В день Санта-Сесилии, покровителя музыки, пока я пытаюсь просмотреть новенькое «Риголетто» Дмитрия Хворостовского, приходит известие о его смерти. В течение нескольких дней шут Верди будет отложен. Сейчас не время пытаться быть беспристрастным, это становится трудным, глупым, неблагодарным. По печальному совпадению, в минувшее воскресенье была отдана дань уважения ветерану (и невероятно хрупкой) Джуди Друкер, ответственной за столь многочисленные визиты его любимого «Димы» в Майами...
Благодаря непогрешимому запаху тогда еще неприрученного «импрессиониста», сибирский баритон приземлился в Южной Флориде в 1991 году, только что после того легендарного освящения в Кардиффе, где скипетр был вырван у деревенского мальчика, огромного Брина Терфеля. Он прибыл, чтобы открыть двадцать пятый сезон концертной ассоциации. В древней аудитории округа Майами-Дейд надменный «Элвис Пресли из оперы» убедил нас и голосом, и фигурой... К счастью для нас, и снова с Джуди, «Дима» вернулся в 1995 и 1996 годах, взявшись за руки с двумя соотечественниками, которые начали международную карьеру, сначала была меццо Ольга Бородина, в следующем году сопрано Мария Гулегина. Такой славянский, такой свирепый, такой напряженный, такой прожорливый, что порой им удавалось затмить сливочную элегантность сибиряка, который не возражал позволить своим бурным коллегам сиять.
Это спокойствие было его фирменным знаком, безмятежность применялась к голосу благородного бархата, вдали от резкого славянского края, характерного для певцов его страны, гладкой и монолитной звуковой колонны, идеальной для романсов Чайковского и Рахманинова, для песен Глинка, Бородина, Рубинштейна и Свиридова... Эта далекая аккуратность заставила его с необычайной тщательностью выбирать оперных персонажей, к которым он обращался. С Хворостовским не было никаких противоречий, никаких ложных шагов, никаких излишеств, его упрекали в том, что он был несколько самодовольным и не рисковал своим старомодным подходом. «Дима» не предназначался для того, чтобы быть тем, чем он не был, и не выходил из формы, прежде всего заботился о своем голосе, который не был создан для требований Вагнера, вспышек или модернизма Веристы; его Россини и Моцарт исполнялись, как у Генделя, но в Верди он вырос и приблизился к благородному звуку прославленных предков, которые на дисках заполнили его детство и юность: Уоррен, Тибетт, Бастианини, Гобби и Таддеи, его кумиры. Если Хворостовскому удалось запечатлеть замечательного Бокканегру, Риккардо, Родриго, Жермонта, де Луны и Риголетто, то его последняя запись в опере, которую Марулло увидел в дебюте в своем родном городе в начале двадцатых годов; «Никто не станет наступать на пончо», как Онегин и Елецкий из его поколения, персонажи, которые пели почти три десятилетия, не теряя при этом вокальных качеств. И не забывайте: Князь Андрей в "Войне и мире" С.Прокофьева.
Комментарии 6