Можно конечно отмахнуться и обвинить автора в неадекватности, а можно дочитать до конца и задуматься.

Я выбрала второе :)
Страна нелюбви
Тель-Авив. Улица. Мать и ребенок. Он роняет мороженое, корчит рожу, подвывает, и вот уже слезы скоро брызнут.
Мать: «Мой сладкий, мой любимый, не плачь, мы тебе купим еще, лучше и больше, иди сюда, мой сахарочек!»
Прохожие улыбаются. Прохожие машут ручками. Прохожие берутся за руки и
танцуют, распевая веселые песни счастья и любви, а потом все вместе,
продолжая петь и приплясывать, идут с матерью и ребенком за мороженым. Москва. Улица. Мать и ребенок. Он роняет мороженое, корчит рожу, подвывает, и вот уже слезы скоро брызнут.
Мать: «Ну ты что, совсем тупой?! Сейчас будешь с асфальта слизывать!
Больше никогда никакого мороженого, больше гулять не будешь, я отцу все
расскажу, он тебя ремнем научит!» Прохожие переходят на другую сторону
улицы. Им страшно, они думают о бренности всего сущего и о том, что
скоро наступит конец света. Небо заливает бескрайняя черная туча. Ветер
сдувает с деревьев листву и радостные улыбки с лиц людей, уносит быстро и
далеко веру и надежду.
Вот с этого все, черт побери, и начинается. С придирок, хамства, запретов, наказаний, унижений.
Столько street-хамства по отношению к детям, сколько в России, нельзя
увидеть ни в одной стране. Это такая местная этика воспитания. Поэтому
мы — нация, которая ничего не знает о том, что такое любить себя. И речь
не о слепой любви, близкой к одержимости, а о той, которая уважение и,
главное, уверенность в себе. Ничто не дает больше уверенности, чем
любовь. В детстве у меня была подруга-соседка, которая все время
завидовала евреям: «Они никогда не ругают детей, они их только хвалят,
только любят». Были такие легенды раньше. То есть на самом деле это
вовсе не легенды: евреи, как и почти все южные народы, умеют обожать
своих детей, это верно. Но в суровых советских условиях такое поведение
казалось невероятным. Если задуматься, то на общем фоне уверенные в себе люди выглядят каким-то парадоксом.
Я могу с трудом вспомнить буквально двух-трех знакомых, о которых можно
сказать, что они потрясающе уверенные в себе люди. И самое важное, что
они необыкновенно плодотворны. Им что-то приходит в голову, они это
делают, и такое ощущение, будто они не знают ни мучений, ни сомнений.
Вот есть удивительный Федор Павлов-Андреевич, который с детства
устраивал театральные постановки, придумал свое модельное агентство
(достаточно успешное), потом газету «Молоток», а сейчас он художник,
делает перформансы. Федя всегда вызывал и вызывает у меня смешанные
чувства – я никогда не могла избавиться от зависти к его непоколебимой
уверенности в том, что у него все получится. И я знаю множество
одаренных или откровенно талантливых людей, которые при мысли о том,
чтобы начать свой проект, будь это хоть книга, хоть сценарий, да что
угодно, впадают в оцепенение. Знаете, сколько отличных книг не написано?
Ну, я тоже не знаю точно, но много. Вот мой друг хочет писать,
но у него устрашающий творческий блок: его сжигает страх при мысли о
мнении публики. Потому что всякий раз, когда он что-нибудь в детстве
рисовал, лепил, писал, родители начинали не с похвалы, а с критики.
Причем уже позже в ответ на почти истерику: «Ну почему?!» — они
говорили: «Мы ведь желали тебе добра». Хвалить — зло. Критиковать — добро. (И стоит ли удивляться тому, что в интернете все только и ругают друг друга?)
Один мой коллега написал отличный текст. Я ему отослала сообщение: мол,
какой чудесный текст, ты очень талантливый, молодец! Мы немного
пообщались, а потом он говорит: «Так приятно, я не помню, когда слышал
похвалу от коллеги».
Так и есть. Никто никого не хвалит. Даже
знакомые могут написать публично комментарий из серии «Какой тупой
текст, ты совсем, что ли, дура?» Может, я дура. Может, текст тупой. Но я
бы приятелю сказала такое приватно — и, возможно, более сдержанно.
Я помню историю, которая случилась со мной в семь лет. Я решила
написать роман. Настрочила пару страниц, показала отцу (он был
писатель), а тот как-то отмахнулся — «сюжета нет, это все не очень».
Вообще, мой отец по сравнению с другими просто душка. Он только и
поощрял меня. Говорил уже потом, что я гениальная и вообще. Но вот тогда
он так ответил. И меня это чудовищно оскорбило. Я бросила свой великий
роман и больше не писала до 15 лет. Возможно, я должна была прямо
в семь лет взять себя в руки и навалять «Войну и мир», но дети —
отражение родителей, они мир ощущают через их похвалу и критику. И
кстати, о школе. В восьмом классе у нас появилась новая учительница
литературы — и вот она изменила мою жизнь. Нас усадили писать очередное
сочинение. Сочинения тогда писали так: своими словами переписывали
предисловия советских критиков. Поэтому я всегда по литературе имела
нетвердую тройку — предисловия эти я не читала, списывала, что могла, у
соседей. А тут я вдруг психанула — и написала о поэте Некрасове все, что
думала (а он мне не нравился). Так я и стала отличницей. Новая
преподавательница всем поставила «неуды» за пережевывание чужих
ура-патриотических мыслей, а у меня была пятерка и похвалы на половину
урока. Иногда я думаю, как сложилась бы моя жизнь, если бы до
конца школы мы бы так и переписывали мысли советских задницелизов. Если
бы не пришел новый человек и не сказал, что у нас должны быть свои мысли
и, главное, что мы должны их высказывать. И что любое мнение интересно —
нет «правильного» и «неправильного». Я к тому, что и мы, люди,
надышавшиеся отравой СССР, и современные дети, которых до сих пор учат
порождения той системы, — мы ничего не знаем об удивительной и
восхитительной свободе, которую дает уверенность в себе, уважение к
своему мнению.
Нас учили быть «как все», у нас первородный страх
отличаться от других, мы боимся совершить малейшую ошибку — потому что
за нее получим либо наказание, либо презрительную критику. Мама
моего приятеля-журналиста спрашивала у него: «А почему ты считаешь, что
твое мнение кому-то интересно?» И такие слова я от многих слышала. То
есть любимая мамочка, вместо радости и упоения тем, что ее сын —
писатель, что его публикуют прямо в газете, интересуется: «А кому ты
нужен?» Увы, это абсолютная норма в России. В ответ на порывы мы
получаем скепсис, сомнения, критику. И так и живем, передавая это друг
другу: от поколения к поколению, от одного к другому, от одного
сообщения в социальных сетях к следующему. Хамство, осуждение и
строгость — это наш единственно понятный способ взаимодействия.
«Девушка, вы так прекрасно выглядите!» — говоришь ты кому-то на улице. А
тебе в ответ растерянный быстрый взгляд (на ходу), истерическая улыбка и
некое «мемыму» через плечо. Даже когда в более закрытом обществе,
где-то на вечеринке, говоришь: «Какое красивое платье!», в лучшем случае
тебе сухо говорят «спасибо». И никогда «О, так приятно, я его купила в
Тбилиси этим летом, попала на распродажу в одном маленьком магазине!»
Вот честно. Я ни разу не получила в Москве такой ответ. Потому что люди
не умеют реагировать на похвалу. В худшем случае тебе ответят: «Ой, ну
что вы, оно вообще мятое, и голова у меня грязная, и я простужена, так
ужасно выгляжу».
Кошмар. Ведь это так чудесно — восхищаться
людьми и ценить, что они оделись красиво или книгу написали, или стихи,
или просто у них отличное настроение и они излучают радость. Атмосфера
взаимного восхищения намного симпатичнее этой утомительной и уже всем
надоевшей вечной борьбы за то, кто кому напишет больше мерзких гадостей.
Общество ненависти исчерпало себя — надо начинать хвалить друг друга.
Даже если не за что. Вдруг потом это подействует?
Арина Холина