Колхоз – дело добровольное

Или отчёт о проделанной работе.
Происходило всё это в эпоху развитого социализма, когда каждый студент должен был отдать долг Родине в виде отработанных трудодней в подшефном колхозе, дабы пополнить её закрома.
Приехавший в наше учебное заведение председатель колхоза, произнёс перед аудиторией пламенную, полную патриотизма речь о том, что им без нашей помощи никогда не собрать выращенный ими урожай, после чего нас загнали в доисторический автобус и в добровольно-принудительном порядке погнали на плантации, пообещав за хорошую работу всем выдать по почётной грамоте.
Сорок минут кошмара (не помню, что нас сильнее напугало, толи выхлопная труба, выведенная в салон, толи манера водителя рассказывать на ходу анекдоты, вставая при этом из-за руля) и мы на месте.
Лагерь встретил нас свежестью красок: синей и зелёной, обе масленые и сохнуть им ещё дня два, не меньше. Когда рассеялся дым от отчалившего в сторону ближайшей посадки автобуса, перед нами возникли две фигуры, когда-то сослужившие службу Антону Чехову став прототипами его рассказа «Толстый и тонкий».
Тонкий представился бригадиром Петровичем, и сказал, что возлагает на нас большие надежды и собирается с нашей помощью собрать рекордный урожай кабачков.
Толстый оказался завхозом Дмитричем, и, пригрозив, что за порчу казённого имущества мы будем отрабатывать дополнительными трудоднями, а так как имущество в колхозе весьма дорогостоящее, то, к примеру, за сломанный табурет нам придётся работать бесплатно, целую пятилетку.
Они бы ещё долго нагоняли на нас страх, но из сооружения из наспех сколоченных досок, в котором торчащая вверх дымоходная труба выдавала кухню, вышла крепко сколоченная девушка лет двадцати пяти, в простом ситцевом платье и кирзовых сапогах на босу ногу. Её выдающиеся формы сразу приковали взгляд Кузи, заставив отвиснуть челюсть. Растолкав двух первых ораторов своими формами, и объяснив им на простом русском языке с украинским говором, кому куда идти, она дала нам отмашку заселяться в апартаменты, а то скоро обед будет готов.
Апартаментами служил покосившийся сарай, разделенный на две половины фанерной перегородкой, и выкрашенный в синий и зелёный цвета. Радовало (больше девочек, чем мальчиков) то, что на каждую половину был отдельный вход, возле которого стояло по умывальнику, состоявшему из табуретки, прикрученному к ней проволокой тазику и из самого рукомойника покоившегося на широкой доске, опять же привинченной к табуретке. Сие проявление цивилизации было тут же разобрано на запчасти. Тазики утащили к себе девочки, мы забрали табуретки, а рукомойники были прибиты прямо к стене сарая гордо носившего имя котэдж.
Внутри котэджа царила спартанская обстановка - на двадцать железных кроватей всего пять тумбочек и десяток шиферных гвоздей, вбитых в стену.
Что бы хоть как-то развеять унылость интерьера, я стал расписывать стены иллюстрациями к присказке А.С. Пушкина «У Лукоморья дуб зелёный». Для этого пришлось пойти на хитрость и лесть, что бы добыть у девчонок гуашевые краски, якобы для рисования стенгазеты по поводу нашего прибытия в колхоз «Сорок лет без урожая».
На ветви дуба, я усадил Лариску, скрутив ей ноги в рыбий хвост. Её упругие груди и торчащие вверх соски, вызвали одобрительные возгласы среди пацанов.
На золотой цепи обвитой вокруг дуба покоился гамак, содержащий в себе Василия с умным видом ковырявшегося у себя в ухе кончиком полосатого хвоста.
Филя был изображен Кощеем, пересчитывавшим трёхрублёвые купюры из сейфа. Пролетавшая мимо Баба-Яга, смачно крутила ему дули из своей ступы.
Остальных я изобразил витязями, выходящими стройными рядами из ясных вод со мной во главе. Правда, чешуёй мы не блистали, а все как один были облачены в фуфайки и с тяпками наперевес.
Просмотрев композицию, и не найдя в ней себя Кузя возмутился, и мне пришлось нарисовать его большую голову в шлеме шишаке, из поэмы «Руслан и Людмила», с открытым от испуга ртом и выпученными глазами, так как на него мчался наш бригадир Петрович в образе Дон Кихота под которым, вместо Росинанта, был обычный велосипед. Немного подумав, я решил ни кого не обходить вниманием и к велосипеду пририсовал тачку, в которую посадил Дмитрича в образе Санчо Пансо, держащего в руках плакат «Вперед к победе коммунизма!».
Покончив с украшением интерьера нашего жилища и расставив батарею привезённых с собой «огнетушителей» местного винзавода под кроватями, я отправился на экскурсию по здешним достопримечательностям.
Не найдя экскурсию интересной, я всё же решил заглянуть в столовую и ознакомиться с изысками местного шеф-повара. Шеф-повара звали Глафирой, а в меню сегодня были… кабачки. Кабачки жареные, кабачки пареные, икра кабачковая, салат из кабачков, суп из кабачков, соус из кабачков, компот… как мне показалось, то же был из кабачков. Отрыгивая мамиными пирожками, я решил проигнорировать сегодняшний обед, зная, что в тумбочках сложен трёхдневный запас домашних харчей. Так посчитало 98% студентов, и лишь Кузя, составляющий 2 недостающих до «единогласно» процента, уплетал кабачковое ассорти за обе щёки, любовно разглядывая Глашины прелести. Поставив Кузи диагноз, я вышел из столовой.
Остаток дня прошёл в бесцельном брожении по территории в поисках приключений. Приключения не находились. Студенты слонялись по лагерю с кислыми лицами, адаптируясь к новым условиям проживания (или выживания?). И лишь воспоминания о подкроватной батарее, как-то согревало надеждой на интересный вечер. Продукция местного винзавода могла скрасить сегодняшний вечер, но за счёт завтрашнего утра. Вермут нашего завода, в простонародии «Вера Михайловна», славился тем, что поставлялся на экспорт в Соединенные Штаты, где в Колорадо, разбавляясь 1/10, применялся для опрыскивания местного жука. Тот, вопреки американцам не подыхал, а становился на крыло, и летел в поисках источника сего нектара, абы опохмелиться. Причём летел прямиком к нам, сука, безошибочно выбирая направление, то ли нюх у него отличный, то ли прочёл, падло, этикетку на бутылке, где был указан точный адрес производителя. Американцев это устраивало, и на завод шли и шли новые заказы на продукцию. Больше всего от перелётов страдали Белорусы, так как по пути следования, пролетая над полесьем, на жука нападал похмельный жор. Бульбаши пытались спастись от прожорливого насекомого посадкой картошки ночью ( чтоб он не видел, где сажают), но это слабо помогало – видать жук видел в темноте или у него действительно отменный нюх.
Настал долгожданный вечер… ну-у-у, не то, что бы вечер, но ждать не было больше сил.
В лагере закипела бурная деятельность наполненная смыслом жизни. Была выбрана поляна, на которую стаскивалось всё, что могло пригодиться в предстоящей пьянке: дрова, еда, питьё, покрывала, посуда, гитара, тазик… а это нахрена? Ладно, пусть будет. Филя, из кухни тащил скамейку, с вцепившейся в неё Глафирой. (И то и другое может пригодиться впоследствии). Наконец-таки всё было готово для праздника души и желудка: костёр разожжен; вино разлито по кружкам; гитара настроена; яйца, сало, колбаса, огурцы, помидоры разложены на газете; картошка, конфискованная у Глаши, ждала, пока костёр прогорит до углей. Студенческая романтика фонила на всю округу. В эфир полились первые аккорды, а в утробы «Вера Михайловна». С каждой кружкой жизнь становилась прекрасней, мелодия созвучней, голос певца приятней, девушки красивей и доступней, разговоры откровенней, а закуски меньше. Когда закусь кончился совсем, Глаша предложила сделать шашлык из кабачков, за что была послана «на» и «в», но, ничуть не обиделась, только швырнула в источник посылов свой правый кирзовый сапог. Вася, конечно, увернулся, и сапог, с гулким стуком, впечатался Кузи в лоб, выдав резонансом ноту «фа». Кузя воспринял это как знак внимания, и подсел ближе к Глафире, светясь от счастья.
После очередной кружки, повариха присмотрелась к Кузьме повнимательней: Крутые плечи, мощная спина, огромные кулаки – богатырь! Подумаешь ростом не вышел, всего метр пятьдесят с чем-то, за то в корень пошёл, наверное. Она мысленно нагрузила на Кузины плечи пару мешков с картошкой. Выдержал. Глаша, как бы невзначай, спустила плечико своего сарафана и состроила глазки Кузьме. Увидевший всё это Филя, поперхнулся вином и зашёлся кашлем. Дружеские похлопывания по спине, чуть не выбили из него дух. Филя выжил, но кружку у него отобрали, дабы не портил экспортный продукт.
Чудо напиток подходил к концу, ряды наши тоже редели. Кто-то, включив передний мост, пробирался до кровати, кто-то пугал своим рыком ближайшие кусты, кое кто кувыркался в стогу сена черневшего не вдалеке на фоне полной луны. Откинувшись на спину, я стал любоваться звездным небом пытаясь узнать знакомые созвездия, но звёзды не желали собираться в кучу, всё время двоились, а то и троились, и разбегались куда-то по сторонам. Потом небо покачнулось, закружилось и потухло.
Крик Петровича, прогнал сладкие сновидения, резанул слух отборным матом, и разогнал нейроны по извилинам мозга в поисках файлов вчерашнего вечера. Отдельные файлы были изрядно подпорчены и плохо складывались в общую картину.
Уставившись на оравшего бригадира непонимающим взором, и силясь понять, кто это и чего это он так орёт, я поймал себя на том, что стою со спущенными штанами… память, по этому поводу, напрочь отказывалась что-либо подсказывать.
Ощупав свой зад и прислушавшись к ощущениям, я понял, что ничего страшного не произошло, а кто хозяйничал у меня в штанах без моего ведома – я потом разберусь. От испуга за свой зад, хлынувший адреналин прояснил мозг и до меня стали доходить слова Петровича. Перевода некоторых слов я до сих пор не знаю, но общий смысл сказанного был в меру понятен. Не берусь опубликовать долгий монолог Петровича, в котором из приличных слов были только предлоги, но, максимум через полчаса мы, в полном составе, должны быть на грядках.
На мой вопрос «нахрена нам это надо?», Петрович зарядился новой тирадой, мастерски вплетая не сочетаемые слова в словосочетания. Он говорил что-то про мой зад, британский флаг, Тузика, грелку и вянущие кабачки. После слов «Всё, староста, действуй!», он направился в столовую наивно пологая, что там осталось, чем поживиться.
Натянув штаны, и окинув туманным взором близлежащие окрестности, я понял, что вчерашний день удался.
Через некоторое время, собрав всех выживших, мы стояли вдоль грядок кабачков находящимися сразу за лагерем. Из столовой доносился тенор бригадира, перебиваемый сопрано Глафиры переходящее в фальцет. После непродолжительного грохота посуды, из пункта общественного питания, вылетел Петрович, сопровождаемый кирзовым сапогом в котором была Глаша, следом за ней вышел гордый Кузьма вызвавший ропот в наших нестройных рядах.
Петрович, окинув нас недобрым взглядом, потом поднял зачем-то свой взор к небу, (толи, взывая к всевышнему, толи, прогнозируя жаркий день), оглянулся на кухню, где стояла взъерошиная Глафира подперев руками бока, и изрёк типа «ху сим», махнув на нас рукой.
В этот день кабачки остались нетронутыми, а все силы были брошены на устранение последствий вчерашнего запоя. Сил осталось совсем мало, и любая работа (да что там работа? даже мысли о ней) вызывала острую головную боль. Примчавшегося на своём мотоцикле Дмитрича, чуть не схватил инфаркт при виде раскуроченных умывальников, но горы валявшейся повсюду стеклотары переключили его на сборы пустых бутылок. Бережно укладывая собранную посуду в коляску ИЖака, он что-то тихо бормотал про каких-то вандалов, испортивших казённое имущество и загадившие территорию какого-то учреждения. О чём это он?
С помощью Дмитрича, девчонки, справились с уборкой лагеря ближе к обеду, несправедливо обвиняя нас в отсутствии помощи. Пытаясь вступить с ними в дискуссию, в наше оправдание, Василий нарвался на девичий гнев по поводу всего мужского рода, и его никчёмности в этой жизни. Приведённые Васькой аргументы в пользу мужской половины населения, перевили спор на личности, и Вася быстро ретировался в апартаменты, плотно прикрыв за собой дверь.
Девчонки не разговаривали с нами весь день.
На мужской половине апартаментов царила «тихая» атмосфера гусарских казарм: мы играли в карты, рассказывали анекдоты и обсуждали отношения со слабым полом, в надежде, что фанерная перегородка не сможет заглушить наше негодование по поводу объявленного нам бойкота. И только Василий не участвовал во всём этом безобразии, и тупо уставившись в потолок, вынашивал план мести за поруганную мужскую честь.
К вечеру Васин план созрел. Он, вскочил с кровати, изрёк «есть!», и умчался в неизвестном направлении. Вернулся он с изогнутой дугой проволокой с намотанной на конце паклей, и сказал, что бы мы занимали места неподалёку от туалета. Сортир, как и казарма, состоял из единого деревянного строения, разделённого на «М» и «Ж» плохо подогнанными досками. Погрешности плотников девчонки устранили своими силами и подручными материалами. В ход пошли прокладки, тампоны, салфетки и прочая ерунда, в изобилии водившаяся в дамских ридикюлях. К вечеру, солнце повернуло со стороны буквы «Ж» и шаловливые лучи жёлтого карлика, высветили проекции девичьих поп на поверхности фекалий, заполненной до половины сливной ямы, чётко обозначая какое очко занято в данный момент. Василий, зайдя со стороны буквы «М» и руководствуясь подсказкой светила, продел проволоку через очко на мужской половине, и нежно коснулся намотанной на другом конце проволоки паклей девичьей попы, расслаблено устроившейся для справления естественных надобностей.
Вы когда-нибудь наблюдали старт баллистической ракеты? Было очень похоже. Я даже не успел заметить, куда она вылетела, в дверь или всё же в окно. Звук, издаваемый ею при этом, рубанул по нервам как скрип пенопласта по стеклу, а перейдя на ультразвук, вообще поверг в шок всех окрестных собак. Пробежав с голой попой, мелкими шашками (спущенные трусишки не давали широко шагнуть) пару кругов по полю с выкошенной пшеницей, она остановилась перевести дух, и только тут заметила, расположившихся как в зрительном зале, нас. Уверенным жестом, натянув аж до груди трусы и издав боевой клич, она с уверенностью курьерского экспресса понеслась в нашу сторону. Тут пришлось уже нам с визгом разбегаться в разные стороны, что бы ни попасть под разъярённый паровоз.
Мне нравиться женская солидарность! Ни кто не проговорился подругам, о том, что с ними случилось, и Василий, просидев всего какой-то часик, прогнал через этот «круг ада» всех наших девчонок. Месть удалась!!! Жаль, что на тот момент у нас не было видеокамеры. Отличный сюжетик для «Голые и смешные».
Утром, позавтракав жареными кабачками, мы в полном составе, честно горбатились на грядках. До самого обеда, мы, не разгибая спины, собирали ненавистные кабачки в ящики и стаскивали их в кучу, над которой стоял Петрович, отмечая в амбарной книге количество сданной нами продукции. После обеда, состоявшего из всё тех же кабачков приготовленных разным способом, наш энтузиазм поубавился… Итогом первого рабочего дня стало: невыполненная и до половины норма; исцарапанные колючими будяками руки; ноющая и плохо разгибающаяся спина и стойкое отвращение к данному овощу.