«И вдруг из-за угла выходит Кирилл Юрьевич…» В БДТ им.

Товстоногова отметили столетие Лаврова
«Кирилл Лавров был совершенно феноменальным явлением русской жизни, – сказал Михаил Швыдкой, открывая праздничный вечер в БДТ. – И вот сегодня мы попробуем прикоснуться к этому великому человеку в день его столетия».
Не всякий столетний юбилей (и уж тем более день памяти) способен собрать в переполненном зале такое количество легендарных и именитых гостей. Алиса Фрейндлих, Нина Усатова, Георгий Штиль, Эдуард Кочергин, Михаил Пиотровский, Владимир Бортко, Владимир Рецептер, Кама Гинкас – каждый из них мог бы написать о Лаврове обширные очерки. Но все равно «собирательный портрет» был бы слишком разнохарактерным, как и личность самого Кирилла Юрьевича.
Вот и на вечере 15 сентября имя выдающегося актера звучало в бесчисленных контекстах. Кирилл Лавров был и первоклассным товстоноговским актером, и общественным деятелем, и болельщиком «Зенита», и председателем ленинградского отделения СТД, и, конечно, художественным руководителем БДТ в переломные для театра годы (1989-2005). Но дело, разумеется, не в регалиях и взятых на себя обязательствах, а в той колоссальной биографии, в которой отразились и драматичная история страны, и чуткий талант актера, и, конечно, судьба.
«Человек, который был плоть от плоти этого города, человек, который нес ленинградскую, петербургскую культуру, – отметил Михаил Швыдкой. – И, конечно, то, что он в 1956 году оказался в Большом драматическом театре, это было огромное счастье и для него, и для Большого драматического театра.
Его в театр пригласил Константин Павлович Хохлов, который до этого возглавлял Театр Леси Украинки в Киеве, где Кирилл Юрьевич, собственно, и вышел на сцену, не обладая актёрским образованием. Он играл в самодеятельности. Но, когда он пришёл сюда, в БДТ, он оказался одним из немногих, кого Товстоногов попросил остаться. Хотя Товстоногов в это время увольнял часть труппы, которая была ему не нужна. Сегодня об этом еще многие будут говорить».
Вечер проходил в формате диалогов, воспоминаний, звучали фрагменты из интервью и дневников артиста, транслировались небольшие фрагменты спектаклей. В качестве декораций – мебель из гримерки Кирилла Лаврова, на заднике сцены – портреты, кадры из фильмов и театральных постановок…
«Показать Лаврова-человека – вот задача, – написал в пресс-релизе режиссер Даниил Пиктурный. – Нам важно избежать „бронзовости“ – это не сухой рассказ и не перечисление заслуг, а живой разговор».
Разговор получился и правда живой, словно и нет никакого «столетия», а есть человек, который «собрал всех в одном зале». Вечер открывался кадрами из спектакля «Правда и ничего кроме правды» (1967), где герой Кирилла Лаврова выходил из партера из обращался к публике: «Я артист этого театра. Моя фамилия Лавров. Мне сегодня поручена самая трудная для актера роль. Не быть актером. Я сегодня такой же зритель, как и вы».
Он и был «среди нас» в этот вечер – во всех многоликих своих проявлениях.
«Ох, у меня столько рассказов о нем, господи, – начала Нина Усатова. – Но мне сказали: можно только один рассказ, поэтому я быстро-быстро».
В зале дружелюбный смех, аплодисменты. Для БДТ Нина Усатова и Кирилл Лавров связаны неразрывно: именно он предложил актрисе в 1989 году перейти сюда из Молодежного театра на Фонтанке. И довольно скоро, в начале 1990-х, произошел эпизод, о котором и сегодня Нина Николаевна рассказывает так живо, словно это было только что:
«Пригласили меня в Америку на кинофестиваль. А я без году неделя в театре, думаю: отпрашиваться вроде неудобно, неделя у меня свободная, я быстро слетаю, и никто ничего не узнает. Полетела себе. Первый раз в Америке. Неделя прошла весело, интересно. И вот уже финал фестиваля – нас вызвали на сцену, наградили, вручили цветы, и вдруг я увидела сидящую в зале Елену Соловей. Я говорю: «Можно этот букет я переадресую Елене Соловей? Передам ей привет из Ленинграда?» Она незадолго до своего отъезда сыграла в «Рабе любви», работала в Театре Ленсовета.
И я спустилась по ступенькам, вручила ей букет. Кругом столько камер было! Я же не знала, что это русские камеры. Я думала: мы же в Америке, Нью-Йорк, это, наверное, их местные камеры. Вручила букет, поцеловала, обняла. Счастливая стою. А утром самолет.
Приезжаю в аэропорт – объявляют, что началась метель. А у меня вечером спектакль. Только артист поймет, что это такое, когда вечером ты играешь, а утром еще на другой планете находишься.
И всё. Я сижу умираю. Сначала задержка рейса на час, на два, потом на четыре… И вдруг, на мое счастье, Юра Стоянов летел в этом же самолете (а он тогда работал еще в нашем театре). Он говорит: «Нинка, звони». Я говорю: «Юра, лучше дай пистолет. Не могу». Сижу даже слёз нет. Всё, умерла.
Он достает вот такой «булыжник» – увесистый мобильный телефон и звонит.
«Ну, ничего, всё в порядке, – говорит. – Нормально. Я договорился».
У наших артистов Валеры Дегтяря, Андрея Толубеева и Гены Богачева был спектакль на троих «Арт», там немного декораций, и они его сыграли, спасли меня.
На утро прихожу я в театр, ночь не спала... У нас на втором этаже коридор – километры. От одной гримерки до последней идешь и не знаешь, кто идет впереди. Решила сначала, чтобы Кирилла Юрьевича не увидеть, зайду в режуправление – оправдаюсь там, а потом уже перед ним предстану, как перед судом.
И вдруг из-за угла выходит Кирилл Юрьевич. Ноги у меня стали ватные. От одного только его силуэта душа в пятки ушла, я говорю: «Господи…»
А он еще так специально, как мне показалось, медленно идет. Целая вечность прошла.
«Ну, что, лягушка-путешественница, всё тайное становится явным», - говорит он. А я не поняла, откуда он знает. Я же не догадывалась, что когда я вручала букет Елене Соловей, Лавров сидел у телевизора, и всё видел. В ту же минуту, как потом оказалось, он позвонил в режуправление и спросил: «Олечка (Оле Марлатовой), а Усатова-то у нас в Америке?» Она говорит: «Я не в курсе».
В общем, стою перед ним, начинаю что-то лепетать, оправдываться. Он говорит: «Молчи».
Подошел, руку положил мне на загривок, держит и говорит: «Это третий случай в истории БДТ. Первым был Копелян, вторым – я (в зале – смех, овации, на сцене пауза, Нина Усатова ждет, чтобы продолжить), а третья – ты».
Я от испуга говорю: «Какая хорошая компания».
Я была уверена, что меня пенделем вон из театра погонят. Ругала себя: господи, как я могла. И для меня это урок на всю жизнь. Урок дисциплины. Но Кирилл Лавров никогда не припомнил мне этого. А я все бегала, тихонько поглядывала, появился ли на доске приказов выговор мне или нет. Вроде нет. Потом, конечно, нашим коллегам, кто меня выручил, я проставилась...»
В зале снова смех, крики «браво», на экране сменяются портреты Кирилла Лаврова и, кажется, что его ироничная улыбка совершенно соответствует атмосфере вечера.
«Еще второй рассказ был, – продолжает Нина Усатова, – но мне сказали: ты усыпишь всех, поэтому молчу, молчу».
В зале – аплодисменты, ведущая вечера Ника Стрижак просит рассказать и эту историю.
«Вскоре через год где-то пригласили меня в Париж, – говорит Нина Усатова, и вновь раздается волна дружелюбного смеха. – Там фильм был «Окно в Париж». Мы снимали здесь, а неделю там. Тут уж я написала заявление. И Кирилл Юрьевич мне его подписал.
Неделя. Все прошло замечательно. Мы сидим на банкете по случаю нашего отъезда. Мне говорят: «Нина, ну, скажи про Париж хоть что-нибудь. Ты ведь в первый раз здесь». А я ведь ничего толком не видела, мы были на съемочной площадке все время. Нас привозили, увозили. Ну, разве что ночью гуляли вдоль Сены до потери сознания… Жареные каштаны, парфюм, аккордеон…. И потом, я говорю, если бы я еще недельку там провела, я бы исходила Париж вдоль и поперек. Но и так спасибо, что вы нас пригласили. Спасибо большое!» Произнесла тост и отправилась упаковывать чемоданы.
Вдруг стук в дверь. Входит Юрий Мамин, с ним продюсер, второй режиссер и переводчик. И Мамин говорит: «Ну, что, накаркала?» – «Не поняла». Думала, может, они проститься пришли, я ведь уже на чемоданах. Он продолжает: «Брак на пленке. Оставайся на неделю». Я почти падаю в обморок: «Ни за что! Юрий Борисович, я на эти грабли второй раз не наступаю. Лавров отпустил всего на неделю, всё, я не могу. У меня спектакль… Никаких съемок. И сыр пропадает». А мы, действительно, набрали сыров там, каких в Ленинграде тогда и не было.
Он говорит: «Ты же понимаешь, что твой отъезд невозможен. Продюсеры французы. Массовка огромная, мы всех организовали. Надо остаться».
Он берет телефон, набирает Лаврова (поздний вечер, но Лавров в театре). Я снова говорю: «Дайте пистолет». Снова умерла на месте, ноги ватные, буквально – рушится мир. И вдруг слышу, они к телефону зовут меня. Беру трубку и сразу начинаю оправдываться: «Кирилл Юрьевич, я честно вам говорю, я сказала им не останусь. У меня спектакль. Не останусь!» Когда моя тирада, наконец, закончилась, Кирилл Лавров сказал: «Нинуля, солнышко мое, неужели я могу лишить тебя этого счастья побыть еще неделю в Париже».
И разрешил не прерывать съемки. Ну, кто бы еще так сделал!»
Когда в 1962 году Георгий Товстоногов поставил «Горе от ума» с Сергеем Юрским в роли Чацкого и Кириллом Лавровым в роли Молчалина, многим казалось, что в этом распределении есть прямое продолжение актерских судеб. Юрский с его темпераментным, свободолюбивым талантом и Лавров – человек более сдержанный, отчасти закрытый, к тому же, член КПСС, сыгравший в кино (а позже и на сцене) целый ряд большевиков, включая Ленина.
Но жизнь показала другое. Фигу в кармане Кирилл Юрьевич, разумеется, никогда не держал (о его честности и искренней вере в собственные идеалы на вечере говорил едва ли не каждый), но все же и Молчалиным в жизни он не был. Бесконечно выручал, заступался, спасал, устраивал, организовывал, пробивал, отстаивал… К нему часто шли за спасением. Всесоюзная слава (вот уж где сказалась польза от сыгранного пантеона большевиков!) приносила плоды. И мало кто знал, сколько трепета и человеческой чуткости стояло за внешне доблестной общественной деятельностью.
«О Кирилле можно говорить бесконечно, – сказал Олег Басилашвили (на вечере он не был, но записал видеообращение). – Я хочу коснуться только одной его стороны – актерской. Да, я неоднократно был его партнером. И каждый раз это партнерство доставляло мне удовольствие. А почему? А потому что Кирилл Лавров как актер необычайно точен. Я понимал все, что происходит в его душе. Он это не играл, не показывал, а с ним это происходило. Поэтому всегда в любой его ипостаси я видел другого, но абсолютно живого человека. Он делал все для меня, для зрителя, сидящего в зале, так четко, что я понимал каждое движение его души. Не просто накат такой, а, знаете, вот как ступеньки: одна ступенька, вторая, третья. Здесь вниз, там вверх. Я за всем этим тщательно следил. Это умел делать в нашем театре только один Кирилл.
И вот когда мы были на последних гастролях, по-моему, в Германии, у него был день рождения. Я встал и все сказал ему в глаза, что беру с него пример, что учился у него многому и даже пытался научиться у него тому, как он гримируется, как он кладет тон. Я уже не говорю об этой актерской четкости, о разуме, который позволял ему понять задумку режиссера. И о собственном разуме, который помогал ему очень во многом. И когда я кончил говорить, мы выпили, Кира вдруг встал и сказал: «Олег, спасибо тебе за эти добрые слова и главное спасибо судьбе за то, что это ты мне сказал». И мы друг друга поняли, потому что мы всегда были рядом, не близко, просто были товарищами – больше ничего. Так вот, я сказал ему все то, что в нем было на самом деле, и чем я питался всю жизнь».