Гимназия была окончена в 1912 году, за ней последовал историко-филологический факультет Петербургского университета, пушкинский семинар Семена Афанасьевича Венгерова.

Диплом был получен в 1918 году, революция прошла незаметно.
Венгеров оставил Тынянова на университетской кафедре.
Молодой ученый вступает в Общество по изучению поэтического языка, более известное как ОПОЯЗ, выступает с лекциями в Институте истории искусств, начинает издаваться.
А в 1925 году пишет свой первый художественный роман – «Кюхля», о Вильгельме Кюхельбекере.
С этого момента в жизни Юрия Николаевича Тынянова красной нитью пойдут три сюжетные линии – научная деятельность, историческая беллетристика и болезнь, которая как раз тогда впервые заявила о себе.
Первое время РС – болезнь нежная и деликатная. Незаметная и совершенно нестрашная. Ну, заболела нога. Ведь потом же прошла. Мало ли. На каждый чих не наздравствуешься.
Затем в жизни Тынянова появилась тросточка. Окружающие были уверены, что это – озорство и эпатаж историка, погруженного в те времена, когда трость была частью туалета практически каждого мужчины.
Похоже, он сам в это верил. Такое бывает. Купишь что-нибудь, не зная почему, а спасительное подсознание сразу подсовывает тебе самую удобную причину.
Но уже в 1928 году Тынянов пишет Шкловскому: «Нога болит, с трудом передвигаюсь, то лучше, то хуже. Вероятно, что-то с костью или общее. Мешает, потому что лишает физического ума, ясности в мышцах».
Ситуация, однако же, становится совсем безрадостной, больше отмахиваться от болезни нельзя, и в конце все того же 1928 года он отправляется на консультацию к берлинским докторам.
И – великое счастье! Те единодушно говорят, что ничего серьезного, всего-навсего спазмофилия.
В эйфории он пишет тому же приятелю Шкловскому: «Врачи здесь смотрят не так мрачно на мою болезнь – говорят, что пока еще нет той страшноватой болезни, которую находили у меня дома.
Пока. Дело в нервах – вазомоторные нервы у меня взбудоражены и на каждое маленькое приказание извне отвечают с демонстративным азартом, как рыжий в цирке.
Это и есть спазмофилия, моя болезнь, болезнь редкая, но довольно скверная… Лечусь я, правду сказать, довольно мало. Принимаю углекислые ванны для ног. Излечил меня (частично, конечно) по общему мнению, Кисловодск».
Увы, немцы ошиблись. Или решили до поры до времени не огорчать советского ученого. Понимая, что помочь ничем нельзя, подарили ему еще несколько лет относительно безмятежного существования.
Рассеянный склероз играет с человеком, словно кошка с мышью.
Вдруг наступает ремиссия, практически полная. Диагноз немцев подтверждается, ура!
Тынянов бодр и легок, он едет на Кавказ, где скачет по горам, не чувствуя никакой боли.
Но подобные ремиссии случаются все реже, а потом и вообще сходят на нет. Обострения все чаще, продолжительнее, яростнее.
Юрий Николаевич вот только что был абсолютно здоров и подвижен, а тут оседает в квартире, не может неделями покинуть ее.
Человек в подобной ситуации хватается за любую, даже самую абсурдную надежду выздороветь. Юрий Николаевич не исключение.
В 1935 году он едет в Париж. Как не поехать, ведь, говорят, французы, наконец, изобрели какую-то вакцину, способную полностью победит болезнь.
То записывается на прием к ленинградскому профессору Плетневу.
Тот, надо отдать ему должное, даже отказывается осматривать ученого.
– Профессор, вы не разденете меня, не посмотрите?
– Я могу вам сказать: снимите левый ботинок, у вас плоскостопие.
– Да, это так, – ответил Тынянов.
– Значит, не надо раздеваться.
Друзья спрашивают доктора: почему? Обвиняют в отступлении от клятвы Гиппократа. Тот лишь разводит руками:
– Я не умею лечить рассеянный склероз, я только могу узнавать его.
Буду задавать вопросы, пациент будет отвечать, да и будет ждать, что я скажу… А у меня нет этого. Пускай лучше он думает, что профессор невнимательный.
Шкловский писал о своем друге: «Болезнь была как будто медленная – то глаз поворачивался не так, как надо, и видение начинало двоиться, то изменялась походка, потом проходило».
РС, между тем, прогрессирует все быстрее. Организм постоянно подводит. Бром, мышьяк, хинин, гимнастика, массаж, какие-то целительные ванны. Лечение не помогает, а, напротив, утомляет еще больше.
Масла в огонь добавляет жена – вместо поддержки и помощи от нее достаются упреки (Надежда Мандельштам впоследствии назовет ее ведьмой).
Ученый в отчаянии: «Врачи стали со мной обращаться почтительно, как будто хотят укутать в вату, чтоб не разбился. Очень хочется еще пожить: с глазами, с руками, ногами. Головой. Друзьями».
Спасает одна лишь работа. Роман о Пушкине. Однако же и он дается нелегко.
А ведь по тексту этого не скажешь! Текст свежий, восхитительный, образ сменяет новый образ, еще ярче прежнего.
И в письмах близким, тоже образы, и тоже очень сильные:
«Меня болезнь ест, как мыши едят хлеб, и я сейчас, как пустой амбар с мышиными следами. Как в таком помещении придется прожить чего доброго – 10 лет, – ей-богу не понимаю».
«Новостей у меня нет, я никуда не хожу – не на чем».
Хуже всего дело обстоит с наукой. Она требует гораздо большей концентрации и, вместе с этим, гораздо дороже Тынянову, чем историческая беллетристика.
Чуковский писал еще раньше, когда Юрий Николаевич был на коне: «По какой-то непонятной причине Тынянов-ученый не любил Тынянова-художника, держал его в черном теле, исключительно для домашних услуг, и давал ему волю лишь в веселой компании, по праздникам, когда хотел отдохнуть от серьезных занятий».
Но сейчас не до выбора. Нужно делать хотя бы что-нибудь.
Пришла война. Тыняновы отправились в эвакуацию. В блокадном Ленинграде легкомысленно остаются упаковки редкого французского лекарства. Когда-то на них возлагались большие надежды, но сейчас они не помогают.
В текст все чаще проникают собственные ощущения болезни. Голова валится на грудь, дыхание то и дело прерывается. Ученый, по сути, прощается с жизнью.
Вот Тынянов совсем не встает, переходит с письма на диктовку. Тремор, зрение почти что на нуле.
И в 1943 году Юрий Николаевич умирает от пневмонии. Роман пополняет число великих произведений, не оконченных из-за болезни и смерти их автора: «Мертвые души», «Похождения бравого солдата Швейка», «В поисках утраченного времени».
Скончался Юрий Тынянов 20 декабря 1943 года.
Его хоронят на Ваганьковском. Происходит какая-то путаница, ошибка в объявлении, и на прощание с великим человеком никто не приходит.
Илья Эренбуг пишет: «Я был на его похоронах… Тынянов был не ко двору и не ко времени. Газеты даже не сообщили о его смерти. Гроб стоял в маленькой комнате на Тверском бульваре, и веночки были из бумажных цветов – попроще, поскромнее.
Я стоял у гроба и думал: мы хороним одного из самых умных писателей наших двадцатых годов».
Супруга литератора пережила его всего на несколько месяцев.
Похоронили Юрия Насоновича на Ваганьковском кладбище Москвы.