Человеку, далёкому от литературы, это имя практически неизвестно.
Те, кто к литературе поближе, услышав его, непременно вспомнят неразлучных «двух Жоржиков» (Георгий Адамович и Георгий Иванов), в предреволюционные годы возникающих в Петрограде, будто едины во многих лицах, всюду, где читали стихи и болтали о литературе.
Эстеты, снобы, «русские денди». Что ещё? Что-нибудь о «русском Монпарнасе» 1920–1930-х годов, о поэзии «парижской ноты», вдохновителем которой считается Георгий Адамович. Сдвинутые столики где-нибудь в кафе «Куполь», полумрак, дым папирос, десяток молодых русских поэтов, внимающих речам Адамовича. Стихи, тихий шёпот Кнута или Червинской, умирающий в Альпах Штейгер. О безнадёжности, о бессмысленности, об одиночестве и покинутости, о том, как вынести всё это, об «элементарной», лишённой каких бы то ни было «побрякушек» поэзии.
Между тем Адамович прожил на свете без малого восемьдесят лет, он менялся, он был разным.
Георгий Адамович родился 7 (19) апреля 1892 года в Москве.
Отец, родом поляк, – полковник русской армии, чуть позже генерал.
Мать по происхождению – из еврейской купеческой семьи.
Родная сестра матери, Вера Семёновна, выйдя замуж за миллионера-англичанина, работавшего в России, стала очень богатым человеком – упоминаем об этом, потому что своим более или менее благополучным бытом в эмиграции Адамович был обязан именно ей.
Георгий учился сначала в московской гимназии, потом, после смерти отца, в петербургской.
В 1917 году окончил историко-филологический факультет Петроградского университета. К тому времени он уже был своим в литературной среде, годом раньше у Адамовича вышел первый поэтический сборник (а их и всего-то насчитывается четыре).
Грозные исторические события гремели, как будто не слишком задевая поэта (много позже в одном из интервью Адамович рассказал об этих годах в своей жизни – читая это интервью, ловишь себя на мысли, что человек пересказывает учебник истории, а не делится собственными впечатлениями). Блок ему советовал: «Раскачнитесь выше на качелях жизни!»
Его привечал Гумилёв, приняв в Цех поэтов; Адамович считается «младшим» акмеистом.
В эпоху военного коммунизма он с семьёй сбежал от столичных ужасов в Псковскую губернию, в Новоржев, к дальним родственникам, преподавал в местной школе, слушателям Народного университета читал лекции по отечественной истории и «технике художественного слова».
Вернувшись в 1921 году в Петроград, занял квартиру тётки-миллионщицы в самом центре города, на Почтамтской («На земле была одна столица, / Всё другое – просто города»). Вместе с ним некоторое время жили поженившиеся незадолго до этого Георгий Иванов и Ирина Одоевцева, которая довольно подробно рассказала об их тогдашнем быте в книге «На берегах Сены». Не вполне понятно, правда, чему там верить, а чему нет, но такова вообще Одоевцева в своих мемуарах.
Они много общались и в эмиграции, куда отправился Адамович в 1923 году (сначала в Берлин, потом в Париж), – до конца 1930-х годов, когда Иванов и Адамович разошлись по причине некоторого «осовечивания» последнего. Из тех же мемуаров можно вспомнить рассказ о том, как Адамович, бывший «запойным» игроком, проиграл деньги, которые тётка выделила ему на покупку парижской квартиры.
Он печатался в самых престижных эмигрантских газетах и журналах, создал поэтическую школу, активно участвовал в заседаниях «Зелёной лампы» у Мережковских, с лёгкой руки Бунина получил звание «первого критика эмиграции», с 1920-х годов публиковал свои «комментарии», в окончательной форме вышедшие в 1967 году и составившие, быть может, главную книгу его жизни.
В 1939 году вступил добровольцем во французскую армию; после разгрома Франции, так и не успев повоевать, демобилизовался.
В 1950-х годах преподавал в Англии. Позже работал на радио «Свобода», писал о литературе на страницах «Русской мысли».
Незадолго до смерти съездил в США, где читал лекции в нескольких университетах. Умер в Ницце за два месяца до своего восьмидесятилетия. Вот, собственно, и все факты. Остальное – слова.
Но не гамлетовские «слова, слова, слова», а слова с большой буквы – о главном: о судьбе, о предназначении, «об образе и подобии Божием».
Лик Адамовича как бы двоится, туманится.
Он воспитывался в школе европейской культуры, в немалой степени был космополитом – и вместе с тем: «Как долго, годами, десятилетиями, обольщались мы насчёт Европы!.. В Европу, на Запад, нас несло почти что на крыльях любви. И вот донесло. И после всех наших скитаний, без обольщения и слезливости, со свободной памятью, спокойно, уверенно говоришь себе: сладок дым отечества… Не потому, что это – отечество, а потому, что это – Россия…»
Бедствовал ли? Бог весть. Одни говорят одно, другие другое. Во всяком случае, летние месяцы проводил в любимой Ницце, ездил туда первым классом.
Вроде бы был застёгнут на все пуговицы, сдержан, аристократичен, – но в письмах иногда раскрывается в «последней» искренности.
Эпистолярий Адамовича – один из важнейших фактов его биографии. Почитайте его переписку с В. Лихоносовым (Адамович внимательно следил за развитием советской литературы) – тут разница в возрасте сорок лет, иной опыт, но этого не чувствуется, Адамович словно беседует с ближайшим другом «с глазу на глаз»: «Я читал Вашу книгу и думал: надо было бы показать её Бунину, – что он сказал бы?»
Адамович – признанный поэт, но поэт, написавший лишь полторы сотни стихотворений. Одна из лучших его статей называется «Невозможность поэзии». Он мечтал сочинить «пять-шесть случайных строк»: «Чтоб их в полубреду потом твердил влюблённый, / Растерянно шептал на казнь приговорённый, / И чтобы музыкой глухой они прошли / По странам и морям тоскующей земли».
Адамович написал не пять-шесть таких «случайных строк», а больше. Итоговый его сборник 1967 года «Единство» составили 45 стихотворений, и почти все они – те самые «случайные строки». «Когда мы в Россию вернёмся… о, Гамлет восточный, когда? – / Пешком, по размытым дорогам, в стоградусные холода…» «И беспощадно бел, неумолимо светел / День занимается в полоске ледяной…» Что тут комментировать?
Адамович – «первый критик», но он сам признавался, что литературная критика ему ненавистна («пустое и никчёмное занятие, за редчайшими исключениями»). Столь же ненавистно ему было и «серьёзное» литературоведение. Прочитав статью Б. Эйхенбаума «Как сделана «Шинель» Гоголя», по сути манифест «формальной» школы, Адамович обронил: «К чему это копание… Сделана и сделана».
И вот тут мы подходим к главному. Лучшие эссеистические книги Г. Адамовича, и «Комментарии» прежде всего, – это ведь не о литературе, литература здесь только предлог для разговора «в высшем смысле». Адамович – человек постоянной внутренней тревоги, сомнения, томления. Не результата, а бесконечного становления. И противоречие в данном случае – условие творческого пути.
Марина Цветаева, у которой с Адамовичем не сложились отношения, ещё в 1920-е годы очень остроумно собрала разные утверждения своего оппонента в некий «Цветник» – полюбуйтесь, будто говорит Цветаева, он всё время опровергает себя самого. А это метод. Адамович не доверяет никакому окончательному суждению, он воспринимает мысль лишь в состоянии «блика», намёка, мгновенного прорыва и озарения.
Без этого метода не было бы никаких «Комментариев».
«Какие должны быть стихи? Чтобы, как аэроплан, тянулись, тянулись по земле и вдруг взлетели… если и не высоко, то со всей тяжестью груза. Чтобы всё было понятно, и только в щели смысла врывался пронизывающий трансцендентальный ветерок. Чтобы каждое слово значило то, что значит, а всё вместе слегка двоилось. Чтобы входило, как игла, а не видно было раны. Чтобы нечего было добавить, некуда было уйти, чтобы «ах!», чтобы «зачем ты меня оставил?», и вообще, чтобы человек как будто пил горький, чёрный, ледяной напиток, «последний ключ», от которого он уже не оторвётся».
Разве это только о стихах, о поэзии, об «искусстве»? Нет, конечно.
Это о словах как зеркале жизни, понимании жизни, преображении жизни. Когда я цитирую эти строки студентам Литературного института, в аудитории наступает мёртвая тишина.
Александр Панфилов,
кандидат филологических наук
Присоединяйтесь к ОК, чтобы подписаться на группу и комментировать публикации.
Комментарии 1
В старинный альбом
Милый, дальний друг, простите,
Если я вам изменил.
Что мне вам сказать? Поймите,
Я вас искренне любил.
Но года идут не ровно,
И уносятся года,
Словно ветер в поле, словно,
В поле вешняя вода.
Милый, дальний друг, ну что же,
Ветер стих, сухи поля,
А за весь мой век дороже
Никого не помню я.