В 1972 году старший матрос, будущий режиссёр Никита Михалков в составе агитбригады совершает путешествие по Камчатке. Увиденное он фиксирует в дневнике: «Отсталость малых народов. Бедность и отсталость. Труд энтузиастов «длинного рубля» на лесоповале, среди которых и зэки». Михалков резюмирует, что народу не надо открывать глаза на существование другой жизни — «иначе он сам же тебя и растерзает». Книга Никиты Михалкова «Мои дневники. 1972–1993. «Иль все приснилось мне?..» вышла в издательстве «Э» осенью прошлого года. В 1972 году он, формально находясь на службе в армии, был приписан к «походу по местам боевой славы» партизана Гражданской войны Григория Чубарова, который устанавливал на Камчатке Советскую власть. В путешествии, длившемся 117 суток, участвовали хабаровские кинематографисты, корякский национальный поэт Владимир Косыгин (писавший под псевдонимом Каянта), местный краевед, комсомольский работник. Военный моряк Михалков придан экспедиции в качестве ответственного за оружие, штатные карабины СКС, ПМ и ракетницу, хранимых ради встреч с волками. Также Михалков пишет путевые очерки в «Камчатский комсомолец» и московскую «Комсомольскую правду». Мы приводим выдержки из этого дневника Никиты Михалкова, относящиеся к экспедиции по Камчатке в 1972 году. Умершего знатного табунщика, героя соц. труда, похоронить решили по народному обычаю, то есть сжечь. Приехал партийный работник, говорил речь, но, по советскому раз…байству, дрова привезли сырые, да ещё и организовано все было эдак – с отношением как к черножопым. Ну, сложили костёр из этих дров, сверху положили мертвого этого героя и подожгли. А дрова-то сырые. И утром собака таскала по поселку кусок ноги этого бедного пастуха.

И много таких историй рассказывал Володя. Страшная картина за этим вставала. Жуткая. Или вот: один старик, сказав своим детям, что в будущем году умрет, стал готовить себе сухие дрова. Готовил, готовил, а потом леспромхоз приехал, да и увёз их. Каянта рассказывал, как мальчика-коряка выгнали из интерната за то, что он под подушкой держал камень, рыбу и оленьи ножки, из которых мозг сосал. Это его необходимость, а ему китайскую курицу дают в банках. А он её не ест. Сидит, смотрит молча на всех и мечтает о рыбе и оленьих ножках. Вообще, рассказы Каянты о своем народе пронзительны. А потом пошёл спор с нашим «комиссаром». Ох, какая же он гнида! Был он с женой – тихая моль. Окончил пединститут, проработал год учителем и бросил. Вообще бездарен и ленив. Но жить-то хотца. А куда у нас бездарному человеку, да ещё бездельнику и демагогу? В комсомол. На руководящую работу. Теперь читает лекции об империализме. Равнодушный, циничный, бездарный – и ещё хочет казаться убеждённым и искренним. Я его так к стенке припёр вместе со всей его партийной философией. Он мне в ответ пытался доказать, что все наши беды от «плохих людей». Именно так и сказал: «Плохие люди нам мешают жить, а хорошие помогают!» И это – руководитель. Мерзость какая! Тихие гниды, черви. Вялые, но убеждённые трутни. Вечером нас повели на встречу со стариком, которому 82 года. Для Камчатки это всё равно что на материке 150. Ужасно грустная была встреча. Дед еле слышит и чуть видит. Зубов почти нет, но память хоть и путанная, но светлая. Старый, трогательный, нищий дед. Забытый всем миром. Комсомольцы обращаются с ним как с «социалистической собственностью». Дед в 1923 году вывозил из Мильково командира Зенкова. Пока это единственный старик, который что-то помнит и может быть нам полезен. Зовут его Кошкарев Иов Пектович. На материке никогда не был. Паровоза никогда не видел. Был у него сын, в 1942 году он ушёл на войну и не вернулся. Иов Пектович – дед одинокий, скромный и трепетный. С 1954 года он уже не охотился и не рыбачил, то есть практически потерял всякую возможность кормиться, ибо прежде жил только охотой и рыбалкой. Жена умерла. Никого на целом свете у него больше нет.

Привели старика к нам на встречу, на разговор. Вели по коридорам райкома. Ввели в кабинет. Хозяина кабинета не было, и старика посадили в кресло, за стол, под портрет Ленина. Стол с сукном зеленым. Как это ужасающе, страшно и пронзительно! Старый, забытый всеми дед под портретом Ленина на месте второго секретаря райкома, в его кресле. С 1954 года он жил на пенсию в 20 рублей. Сестра его 78 лет получает 30 рублей, да есть ещё одна сестра, совсем слепая, 68 лет – та без пенсии вовсе (каких-то документов у неё нет). Вот так они и жили втроем, на 50 рублей. Молчал дед и не ходил никуда – так и надо, мол. Вот уж Россия-то: или бунт черт-те с чего, или всю жизнь добровольное рабство. Старик говорит, бывали дни, когда в доме и хлеба кусочка не было. Нашли Иова совсем недавно, пенсию прибавили до 60 рублей. И теперь дед говорит: «Нынче всё хорошо». Купили ему костюм, а он верхнюю одежду называет «лопатишка». Хорошую одежду не носит, говорит, что бережёт – в гроб ложиться. Хочу, мол, лечь красивым. Как же они живут, эти три полуслепых человека? Ухаживать за ними некому. И на все согласны. Что же это за нация – на всё согласная? Поехали в лес к лесорубам. Это мощно и интересно. Вот уж где поистине возможности нет сачковать, да и надобности нет! Сколько заработал, столько и получил. Авторитет позы, фразы – здесь с этим некуда деться. Всё, что ты можешь, – выкладывайся, и за это получишь. 11 бригад, в каждой по 4 человека, работают на лесосеке. Работа тяжёлая, но они её любят. Что-то есть в ней варварское, мужественное. Вообще, варварство у России в крови, оно приятно! Просто приятно свалить дерево, а когда за это ещё получаешь 500–800, а то и до 2000 (!) рублей в месяц! Психология этих ребят не похожа ни на какую психологию работников других профессий. Они все зависят друг от друга. Комплексные бригады – взаимозаменяемость. И что удивительно: дай столько зарабатывать любым другим, так те просто умрут от пьянства. А тут – нет. Пьянок ни одной. За прогул выгоняют с работы, сразу. За нарушение техники безопасности лишают «тринадцатой зарплаты», 50% льгот, заработка. Если стоишь в очереди на квартиру – лишают очереди. Плохо работаешь, ребята сразу выгоняют из бригады. И всё – ни в одну бригаду тебя больше не возьмут. Вот она – заинтересованность! То есть всё в твоих руках. Хочешь иметь – работай. Чем больше работаешь, тем больше имеешь. Удивительно для нашего-то государства.

На лесозаводе работают зэки, имеющие сроки от «восьми» и выше. Бегать не пытаются. Работают хорошо. На «книжки» откладывается по 25%. Остальные деньги распределяются так: 25% на питание; 25% на обмундирование, а 25% на содержание собственной охраны. Это удивительно: хозрасчётный лагерь, который платит себе же, своему персоналу, зарплату и содержит собственную охрану. И при всех этих расходах ежемесячно на «книжку» откладывается до 200 рублей. Это моя зарплата и. о. режиссёра-постановщика на «Мосфильме» или две зарплаты врача. На руки же зэки получают примерно 15 рублей в месяц. 5 р. на «табак», 5 р. за вырабатываемый план и 4 рубля, если не сделали тебе замечаний. Моя «зарплата» на флоте – 3 р. 80 коп. Проживает в Парени 106 человек. Село национальное, но засранное до предела! Сортир засран до потолка, в прямом смысле слова. Здесь живут почти одни коряки. Занимаются добычей морского зверя: нерпа, белуха. Бьют нерпу палками. Оленеводов-коряков эти морские коряки презирают. Считают пастушество низкой профессией. Обслуживание этого, самого дальнего, камчатского села ужасающе. Почта приходит раз в два месяца. В кино крутят одну картину по пять раз. Дети в Парени никогда вообще не видели никаких фруктов и свежих овощей! Директор филармонии Маграчев – невероятно благообразный, очень похожий на Карла Маркса человек, с большой окладистой бородой, обладающий тончайшим еврейским юмором, который приводил меня в неописуемый восторг. Например, он говорил: «Ви можете себе представить? Приезжает к нам Лисициан. Виходит на сцену и поет: «У Родины вечной в долгу!» – и одну руку он в левую кулису отправил, другую сунул в правую, и я должен ему в каждую руку по 500 рублей ложить!» А вот его другая история: «Ви можете себе представить? Вихожу из Дома рибака – стоят два бича пьяные, смотрят на меня и говорят: «Билядь! Это Карл Маркс!» – и начинают меня избивать!» Именно этот Маграчев продавал билеты своей филармонии «на вход в танцплощадку». Она была обнесена забором около 4 метров в высоту. Я никак не мог поначалу понять, зачем у входа там дежурили дружинники с собаками. Но вскоре выяснил, что в Питере-Камчатском не было тогда танцплощадки, которая бы не взрывалась временами дракой – то в одном, то в другом углу. Сказывалась специфика приморского города с вечным антагонизмом между моряками и «сапогами», погранцами и «шупупами».

Так вот, как только начиналась драка, все, знающие правила, мигом ложились на пол, потому что на площадку запускали собак. Те бежали по лежащим, но хватали только тех, кто двигался. То есть хватали с какой-то погрешностью именно тех, кто дрался. Поэтому человек знающий, даже если замахнулся уже в пылу драки, пусть даже у него хлестала кровь из носа, при виде собак сразу замирал. И возникала вмиг немая сцена, сродни многофигурной композиции Собаки ходили и обнюхивали эти застывшие фигуры. И тех, кто, перед тем как застыть, дрался, дружинники спокойно забирали – они были сразу видны! Включаю приёмник по вечерам, а там мир шумит, переливается, шевелится, шелестит. Музыка и радости, и нерадости – все там вместе. И мы тут – в богатейшем, изумительном и засранном краю! И вся жизнь этих людей, так же как жизнь всех нас, убога и гнусна в своей убогости. И в то же время чистота проникает сквозь всё это. И как возможно все соединить? Удивительный народ. Великий. Рабский. Живет себе спокойно в этом ужасе, считая всё это единственно возможной жизнью. И не потому, что не знает жизни другой. Другая ему «ни к чему». А главное, если и попытаешься открыть ему глаза на всё, так он сам же тебя и растерзает. Живут люди, ругаются, плюются, но живут, и ничего другого будто и не нужно. Для них есть кто-то, кто ими руководит, тот, кто «Начальник», и его дело решать всё самому. Царь он, и всё тут! И больше ничего не нужно! Что же делать? Зажимай народ этот – терпит. Отпусти вожжи, тебя же и сомнут. Так что же?»