Первое чтение я посвящаю вопросу, решение которого, по моему воззрению, является самым главным для молодежи. Это вопрос о смысле и цели нашего существования. Когда молодой человек разовьется и начинает жить сознательной жизнью, то одна из первых мыслей, которая затрагивает его душу и встает пред ним во всей силе, выражается в вопросе, зачем мы существуем, какой смысл нашего бытия, иначе – какая цель нашего существования? Эта Идея дает себя иной раз чувствовать даже гораздо раньше, чем другие, тоже высокой важности, каковы, напр., о бытии Божием, о существовании души, ее бессмертия, загробной жизни, а также о свободе нравственной воли и т. п. Вам, будущим врачам, придется бороться с болезнями, восстановлять здоровье, стремиться продлить жизнь людей и т. д. Но, спрашивается, какая цель всей этой вашей деятельности, какая ей цена, какой ее смысл, если бы сама жизнь человека на земле не имела бы никакой цели для своего существования или цель, немногим большую, чем, напр., жизнь травы и др. растений? Поэтому вопрос о цели и смысле жизни человека дли вас, будущих врачей, не безразличен. Он, если угодно, должен быть доставлен во главу угла всей вашей деятельности, если вы хотите, чтобы ваша деятельность носила осмысленный характер и освещена была бы в вашем интеллигентном сознании всесторонне. Кроме того, вопрос о смысле нашего существования является настолько существенным н важным, что он бывает нередко причиною тех или иных моральных страданий, в особенности у молодежи, и от такого или иного его решения часто зависит судьба многих молодых жизней. Нередко нам приходится слышать, или читать в газетах о трагических развязках с жизнью, при чем покончивший с собою молодой человек оставляет записку: «решил с собою покончить потому, что не вижу цели жизни». Этот вопрос о цели жизни, так или иначе вирированный, чаще всего встречается в последних словах самоубийц, и этот факт еще раз красноречиво свидетельствует, что вопрос о смысле жизни является для молодежи самым существенным и основным вопросом, решение которого весьма важно не только для всей нашей деятельности, но и для самого нашего существования. Множество людей, однако, живет, не задаваясь вопросами о цели и смысле своего существования. Они заменяют этот высокой плоскости вопрос более близкими и понятными для себя короткими земными стремлениями и заботятся об осуществлении их в своей жизни. Примеров этому много. Чичиков (Павел Иванович) ставит себе целью жизни как можно больше скупить „мертвых душ», выгодно заложить их, получить деньги и затем жить в свое удовольствие. Скупой рыцарь конечной целью своего существования ставит задачу наполнить свои подвалы золотом, чтобы посредством него чувствовать свое могущество, сознавать, что „отселе миром править может он». Но и у таких лиц, хоть раз в жизни, хотя бы на смертном одре, всплывет вопрос: „для чего я жил»? „Какая была цель и какой смысл моего существования на земле»? Горе, раскаяние и т. п. чувства, охватывающие человека, если он чувствует себя виновным пред высшим моральным законом, который всего сильнее начинает говорить внутри человека при конце его жизни, служат лучшим показателем того, что вопросы о цели жизни, о смысле нашего существования непраздные вопросы, а имеют глубокий raisond’ etre для своего бытия. Кроме смертного часа, такие телеологического характера вопросы поднимаются и при разного рода жизненных неудачах, которые иной раз перевертывают всю душу человека. В таком состоянии, можно думать, находился Чичиков, находясь в тюрьме, когда к нему пришел Муразов, которому он говорит: „Сам погубил самого себя, чувствую, что погубил – не умел вовремя остановиться». „О, если бы удалось мне освободиться, возвратить мое имущество! Клянусь вам, повел бы отныне совсем другую жизнь»! В этот момент Чичиков, очевидно, почувствовал бессмысленность прежней жизни, Также чувствует себя иной юноша после целого ряда беспутных кутежей, в которых он в первый раз потерял свою чистоту. Бессмысленность подобного времяпровождения, благодаря голосу совести, который в такие моменты жизни начинает сильнее говорить, начинает глубже сознаваться. Тогда пред духовным взором человека, не потерявшего еще окончательно совести, начинает появляться образ иной жизни, более чистой, более идеальной. Тот же Чичиков говорит потом: „Глупы мы, за суетой гоняемся! Право от безделья! Все близко, все под рукой, а мы бежим за тридевять земель. Чем не жизнь, если займешься, хотя бы и в глуши? Ведь, удовольствие, действительно, в труде... И ничего нет слаще (и это верно), как плод собственных трудов». Но у некоторых людей, особенно в юношеском возрасте, вопрос о цели и смысле нашего существования стоит в иные моменты жизни так остро, что является иногда источником целых драм и трагических развязок их. Сознание беспутности, бессмысленности пустого времяпровождения с одной стороны, а с другой представление о лучшей, более идеальной форме жизни создают в душе юноши такое иной раз столкновение чувств и идей, что юноша с впечатлительной душевной организацией не выдерживает этого разлада. И чем честнее и прямолинейнее юноша, тем он иной раз решительнее устремляется к катастрофе. И вот, один момент, и молодая жизнь прекращает свое существование путем самоубийства. Вот почему важно каждому человеку, вступающему в жизнь, особенно юноше, уяснить себе заранее, в чем же, собственно говоря, заключается смысл нашей жизни на земле? Ясно, что смысл жизни не может заключаться в тех маленьких, низменных целях, которые ставят себе иногда люди. Примеры этих целей были только что сейчас приведены. Они имеют кратковременную продолжительность, узкий масштаб, и не только не доставляют, как мы видели, прочного счастья, но даже носят в себе горечь, или своего рода духовный яд, отравляющий жизнь и доставляющий ей страдания. Даже более сильные характеры, стремясь к осуществлению своего личного счастья, построенного на эгоистических началах, а не на высоких идеалах, в конце концов испытывали разочарования и страдания. У того же Скупого рыцаря целая драма происходит в душе, при воспоминании о вдове, стоявшей с тремя детьми полдня под окном барона и просившей милости; при мысли о сыне, который растратит его богатства, наконец, при мысли о совести, этом когтистом звере, который скребет его сердце. Последняя заключительная сцена, где сын принимает вызов отца, наполняет черствую душу барона невыразимыми страданиями, от которых он тут же во дворце герцога умирает. Премудрый Соломон, царь еврейский, испытывавший, как он свидетельствует в своем Экклезиасте, все удовольствия жизни, в конце концов приходит к грустному выводу, что все это „суета и томление духа». „И возненавидел я, говорит Соломон, жизнь, потому что противны стали мне дела, которые делаются под солнцем, ибо все – суета и томление духа! И возненавидел я весь труд мой, которым трудился под солнцем, потому что должен оставить его человеку, который будет после меня. И кто знает: мудрый ли будет он, или глупый? А он будет распоряжаться всем трудом моим, которым я трудился и которым показал себя мудрым под солнцем. И это – суета! И обратился я, чтобы внушить сердцу моему отречься от всего труда, которым я трудился под солнцем, – потому что иной человек трудится мудро, с знанием и успехом, и должен отдать все человеку, не трудившемуся в том, (что составляет) как бы часть его. И это- суета и зло великое»! Одним словом, „суета сует, сказал Екклесиаст, суета сует и все суета» (Еккл. 2:17–21, 1:2). Итак в чем же прочное счастье? А сообразно с этим также, где искать смысла человеческой жизни? Известный французский ученый, химик Бертло говорил: „одно, в чем мы никогда не раскаиваемся, – это в сделанных услугах», т. е. иначе говоря, в оказанном кому-либо добре. Понятие добра относится к категории воли. Доставляет также счастье удовлетворение запросов ума, а также эстетических потребностей или красоты, особенно духовной красоты, составляющей содержание искусств, а между ними самого тонкого, самого возвышенного – это музыки. Содержание искусств относится уже к третьей категории, а именно чувств. Итак удовлетворение запросов души, в частности основных ее свойств: ума, воли и чувства может дать человеку подлинное счастье. А потому и смысл жизни человека можно усматривать в стремлении постигнуть истину, добро и красоту. Но запросы ума, воли и чувства, стремление к истине, добру и красоте требуют для своего удовлетворения и осуществления целой вечности. За кратковременную земную жизнь достигнуть удовлетворения их невозможно. Это происходит от того, что чем больше человек углубляется в умственную деятельность, или волевую, или эстетическую, чем сильнее он стремится постигнуть истину, осуществить в жизни своей добро, овладеть красотою во всем ее идеале, тем он сильнее и сильнее узнает и убеждается, насколько он далек от идеала истины, добра и красоты. Возьмем в пример Сократа. Как известно, он говорил, что „он знает только одно то, что ничего не знает». Эти слова Сократа ничуть не свидетельствуют нам о невежестве Сократа, так как нам известно, что Сократ был самым образованным из современных ему афинян. Выражение Сократа показывает только, что он стоял выше своих современников, что он находился на относительной вершине знания, тогда как большинство людей едва касается подошвы знания. Когда человек выходит на гору, то при постепенном подъёме он замечает, как мало-по-малу расширяется пред ним горизонт, и ему открываются неведомые дотоле дали. Тоже происходит и в области духовной. Возьмем область ума. Чем больше человек что-либо изучает, тем горизонт его знаний о предмете расширяется. Не вместе с тем он видит также, как все больше и больше увеличивается площадь неузнанного, неисследованного. Прав поэтому в своем суждении опять-таки тот же Соломон, говорящий: „преимущество мудрости пред глупостью такое же, как преимущество света пред тьмою: у мудрого глаза его – в голове его, а глупый ходит во тьме; но узнал я, что одна участь постигает их всех. И сказал я в сердце моем: и меня постигнет та же участь, как и глупого; в грядущие дни все будет забыто, и увы! мудрый умирает наравне с глупым» (Еккл. 2:13–16). Если бы не иметь в виду вечности, то, конечно, нужно было бы считать более счастливыми людьми необразованных и глупых. У неверующего в вечность Фауста это состояние человека, положившего всю жизнь и все силы на изучение сил природы, на развитие своего ума, выражается воплем отчаяния и желанием покончить с собою, когда он увидал, что близится конец жизни, могила, за которой он не видел ничего, а вместе с тем не достиг идеала познания, к которому он стремился всю жизнь. Он бросается тогда в другую сторону: на удовлетворение другой основной способности души – чувства, но и здесь, в конце концов, остается одна горечь и разочарование, ибо одной земной жизни не достаточно для удовлетворения этих запросов. „Насыщусь, когда явлюсь к славе Твоей», говорит царь и псалмопевец Давид, обращаясь в молитве своей к Богу (Псал. 16:15). Далее, подвижники, святые люди, которые всю жизнь стремятся к нравственному совершенству, к святости, с искренними и горькими слезами, к удивлению простых смертных людей, с рядовою обыкновенною нравственностью, оплакивают свое несовершенство, каются в своих недостатках и грехах. Задачей своей жизни они поставили обуздание и укрепление своей воли. Но, увы, они сами заявляют о том, что этого идеала они не достигли и чистосердечно сознаются в своих человеческих слабостях. Но что означают их слезы, как не то, что они стоят выше на нравственном уровне, чем другие люди? Они все-таки стоят на вершине, доступной в условиях земной жизни человеческой нравственности, в то время как другие люди стоят лишь у подошвы этой возвышенности. Вот почему подвижники шире видят горизонты нравственности, а вместе с тем и идеал ее уходит все дальше и дальше. Благодаря сопоставлению идеала нравственности и широких горизонтов ея с действительным достижением ее, у святых подвижников является неудовлетворенность, а также искренние слезы сожаления о своих недостатках. В то время, как мы, обыкновенные люди, не замечаем в себе крупных грехов и недостатков, святые видят в себе маленькие нравственные соринки и плачут о существовании их в душе их горькими слезами. Таким образом, и для святых, чтобы они могли достигнуть осуществления своих идеалов в области волевой деятельности, нужна вечность, а одного только земного существования недостаточно, Нужно ли говорить еще о писателях, поэтах, художниках, композиторах и т. п. лицах, работающих в области эстетики и чувства? Факт общеизвестный, что все они томятся по идеалу. Этим и объясняется то обстоятельство, что всякий поэт, художник и композитор после окончания творчества одной вещи переходит к созданию новых произведений. Как бы ни любил поэт, художник и композитор свой замысел и создаваемое им произведение, как бы он ни увлекался им, по окончании творчества они забывают его и, чувствуя, что идеал красоты ими не достигнут, переходят к созданию какого-либо нового произведения. Наш поэт Лермонтов образно выразил эту мысль в стихе: „Звуков небес заменить не могли ей (т. е. душе) скучные песни земли». В стихе Лермонтова содержится как бы отзвук Платоновской философии об идеях. Каждой земной вещи соответствует на небе ее первообраз, идеал, первоидея, или идеальное осуществление земных творений. По учению Платона, души предсуществуют. Они видят эти первообразы до своего воплощения на земле. Им известны первообразы форм, красок и звуков, пред которыми земные создания бледны и несовершенны. Вот в этом смысле Лермонтов, беря одну только звуковую область, и восклицает: „И звуков небес заменить не могли ей скучные песни земли», т. е. душа томится по небесному идеалу и не удовлетворяется земною красотой. Таким образом, и в этой области, области чувства, нужна вечность для постижения идеалов красоты. Но, может быть, все эти запросы ума, воли и чувства, истины, добра и красоты не составляют всеобщего явления в человечестве, а являются достоянием только людей интеллигентных? Одним словом, можно ли думать, что запросами ума, воли и чувства исчерпывается вся духовная жизнь человека и все ее лучшие стремления? А главное, для всех ли людей потребности и стремления к истине, добру и красоте составляют существенное и насущное содержание жизни, или это только есть достояние избранных лиц? Запросы ума, воли и чувства, или иначе истины или правды, добра и красоты составляют общечеловеческое достояние. Они представляют основной фундамент духовной жизни человеческой. Они не являются чем-то мимолетным и праздным, Или какою-то роскошью, нужной для некоторых лиц только, наоборот, они составляют нечто самое существенное и важное в человеческой природе. Когда в истории человечества, или отдельных народов, или даже в жизни каждого отдельного человека затрагиваются эти вопросы, то они поддерживаются всеми силами души. Интересы истины, добра и красоты, затронутые в жизни народов, бывают возбудителями событий, они волнуют все человечество. Вспомните, с каким интересом отнеслось и образованное и необразованное общество к последним открытиям в области научного знания, напр., хотя бы в области воздухоплавания! В Германии полет дирижаблей сопровождался колокольным трезвоном, как у нас на Пасху. В России на первые состязания аэронавтов стекались десятки тысяч простого народа. Таким образом, завоевания человечества в области ума одинаково волнуют и образованных, и необразованных, и вторых даже едва ли не более, чем первых. Одним словом, интересы ума, научного знания составляют общечеловеческое достояние. Научные открытия затрагивают все человечество. Точно также запросы справедливости одинаково волнуют все человечество, как и научные открытия. Когда, напр., лет 11–12 тому назад происходила война между двумя государствами: огромной империей, какова Англия, и маленьким государством, в роде нынешней Черногории, бурской республикой, то все человечество ответило негодованием при виде той несправедливости и насилия, которые произведены были сильными англичанами над слабыми бурами, которые до того времени жили тихо и мирно, никого не трогали и о существовании которых, до нападения на них англичан, никто почти и не знал. Человечество волновалось потому, что был поставлен, так сказать, на карту вопрос, чему быть и торжествовать на земле – правде или неправде, справедливости или насилию. Повсюду устраивались в пользу буров манифестации, делались сборы на подношения их предводителю Кронье и т. п. Происходило это не только среди народов, родственных бурам, но и у нас в России. Наши собственные дела, связанные с восстанием боксеров в Китае, и надвигавшиеся осложнения на Дальнем Востоке нас интересовали меньше, чем англобурская война... Теперь, хотя Черногория и ближе к нам по всему: и по вере, и по крови и языку, но она меньше возбуждает в нас сочувствия, чем тогда буры. Для последних в одном только Петербурге была собрана сумма около 40.000 р. Причина этого явления заключалась, несомненно, в том, что тут ребром был поставлен вопрос, чему торжествовать, правде или неправде, справедливости или насилию. Поэтому-то всем хотелось помочь слабым бурам, чтобы сохранить в своем сознании идею торжества правды. Но не только события мирового и исторического характера волнуют общество, когда они касаются категории истины, но и всякая вообще совершенная несправедливость возбуждает умы людей, если они слышат о нарушении правды; у них является желание возмездия, восстановления нарушенной гармонии, и это даже в том случае, если и сами негодующие далеко не всегда отличаются справедливостью. Но дело в том, что искание истины и справедливости прирождено человеку и составляет один из трех фундаментальных столбов, на которых зиждется его духовная жизнь. Идеалы волевой деятельности человека не менее интересуют и волнуют людей, чем и запросы умственные. Мораль составляет также могучий двигатель в человечестве. И опять таки интерес к явлениям морального порядка составляет достояние не одних только единиц, но явление общечеловеческое. Посмотрите, как народ относится к лицам, оказавшим подвиги, будь то герои войны, или герои мирной, волевой деятельности: подвижники и святые. Триумфаторы привлекают к себе толпы, им ставят памятники, имена их чтятся из рода в род, они составляют предмет восхищения и подражания. То же самое отношение мы видим и к святым подвижникам. К ним также идут тысячи людей, прося у них благословения, молитв, иные желая только видеть их. И это явление продолжается не только в течении их земной жизни, но и после их смерти. В честь их воздвигаются храмы, алтари и иконы, гробницы их украшаются серебром и драгоценностями. Все это не говорит ли за то, что область волевой деятельности пользуется у человечества не меньшим, если не большим почетом, чем и умственная сфера, сфера научного искания истины, сфера открытий, изобретений, а также правды и справедливости внешней? В области волевой, как и в предыдущей, умственной, пользуются почетом не только видные, исторические герои. Нет, обыденное проявление силы воли также приковывает к себе внимание и возбуждает тоже чувство благоговения и удивления. Разница бывает только в масштабе и величине круга, где замечено то или другое проявление воли. Спасший утопающего или вынувший детей живыми из огня во время пожара, может быть, бывает известен меньшему кругу лид, чем какой-либо святой или герой войны, но суть дела остается одна и та же. Такие проявления волевой деятельности приковывают к себе внимание большего или меньшего круга лиц. Эстетическое чувство, или чувство красоты также представляет огромную силу, способную двигать массы. Красоты человеческого организма, красоты природы, художества, красоты души, – все это влечет к себе человечество неудержимо. Опять и в области чувства и красоты нельзя думать, чтобы она была доступна и интересна только людям с повышенной духовной восприимчивостью. Нет, красоту могут чувствовать все. Если не всякий простолюдин способен наслаждаться красотами какой-либо симфонии также сознательно, как какой-либо интеллигентный человек, то это еще не значит, что он не чувствует их. Он их чувствует, но не способен выразить и передать свои чувства. Сделайте его интеллигентным, и он ни в чем не уступит в восприимчивости такой тонкой красоты, как музыка. С другой стороны, наоборот, часто случается, что человек, в совершенстве изучивший музыку, теряет способность непосредственного восхищения ее красотами, и музыкант, знающий, как построена пьеса, как достигаются в ней те или другие эффекты, относится к ней с холодной рассудочностью. С другой стороны, человек малоинтеллигентный часто не имеет и материальных средств, чтобы отдаться наслаждениям красоты. Но тем не менее можно утверждать, что обаяние красоты присуще всему человечеству. В особенности это замечается там, где все люди поставлены в одинаковые условия. Это можно сказать, напр., про восхищение природой. Оно одинаково доступно и одинаково чувствуется и богатыми и бедными, интеллигентными и неинтеллигентными: светлое солнце, его тепло, ароматный воздух летнего вечера или утра, запах сена, благоухание лесов, в особенности после дождя или грозы (не говорим уже о горах, о красивых очертаниях озер и морей, звездном небе), твое это доступно всем людям; красотой, созданной Богом, могут все наслаждаться, и природа в данном случае может явиться даже учительницей изящного, вдохновительницей поэзии и эстетики. Одним словом, чувство прекрасного доступно всем людям, но вместе с тем оно и необходимо им, как воздух. Присутствие впечатлений прекрасного влияет на психику человека. Это заметно, если сравнить жителей хмурого и однообразного севера с обитателями богатого и красками и красотою юга. Между тем, как мы видели, идеалы истины, добра и красоты в областях ума, воли и чувства недостижимы при условиях временного, земного существования. Можно ли думать, что они совершенно недостижимы для человечества? Думать так, значило бы считать человека хуже всякой полевой былинки, потому что она получает все необходимое своим запросам, как то: почву, влагу, воздух, тепло, свет и проч. Между тем человек, который горделиво считает себя венцом творения, не получал бы осуществления своим самым прекрасным и вместе с тем самым дорогим для него запросам ума, воли и чувства: истины или правды, добра и красоты. Предположить это значило бы обессмыслить существование человека, сделать его существование на земле менее необходимым, чем любая былинка, и вместе с тем представить человека существом более жалким, чем даже трава. Такого предположения не допускает ни логика, ни здравый рассудок. Но с другой стороны осуществления идеалов ума, воли и чувства, истины, добра и красоты нельзя ожидать в течение кратковременной земной жизни; нужна, как видно, целая вечность, чтобы удовлетворить основные запросы человеческой души, – в течение земной жизни их не обнять. Если так, если нужна вечность для достижения основных запросов человеческого духа, то ясно, что и решение самого вопроса о том, какой смысл имеет наша жизнь, мы найдем в той религии, которая говорит нам о вечности, т. е. в религии Богооткровенной, христианской. Только она приподнимает завесу над этим таинственным вопросом. Таким образом только христианство указывает нам смысл жизни. Некоторые древние философы также решали вопрос о дели и смысле нашего существования, и решение их иногда приближалось даже к христианскому. Так, напр., эпикурейцы ставили идеалом жизни блаженство, а стоики мужество и терпение в перенесении несчастий. И тот и другой идеал ставится людям и в христианстве. Но древние языческие философы не имели ясного представления о загробной жизни. Простые, необразованные язычники печально смотрели на загробную жизнь. Один из героев Троянской войны, удостоенный быть царем в царстве теней (Ахиллес), с плачем говорил Одиссею, сошедшему в царство теней, что он лучше желал бы быть последним пастухом на земле, чем быть властелином в царстве теней. В этом отношении и языческим философам оставалось или следовать за мифами, которым они, однако, не верили, или создать какое-либо свое учение. Но отрицая первое, как сказку, они не создали второго. Вопрос о значении смерти и загробной жизни они оставили открытым, а некоторые, как, напр., стоики, прямо отрицали ее, рекомендуя оканчивать жизнь самоубийством, дабы избежать страданий старости. Какой-нибудь богатый римлянин-стоик, чувствуя пресыщение жизнью, или испытывая в жизни разочарование, приглашал к себе друзей и знакомых, садился в теплую ванну, открывал себе вены и в беседе, истекая кровью, постепенно умирал и, таким образом, расставался с жизнью и со своими друзьями.