«Какая дума на челе! Какая сила в нем сокрыта»!

Ко дню рождения А.С. Пушкина (1799-1837) и 190-летию написания поэмы «Медный всадник»

Раннее утро седьмого ноября 1824 года выдалось в северной столице ветреным и промозглым, что местных жителей совсем не удивляло – привыкли. Но уже в десять часов утра сильный ветер перешел в бурю, по улицам вместе с торговыми лотками и повозками полетели сорванные крыши домов, валились вывернутые с корнем деревья. Природный катаклизм не остановил самых любопытных петербуржцев – они устремились к парапетам Невы, чтобы воочию наблюдать настоящие морские волны на ее поверхности. Когда, сметая все на своем пути, Нева выплеснулась на улицы, бежать стало уже поздно: за считанные минуты затопило две трети города, уровень воды поднялся на целых четыре метра. Последствия самого грандиозного петербургского наводнения были ужасны: утонуло и пропало без вести более тысячи человек, размыло почти все городские дороги, в руинах лежали около четырех тысяч домиков и избушек – их по окраинам Петербурга толпилось великое множество…
Пушкин в это время отбывал ссылку в Михайловском и очевидцем страшных событий, слава Богу, не стал - узнавал о произошедшем только из газет и рассказов друзей. Реальная трагедия легла в контекст давно волнующей поэта темы о месте в истории облеченной властью личности и влиянии проводимых преобразований на судьбу «маленького человека». Но к написанию своей последней, самой короткой (всего 464 строки), сложной и загадочной поэмы «Медный всадник» поэт приступил только семь лет спустя, в знаменитом Болдине, всегда одаривающем Александра Сергеевича необыкновенным вдохновением.
История сохранила для нас факты о том, что работу над поэмой поэт тщательно планировал: в Болдино Пушкин вез с собою брошюру известного русского ученого Василия Николаевича Берха «Подробное историческое известие о всех наводнениях, бывших в Санкт-Петербурге», которая и по сей день хранится в его личной библиотеке. В черновой тетради поэта имелись и переписанные из четырехтомника Адама Мицкевича стихотворения «Олешкевич» («День накануне петербургского наводнения») и «Памятник Петра Великого». В первом из них рассказывается о вещем предсказании польского художника Олешкевича – он сулил новому Вавилону-Петербургу скорую гибель. Во втором Мицкевич изображает двух вполне узнаваемых читателем молодых людей, стоящих перед величественным монументом: В статье «Медный всадник» Валерий Брюсов вкратце описывает сюжет поэмы, как сказали бы сегодня, представляет читателю лишенное эмоций саммари произведения:Меньше месяца работал поэт над созданием поэмы, определив ее жанр как «Петербургская повесть», но до читателя она дошла не сразу. Цензурировал «Медного всадника» сам император Николай I, который мановением пера убрал несколько строф, относящихся к описанию памятника Петру, где последний был назван «кумиром» и «истуканом», высочайше вымарал также строки о «порфироносной вдове», вызывавшими, по его мнению, ненужные ассоциации с покойными императрицами Марией Федоровной и Елизаветой Алексеевной.
С крайней досадой отреагировал Пушкин на карандашные пометки вседержителя судеб российских и оставил при передаче поэмы в печать на месте вычеркнутых стихов… пустоты. Из творческого взаимодействия императора и поэта ничего хорошего не вышло: при жизни Пушкина в журнале «Библиотека для чтения» напечатали только самое начало произведения под названием «Петербург. Отрывок из поэмы». После трагической гибели поэта за дело принялся распорядитель его архива Василий Андреевич Жуковский, и в 1837 году «Медный всадник» публиковали уже с его деликатными правками. С оригинальным авторским текстом читатели смогли познакомиться лишь в 1904 году.
Извечный конфликт между правдой простого человека с его малозначимыми запросами и правдой государственного деятеля, решающего полномасштабные проблемы, видимо, никогда не будет разрешен. «Строитель чудотворный» Петр Первый и несчастный Евгений стоят в огромном отдалении друг от друга, находясь на разных концах единой «исторической доски» - пока та находится в равновесии, живо и процветает государство, иначе…

Строфы из поэмы А.С. Пушкина «Медный всадник»:

#александрпушкин #медныйвсадник #русскаяпоэзияxixвека #цитатыизкниг

«Я хочу одной отравы — пить и пить стихи».

130 лет со дня рождения Владимира Маяковского (1893-1930)

Начало ХХ века. Новые течения и направления в искусстве, поэзии и прозе возникают как грибы после дождя, разрастаются, объединяются и отпочковываются, борются с общественным вкусом и традициями, а заодно – и друг с другом. Футуристы беспощадно перелопачивают самые основы творчества, фрагментируют, комбинируют и подвергают деструкции. Отрицая природное начало, глашатаи хаоса провозглашают торжество науки и техники, свободное от любых эстетических запросов. С «корабля современности» полетели Пушкин, Достоевский, Толстой и прочие классики. Но футуристы вовсе не были буками и отшельниками и общество не игнорировали, считая себя пророками и спасителями человечества. Ни больше, ни меньше. Без эпатажа, конечно, при таком раскладе обойтись было невозможно, поэтому во главу угла поставили тезис Давида Бурлюка: На этой мутноватой волне и появился яркий пример футуристического творчества – самый первый сборник стихов Владимира Маяковского под необычным названием «Я!». В тонкой брошюрке, увидевшей свет в мае 1913 года, всего четыре стихотворения: «По мостовой моей души изъезженной...», «Несколько слов о моей жене», «Несколько слов о моей маме» и «Несколько слов обо мне самом». Уникальная книжка создавалась очень быстро: Маяковский принес бумагу для литографий и начал вдохновенно диктовать экспромты своему другу художнику Василию Чекрыгину, который тщательно переписывал новорожденные строки своим каллиграфическим почерком. Чекрыгин создал для сборника и четыре рисунка, совсем не подходящих, по мнению двадцатилетнего Маяковского, для иллюстрирования глубинных «смыслов», заложенных в стихах: «— Ну вот, Вася, опять ангела нарисовал, ну, нарисовал бы муху…». Не поднимая головы, над оформлением «фолианта» две недели трудились трое: сам Маяковский, Чекрыгин и Лёва Шехтель, бесшабашные друзья – студенты Московского училища живописи, ваяния и зодчества, увлеченные новой живописью. Обложку нарисовал Маяковский, изобразив на ней в виде кляксы себя и свой любимый черный галстук, тронутый несколькими штрихами желтой краски. Затем долго уговаривали владельца маленькой литографии Мухарского, который все-таки согласился напечатать непонятную книжку в количестве 300 экземпляров, оставив на память единственную в книге строчку, напечатанную наборным шрифтом: «Лит. С.М.Мухарскаго, Москва». Увидев первые гранки, большущий Маяковский прыгал от радости, сияя, как начищенный самовар! На выходе получилась тонкая тетрадка из 16 листов, в которой половину страниц занимал текст, половину – рисунки, расположенные совершенно бессистемно, без привязки к тексту. Но печать производилась только с одной стороны, т.е. каждая страничка представляла собой самоценный литографский оттиск. Перелистнув первую страницу, читатель видит замечательный портрет юного стихотворца с пронзительным взглядом и в широкополой шляпе – очень характерное и эмоциональное изображение Маяковского, созданное Львом Шехтелем. Поэт собственноручно отнес часть тиража по книжным лавкам, где их вскоре и распродали. «Входите в книжный магазин и дайте стихи Маяковского» - «Стихов нет» - «Были да все вышли, все распроданы», - шутил счастливый автор. Критика книжку почти не заметила, лишь Валерий Брюсов написал, что у молодого поэта «есть свое восприятие действительности, есть воображение и есть умение изображать», и Вадим Шершеневич опубликовал небольшую, кстати, совсем не хвалебную заметку: Но своей первой работой Владимир Маяковский гордился. Даже семнадцать лет спустя, когда открылась его выставка «20 лет работы», сборник «Я!» занял в каталоге почетное первое место.

Несколько слов о моей жене (из сборника Владимира Маяковского «Я!»:

#владимирмаяковский #русскаяпоэзия20века #стихирусскихпоэтов