. – После войны лишь трое евреев вернулись в Антополь. И один за другим все трое уехали», – продолжила она. Затем она наклонилась ко мне и попросила найти ее сына в Тель-Авиве. «У него есть книга об Антополе. Мемориал».
Главной достопримечательностью Антополя считается деревянная церковь Воскресения Христова. За ней видна мемориальная колонна
И вот на следующее утро я снова оказалась в дождливом Тель-Авиве, в автобусе, направлявшемся к его дому. Книга была огромной – размером с три или четыре ежегодника, вместе взятых – с отрывками, написанными на идише, иврите и английском. Обложка была простой, кремового цвета, с названием деревни, выведенным черными печатными буквами, но аккуратный переплет и толщина страниц свидетельствовали о том, что для ее создания были приложены огромные усилия.
И вот на следующее утро я снова оказалась в дождливом Тель-Авиве, в автобусе, направлявшемся к его дому. Книга была огромной – размером с три или четыре ежегодника, вместе взятых – с отрывками, написанными на идише, иврите и английском. Обложка была простой, кремового цвета, с названием деревни, выведенным черными печатными буквами, но аккуратный переплет и толщина страниц свидетельствовали о том, что для ее создания были приложены огромные усилия.
Книга об Антополе в Израиле
Сын этой женщины объяснил мне, что книга должна была служить как устной историей Антополя, так и памятником для всех тех жителей деревни, которые погибли во время Второй мировой войны, но так и не заслужили его. Главы включали академический взгляд на экономику, географию деревни и ее многолетнее пребывания под властью русских, поляков и немцев. И, например, за рассказом об особенно страшном и кровавом налете солдат армии Балаховича следовал раздел, столь же длинный и подробный, посвященный зданию, нуждающемуся в ремонте крыши.
Среди моих любимых была глава «Персоны», в которой люди, живущие сейчас в Израиле или Северной Америке, присылали свои воспоминания о годах, проведенных в Антополе, или новости о своей текущей жизни. Многие записи казались написанными по одному шаблону, как информационный бюллетень для выпускников: такой-то живет в Торонто со своей красавицей женой, и четверо его замечательных детей, все юристы, подарили ему девять замечательных внуков; такой-то был успешным пластическим хирургом в Уайт-Плейнс, прежде чем уйти на пенсию в Майами.
Один мужчина все еще был расстроен тем, что семьдесят лет назад в Антополе кто-то украл его корову. Это было невероятно – слышать так много голосов одновременно: некоторые люди все еще застряли в прошлом, некоторые не желают вспоминать об этом.
Читая эту книгу, я чувствовала себя так, словно всю свою жизнь прожила на самой тихой и безлюдной улице, а потом однажды выглянуло солнце, и все распахнули свои двери, уселись на крыльцо и стали изливать душу. Но, пожалуй, больше всего меня заинтересовали рассказы о партизанах из деревни, подростках, которые сбежали из гетто во время Второй мировой войны и присоединились к подпольному движению сопротивления в лесах, окружающих Антополь. Выросшая в Штатах, я очень мало знала о партизанах. Но в Израиле, среди рассказов о лагерях и гетто, существовал еще один важный нарратив: героическая история евреев, дающих отпор.
Сын этой женщины объяснил мне, что книга должна была служить как устной историей Антополя, так и памятником для всех тех жителей деревни, которые погибли во время Второй мировой войны, но так и не заслужили его. Главы включали академический взгляд на экономику, географию деревни и ее многолетнее пребывания под властью русских, поляков и немцев. И, например, за рассказом об особенно страшном и кровавом налете солдат армии Балаховича следовал раздел, столь же длинный и подробный, посвященный зданию, нуждающемуся в ремонте крыши.
Среди моих любимых была глава «Персоны», в которой люди, живущие сейчас в Израиле или Северной Америке, присылали свои воспоминания о годах, проведенных в Антополе, или новости о своей текущей жизни. Многие записи казались написанными по одному шаблону, как информационный бюллетень для выпускников: такой-то живет в Торонто со своей красавицей женой, и четверо его замечательных детей, все юристы, подарили ему девять замечательных внуков; такой-то был успешным пластическим хирургом в Уайт-Плейнс, прежде чем уйти на пенсию в Майами.
Один мужчина все еще был расстроен тем, что семьдесят лет назад в Антополе кто-то украл его корову. Это было невероятно – слышать так много голосов одновременно: некоторые люди все еще застряли в прошлом, некоторые не желают вспоминать об этом.
Читая эту книгу, я чувствовала себя так, словно всю свою жизнь прожила на самой тихой и безлюдной улице, а потом однажды выглянуло солнце, и все распахнули свои двери, уселись на крыльцо и стали изливать душу. Но, пожалуй, больше всего меня заинтересовали рассказы о партизанах из деревни, подростках, которые сбежали из гетто во время Второй мировой войны и присоединились к подпольному движению сопротивления в лесах, окружающих Антополь. Выросшая в Штатах, я очень мало знала о партизанах. Но в Израиле, среди рассказов о лагерях и гетто, существовал еще один важный нарратив: героическая история евреев, дающих отпор.
Мигранты из Европы прибывают в Нью-Йорк, начало 20 века. Кстати, издание Guardian включило книгу Молли Антополь в топ-10 лучших книг о мигрантах
… В течение стольких лет я думала о своих родственниках, которые остались в Антополе, и о друзьях и соседях, которых Молли тоже оставила, когда поднялась на борт корабля в 1910 году. Чем больше я читала, тем больше пыталась представить их жизнь до и во время войны, а также их смерть – и что было с теми тремя людьми, о которых я слышала от женщины из Хайфы, теми, кто вернулся домой в 1945 году только для того, чтобы понять, что у них нет дома?
С книгой «Антополь» это далекое, непознаваемое место наконец-то ожило для меня: что-то запечатанное приоткрылось, и я наконец-то смогла заглянуть внутрь. В тот год я начала писать рассказы, многие из которых были вдохновлены историей моей семьи: забастовки швейников в двадцатые годы, красная паника пятидесятых, либерализм семидесятых.
… В течение стольких лет я думала о своих родственниках, которые остались в Антополе, и о друзьях и соседях, которых Молли тоже оставила, когда поднялась на борт корабля в 1910 году. Чем больше я читала, тем больше пыталась представить их жизнь до и во время войны, а также их смерть – и что было с теми тремя людьми, о которых я слышала от женщины из Хайфы, теми, кто вернулся домой в 1945 году только для того, чтобы понять, что у них нет дома?
С книгой «Антополь» это далекое, непознаваемое место наконец-то ожило для меня: что-то запечатанное приоткрылось, и я наконец-то смогла заглянуть внутрь. В тот год я начала писать рассказы, многие из которых были вдохновлены историей моей семьи: забастовки швейников в двадцатые годы, красная паника пятидесятых, либерализм семидесятых.
Молли Антополь на вручении премии Франко-американского фонда Франции, 2016
На улице Алленби в Тель-Авиве был букинистический магазин, спрятанный за мастерской по ремонту электроники и сефардской закусочной, и в нем имелся, казалось, бесконечный раздел, посвященный еврейской истории. Каждые несколько дней я заходила после работы и покупала новые книги, выискивая все мемуары и биографии, которые только могла найти о районе Антополя, пока, наконец, в один прекрасный день владелец, крупный лысеющий мужчина в одежде, настолько помятой, что он напоминал мне переполненный ящик, не выглянул из-за кассового аппарата и не сказал, что никогда в жизни не встречал человека с более депрессивным вкусом в отношении книг.
* * *
Я прочитала дюжину мемуаров и биографий о партизанской жизни под Антополем, и все равно у меня остались вопросы. Один человек рассказывал, что питался исключительно ежевикой и грибами в лагере, который они разбили в лесу. Другой человек, живший в том же лесу в ту же холодную осень и суровую зиму, описал еженедельные набеги на деревни: похищение хлеба из крестьянских кухонь, домашнего скота из их сараев, картофеля, репы и лука с их огородов, все это готовилось на костре в их импровизированной кухне под открытым небом.
Один писатель упомянул о мешке с оружием, который он и его партизанская бригада украли у крестьян. Другой писатель, также живший в том же лесу в то же время, описал короткоствольный револьвер, который члены бригады осторожно передавали по кругу, и стреляные гильзы, которые они извлекали из лесной подстилки, чтобы использовать снова и снова. Еще один человек описал вылазки с целью подрывов складов снабжения СС и военных железнодорожных путей, причем, партизаны были вооружены лишь тонкими ветками, которые при лунном свете могли сойти за винтовки.
На улице Алленби в Тель-Авиве был букинистический магазин, спрятанный за мастерской по ремонту электроники и сефардской закусочной, и в нем имелся, казалось, бесконечный раздел, посвященный еврейской истории. Каждые несколько дней я заходила после работы и покупала новые книги, выискивая все мемуары и биографии, которые только могла найти о районе Антополя, пока, наконец, в один прекрасный день владелец, крупный лысеющий мужчина в одежде, настолько помятой, что он напоминал мне переполненный ящик, не выглянул из-за кассового аппарата и не сказал, что никогда в жизни не встречал человека с более депрессивным вкусом в отношении книг.
* * *
Я прочитала дюжину мемуаров и биографий о партизанской жизни под Антополем, и все равно у меня остались вопросы. Один человек рассказывал, что питался исключительно ежевикой и грибами в лагере, который они разбили в лесу. Другой человек, живший в том же лесу в ту же холодную осень и суровую зиму, описал еженедельные набеги на деревни: похищение хлеба из крестьянских кухонь, домашнего скота из их сараев, картофеля, репы и лука с их огородов, все это готовилось на костре в их импровизированной кухне под открытым небом.
Один писатель упомянул о мешке с оружием, который он и его партизанская бригада украли у крестьян. Другой писатель, также живший в том же лесу в то же время, описал короткоствольный револьвер, который члены бригады осторожно передавали по кругу, и стреляные гильзы, которые они извлекали из лесной подстилки, чтобы использовать снова и снова. Еще один человек описал вылазки с целью подрывов складов снабжения СС и военных железнодорожных путей, причем, партизаны были вооружены лишь тонкими ветками, которые при лунном свете могли сойти за винтовки.
На центральной улице Антополя
Я никогда не соглашалась с тем, что работа писателя – создавать точную копию прошлого, диораму, в которую читатель может сразу же окунуться. Но я несу ответственность за то, чтобы узнать все о мире, о котором я пишу, стать экспертом в политике и истории, которые сформировали личности моих персонажей. Но некоторые детали не сходятся, и, несмотря на интенсивные исследования, я по-прежнему не уверена в том, где же на самом деле находится истина. Я до сих пор не знаю, как мне удастся собрать факты о деревне, где не осталось никого, кто мог бы ответить на мои вопросы.
«Память никогда не бывает точной копией оригинала… это непрерывный акт созидания», – написала однажды Розалинд Картрайт, и всякий раз, когда я вспоминаю эти слова, я представляю себе всех тех партизан из Беларуси, которые ради книги решили пережить самые мрачные моменты своей жизни.
Я не верю, что кому-то из них приходило в голову, что однажды, спустя семьдесят с лишним лет после окончания войны и их выхода из леса, американская писательница будет сравнивать детали одной книги с другой, невротически переживая, действительно ли ежевика буйно росла в полесском лесу осенью 1942 года. Скорее, я представляю, что, написав эти книги (или позволив биографам писать о них), они пытались извлечь смысл из ужасающей истории, пытаясь придать ей форму и контролировать её с помощью языка.
Я никогда не соглашалась с тем, что работа писателя – создавать точную копию прошлого, диораму, в которую читатель может сразу же окунуться. Но я несу ответственность за то, чтобы узнать все о мире, о котором я пишу, стать экспертом в политике и истории, которые сформировали личности моих персонажей. Но некоторые детали не сходятся, и, несмотря на интенсивные исследования, я по-прежнему не уверена в том, где же на самом деле находится истина. Я до сих пор не знаю, как мне удастся собрать факты о деревне, где не осталось никого, кто мог бы ответить на мои вопросы.
«Память никогда не бывает точной копией оригинала… это непрерывный акт созидания», – написала однажды Розалинд Картрайт, и всякий раз, когда я вспоминаю эти слова, я представляю себе всех тех партизан из Беларуси, которые ради книги решили пережить самые мрачные моменты своей жизни.
Я не верю, что кому-то из них приходило в голову, что однажды, спустя семьдесят с лишним лет после окончания войны и их выхода из леса, американская писательница будет сравнивать детали одной книги с другой, невротически переживая, действительно ли ежевика буйно росла в полесском лесу осенью 1942 года. Скорее, я представляю, что, написав эти книги (или позволив биографам писать о них), они пытались извлечь смысл из ужасающей истории, пытаясь придать ей форму и контролировать её с помощью языка.
Молли Антополь на обложке журнала Kirkus Reviews, посвящённого рецензированию литературы
Важно сосредоточиться на ежевике. Но там, где эти факты не сходятся, я пытаюсь добраться до глубоких, эмоциональных истин моих персонажей. Ели ли они ежевику или репу, носили ли пистолеты, ружья или палки, они жили, охотились, в замерзшем лесу, оборвав все связи с прежней жизнью. Каково это было? Как это изменило людей – и там, в лесу, и, если повезет, после выхода оттуда – грязными, худыми и измученными?
Я слышала утверждение писателей о том, что они получают рассказ как подарок – он приходит к ним в голову полностью оформленным, и все, что им нужно сделать, это просто записать. Со мной такого никогда не случалось. И я рада этому. Мне нравится, что это бросает мне вызов – когда я пишу, мне кажется, что я вкладываю в историю все, что у меня есть, до тех пор, пока не останется ничего, и я не начну думать о новом мире и обстоятельствах, которые нужно изучить. И все же бывают моменты, когда, установив факты и сдавливая их, как фрукты, потому что они переполнены истиной, я испытываю такое же любопытство, как и в начале работы».
Молли Антополь всегда была талантливой рассказчицей. Она потратила годы на написание бесчисленного количества коротких рассказов, просто ради того, чтобы научиться писать. «По сути, я сказала себе, что все, что мне нужно делать – это писать с закрытыми глазами – писать, и писать, и писать, и выбросить все, и писать, и писать еще – пока я действительно не буду готова показать свою работу миру», – так объясняет свой подход к творчеству Молли.
Ее дебютный сборник из восьми коротких рассказов «Неамериканцы: истории» был издан в 2014 году. В книге рассказывается о людях, перемещенных по собственному желанию или обстоятельствам; людях, которые борются с силами, находящимися вне их контроля. «Все истории глубоко автобиографичны, поскольку отражают то, чем я была одержима и о чем размышляла в тот период времени. Все персонажи – это я», – говорит автор. Добавим, что Молли потратила почти два года на работу над каждым рассказом.
Важно сосредоточиться на ежевике. Но там, где эти факты не сходятся, я пытаюсь добраться до глубоких, эмоциональных истин моих персонажей. Ели ли они ежевику или репу, носили ли пистолеты, ружья или палки, они жили, охотились, в замерзшем лесу, оборвав все связи с прежней жизнью. Каково это было? Как это изменило людей – и там, в лесу, и, если повезет, после выхода оттуда – грязными, худыми и измученными?
Я слышала утверждение писателей о том, что они получают рассказ как подарок – он приходит к ним в голову полностью оформленным, и все, что им нужно сделать, это просто записать. Со мной такого никогда не случалось. И я рада этому. Мне нравится, что это бросает мне вызов – когда я пишу, мне кажется, что я вкладываю в историю все, что у меня есть, до тех пор, пока не останется ничего, и я не начну думать о новом мире и обстоятельствах, которые нужно изучить. И все же бывают моменты, когда, установив факты и сдавливая их, как фрукты, потому что они переполнены истиной, я испытываю такое же любопытство, как и в начале работы».
Молли Антополь всегда была талантливой рассказчицей. Она потратила годы на написание бесчисленного количества коротких рассказов, просто ради того, чтобы научиться писать. «По сути, я сказала себе, что все, что мне нужно делать – это писать с закрытыми глазами – писать, и писать, и писать, и выбросить все, и писать, и писать еще – пока я действительно не буду готова показать свою работу миру», – так объясняет свой подход к творчеству Молли.
Ее дебютный сборник из восьми коротких рассказов «Неамериканцы: истории» был издан в 2014 году. В книге рассказывается о людях, перемещенных по собственному желанию или обстоятельствам; людях, которые борются с силами, находящимися вне их контроля. «Все истории глубоко автобиографичны, поскольку отражают то, чем я была одержима и о чем размышляла в тот период времени. Все персонажи – это я», – говорит автор. Добавим, что Молли потратила почти два года на работу над каждым рассказом.
Книга Молли Антополь
«Неамериканцы» были номинированы на Национальную книжную премию и получили множество наград, в том числе премию Национального книжного фонда «От 5 до 35 лет», премию Нью-Йоркской публичной библиотеки в области художественной литературы «Молодые львы», Берлинскую премию, Франко-американскую премию, премию Рибалоу и Серебряную медаль Калифорнийской книжной премии. А сама писательница удостоилась известных стипендий, включая стипендию Института Рэдклиффа в Гарвардском университете в 2016 году. Она также выиграла Берлинскую премию от Американской академии в Берлине в 2017 году. В 2019 году Молли Антополь была приглашенным научным сотрудником Американской библиотеки в Париже.
Пустующий «Кремль», оставленная китайцами фабрика и дом культуры в синагоге. Чем живёт Антополь Дрогичинского района?
https://1pr.live/2025/02/pustuyushhij-kreml-ostavlennaya-kitajczami-fabrika-i-dom-kultury-v-sinagoge-chem-zhivyot-posyolok-antopol-v-drogichinskom-rajone/
https://1pr.live/2025/06/uejn-gretczki-i-molli-antopol-chto-svyazyvaet-etih-znamenitostej-s-brestskim-kraem/
«Неамериканцы» были номинированы на Национальную книжную премию и получили множество наград, в том числе премию Национального книжного фонда «От 5 до 35 лет», премию Нью-Йоркской публичной библиотеки в области художественной литературы «Молодые львы», Берлинскую премию, Франко-американскую премию, премию Рибалоу и Серебряную медаль Калифорнийской книжной премии. А сама писательница удостоилась известных стипендий, включая стипендию Института Рэдклиффа в Гарвардском университете в 2016 году. Она также выиграла Берлинскую премию от Американской академии в Берлине в 2017 году. В 2019 году Молли Антополь была приглашенным научным сотрудником Американской библиотеки в Париже.
Пустующий «Кремль», оставленная китайцами фабрика и дом культуры в синагоге. Чем живёт Антополь Дрогичинского района?
https://1pr.live/2025/02/pustuyushhij-kreml-ostavlennaya-kitajczami-fabrika-i-dom-kultury-v-sinagoge-chem-zhivyot-posyolok-antopol-v-drogichinskom-rajone/
https://1pr.live/2025/06/uejn-gretczki-i-molli-antopol-chto-svyazyvaet-etih-znamenitostej-s-brestskim-kraem/
Следующая публикация
Нет комментариев