Ульяна ответила согласием и предложила расписаться без шикарной свадьбы. Отметить событие только с друзьями и их же попросить дарить исключительно деньги — на первое время в Москве понадобятся.
Поехали в Чирки — поделиться радостью с родителями и попросить их благословения. Но Марвина словно взбеленившаяся кобыла топала ногой, размахивала руками, являя миру ладонь без пальцев. Бросилась на Илью, стала молотить его по груди. Азим такой жену ещё никогда не видел.
Ульяна хотела сразу же и уехать, но отец и бабушка уговорили остаться. Глядишь, к вечеру мать успокоится, и они смогут поговорить. Азим пообещал убедить жену, успокоить. За эти два года он уже смирился с выбором дочери, и повода усомниться в его порядочности не было. Из Ульяны денег не тянул, у него в долг на сомнительные предприятия не просил, продолжал постигать программирование, в котором Азим ничего не понимал, но видел, что компьютерные технологии уверенно закатывают мир.
В Чирках почти у всех компьютеры и даже интернет. Со слов будущего зятя в Москве это уже вообще обычное дело. А как известно, что в Москве, то и до регионов через какое-то время добирается. Поэтому, может, и прав зять... Но как же горько отпускать Улечку в столицу. Их единственную жемчужину, их кровинушку. Родятся внуки, они хоть в паспорте марийцами будут значиться, но вырастут-то по московским нравам... Надо Марвину успокоить, чтобы дочка с лёгким сердцем уехала, и ей ведь страшно, Азим понимает.
Но Марвина никак не хотела принять решение дочери. Ночью, когда все спали, и круглолицая Луна заглядывала в окна, женщина пришла в спальню к дочери. Хотела по-женски поговорить, к гласу разума призвать, а дошло до того, что громкий женский крик оглушил большой дом Балтусовых:
— Всю жизнь с ним маяться будешь, вот помяни мои слова! Я на свете дольше твоего живу, всякое повидала. Непьющий он до первых серьёзных проблем, а как в столице поприжмёт, так он только в ней, в бутылке, утешение и найдёт!
— Мама, ты как будто зла мне желаешь! Пророчишь того, чего и не было! — дрожащим от слов голосом, отвечала Ульяна.
— Дурёха, я за тебя жизнь отдать готова. Но не хочу, чтобы ты свою молодость, свою красоту ему отдала. Не ровня он тебе. Ни у Балтусовых, ни у Емельяновых в роду пьющих, да дармоедов не было, а ты сейчас его на свою шею повесить хочешь.
— Так, ни у Балтусовых, ни у Емельяновых и купцов не было, а вон папка какую торговлю развернул. Вот и Илюша всего добьётся, он умный!
— Умный, — передразнила Марвина дочь, — Конечно, умный: пристроился к тебе, потому что, случись беда — мы тебя не бросим. А ему, куда ему идти? За его спиной нет никого!
— Я буду за его спиной, я буду его опорой и поддержкой!
— Вот как я мучаюсь с рукой без пальцев, так и ты будешь мучаться с ним, помяни мои слова! Будешь мучаться, как я без пальцев! Будешь! — кричала мать.
— Марвина, ты что такое говоришь, — ахнула бабушка, забегая в спальню внучки. — Да разве такими словами можно бросаться?!
— А вот тогда она и поймёт, как права была мамка, — обессилев выдохнула женщина. — Когда поймёт, что не ровня он ей, что кроме роста других достоинств у него нет. Поймёт, когда намучается, как я...
— Так твоя рука здесь причём? — не зная к кому бежать: к плачущей внучке или схватившейся за сердце и осевшей на пол, дочери, спрашивала бабушка
— А при том, что вот она вроде есть, — Марвина подняла изуродованную руку вверх. — Да только толка от неё мало. Так и от него будет... — она толкнула плечом, строящегося в дверях бледного Илью.
Ульяна и Илья еле дождались утра, всю ночь молодой мужчина провёл в спальне невесты, успокаивая, вытирая слёзы и обещая, что всё будет хорошо.
Азим потоптался было на пороге, но не зная, что сказать пошёл успокаивать жену. В доме витал аромат валерьянки, на кухонном столе красовался тонометр и всю ночь слышались шаги: ни у кого заснуть той ночью не получилось.
Утром Ульяна попрощалась с бабушкой и отцом, обещала звонить. И не взглянув на дверь родительской спальни, где дремала мать, вышла из родного дома. В тот же день поехали на авторынок и продали машину — на первое время в Москве должно хватить. Через день она написала заявление на увольнение и принялась паковать чемоданы.
Рана на сердце болела беспрестанно. Обида на мать жгла огнём, но до отъезда она ни разу не позвонила ей. За день до отъезда позвонила отцу и коротко сообщила, что завтра утром они уезжают. Отец пожелал доброго пути, наказал звонить и не забывать.
Марвина терзалась не меньше. Рука то и дело тянулась к телефону. Она хотела попросить мужа отвезти её к дочери. Но так и не решилась на разговор. Она физически чувствовала, как рвётся между ней и дочерью нить, связывающая мать и дитя.
продолжение завтра. Вступайте в группу
Комментарии 9