Хрипит лошадь, запряженная в сани.

Матери тридцать, мне шесть.
Она в лесу, по колено в снегу: ну, какую? Выбирай!
А мне почем знать? Пушистую!
Летят щепки, мама горяча, пар изо рта, пряди на лбу слиплись, платок в снегу.
Конюх у дома - лошадь под уздцы, распрягать да в стойло.
А мы – елку в дом. Я за макушку, там легче, мама за ствол. Ель под потолок! На крестовину ставить - отца ждали.
А запах! А игрушки!
Сами клеили флажки из половин, и цепочки из папье-маше, розовые, голубые, зеленые. И все эти полумесяцы из картона, ромбы, аэропланы, медведи на парашютах, золотой аэростат, глупый заяц крашеный.
В Риге они до сих пор хранятся - из той России: эсминцы, кальмары, звезды на вольфрамовом каркасе. Да еще от покойной тети Мирры Киевской коробка приехала.
Нынче мама с сестрой снова станут разворачивать из ваты, смотреть.
Я эти игрушки помню наизусть.
Эту, говорила мне мама, отец из Великих Лук привез, когда твоя сестра родилась... Заяц хрустальный – ты еще ангиной болел, а потом школу догонял... А танк с белой звездой и шар в золотых нитях из Америки. Но мы никому про посылку не говорили.
Елка оттаивала, смирившись. Распрямляла лапы. Благоухала хвоей на весь дом. Роняла случайные иголки.
Наряжали: и конфеты, и орехи грецкие в фольге, и свечки парафиновые.
По радио тенор пел: люблю, друзья, я Ленинские горы!
А мы с Наташей думали, что скорей бы уже утро.
И тогда - босиком, по домотканым коврикам, по доскам пола скобленым - сквозь синее утро - к елке, под елку!
По орехи с конфетами.
За подарками в простой бумаге.
Из непростой жизни.
Анатолий Головков facebook.com/anatoly.golovkov