ВНИМАНИЕ. Данный перевод может содержать упоминание суицида или иной информации, не рекомендованной для лиц, не достигших 18 лет. Глава 10. Там, где восходит солнце Хосок 25 июля 22 год Я столкнулся с Юнги, когда шёл в танцевальную студию из больницы. Ноги сами понесли меня туда, и когда я понял это, то остановился. Что я вообще смогу там сделать? Дела с лодыжкой стали хуже. Гипсовую повязку заменили на настоящий гипс. Врачи ругали меня: «Тебе запрещены любые нагрузки на лодыжку». Но я не мог просто взять и сидеть во время рабочего дня в бургерной, да и в студии много всего происходило. «Ты должен быть предельно осторожен со своей ногой. Так как лодыжка уже была травмирована, то существует риск, что без должной заботы она может быть повреждена навсегда» – врачи повторяли это снова и снова. Я вышел на главную дорогу, ведущую к моему дому, на костылях. Раньше я не приходил домой так рано, не пропускал без важной причины тренировки. Я столкнулся лицом к лицу с Юнги. Он был пьян и, шатаясь, переходил через пешеходный переход. Видимо, он не узнал меня, проходя мимо. Я повернул голову и посмотрел на зелёный сигнал светофора. Спустя два дня после того, как я навестил Чонгука в больнице, я пошёл в мастерскую Юнги. Он не ответил на звонок, так что я пошёл прямо к нему. Это было до начала рабочего дня в «Two Star Burger», а значит, стояло раннее утро. Я постучал в дверь, но никто не ответил. Через дверь слышались слабые отзвуки музыки. Я подумал о том, чтобы позвать его ещё раз, но вместо этого вышиб дверь. Я знал Юнги со средней школы. Знал, как у мерла его мать, как её смерть повлияла на него и в какой борьбе он потом находился. Я пытался быть для него надёжным другом, способным утешить. На его грубые слова я отшучивался, хоть он и считал меня надоедливым. Но для него мы не были чем-то важным. А Чонгук – как нам казалось – был. Он наверняка знал, как много значит для Чонгука. Чимин уже сказал ему об аварии, но он так и не пришёл в больницу. Что ещё хуже, так это то, что женщина, назвавшаяся его музыкальным партнёром, внезапно сама пришла ко мне несколько дней назад. Она сказала, что, расспросив у всех, в итоге нашла меня. Сказала, что не могла с ним связаться. Загорелся зелёный, и я, сам шатаясь, стал переходить дорогу. На середине я всё же повернулся – как бы я ни старался, я не мог не сделать этого. Юнги лежал посреди улицы перед тележкой с выставленными на продажу аксессуарами. Проходящие мимо люди хмурились, продавец кричал на него. «Когда ты уже перестанешь этим заниматься?» Он посмотрел на меня пустым взглядом. «Думаешь, у тебя у одного сейчас трудные времена? Думаешь, я натягиваю улыбку перед остальными, потому что у меня безоблачная жизнь? Скажи мне, из-за чего ты так расстроен? Все знают, что ты очень хорош в музыке и охотно терпят тебя, даже когда ты выкидываешь всякое. Да, должно быть, тебе больно с тех пор, как умерла мама. Я понимаю. Но так же не может продолжаться вечно. Ты не собираешься посвятить себя музыке? Ты можешь жить без неё? Неужели ты не был счастлив, хоть однажды, из-за музыки? Почему не пришёл навестить Чонгука? Не знаешь, сколько значишь для него? Разве не видишь, что нам всем тоже больно? Не видишь?» Я не хотел так сильно на него давить, но я был очень расстроен. Меня огорчал не только он – я был расстроен из-за костылей. Травмы были неизбежны, но некоторые из них ставили точку на танцах. Я думал, что всегда был настороже, но в самый неожиданный момент упал. Это была моя вина и некого было винить кроме себя. Я знал, что во время танца буду постоянно переживать и думать о лодыжке, и это неизбежно будет меня угнетать, а иначе – снова получу травму. И всё же я не мог бросить танцы, я не мог без них жить. Я должен был продолжать танцевать, несмотря на душевную боль и травмы. «Пришло время перестать убегать. Если собираешься снова сбежать, то не возвращайся». Я развернулся и перешёл улицу. «Хосок» – мне показалось, что я услышал, как он позвал меня, но не обернулся. Я всегда винил себя за всё плохое, что случалось. Я всегда думал, что должен был сделать то и вытерпеть это. Но я больше не желал такой жизни. Юнги 25 июля 22 год Посреди ночи я открыл глаза. Шёл дождь. Проклятия сами вырывались из уст, когда я с трудом пытался подняться с земли. Я сидел неподвижно ещё какое-то время. Я весь промок от дождя, по телу бежал холодок, и меня била дрожь. «Если собираешься снова сбежать, то не возвращайся» – звенел в ушах голос Хосока. Всё, что я помнил – это как, уйдя из больницы, я то и дело спотыкался, врезался во всё вокруг и падал. Будучи под воздействием алкоголя, из-за головных болей, страха и отчаяния, я не понимал, сколько прошло времени и где я находился. Тогда-то я и наткнулся на Хосока. Я чувствовал, как задыхался. Я ощущал то ли радость, то ли облегчение. По какой-то причине я верил, что он сможет понять моё замешательство и мой страх, несмотря на то, что я сам себя не мог понять. Но он отвернулся, притворился, что не видел меня. Светофор вскоре поменялся, а я просто стоял и наблюдал, как он уходит. Затем кто-то толкнул меня, и я упал на землю. Слышал, как люди кричат на меня и цокают. «Почему не пришёл навестить Чонгука? Не знаешь, сколько значишь для него?» Конечно я знал. Может, поэтому и не смог зайти к нему в комнату. Я был испорчен и весь словно покрыт шипами, и каждый, кто приближался ко мне, неминуемо страдал. Я поднял голову и посмотрел на заросшую горную тропу. Было два пути: я мог пойти дальше в гору или развернуться и спуститься с неё. Я всегда рисковал, находясь на распутье дорог. У меня не было места назначения. Я потерял счёт времени. Может, я даже ходил кругами. Казалось, от этого промозглого холода и усталости мои колени вот-вот не выдержат и я упаду. Я выдохся, сердце бешено колотилось. Что будет, если я просто упаду здесь и умру? Что ж, если мне суждено умереть здесь, значит, пусть так и будет. Я рухнул без сил. Капли дождя падали на лицо. Хоть закрой, хоть открой глаза – было одинаково темно. Я тонул в этих слоях тьмы, снова и снова думая о смерти. Я хотел сбежать от страхов и желаний, преследовавших меня. Убежать как можно дальше от этого ужасного объекта, к которому я безнадёжно тянулся, но не мог посмотреть прямо в глаза, этой агонии, что толкала меня из крайности в крайность. Сейчас самое время. Всё было к лучшему. Я причинял боль другим, потому что сам страдал от большей боли. Я отворачивался от их ран. Я не хотел брать на себя никакую ответственность. Я не хотел быть их частью. Вот кем я был. Этот момент должен быть благословением для всех. Я медленно опустил веки и начал забываться. Холод, боль и слабость исчезли. Я стал безразличен к темноте, свету и всему, что меня окружало. Всё померкло. Я снова открыл глаза от звука пианино. Стояла тишина, и слышались только капли дождя и шелест листьев. Посреди тишины эти хрупкие тонкие звуки продолжали до меня доноситься. Кто-то играет на пианино ночью посреди горы? Я подумал, что это была галлюцинация, но музыка всё продолжала играть. Я ухмыльнулся. Это была та самая мелодия. Мелодия, которую я так сильно старался вспомнить. Это «что-то», которого так не хватало и из-за которого я не спал ночами. Почему оно пришло ко мне именно в этот момент? Я ещё больше сосредоточился на звуке, но мотив до сих пор был слабым и далёким и заглушался звуком дождя. Я закашлялся. Я попытался встать, но замер. Что я сейчас сделаю, даже если смогу распознать её? Что изменится, даже если я допишу свою музыку? Я никогда не искал чужого признания, оваций и известности. Никогда не хотел показать себя. Тогда что будет значить написание этого произведения? Но я оттолкнулся от земли рукой и пошёл в том направлении, откуда доносились звуки музыки. Меня шатало, и всё тело сотрясала дрожь. Лицо и руки онемели, ног я не чувствовал. Казалось, ни одна часть моего тела не была мне подвластна. Но я твёрдо шёл вперёд, шаг за шагом, всё ближе к мелодии. Крупные капли дождя били мне в голову. Вся футболка была мокрой. Каждый сустав и каждая мышца, казалось, так и вопили. Ноги так сильно дрожали, что я не мог оторвать стопу от земли. Я поскальзывался на сырой траве, и колючие ветки задевали мои плечи. Я промёрз до самых костей и чуть падал. Я стал замедляться – мелодия затихала с каждым шагом. Я разогнался, чтобы успеть добраться до источника мелодии перед тем, как она прекратиться. Я боялся, что прекратившись сейчас, она больше не придёт ко мне. Я зашагал вперёд, не разбирая, где тропа, а где густой лес. На меня падали ветки. Затем ноги внезапно подкосились, и я рухнул на землю. Я так сильно задыхался, что меня чуть не вырвало. Все чувства вновь обрушились на меня, и я со всей живостью почувствовал холод, слабость и странное окружение здесь, посреди горы. Чем быстрее я шёл, чем больше задевал веток, чем сильнее поскальзывался, тем отчётливее становились звуки. Чем острее была боль, тем громче становился звук. После часов хождений по лесу я наконец остановился. Мелодия всё ярче проникала в реальную жизнь. В моей голове случился взрыв, когда она смешалась с той музыкой, над которой я работал несколько дней назад. Я закрылся руками и сел на землю. Она была близка, скорее, к надрыву, чем к музыке. Она скорее взывала к моему чувству боли, чем к слуху. Она была смесью страдания, надежды, радости и страха – всем тем, от чего я так старался сбежать. Внезапно перед глазами появилась сцена яркого солнечного дня. Я играл мелодию на пианино в мастерской. Это была та самая мелодия, что никак не выходила из головы. «Звучит очень здорово» – Чонгук подошёл ближе. Я усмехнулся: «Ты всегда так говоришь». Это была не просто мелодия – она состояла из разных воспоминаний. Из тех дней, когда я ребёнком шутливо стучал по клавишам пианино. Из дней, когда мои друзья танцевали вместе под мою игру в нашем классе-кладовке. Из тех дней, когда я ночь напролёт писал музыку и вдыхал свежий утренний воздух. Пианино было рядом со мной в каждый счастливый момент. Все эти радостные моменты в конечном счёте разбивались вдребезги, но их нельзя было отвергать. Что будет значить написание этого произведения? Я до сих пор не мог найти ответа. Но было нечто, предшествующее этому вопросу и ответу. Я хотел запечатлеть всё, пока оно не рассеялось в воздухе. И не для того, чтобы кому-то угодить или показать себя. И даже не для себя самого. Я просто хотел поймать эту эмоцию, боль и страх, которые так и норовили взорваться в моей голове и моём сердце, вместе с музыкой. И это не обязательно было сигналом к началу чего-то. И оно не должно было что-то значить. Я просто хотел закончить эту музыку. Звуки пианино стихли. Дождь постепенно заканчивался, но моё тело неудержимо била дрожь. Я закрыл глаза и ещё острее почувствовал всё окружающее меня пространство: падающие на щёки капли дождя, попадающие затем на землю и текущие ручейком, промозглый ветер, запах почвы, шелест листьев. И своё дыхание. Поднявшись, я увидел знаки, указывающие на то, что где-то рядом течёт минеральный источник. Мне казалось, что я забрёл глубоко в лес, но стоял на том же месте, откуда начал. Тропа всё так же вела в два противоположных направления. Я повернул туда, где восходит солнце. Чимин 28 июля 22 год Я проверил внутри «Two Star Burger», но Хосока там не было. Прошло уже четыре дня с тех пор, как он перестал показываться в студии. Другие рассказывали, что он сказал партнёрше, что возьмёт перерыв. Но после этого перестал отвечать на все звонки и даже не читал сообщения в беседе нашей группы «Just Dance». Я знал, что его беспокоит лодыжка. Может, это случилось в ту ночь. В ту ночь, когда моя партнёрша пострадала из-за меня. Тогда шёл ливень, а он бежал со всех ног, неся её на себе в больницу под дождём. Его состояние, должно быть, ухудшилось. В ресторанчике меня приветливо встретили работники. «У Хосока сегодня выходной?» Они сказали, что он взял больничный на три недели, но не были в этом уверены. Его лодыжка стала хуже, он носил гипс, и менеджер дал ему небольшой отпуск. Я направился к нему домой. Я не мог ждать автобуса и поэтому побежал по уходящей вниз дороге. Стояла знойная жара, и вся спина была мокрой от пота. Я бросился вверх по ступенькам к его комнате на крыше. Нагретая солнцем дверная ручка раскалилась. Было заперто. Я написал в нашу беседу: «Хосок, где ты?» День подходил к концу, но он так и не ответил. Юнги 28 июля 22 год После полудня мне наконец удалось подняться с постели. Два дня после спуска с горы меня бил озноб. Я не помнил подробностей этих двух дней. Я весь горел и дрожал от лихорадки. Иногда приходил в себя, но тут же снова забывался. Простыни насквозь промокли. Голова всё ещё кружилась. Я вышел из мастерской, пытаясь держать равновесие. Я пошёл в больницу, чтобы мне поставили капельницу, а затем набили там желудок. Но я плюнул на всё это. Я прочитал сообщение Чимина, когда полоскал рот в туалете. Число рядом с сообщением сдвинулось, значит оно было прочитано, но ответов под ним не было. Я пошёл вдоль путей и пришёл на остановку. На расстоянии виднелось недостроенное здание. Стройка была заморожена уже долгие месяцы. Музыкальный магазин находился чуть выше по склону, если пройти это здание. Я остановился перед магазином. Не слышался ни треск костра, ни неуклюжая растянутая игра на пианино. У меня не было сил, чтобы нагнуться, взять камень и бросить его. Всё это представлялось далёким будущим, и я задумался, правда ли это происходило в настоящей жизни. Через витрину на меня смотрело пианино. «Разве не видишь, что нам всем тоже больно? Не видишь?» – вот что Хосок сказал тогда. Все события того дня переплелись в голове. Но я отчётливо помнил, что Хосок в тот день был каким-то другим. Он не в первый раз злился на меня. И хоть раньше он не был на таком взводе, он всегда толкал меня вперёд и подбадривал. Почему тогда всё было по-другому? Я ещё раз открыл сообщение от Чимина. «Хосок, где ты?» Прошло уже несколько часов, но Хосок так и не ответил. Я видел, что подвёл его. Казалось, что что-то внутри меня забилось. Хосок часто злился на нас и отчитывал, но он никогда не молчал и не отворачивался. Он был тем, кто прокладывал мне путь обратно, не важно, как далеко я блуждал. Но не в этот раз. На этот раз всё казалось непоправимым. Намджун 7 августа 22 год Я включил свет и посмотрел на листовку, прикреплённую к двери моего вагончика. Она гласила «перестройка» и «снос». Люди, должно быть, опять обсуждали перепланировку этого места. Всегда ходили разговоры о сносе вагончиков, выстроенных около путей и незаконных построек вокруг железной дороги. Я скомкал листовку и выбросил её в мусорку. Разговор о перестройке начался далеко не вчера, но она всегда сначала бурно обсуждалась, будто начнётся завтра, но через некоторое время все обсуждения утихали. Я положил сумку и лёг на пол. С захода солнца прошло много времени, но вагончик внутри был ещё тёплым. Я проводил здесь каждую ночь, после того как навещал Чонгука. Это выматывало. Кровь из носа шла каждый раз, когда я умывался. Но я всегда приходил сюда вместо той крошечной подсобки на заправке. Никто другой не открывал эту дверь и не заходил сюда. Может, никто никогда и не зайдёт. Все, кто повстречался, должны расстаться, и исключений быть не может. Наверное, пришла и наша очередь. Но если кто-то до сих пор нуждался в «нас», то я хотел падать ему сигнал, что я здесь. Я хотел показать, что «наше» убежище всё ещё здесь и оно всё ещё светит. Тэхён 11 августа 22 год Я вышел из магазинчика, закончив свою смену. По привычке я взял телефон, но на нём не было никаких пропущенных звонков и сообщений. Садилось солнце, и улица была полна всюду спешащих людей. Я засунул руки в карманы и пошёл. По дороге пронёсся знойный ветер. Я начал потеть, сделав всего пару шагов. Сколько ещё будет длиться это лето? Расстроенный, я ударил ногой о землю. Я шёл дальше, низко опустив голову, и остановился перед знакомой стеной. Это была та самая стена, на которой та девушка нарисовала своё первое граффити. Я машинально посмотрел по сторонам. С той ночи, когда я оставил её в переулке и вышел на свет фар патрульной машины, я больше не видел её в своём районе. Пытаясь найти её следы, я обнаружил большой знак «X», нарисованный баллончиков поверх её граффити. Что он значил? Множество образов наслаивалось на это закрашенное «X» граффити: как она смеялась надо мной, когда я пытался лечь на рельсы и ударил голову, как она подняла меня на ноги, когда я помог ей сбежать и упал, как она вышла из себя, когда я украл её хлеб и съел его, как она мрачнела каждый раз, когда проходила мимо фотостудии с выставленными на витрине семейными фото. Я сказал ей тогда, когда мы бок о бок рисовали это граффити: «Не думай, что тебе надо нести это бремя в одиночку. Раздели его с другими». Гигантский «X» закрывал наши воспоминания и, казалось, так и кричал, что все они были подделкой. С того дня я больше не смотрел на эту стену. Я уже хотел было развернуться, как вдруг увидел, что под «X» крохотными буквами было написано предложение. Это не твоя вина было нацарапано на стене. Это написала та девушка. Я не видел, как она писала это, и не узнал её подчерк – я просто знал. «Это не твоя вина». Это была она. #книга #bts