Предыдущая публикация
ПРОТИВОТАНКОВЫМИ РАКЕТАМИ ПО ЧЕЧЕНСКИМ БОЕВИКАМ-3 часть
За два дня до этого, 17 декабря, командир полка оставил меня на этом же участке – изучить и вникнуть в неясную на тот момент обстановку. После его отъезда я остался единственным офицером на данном участке обороны. Через час обстановка резко изменилась: начальник инженерно-саперной службы полка и восемь сопровождающих его солдат на ИМР были внезапно атакованы боевиками. И мне пришлось поднимать саперную роту в дикую, лобовую атаку по открытой местности на высоту, занятую боевиками, для того чтобы отвлечь на себя их огонь и дать возможность попавшим под обстрел оторваться от напавших. Задача атаки была выполнена, саперы вырвались из западни, отделавшись двумя легкоранеными. Правда, ИМР была подбита и сгорела. Через месяц после прорыва боевиков из Грозного в числе трофеев нам попался чеченский журнал боевых действий за Грозный. Там я прочитал следующие строки: «17 декабря 1999 года группа ополченцев в районе н.п. Кирово атаковала и уничтожила ракетную установку «Ураган». Установка была уничтожена, и вместе с ней – группа прикрытия в количестве восьми человек. Успешно отразив три атаки русских, уничтожив при этом еще одиннадцать русских солдат, ополченцы благополучно отступили…»
Интересно, сколько фальшивых долларов было выдано в качестве вознаграждения за уничтоженную «ракетную установку» и русских солдат?
5, 6 или 7 января 2000 года, точно числа не помню, волей случая я на ПРП с четырьмя своими солдатами и БМП с отделением разведки разведроты оказались в городе Аргун в тот момент, когда его захватывали боевики. Коварно захватывали. Большая группа возбужденных женщин собралась у городской комендатуры. Комендант города и его офицеры, ничего не подозревая, вышли к ним, чтобы разобраться с причинами возбуждения. Толпа внезапно напала на них и практически разорвала офицеров. Это и послужило сигналом для проникших в город боевиков. Они напали на все пункты, где располагались наши военнослужащие. Уцелевшие сумели с боем отойти на вокзал, где закрепились и продержались до прихода наших – двое суток.
Мы пытались найти колонну генерала Малофеева, от которой оторвались. Насторожившись от того, что на улицах находились только мужчины, я в очередной раз остановился и связался по радиостанции с генералом, наблюдая за тем, как две наши машины стали окружать чеченцы. Правда, пока без оружия, что и останавливало меня дать команду «Огонь», хотя бойцы были готовы выполнить мой приказ. «Духи» даже не сомневались, что они сейчас без единого выстрела захватят растерявшихся, как они думали, русских. Я наблюдал за приближавшимися боевиками. Убедившись, что генерал в безопасности и двигается в сторону полка, я выждал и дал команду механику: «Дави!»
С дикими воплями, визгом, опрокидывая друг друга, «духи» практически выскальзывали из-под гусениц и разбегались в стороны. Мы вырвались из города и благополучно вернулись в полк, где я получил хороший втык от командира полка за то, что отстал от колонны. О подробностях захвата боевиками городов Аргун и Шали, а также разгрома нескольких наших крупных автоколонн я узнал на совещании в Ханкале и пожалел, что не отдал тогда приказ на открытие огня.
17 января 2000 года я со своим разведчиком А. Шаробориным с группой генерала Малофеева выдвинулся в Старопромысловский район. Генерал хотел разобраться, почему штурмовые группы ВВ, захватившие овощехранилище, не идут вперед. А я должен был узнать, почему мои корректировщики слабо ведут огонь. Простое разбирательство на месте плавно перетекло в просачивание нашей группы вместе с вэвэшниками в ближайший тыл боевиков и захват цеха, где мы вступили в бой и были окружены. Генерал погиб, как настоящий русский офицер, в бою. Погиб и старший сержант Шароборин, а нам поодиночке пришлось пробиваться к своим.
Мой старший помощник майор X. был ранен в ногу, но отказался от госпитализации, сказав: «Пока мы не возьмем эту высоту, в госпиталь не лягу». И в течение нескольких дней сходил в семь атак, пока высота не стала нашей.
Командир первой минометной батареи старший лейтенант И. был ранен минометным осколком в голову, но тоже отказался от госпитализации и еще две недели руководил своей батареей. И так воевали многие.
Так что теплые палатки и кунги мы видели и ощущали их тепло только поздней ночью.
Ну а теперь о том, с чего начался наш спор, – о рубеже безопасности. Вы невнимательно прочитали мою статью, особенно то место, где я пишу: «Итог: исходя из собственного боевого опыта, могу сделать следующий вывод – принимая то или иное решение в боевой обстановке, трезво оцените реальную ситуацию, возможности своего подразделения и, главное, не переоцените свои. Считаю, что рубеж безопасного удаления огня каждый артиллерийский офицер должен определять, учитывая сложившуюся реальную боевую обстановку».
Из этих слов видно, что я не отказываюсь от этих 200–400 метров рубежа безопасного удаления, как он описан в Боевом уставе. Я лишь говорю – уверен в себе. Уверен в своем подразделении. Что ж, ради того, чтобы помочь пехоте, почему бы и не сократить рубеж безопасности. Не уверен – тогда есть эти 200–400 метров, и никто тебя не осудит. Но главное, что хочется сказать, не надо трусливо прятаться за статьи устава, наставлений, когда необходимо срочно принять решение и взять за это на себя ответственность.
Вы пишете, что содержание вашей статьи и таблицы предназначены для разведчиков и спецназовцев. Вы наивный человек и никогда не были хотя бы в нормальном бою. Я уже не говорю про бой, когда просто надо крутиться и выживать. Их, внештатных артиллерийских корректировщиков из разведчиков и спецназовцев, надо просто обучать, организовывать хорошие, на солидной основе сборы. Как минимум месяц, по окончании которого дать пострелять на полигоне каждому до двадцати снарядов. Чтобы корректировщик не только выполнил простейшую артиллерийскую задачу, но и «погонял» снаряд по полю, почувствовал, как от его изменений корректур снаряд «гуляет» по полигону. Вот тогда будет толк.
Давайте посмотрим глазами тех же разведчиков и спецназовцев на тот случай, когда нужно вызвать огонь артиллерии. Хочу напомнить, что задачи этих разведгрупп – не ведение боевых действий или уничтожение противника, а разведка, банальное добывание информации. И в бой эти группы ввязываются только тогда, когда их обнаружили и зажали. Как правило, превосходящими силами. Вот зажали в «зеленке» группу, в ней разведчик-арткорректировщик, с которым накануне полковой артиллерист в течение нескольких часов проводил занятия по корректировке. Рассказывал о НП и ОП, о том, что он (корректировщик) должен всегда помнить, с какой стороны от траектории полета снарядов должен находиться НП. Глядя в широко раскрытые, удивленные глаза разведчика, полковой артиллерист рассказывал про правило «правой и левой руки» и о многих других артиллерийских штучках, которые изучаются месяцами. Вы что думаете, этот разведчик, отбиваясь изо всех сил от боевиков на расстоянии 40-50 метров, в лесу, когда он перебегает с одного места на другое, даст на ОП точные координаты или хотя бы нормальную команду? Да никогда. Ситуации иной раз были такие, что даже нормальный артиллерист в бою не сразу сообразит.
Итак, 17 января 2000 года. Я вырвался с остатками «вэвэшников» из цеха, где погибли генерал Малофеев и мой разведчик. Моя радиостанция разбита. Есть только связь с командиром «вэвэшников» – позывной «Пихта», у него на русском кладбище развернуты три минометные батареи. Принимаю решение нанести по занятому боевиками цеху огневой налет минометами. Цель от нас в пятидесяти метрах. ОП минометчиков – в 4,5 км. А это практически огонь на себя. Открываю карту и передаю открытые координаты, а меня не понимают. Координаты Х=00.000, У=54.300, Н=154 (это реальные координаты цеха, где погиб генерал). «Пихта» не понимает координаты X и все тут, как бы я ему по радиостанции ни объяснял про пять нулей и другие варианты. Лишь после того, как я его обматерил и приказал посмотреть на карту, только тогда «Пихта» все понял и открыл огонь.
Часто, наблюдая со стороны за работой артиллеристов, глядя, с какой легкостью они руководят корректировкой, многие разведчики, да и другие офицеры считают, что так же легко смогут работать с артиллерийскими подразделениями. Эта болезнь не обошла и наш полк. С начала боевых действий не сложились отношения между моими артиллеристами и полковой разведкой. К концу ноября разведчики возомнили себя подготовленными корректировщиками, способными грамотно и толково руководить огнем. Вступали в споры с артиллеристами и пытались навязывать свое видение решения разных артиллерийских проблем. День прозрения настал 3 декабря 1999 года. Разведрота готовилась сделать бросок и захватить важные позиции. Командир разведывательной роты капитан Н., умный, грамотный офицер, но в силу своей молодости чересчур самонадеянный, впервые в категорической форме отказался от офицера-корректировщика.
– Товарищ подполковник, я и сам срулю, если что, – с апломбом заявил молодой офицер.
Рота пошла вперед, а через пятнадцать минут была атакована с трех сторон превосходящими силами противника. Первую команду капитан Н. подал довольно уверенно и быстро. Но когда я дал первый залп по его координатам, то ни дальнейшей корректировки, ни еще чего-то добиться от него не мог. Он просто перестал мне отвечать. Ну а я не мог стрелять, так как не знал, где наши, а где боевики. И лишь увидев на гребне холма отступающую цепь разведчиков, я дал команду на открытие огня, чтобы отсечь боевиков от наших. Результат неудачного боя – трое раненых: двое тяжело, один легко. Вернувшись, капитан Н. подошел ко мне и честно признался в своих заблуждениях. На мой вопрос, почему он не отвечал, офицер откровенно сказал: «Борис Геннадьевич, первую команду я еще подал, но потом у меня просто не было времени не только корректировкой руководить, но даже вам отвечать. Я понял одно: каждый должен заниматься своим делом, командир роты – руководить боем, а артиллерист – руководить корректировкой. Давайте дружить».
После этого никаких разногласий в полку между артиллеристами и разведчиками не было.
Следующая публикация
Комментарии 1