В советской историографии коллективизация трактовалась как столбовая дорога крестьянина к материальному изобилию и духовному совершенству. В 80-х гг отдельные авторы стали писать о коллективизации как о трагедии народа и первопричине хронического загнивания с/х в СС. Но ни в советское и ни в постсоветское время историков не заинтересовали рассказы очевидцев коллективизации как источника для изучения её истории.
Российскому историку особенно важно было сочетать документальный письменный материал с материалом устного источника ("oral history" - "устная история"). Ведь он сформировался в условиях специфической практики документального языка (написано - одно, понимай - другое), психологии вынужденного двоемыслия, привычки к идеологическому саморедактированию.
Устная история, как отрасль науки, не имела шанса получить развитие в годы советского тоталитаризма. Для жителя СССР писать мемуары, вести личный дневник, высказывать и тем более записывать откровенные впечатления о происходивших событиях было крайне неосмотрительно. Никто не мог поручиться, что эти материалы в "компетентных органах" не станут вещественными доказательствами антисоветизма их автора. В архивах порой можно встретить документ типа - "по данным сексота Иванова рабочий : говорил:". И это "говорил" становилось причиной превращения автора высказывания во "врага народа" (20-50-е гг), пациента психбольницы (60-80-е гг) или просто в заурядного неудачника, у которого "почему-то" не складывалась служебная или научная карьера.
Советское время не было временем откровенности даже с самим собой, не говоря уж о собеседнике, который мог запросто оказаться сексотом органов госбезопасности. Следствием тотального контроля над мыслью стала фактическая утрата мемуарной культуры. И хотя в 60-70-е гг стали выходить воспоминания советских полководцев, деятелей культуры и науки, изредка хозяйственников, однако строго мемуарами эти произведения назвать трудно. Они писались либо специалистами из соответствующих научно-исследовательских институтов, либо подвергались такой жесткой цензуре и изъятиям, что мыслей самого автора в них оставалось совсем немного. А часто "мемуары" писались по спецзаказу и должны были нести идеологическую апологетическую функцию.
Свидетельства очевидцев не воспринимались ими в качестве исторического источника. Игнорирование устной истории происходило потому, что советские историки, занимаясь в основном историей КПСС, историей отраслей н/х-ва, по сути, не интересовались историей общества, влиянием происходивших событий на человека. Поэтому-то мимо них и прошла трагедия коллективизации, драма индустриализации, катастрофа культуры, деградация нравственных ценностей, утрата гражданственности, формирование антигуманного мировоззрения. Историки не заметили разрушительного влияния социалистических преобразований на культурный слой нации, который в годы реформ был бы способен передвинуть центр интересов государства с вопросов техники, экономики к вопросам человеческого духа.
Правда, формально книги об истории соц-ма содержали немало устных "свидетельств" его строителей. Но всегда это были высказывания "передовиков производства", которые под наблюдением внимательных цензоров описывали счастье трудового энтузиазма. Там нет откровенных свидетельств тех рядовых тружеников, кто честно жил и работал, не помышляя ни о карьере, ни о возможности высказывания в печати.
В 1996 г. мы опубликовали воспоминания людей преклонного возраста о своём жизненном уровне ("Социализм глазами современника". "Пласт", 1996). Перед читателями предстали фрагменты воспоминаний бабушек и дедушек студентов вузов Кузбасса, которые по нашей просьбе записали их рассказы.
Проанализировав десятки таких рассказов, мы обратили внимание на нестандартную бытовую периодизацию, которой пользовались родившиеся до 20-х гг люди. В частности, ни разу не встретилось, привычное нам, словосочетание - "при царизме". Вместо него - "до германской войны". (Причем, "германская" и гражданская войны для них слились в одну.) Не слишком часто они прибегали к употреблению - "до войны 1941 г.". Вместо этого они говорили - "до колхозов". Предположив, что для советских людей глубина психологического шока от колхозов была более глубокой, чем от В.О.В., мы сориентировали следующую группу студентов на опрос (по схеме) своих старших родственников по проблемам коллективизации и раскулачивания.
Вот почему в августе 1999 г. мы предприняли специальную экспедицию по селам Кемеровского района: Подъяково, Черёмушки, Балахоновка, Барановка и п. Щегловский. Была поставлена задача: опросить всех без исключения жителей, которые могли бы помнить коллективизацию (хотя бы по детским впечатлениям). Такая своеобразная выборка была бы для нас ориентиром. Ведь по закону случайных чисел среди опрошенных должны были бы оказаться выходцы из всех социальных категорий доколхозной деревни.
То обстоятельство, что они не покидали своей родной деревни как постоянного места жительства, делало их суждения особенно ценными в понимании глубины и значимости общественных преобразований, проведенных за годы советской власти в крестьянстве.
Задача опроса всех жителей села, помнивших коллективизацию, оказалась выполнимой. К сожалению, родившихся до 30-х годов в живых осталось мало. В каждом селе (это были крупные сёла, кроме Черёмушек) остались неопрошенными только один - два человека (болезнь, отсутствие в данный момент дома). Рассказы трёх человек опубликовать стало невозможно в связи с тем, что не удалось преодолеть их недоверия и расположить к иному разговору, чем междометия и вослицания.
О трудностях склонить опрашиваемых к откровенному рассказу говорили нам и студенты, хотя они, чаще всего, беседовали со своими родственниками или знакомыми. Причину их излишней (а может быть, и нелишней) настороженности легко понять из полушутливой фразы многих рассказчиков - "а что мне за это от властей будет?". Страх перед государством у людей ещё сохранился. Поэтому некоторые респонденты просили не указывать их фамилии, а некоторые даже и деревни, в которых они проживают. В книге они идут под "фамилией" N.
В 83 документальных рассказах данной книги представлены 93 человека в основном из Кемеровской, отчасти Новосибирской области и Алтайского края (по современному территориальному делению).
Для сравнения даны несколько типичных рассказов бывших жителей Украины, Белоруссии, и др. Среди этих почтенных людей: 13 чел. родились в 1904-1910 гг.; 36 чел. - в 1911 - 1920 гг.; 41 чел. - 1921 - 1930 гг., 3 чел. - в 1931 г., 1934 г. и 1936 г. (последние - присутствовали при беседе с родителями, дополняли их, или рассказали то, что знают по воспоминаниям родственников). Рассказы расположены по старшинству их авторов.
Для придания рассказам дополнительной исторической достоверности мы сопроводили некоторые из них документами из Государственного архива Кемеровской области (ГАКО), в которых содержатся аналогичные сведения или сведения, раскрывающие суть происходящих процессов. Публикуя документы, мы не посмели исправить их лексику и орфографию. Документ есть документ! Его редактирование недопустимо.
По особенностям письма читатель может многое понять не только об его авторе, но и о характере того времени. В частности, читатель должен убедиться, что жизнь и судьба многотысячного сибирского крестьянства находилась в руках вполне необразованных (но напыщенных!) "вождей". Можно представить, на каком интеллектуальном уровне находились непосредственные исполнители коллективизации в деревнях, если даже краевые, районные партийные и советские руководители не могли вполне связно изложить свои указания и "информации". (Нередко они писались на уровне известной притчи - "казнить нельзя помиловать".) А ведь по директивам именно этих руководителей и действовали "низовые звенья".
Почти каждый публикуемый рассказ - трагедия. Трагедия не только семьи или деревни. Это трагедия нации, её культурная катастрофа, последствия которой, видимо, невосполнимы. Многие из респондентов задаются вопросами: зачем раскулачивание, зачем ставка на бедняков, почему нищета колхозников, зачем насилие над ними, зачем:, почему:?
Действительно, зачем? Отдельные авторы рассказов считают коллективизацию и её методы следствием политики местных властей. Принципиально недалеко от них ушли те, кто объясняет коллективизацию лишь накоплением капитала для форсированной индустриализации.
В действительности же коллективизация была частью социального эксперимента, проводимого в соответствии с марксистскими теоретическими представлениями о социализме. В России с 1917 г. устанавливалась диктатура пролетариата, обобщалась собственность, ликвидировались товарно-денежные отношения, вводилась всеобщая трудовая повинность. Это тут же привело к гражданской войне и экономической разрухе. Поэтому от наиболее утопичных черт эксперимента пришлось в 1921 г временно отказаться: восстановили товарно-денежные отношения, реабилитировали частную собственность, отменили трудовую повинность.
Но с завершением восстановления разрушенного марксистским экспериментом хозяйства, тяга коммунистов к дальнейшему экспериментированию восстановилась. Почти два года, с января 1928 г. по ноябрь 1929 г., советская власть проводила подготовительную работу по переводу деревни на марксистскую модель общественного устройства. Произвольные реквизиции "излишков" хлебопродуктов показали внутреннюю готовность крестьян её принять ("мы не сопротивлялись:", "продотрядчикам доносили о хлебных запасах свои же, лебединские").
Последовала массовая коллективизация, идеально отразившая тоталитарную сущность социализма. В деревне опять ликвидировали частную собственность на средства производства ("отбирали всё: скот, инвентарь, постройки, даже одежду"). Фактически отменили товарно-денежные отношения ("работали за палочки"). Провели жесткую регламентацию и централизацию экономики. Ввели экономическое и внеэкономическое принуждение крестьян. Развязали против них государственный террор. Установили авторитарную форму правления. Осуществили идеологизацию всей социальной жизни при полном отсутствии общественно-политического движения. Такая же политика (с небольшими особенностями) проводилась и в городе.
Созданием колхозов путем обобществления скота, инвентаря, находившихся в частной собственности крестьян, преследовалась не столько экономическая задача (формирование крупных хозяйств и изъятие средств для индустриализации), сколько социально-политическая и культурная. Лишив крестьянина частной собственности, коммунисты сделали его полностью экономически зависимым от государства.
Посредством введения паспортной системы, у крестьян до конца 50-х годов отняли право на свободное передвижение. Ввели суровое уголовное наказание за невыполнение нормы трудодней и даже за незначительные хищения. Широко практиковали детский труд и труд стариков. Всё это можно квалифицировать как оформление системы трудовой повинности, прямое закрепощение человека в интересах государства.
Рассказы очевидцев коллективизации показали, что колхозники воспринимали за естественный порядок свою принудительную работу "от зари до зари" не только в поле или на ферме, но и на лесоповале, строительстве дорог и шахт. Работали без выходных и отпусков (в том числе и по беременности). Ни о каком сопротивлении, по их словам, они и не помышляли. Видели, что не только за действия, но даже за неосторожное слово против власти, следовало тюремное наказание.
Колхозники знали о существовании в каждой деревне доносителей и поэтому "с соседями говорили только шёпотом". Политикой старались не интересоваться. Консолидация для протеста в этих условиях, конечно, исключалась.
Во время раскулачивания одна часть деревенской общины натравливалась на другую: голосовали против соседа на собраниях, присутствовали при изъятии его собственности, приобретали за бесценок его имущество и пр. Перспектива оказаться раскулаченным останавливала не только протест, но и инициативу. Всё это вынуждало крестьянина быть общественно пассивным гражданином. Поэтому они, по их словам, и безропотно голосовали за председателей колхозов, назначаемых партийными органами из приезжих рабочих. Воспринимали, как должное, самодурство и насильственные действия председателей и бригадиров в обращении с собой, старались не замечать воровства ими колхозного имущества.
Председатели, бригадиры, кладовщик и счетовод стали самыми материально обеспеченными людьми в колхозной деревне.
В колхозах была восстановлена утопичная модель безтоварных отношений. Вознаграждение за труд шло в виде одноразовой оплаты по трудодням. Чаще всего бывшие колхозники указывали 200-500 гр. зерна на трудодень. Поскольку такой объем оплаты не был эквивалентен стоимости по воспроизводству рабочей силы, постольку эту практику следует признать как изъятие у крестьянина не только прибавочного, но и необходимого продукта.
Последовало резкое обнищание крестьянства (до голода), продолжавшееся до второй половины 50-х годов. Чтобы выжить, колхозники почти тайно восстановили частную собственность в виде примитивных хозяйств, облагаемых исключительно большим налогом.
Стал изменяться психотип крестьянина: воровать (в колхозе) уже не считалось позором; из-за потери стимулов утрачивалось трудолюбие; распространялось пьянство; исчезала общинная консолидация в быту; падало уважение к старшим и почитание родителей; страх перед карательным государством приучал к лицемерию, ханжеству и доносительству; безбожие порождало безнравственность и т.п.
Внедряемые соввластью новые культурные и образовательные учреждения (избы-читальни, клубы, ликбезы) не могли сколько-нибудь заметно компенсировать разрушение традиционных институтов деревенской культуры. Собственно и создавались они как раз для того, чтобы разрушить старую и сформировать новую систему культурно-ценностных ориентаций. "Реформы нам не помогут. Людям надо меняться, - прозорливо заметила 79-летняя крестьянка Е.А.Бычкова.- Тогда и жизнь наладится".
Колхозы стали витриной марксистского социализма, с его высокой эксплуатацией и циничными формами несвободы человека. Они способствовали формированию маргиналов - самой покорной массы в условиях режима сильной власти. Была сформирована фактически новая культура, которая отрицала общечеловеческие ценности и историческое прошлое.
Выражаем искреннюю благодарность всем, кто согласился рассказать о своей жизни. Все рассказчики, а также студенты, опрашивавшие их, включили свои имена в научный оборот, внесли свой замечательный вклад в понимание подлинной сущности социального эксперимента.
Того эксперимента, из-за которого Россия, по выражению А.И.Солженицына, и потеряла 20 век.
Леонид Лопатин
Наталия Лопатина
Присоединяйтесь к ОК, чтобы подписаться на группу и комментировать публикации.
Нет комментариев