1. ПОСТАНОВКА ЗАДАЧИ 2. ЧТО ТАКОЕ ЭЛИТЫ? 3. ЧТО ТАКОЕ ГЛОБАЛЬНЫЙ СИСТЕМНЫЙ КРИЗИС? 4. ГЛОБАЛЬНЫЙ КРИЗИС: ВЫХОД ТАМ ЖЕ, ГДЕ БЫЛ ВХОД 5. ВЛАСТЬ И СОБСТВЕННОСТЬ: НА ПОРОГЕ ТОТАЛЬНОЙ ГЛОБАЛИЗАЦИИ ПОСТАНОВКА ЗАДАЧИ Человеческая цивилизация в начале XXI века вплотную подошла к фундаментальному повороту практически во всех сферах своей жизни и деятельности. По многим объективным признакам мир входит в совершенно новую стадию научно-технического развития, которая на иных основах будет формировать глобальную финансово-экономическую структуру и, соответственно, — мировую экономику как таковую. В рамках этих важнейших процессов происходит (а возможно — и уже произошёл) своеобразный разрыв, когда экономика и финансы различных национальных государств набирают силу и получают всё большую автономию на фоне сохранения политического и военно-политического доминирования «коллективного Запада» во главе с США, которое было достигнуто вследствие слома социалистической системы и уничтожения Советского Союза в 1991 г. Вторая тенденция связана с тем, что появление таких новых центров силы оказывается принципиально несовместимым с однополярным Pax Americana. Процесс перехода к многополярности задаётся такими крупнейшими державами современности, как КНР, Индия, Бразилия, Индонезия, а также Иран и Пакистан. Особую роль играет и Россия, которая, несмотря на крах СССР, сохранила второй, после США, военно-стратегический потенциал. Данный процесс реализуется в форме крупномасштабного столкновения двух фундаментально разных политических подходов к будущей структуре мира. С одной стороны, это продолжение и укрепление американо-англосаксонской гегемонии с формированием единого мирового правительства, которое сконцентрирует под собой практически все мировые ресурсы и потенциалы. С другой стороны, это утрата США и «коллективным Западом» их глобального лидерства, вызванная внутренней неустойчивостью и бесперспективностью системы однополярного мира. Если сравнивать нынешнее политическое положение человечества с его состоянием, например, полвека тому назад, то помимо очевидных идейных, политических и социально-экономических изменений, произошедших за это время, следует в первую очередь отметить, что мир накануне 2016 года — вовсе не тот, каким ожидали увидеть его в 1965-м или же 1991 году. В известной мере политическая неопределённость не только не уменьшилась, а радикальным образом возросла, поскольку «темнее всего перед рассветом». Технологический прогресс практически по всем направлениям, характерный для конца XIX — первой половины ХХ веков меняется на новые направления на определённых фронтах развития при одновременном сохранении и даже усилении темпов продвижения на ряде других: например, в сферах информатики, связи и биотехнологий (в спектре от генной инженерии до медицины). Более того, нынешний мир оказывается в целом не только менее развитым, менее справедливым и более конфликтным, чем ожидалось, а во многих отношениях и даже больше, чем было в 1965 году. Он явно утратил надежду на лучшее будущее и находится в состоянии системного цивилизационного кризиса, который касается не каких-то отдельных регионов планеты, а всего человечества в целом. Почему это произошло? Какую точку бифуркации, где и когда мир «проскочил», сделав неверный выбор? Неизбежна ли грядущая катастрофа, есть ли возможность её избежать, и если есть — то каким образом? Все эти и многие другие вопросы неразрывно связаны с вопросом о том, является ли нынешняя кризисная ситуация следствием состояния мировых национальных и глобальных элит и, как следствие, их незнания действительности (концепция неадекватности) или же, напротив, результатом реализации определённой стратегии действий со стороны некоей части человечества, которой было и остаётся выгодным именно такое развитие событий (концепция заговора), иными словами, в какой мере управляемым и в какой мере стихийным является течение социально-исторических процессов? Видимо, без ответа на этот вопрос окажется затруднительным, если вообще возможным дать ответ и на все остальные. Целью данного доклада является определение вероятного «пространства поисков» такого ответа. В культурной традиции человечества хорошо известна притча о зёрнах на шахматной доске. Согласно этой притче, изобретатель шахматной игры в ответ на обещание правителя дать ему любую награду попросил за первую клетку доски заплатить одно зерно пшеницы, за вторую — два, за третью — четыре и т. д., удваивая количество зёрен на каждой следующей клетке. Как оказалось, для вознаграждения мудреца не хватило бы ни запасов правителя, ни собранного за всю историю человечества зерна — его общая масса на 64 клетках должна была составить около 1200 триллионов тонн! Обычно данную притчу приводят либо как доказательство неисчерпаемости игры в шахматы (что уже не соответствует действительности, поскольку данная игра стала счётной задачей для новейших компьютерных программ), либо в качестве наглядной иллюстрации математического понятия геометрической прогрессии как экспоненциального процесса. Однако из неё следуют и куда менее очевидные выводы, впрочем, тоже давно и безусловно сделанные. Одним из них является стратегия второй половины шахматной доски, предложенная американским футурологом Рэймондом Курцвейлом (Raymond Kurzweil), основанная на ограничении пространства роста. По его подсчётам, на первые 32 клетки пришлось бы выложить всего 260 тонн пшеницы — тоже немало, больше четырёх железнодорожных вагонов, но вполне посильно даже для незадачливого правителя. Вывод из этого очевидного факта прост: не следует заходить на вторую половину шахматной доски, по возможности ограничивая экспоненциальные процессы во времени и пространстве. Таков парадоксальный вывод, характерный, по всей видимости, интеллектуальной группы американо-аглосаксонской элиты. Видимо, нет смысла указывать на и без того очевидную перекличку данной стратегии со знаменитым докладом Римского клуба «Пределы роста», датированного 1972 годом. Приведём другие расчёты, связанные уже не с пшеничными зёрнами, а с деньгами. Итак, предположим, что две тысячи лет назад, во времена императора Тиберия, некий человек вложил в некий банк один серебряный римский сестерций (примерный эквивалент нынешних 10 долларов США) под 5 % годовых. Спрашивается, сколько денег оказалось бы на его счёте сегодня? Наверное, вы уже не удивитесь тому, что в собственности наследников этого человека оказалась бы вся нынешняя Земля. Данная гипотетическая ситуация частично обыграна еще Гербертом Уэллсом (Herbert Wells) в его романе «Когда спящий проснётся» (1899). Уже отсюда ясно, что пространство роста не является бесконечным и ограничено даже не первой половиной шахматной доски мировой истории, а гораздо меньшей её частью. Отечественный историк Лев Гумилёв отводил этносам и их элитам значительную роль. Он считал главными акторами человеческой истории примерно 750–800 лет жизни: от начала пассионарного толчка до завершения инерционной фазы. Также ни одна правящая династия мира на том или ином отрезке мировой истории в прямой наследственной лестнице не существовала более 700 лет. Между тем подобная теория опровергается и китайской политической цивилизацией, да и многими другими историческими примерами. Уже из этих положений понятно, что история по каким-то причинам «не заходит на вторую половину доски», и если концепция заговора отвечает действительности, то разве что на весьма недолгих отрезках человеческой истории: так это было в прошлом, так это есть в настоящем и так это, судя по всему, окажется и в будущем — если только на смену homo sapiens не придут какие-то иные разумные общественные существа (роботы, киборги, «электронные личности», генномодифицированные организмы и т. д.). Но в этом случае история просто перестанет быть человеческой историей. Пока же не будем измышлять сущности сверх необходимости. Из этого общего вывода вытекает более частный, но куда более важный для целей настоящего доклада и последующих исследований вывод: человечество зашло в нынешний кризисный тупик вовсе не только и не столько по чьей-то непреодолимой и злой воле, а вполне объективно, спонтанно и хаотически, как это чаще всего и бывает с большими системами. Следовательно, и главные задачи, стоящие сегодня перед человечеством, можно сформулировать следующим образом: — предотвратить глобальную катастрофу; — минимизировать текущие потери в ходе глобального кризиса; — найти новую «траекторию развития» человеческой цивилизации. Вернее, это даже не три разные задачи, а одна триединая задача — проект, для реализации которого пока, очевидно, не существует адекватного субъекта — ни в масштабе всей планеты, ни в масштабе каких-либо государств или межгосударственных объединений. Может ли такой нынешний субъект, социальный запрос относительно которого уже сформирован, появиться в ближайшем будущем на исторической арене, на «Великой шахматной доске», говоря словами Збигнева Бжезинского (Zbigniew Brzezinski), на пространстве мировой истории?

Ex nihilo nihil («Из ничего ничто [не возникает]») — гласит древний латинский афоризм. Любой, видимо, новый и ранее не существовавший социально-исторический субъект, актор глобальной истории всегда возникает в процессе взаимодействия и развития уже существующих субъектов, изменяя объект — субъект — проектное триединство любого человеческого сообщества. Поэтому важнейшим и первичным условием системно-динамической оценки (по схеме «анализ—синтез—прогноз») является «аудит» существующего положения дел. С интересующей нас точки зрения субъектами мировой истории в настоящее время выступают два тесно связанных между собой, но принципиально различных класса акторов, которые традиционно определяются как: 1) суверенные государства, а также их объединения и 2) транснациональные корпорации (ТНК). Принято считать, что первые из них возникли на несколько веков или даже тысячелетий раньше, чем вторые. Но ничто не вечно под луной, и при более внимательном рассмотрении оказывается, что, например, те же мировые религии (буддизм, христианство, ислам), да и не совсем мировые (иудаизм, зороастризм, конфуцианство и т. д.) вполне подпадают под ключевые характеристики транснациональных корпораций, хотя они производили и производят вовсе не продовольствие, автомобили или компьютеры, а системы ценностей, нормы поведения и прочий идеальный продукт. Более того, рассматривая оба класса этих исторических акторов, мы неизбежно находим сходство их внутреннего системного и структурного устройства, тех связей между их элементами и узлами, которые позволяют говорить об общности, целостности и единстве данных акторов, отделяя их как от других акторов, так и от «вмещающего ландшафта», то есть от взаимодействий с объектным миром. Важнейшим качеством такого устройства данных человеческих сообществ является анизотропность их внутреннего пространства, их внутрисубъектных взаимодействий и коммуникаций, обычно определяемых термином «иерархия». Иными словами, в каждом системном субъекте подобного (и даже более низкого) уровня можно выделить своего рода субъект субъекта, внутренний субъект, который управляет внешним субъектом и в современном дискурсе, как правило, описывается термином элиты. Поэтому нам необходимо определиться, во-первых, с тем, что такое элиты, во-вторых — с тем, что такое глобальный системный кризис, и, в-третьих, — как они соотносятся друг с другом. ЧТО ТАКОЕ ЭЛИТЫ? Если обратиться к происхождению данного термина, то он окажется восходящим к латинскому ēligo, lēgī, lēctum, ere: 1) выдёргивать, удалять, полоть, вынимать; 2) вырывать с корнем, искоренять; 3) выбирать, избирать; действовать с разбором, быть разборчивым, — родственным таким словам, как «легитимность», «легитирование», «электорат», «лекция» и многим другим с общим значением избранности, улучшения. В недавнем прошлом данный термин широко применялся к объектам человеческой деятельности: элитными назывались сорта растений и вин, породы животных, лучшие товары и услуги, etc.

В общественные науки вхождение термина «элита» началось примерно с конца XIX века в связи с триумфальным распространением среди научного сообщества теории биологической эволюции Чарльза Дарвина (Charles Darwin), главные положения которой тут же были перенесены в том числе и на развитие человеческого общества (крайней формой чего явился пресловутый социал-дарвинизм, в рамках которого развивались и первые «теории элит» Гаэтано Моска (Gaetano Mosca), Вильфреда Парето (Vilfredo Pareto) и др. По-видимому, это произошло, прежде всего, благодаря осуществлённому Дарвином «снятию» вопроса о субъекте самого процесса элитаризации: ведь если законы природы, в том числе законы живой природы, ведут к естественному отбору самых приспособленных к меняющимся условиям выживания и в этом смысле лучших растений и животных, то к аналогичным результатам относительно человеческих сообществ могут и должны вести столь же объективные законы истории. В результате чего внутри таких сообществ с течением времени проявляется и развивается социальное неравенство, аналогичное анизотропии отношений внутри биологических сообществ. Теории элит оказали гигантское воздействие на социально-политическое развитие человечества в первой половине ХХ столетия. Во всяком случае, именно партии нового типа от РСДРП (б) — ВКП (б) до НСДАП, сочетавшие проектность жёсткой нормативной идеологии со столь же жёсткой массовой субъектностью выступали в качестве главных исторических акторов в период между двумя мировыми войнами. Эти партии также можно рассматривать как своего рода транснациональные корпорации с упором на свою суверенную государственную структуру (СССР как родину для трудящихся всего мира у большевиков, Третий рейх — как «родину для арийцев всего мира» у нацистов). В данной связи следует отдельно и особо подчеркнуть, что популярное ныне во всём мире отождествление сталинского Советского Союза и гитлеровского Третьего рейха как двух тоталитарных диктатур не имеет ничего общего с действительностью: они были полярно противоположными и по своей идеологии и, соответственно, по своим проектам. С тем же успехом на основании почти полного внешнего сходства можно отождествлять, например, дельфинов с ихтиозаврами, хотя на самом деле эти животные относятся к разным биологическим классам: млекопитающим — в первом случае и пресмыкающимся (рептилиям) — во втором. А сходство между ними вызвано так называемой конвергентной эволюцией, то есть приспособлением к одинаковой среде обитания. Причём если продолжать данную аналогию, то в условиях крупного машинного производства тоталитарный политический фенотип был одним из наиболее эффективных, но далеко не единственно возможным, — точно так же, как моря и океаны населяют не только организмы рыбообразной формы. Когда крупное машинное производство с социально-экономической точки зрения исчерпало свой внутренний потенциал развития, партии нового типа ушли с первого плана мировой политической арены. А на смену им пришли другие формы организации общества и, соответственно, общественной элиты. Точно так же, как на смену феодальной аристократии в своё время приходила промышленная и финансовая буржуазия (что в общем-то привело не к полному уничтожению первой в качестве элитной части соответствующих обществ, но к её трансформации). Новый толчок изучению элит как социального феномена дала не столько этология (наука о поведении животных) или психология, сколько кибернетика (термин Норберта Винера (Norbert Wiener), бурное развитие которой в 40–70-е годы прошлого века было вызвано как раз потребностями перехода от крупного машинного к гибкому мелкосерийному производству в рамках всей человеческой цивилизации. Помимо создания роботизированных станков речь шла об автоматическом управлении целыми технологическими линиями, отраслями производства и даже национальными экономиками в целом. В данной связи можно указать, например, на проект общегосударственной автоматизированной системы управления (ОГАС), разработанный советским академиком Виктором Глушковым ещё в 1965 году, но отклонённый советской правящей элитой якобы из-за дороговизны, а на самом деле — из-за опасений относительно собственного статуса в обществе и объёма властных полномочий (что лежало в основе и печально знаменитой кампании начала 50-х годов против кибернетики как лженауки). Именно развитие кибернетики как науки об общих закономерностях получения, хранения, передачи и преобразования информации внутри сложных систем и между ними привело к созданию нынешней инфосферы современного человечества: и в плане создания её материально-технологической базы (процессоры, оптико-волоконные сети, программное обеспечение и т. д.), и в плане изменения коммуникативного наполнения самих человеческих сообществ (что, пожалуй, не менее, а даже более важно, чем объём памяти и быстродействие самих компьютеров). Точно так же достижения кибернетики были использованы при создании теории больших систем («теории хаоса»), в рамках которой феномен социальной элиты выступает в качестве «аттрактора» (носителя объект-субъект-проектного триединства) такой большой системы, как человеческое сообщество. Если характеризовать феномен элиты с точки зрения её функционала, то есть тех функций, которые она выполняет в обществе, то они могут быть принципиально выражены одним словом: управление. Управление является особым типом коммуникации между людьми как элементами человеческого сообщества. При этом, вследствие особенностей коммуникативного потенциала вида Homo sapiens, максимальное отношение элиты как высшего слоя управления, управления управлением к человеческому сообществу в целом не может превышать 1 / 57 (1,7 %), как управляющего слоя или среднего класса — 1 / 8 (12,5 %), а минимальное пространство — или, привычнее говоря, объём — человеческого сообщества, в котором принципиально может возникнуть элита в качестве особого социального феномена, должно составлять около 900 тысяч человек социально активного населения. Соответственно «элитный минимум» составляет около 16 тысяч человек. Только в этом случае можно говорить об элите как особом социальном феномене внутри большой системы человеческого сообщества. Опять же эти системные ограничения касаются только человеческих сообществ в их традиционном, чисто человеческом виде. Элита возникает, самоосознаёт себя, институционализируется и развивается как элита по мере вызревания и совершенствования как минимум трёх своих основных атрибутов или качеств. Во-первых, своего рода точкой сборки любой элиты является некая особая аксиология, система ценностей, задающих и структурирующих систему действий, этос, и самой элиты как внутреннего субъекта, и её общества в целом как внешнего субъекта, а также их взаимодействие в рамках субъект-объект-проектного единства. Вариантов подобной аксиологии существует примерно столько же, сколько исторических вариантов человеческих сообществ. Однако их проектным ядром выступают, как правило, всего три основные идеи, в чистом виде или в комбинации между собой: идея порядка (справедливости), идея развития (прогресса) и идея свободы. При этом в сфере идеологии налицо та же самая ситуация, что и с любым делом, которое, как известно, можно сделать дёшево, качественно и быстро — но только по двум позициям из трёх. Если дёшево и качественно — то не быстро. Если дёшево и быстро — то некачественно. А если качественно и быстро — то не дёшево. Точно так же идея свободы, например, хорошо совместима и с идеей порядка, и с идеей развития. Но — не с ними обеими сразу. То есть легко совместить идею свободы с идеей порядка — но в ущерб идее развития. Точно так же легко совместить идею свободы с идеей развития — но в ущерб идее порядка. И, разумеется, можно совместить идею порядка с идеей развития — но в ущерб идее свободы. Совместить же три эти идеи сразу: не только на практике, но даже в теории, — не удавалось ещё ни в одном человеческом сообществе: третью лишнюю идею приходилось либо выносить за рамки этого мира и человеческой жизни (в религиозных концепциях), либо «менять имена» в соответствии с новоязом Джорджа Оруэлла (George Orwell), выдавая за проявления идей свободы, прогресса или порядка феномена совершенно иного рода. Данное ограничение является столь же объективным, сколь объективны, например, законы механики, но, в отличие от них, пока не основанным на какой-либо рациональной гипотезе. При этом лишь весьма ограниченные в своём функционале и лишённые внутреннего аргументала человеческие сообщества и их элиты способны полагать себя умнее и «передовее» всех, а самые фундаментальные религиозные догматы, проверенные опытом тысячелетий, — напротив, чем-то далёким от современности, отсталым и не имеющим никакого значения. Для остальных же сам факт выхода на эти «дорожные знаки» свидетельствует по крайней мере о том, что здесь и сейчас запросто можно попасть в ДТП — возможно, с катастрофическим и даже со смертельным исходом — и вести себя надо уже по-другому. Как писали братья Стругацкие в романе «Жук в муравейнике»? «Нам разрешается слыть невеждами, мистиками, суеверными дураками. Нам одно не разрешается: недооценить опасность. И если в нашем доме вдруг завоняло серой, мы просто обязаны предположить, что где-то рядом объявился чёрт с рогами, и принять соответствующие меры, вплоть до организации производства святой воды в промышленных масштабах». Как бы то ни было, первая и важнейшая функция элиты — она является носителем особой системы ценностей, определяющей фундаментальные качества данного человеческого сообщества и его взаимодействия с окружающим миром. Второй важнейшей чертой элиты как внутреннего субъекта человеческого сообщества является то, что она является носителем не только его аксиологии, но и его «проекта», проекции данной аксиологии из прошлого через настоящее в будущее. И, наоборот, осуществляя связь времён внутри данного сообщества, являясь верхушкой «стоячей волны» (солитона, «монады») данного сообщества, бегущей по «морю истории». Представители элиты абсолютно убеждены, что они, их сообщество не случайно существуют здесь и сейчас, что у них есть особая, уникальная миссия, которая обязательно должна быть выполнена. Отсюда вытекает внутренняя ответственность элиты за существование своего сообщества перед лицом любых внешних и внутренних угроз, рисков и вызовов. Что, в свою очередь, требует высокого уровня реактивности, прогностичности и энергетики элит: как собственной, так и направленной вовне, в общество и через него — во внешний мир. В этом отношении сходство любых — даже самых различных, прямо противоположных и ведущих между собой войну не на жизнь, а на смерть — элит чрезвычайно велико. Вот, например «коммунист» Максим Горький: А вы на Земле проживёте как черви слепые живут. Ни сказок про вас не расскажут, Ни песен про вас не споют! Вот — «империалист» Редьярд Киплинг (Rudyard Kipling): Несите бремя белых, сумейте всё стерпеть, сумейте даже гордость и стыд преодолеть. А вот — «нацист» Ганс Бауман (Hans Baumann): Пускай обыватели лают, Нам слушать их бредни смешно. Пускай континенты пылают, А мы победим всё равно. В данном отношении важна как внутренняя энергетика элит, так и её способность к повышению уровня и плотности энергетики своих сообществ и управлению этой энергетикой. При этом высшей степенью ответственности и, говоря терминами того же Льва Гумилёва, «пассионарности» элит можно считать её готовность к самопожертвованию во имя своей аксиологии. Это ценностное ядро имеет для мировосприятия действительной элиты настолько выдающееся, предельное, абсолютное иерархическое значение, по сравнению с которым даже дилемма жизни и смерти отходит на второй план. Как вдохновенно описал эту ситуацию Эзра Паунд (Ezra Pound): «Если ты не готов умереть за свои идеалы, то либо твои идеалы ничего не стоят, либо ты сам ничего не стоишь». Наконец, третьей важнейшей чертой феномена элиты является обладание объектным управлением общества, реализуемым через отношения власти и собственности, в свою очередь, подверженные как количественным, так и качественным трансформациям вследствие объективных изменений самого общества, других обществ и внешнего мира как вмещающего ландшафта. Подробнее отношения власти и собственности изложены в приложении к настоящему докладу. Поэтому элиты представляют собой с исторической точки зрения чрезвычайно многообразный и весьма изменчивый феномен. Они могут быть уничтожены вместе с соответствующим человеческим сообществом — например, в результате природных катастроф, конфликтов с другими сообществами. Они могут быть «переформатированы» вследствие тех же конфликтов, внешних и внутренних, если в их результате происходит объединение находившихся в состоянии конфликта сообществ или, наоборот, разъединение ранее целостного сообщества, или же трансформация данного сообщества в силу объективных причин (например — вследствие индустриализации с перераспределением объектного ресурса власти и собственности) и т. д. Элитные конфликты внутри человеческих сообществ связаны со сменой элит эволюционным либо революционным путём. При этом новые элиты, как правило, не обладают каким-либо одним из ресурсов элит устоявшихся, традиционных: либо системой ценностей, либо проектом, либо властью и собственностью внутри данного общества, а поэтому выступают в качестве контрэлиты или антиэлиты, восполняющей данный ресурс в режиме конфликта. Одним из проявлений такого режима конфликта элит является и нынешний глобальный системный кризис человеческой цивилизации. ЧТО ТАКОЕ ГЛОБАЛЬНЫЙ СИСТЕМНЫЙ КРИЗИС? О системном кризисе человеческой цивилизации речь идёт уже достаточно давно, чуть ли не сто с лишним лет, с момента начала Первой мировой войны, завершившей «длинный» XIX век (1789—1914) и поставившей жирный крест на идее непрерывного и всестороннего прогресса человечества. Весьма характерно, что само по себе это развитие продолжало оставаться непрерывным и всесторонним ещё добрые полвека, практически до испытания 30 октября 1961 года в СССР «царь-бомбы», получившей неофициальное имя «кузькина мать», и Карибского кризиса 1962 года, когда стало ясно, что третьей мировой войны в термоядерном эквиваленте не переживет ни человечество, ни планета Земля. Именно достигнутая технологически возможность самоуничтожения человеческой цивилизации заставила задуматься не только о мирном сосуществовании двух социально-политических систем, но также — о возможности управления человечеством как единым глобальным сообществом (по крайней мере — в режиме согласования действий наиболее влиятельных и сильных государств, что предусматривалось ещё при создании в 1945 году Организации Объединённых Наций и её Совета Безопасности). От пресловутого «хрущёвского ботинка» на заседании 15-й Генеральной ассамблеи ООН 12 октября 1960 года до подписания Женевского меморандума о взаимопонимании между СССР и США 20 июня 1963 года с восстановлением «горячей линии» между Кремлём и Белым домом прошло меньше трех лет, в которые помимо испытания «царь-бомбы» и Карибского кризиса уместился также выход человека в космос (полёт Юрия Гагарина 12 апреля 1961 года) и создание межконтинентальных (с дальностью полёта свыше 10 000 км) баллистических ракет. Однако датой начала эпохи глобализации стоит считать такую «реперную точку», как смыкание первого «мирового кольца» оптико-волоконной связи у Владивостока 30 августа 1994 года. После чего, собственно, все информационные (в том числе и финансовые) потоки приобрели нынешнее глобальное качество: наподобие того, как гелий при температуре 4,2°К приобретает качество сверхпроводимости. Если в 1995 году Интернетом пользовалось 16 миллионов человек, в 2000-м — 361 миллион, в 2005-м — 1018 миллионов, в 2010-м — 2011 миллионов, к 2013 году — свыше 2,4 миллиарда, а в конце 2015 года их численность достигла 3,5 миллиарда, приблизившись к половине населения Земли. Распространение этого нового типа коммуникации уже привело к образованию нового типа человеческих сообществ, который, по аналогии с «демосом», можно назвать «нетосом» (от английского слова net, «сеть»). Нетос можно определить как новый тип социальности, социальной организации и социальной идентификации, по совокупности своих параметров вполне сопоставимый с идентификацией этнической.

Количество людей, которые проводят в Мировой сети больше половины времени своей жизни (т. е. более 12 часов в сутки), непрерывно растёт. Интернет-зависимостью, по данным психиатров, страдают до 10 % её пользователей, то есть сегодня это примерно 350–400 млн человек. И это неудивительно. Ведь Мировая сеть, подобно Солярису Станислава Лема (Stanisław Lem), в любой момент продуцирует образы и модели реальности на любой вкус: от кибер-секса до кибер-спорта, от Wikipedia до WikiLeaks. Шедевры мирового кинематографа и лучшие записи лучших певцов мира, возможность прямого, в режиме реального времени, общения с любым другим пользователем глобального Интернета, практически весь корпус мировой литературы и виртуальные путешествия по городам мира, разного рода сетевые игры и интернет-шоппинг — всё это не просто реальность. Всё это — реальность уже доступная и достаточно широко распространённая. И она начинает приобретать неожиданные и даже непредставимые ранее качественные черты. Хакерские атаки, в которых участвуют тысячи и десятки тысяч «инфицированных» специальными вирусными программами компьютеров по всему миру. Фишинг и троллинг в социальных сетях, способный привести их жертвы к самым настоящим разорению или самоубийству. Многомиллионные и даже многомиллиардные махинации с персональными данными держателей электронных банковских карт, участников социальных сетей и т. д. Флешмобы, от безобидных арт-проектов с несколькими участниками до многотысячных толп на центральных площадях государственных столиц, свергающих правительства, как это было, например, в ходе множества «цветных революций» от Египта до Украины. Анонимусы в масках Гая Фокса. Универсальный язык смайликов и мемов. От самых популярных сетевых проектов с миллионами пользователей уже не так далеко до создания сетевых квазирелигий… Разделение жизненного пространства и времени на реал и виртуал, на режимы онлайн и оффлайн оказывается вовсе не абсолютным и даже не обязательным. Соответственно, внутри нетоса формируются собственные элиты (топ-блогеры и т. д.), которые, в свою очередь, создают новый властный институт, уже получивший название нетократии. И это — лишь одно объективное последствие процесса глобализации как проявления роста производительных сил человеческого общества. Разумеется, результативно бороться с ним можно лишь одним-единственным путём: всячески помогая развитию такой глобализации. Однако наряду с объективным процессом глобализации существует и глобализация как попытка определённых общественно-политических сил Запада, прежде всего в США, монополизировать управление данным процессом в своих интересах и для достижения собственных целей. Механизмы такой монополизации даже изначально были весьма многочисленными, изощрёнными и системными. В данной связи достаточно упомянуть о том, что всем хорошо известный и ставший символом «глобального человечества» Интернет, изменивший все коммуникативные системы, создавался по заказу Пентагона и до сих пор имеет «закрытый» сверхскоростной сегмент, который может использоваться исключительно военно-политическими структурами США — в то время как «открытый» сегмент Интернета во многом находится под непрерывным мониторингом их серверов, именуемых в просторечии «ботами ЦРУ». То же самое касается новейших трактовок так называемого авторского права (включая международное авторское право), способствующих монополизации и отчуждению определённых категорий идеального продукта с установлением монопольно высоких цен на них (например, программное обеспечение, аудио- и видеопродукция и т. д.). «Бегство от кризиса», занявшее весь «короткий» ХХ век (1914-1991), «век войн и революций», после уничтожения Советского Союза как альтернативного «коллективному Западу» общецивилизационного проекта, стало «бегством к кризису». Первая волна этого кризиса прошла уже в 1997–1998 годах по «периферийным рынкам» Юго-Восточной Азии и России. В 2001 году под прикрытием теракта 11 сентября состоялся фактический государственный переворот в США, а ещё через семь лет, в ночь с 14 на 15 сентября 2008 года, произошло банкротство банка Lehman Brothers, после которого началась вторая волна финансово-экономического кризиса, затронувшая уже все сегменты мировой экономики. Заявленный в 1991 году Фрэнсисом Фукуямой «конец истории» в рамках глобального торжества либерального проекта «коллективного Запада» (отражавший его «сделку с дьяволом», описанную в «Фаусте» Гёте: «Остановись, мгновенье!») стал обретать неожиданные и весьма угрожающие черты. До того о различных аспектах глобального кризиса человеческой цивилизации: демографическом, энергетическом, экологическом, продовольственном и т. п., — специалисты могли рассуждать десятилетиями без всякой реакции или же с весьма избирательной, селективной реакцией (например, печально известная история озоновых дыр, устранившая дешёвые фреоновые технологии охлаждения) со стороны так называемого общественного мнения. Все вместе и вдруг почувствовали глобальность этого кризиса только после того, как их ударили по карману: долларом, евро, рублём, фунтом стерлингов, йеной или юанем — не важно. И если до того неудачи либерально-рыночных реформ в тех или иных развивающихся странах можно было списывать на те или иные их внутренние несовершенства, не позволяющие воспроизвести либо даже приблизиться к идеалу, воплощённому «коллективным Западом» во главе с США, то после 2008 года стало ясно, что данный идеал принципиально недостижим, что развитые страны первого мира могут оставаться «сияющим градом на холме» только за счёт сверхэксплуатации развивающихся стран, которым в перспективе уготована участь failed states, а их населению — «недочеловеков», обслуживающих своей жизнью и смертью процветание пресловутого «золотого миллиарда». Более того, под вопрос было поставлено и само процветание в рамках действующей глобальной либерально-монетаристской финансово-экономической модели, основанной на неограниченном использовании доллара США в качестве средства международных расчётов. Что, в свою очередь, привело к экспоненциальному росту выраженных в долларовом эквиваленте финансовых инструментов. В 1994 г. мировой валовый продукт составлял, согласно оценкам известного экономиста Ангуса Мэддисона (Angus Maddison), всего 11 трлн долл., а мировая денежная масса (агрегат L) — около 70 трлн долл. В 2005 г. МВП достиг примерно 30 трлн долл., а совокупная долларовая масса — уже 450 трлн долл. То есть только за период 1994–2005 гг. на каждый доллар стоимости реально произведённого товара или услуг было напечатано 19 «бумажных» долларов. По итогам предкризисного 2007 года Банк международных расчетов (BIS) давал цифры соответственно 32 трлн долл. МВП и 530 трлн долл. L. Кризисная волна 2008–2009 гг. привела к незначительной коррекции данного дисбаланса, однако начатая ФРС и другими эмиссионными центрами политика «количественного смягчения» привела к тому, что по итогам 2014 г. МВП (по паритету покупательной способности) оценивается уже в 108–109 трлн долл., а агрегат L — в заоблачные 3,5–4 квадриллион (!) долларов.

Каким же образом удалось в объективно ограниченный объём мировой экономики закачать такую гигантскую денежную массу? В самой простой для понимания форме ответить на этот вопрос можно следующим образом. Начиная с 1971 года, когда была де-факто отменена привязка доллара США к золотому эквиваленту, мировая финансово-экономическая система начала жить в долг у собственного будущего, с помощью фьючерсов и других дериватов активно монетизируя будущие активы: неполученную прибыль, недобытую нефть, непостроенные дома, несобранные автомобили и так далее, — вплоть до несостоявшихся природных катастроф и прочих страховых случаев. Если лозунг классической рыночной экономики в целом звучал как Time is money! («Время — деньги!»), то лозунг так называемой глобализации должен звучать как Future is money! («Будущее — деньги!»). Но сегодня этот резерв будущего выбран практически до «горизонта событий», который по определению не может превышать 20–25 лет, то есть времени максимальной социальной активности одного поколения. В бизнесе давно существует показатель «капитализация / прибыль» (Р / Е), нормальные значения которого, в зависимости от качества актива, определяются в диапазоне от 5 до 10. В настоящее время в целом по миру данный показатель превышает 16, на фондовом рынке США он равен 19,6, а по ряду некоторых венчурных акций уходит за 1000. В результате можно сказать, что лишь 1 из 20–25 номинальных долларов обеспечен реальными активами, и эта «вавилонская башня» не может не рухнуть под собственной тяжестью уже в самое ближайшее время. Причем грядущая катастрофа будет носить не просто социально-экономический и военно-политический характер, как это было, например, после кризисов конца XIX — начала ХХ столетий или после Великой депрессии 30-х годов. Для характеристики нынешнего глобального кризиса многие эксперты используют термины «суперпозиция кризисов» или «кризис-матрешка» (Андрей Фурсов). По сути, речь идёт о необходимости смены всего способа бытия, с которым человечество в своей истории сталкивалось всего лишь однажды и очень давно — 10–9 тысяч лет назад, в ходе пресловутой «неолитической революции», когда произошел сначала «точечный», а затем и почти повсеместный переход от охоты и собирательства к земледелию и животноводству. ....... Продолжение >>>https://ok.ru/razgermetizatsiya/topic/66097623629920