Воспоминания нашего земляка из.д. Дулино о детстве, о родных местах и односельчанах.

В предыдущей теме моим землякам была предложена часть мемуарного издания нашего земляка из д. Дулино Гаврина Василия Алексеевича. Это была глава посвященная Киреевской школе, одноклассникам и сверстникам. В этой теме, как и было обещано, публикуется Глава 3, где Гаврин В.А. делится с нами своими воспоминаниями о детстве, о детстве простого деревенского мальчишки. Глава 3 посвящена родине автора- деревне Дулино, с упоминаем событий, связанных с д.Дракуны, Волосово и Хряпкино, и людей, которые имели значимое место в жизни всей округи.
(Ссылку на предыдущую тему от 01.12.2022 « Поездка в прошлое» смотрите ниже в комментариях ).

Глава 3. Деревенские университеты. В ожидании Победы.

Лошадь упрямо тащила сани по разбухшей от таяния снежно-ледяной дороге. Март заявлял о себе, прибегая к помощи солнечных лучей, пробивающихся сквозь холодные слои воздуха, превращая зимнее снежное покрывало в рыхлое весеннее месиво, с которым и боролась в тот момент одна лошадиная сила. В санях находились двое — отец и сын. 
Отец был за кучера периодически подергивая вожжами, прикрикивал: и, «Эгегей, Гордый, не подведи!» Иногда называл коня «мальчиком». Они возвращались из деревни Дулино в районный центр, город Белёв, где проживали отец и мама приехавшего их навестить Васи. Отец уважил просьбу прибывшего из Москвы сына, свозив его в родные места, где провел тот родился, годы детства и юности, откуда вышел во взрослую жизнь. Деревня предстала перед Василием заснеженным безжизненным оазисом, лишь торчащие из сугробов черные крыши одиноких домов напоминали о том, что здесь было поселение и жили люди. Потому так не уютно было у него на душе, и хотя в санях он сидел завернутым в овчинный тулуп коконом, ему было прохладно. Он глубже натянул на голову шапку-ушанку и закрыл глаза в надежде отогнать нахлынувшие негативные эмоции, применяя методы релаксации, о которых прочитал в одной умной книжке. Как сквозь сон, услышал голос отца:
 — Ну как, Василька, узнал нашу деревню? Что поделаешь, течет, все все изменяется, — понимаю, привыкнуть к этому невозможно.
 Какое — привыкнуть? Он и подумать не мог, что увидит такой грустный пейзаж. Куда все ушло? И это за каких-то пару десятков лет! 
В этой деревне, в кирпичном доме с соломенной крышей он появился на свет. Здесь он учился, взрослел, набирался, прислушиваясь к советам старших. опыта Ему довелось быть свидетелем, современником, очевидцем, да и участником совсем другой реальной действительности, в которой оказались миллионы его сверстников, составивших особую категорию населения — «дети войны».
Старожилы утверждают, что название деревни Дулино произошло от слова «Дуля» — так именовался сорт груш, обильно произраставших в этих местах. 
Некогда это был действительно благодатный грушевый рай, и «Дуля» преобладала: крупная, сочная, по вкусу походила на медовую. Наряду с грушей в садах произрастали яблони, вишня, слива разных сортов, но в названии деревни определяющей оказалась груша «Дуля». (Возможно, это всего лишь гипотеза, и предмет для исследования краеведов). Географический ландшафт деревни определяли четыре склона, или «стороны»: Авдеевская, Елисеевская, Хотеевская и Кобозятская. Возможно, ни одна из сторон не могла бы конкурировать с Петроградской, но каждая из них имела свое лицо. На Елисеевской располагались начальная школа, молочно- товарная ферма, кузница, а с конца 50-х — и баня; на Кобозятской — один из лучших в округе магазин; на Авдеевской — конюшня, где обитало более десятка рабочих лошадей; на Хотеевской — дом Мытора, где хозяин любезно предоставлял возможность крестить детей. 
В деревне было около шестидесяти домов. В одном из них, третьем по счету при въезде в деревню с большака, кирпичной кладки, под соломенной крышей, что стоял на Авдеевской стороне, — и происходили описываемые ниже события… 
Во второй половине дня, аккурат перед Чистым четвергом, когда у Анисьи начались схватки, ее свекровь Мария Агапьевна предложила своему мужу Федору Егоровичу: 
— Федя, надо бы отвезти Анисью в Дракунскую больницу, ей пришло время рожать. Поговори с бригадиром, пусть даст лошадь. Конюшня-то рядом.
 — Какая больница? Там же немцы, ты забыла, что идет война, — в сердцах ответил он. 
Нет, она не забыла, да и как забыть, если месяц назад они проводили на войну своего старшего сына Алексея, оставив без отца двухлетнего Шурика, теперь вот такая же участь ожидает новорожденного. Нацеливались работники военкомата и на ее мужа, и чуть было не призвали, но узнав, что он уже поучаствовал в Первой мировой войне и попадал в плен к австрийцам, отстали, оставили в семье. 
В деревне не было регулярных немецких войск, но присутствие войны со всеми ее жестокими проявлениями было ощутимо. Немцы шныряли по домам чуть ли не каждый день, спрашивая «яйко, млеко, шнапс», а то и в открытую грабили, забирая мелкий скот, отбирая у населения теплые вещи, и увозили все это на колясках мотоциклов. 
Особенно участились грабежи и бесчинства фашистов в ходе наступательных действий по освобождению районного города Белёва, находившегося в двенадцати верстах от Дулино. Были дни, когда линия фронта подходила еще ближе: к деревне Березово, что была расположена на полпути к Белёву. Разрозненные группы обозленных немецких солдат бродили по деревне в поисках своих жертв, одной из которых и стал на Хотеевской стороне села местный учитель, опрометчиво заговорив с ними на немецком языке, что стоило ему жизни. 
Коснулась жителей деревни и другая беда — похищение людей и вывоз их на принудительные работы. Об одном подобном эпизоде уже в наши дни на странице Интернета поведала жительница деревни Татьяна Михайловна Стольникова в связи с поиском своей пропавшей сестры. 
В конце сорок первого года она вместе со своей младшей сестрой Натальей и другими жителями рыла окопы. Работа была тяжелая, и выполняли ее поочередно сменяя друг друга, а чтобы отдохнуть и набраться сил, уходили в лес.
 Во время очередного такого отдыха к группе девушек подъехали на автомашине немецкие солдаты, около десяти человек, и всех, кто отдыхал в то время, в том числе ее сестру, затолкали в автомобиль. И больше их никто не видел на протяжении всей войны и после. И лишь много лет спустя обнаружит Татьяна следы своей младшей сестры в Бельгии. 
Знали жители Дулино и о расстрелах немцами мирных жителей в соседней деревне Побуж, только тогда не представляли еще масштабы этого злодеяния, о чем станет известно позже; на процессе Нюрнбергского суда над фашистами будут говорить уже о Побужской трагедии. 
В этой деревне фашисты повесили и заживо сожгли свыше 160 человек — женщин, стариков и детей! 
Присутствие войны чувствовал, быть может обостреннее других, как сам побывавший в котле боев Первой мировой, муж Марии Агапьевны — Федор. И мог ли он подвергнуть риску невестку, отправив ее рожать в Дракунскую больницу, находившуюся на оккупированной территории.
Да, больница не прекращала свою работу в годы оккупации, невероятно трудно и опасно было в этих условиях главному врачу Валентине Ивановне, но многие больные предпочитали в военное время лечиться, образно говоря, народными средствами у местных знахарок, а роженицы прибегали к помощи местных повитух. Что касается прогноза, кто должен родиться — мальчик или девочка, то это можно было только предполагать, ультразвукового исследования не было. Одни женщины полагались на свой опыт и определяли пол будущего по объему и конфигурации ребенка живота, другие — по пищевым пристрастиям роженицы: если она предпочитала сладкое, то ожидайте девочку, а если горькое и соленое — родится непременно мальчуган. А вот наша роженица, Анисья, работая на молочно- товарной ферме, полюбила молоко и употребляла его регулярно, тем самым поставив в затруднительное положение местных гадателей в прогнозировании родов. 
Обстановка военного времени, исключив возможность осуществить эти роды с помощью врачей и акушеров в Дракунской больнице, не оставляла иного выбора, как провести их на дому. 
Условия, конечно, несопоставимы, но русским женщинам по силам любые задачи! 
— Придется, бабка, тебе вспомнить, как это делается. На помощь можно Парашку или Груню, а может и обоих сразу. пригласить
 А что нужно от нас, то мы все сделаем. 
Парашка и Груня были женами его родных братьев — Никиты и Осипа соответственно. Жили «братья Егорычи», как их называли односельчане, своими семьями недалеко друг от друга, на Авдеевской стороне деревни; дружно жили, в трудные моменты, в печальных событиях помогали друг дружке; совместно отмечали козырные праздники, дни рождения, как и подобает родственникам.
 В военное время они сплотились еще теснее, и Федор неслучайно предлагал позвать на помощь женщин своего клана: у каждой из них был хороший опыт рождения детей, да и приема родов тоже, а Мария Агапьевна сама родила девять малышей. К сожалению, в живых остались лишь четверо: Алексей, который в то время находился на фронте; Иван, пропавший без вести; Евдокия, проживавшая с ними в родительском доме, и Прасковья, вышедшая замуж и переехавшая жить к мужу Андрею в поселок Хряпкино, что был расположен в трех километрах от деревни Дулино. 
Для сбора невесток отправили в качестве посыльного Евдокию. В эту пору ей исполнилось пятнадцать лет. Исполнительная и послушная, легкая на подъем, одев мамину телогрейку и резиновые сапоги, поскольку на улице было сыро, Дуся мигом выскочила из дома, не успев получить родительский инструктаж, полагаясь на свою сообразительность. 
Не прошло и часа, как все три невестки, этакие бабки-повитухи, каждой из которых не было и пятидесяти лет, собрались, чтобы принять рождение на свет человека — нового члена их дружного родового сообщества.
Характеры у невесток были разные. Груня — молчаливая, немного замкнутая, предпочитала больше слушать собеседника, чем говорить сама. Она была заботливой матерью, воспитав с Осипом трех сыновей: Никиту, Георгия и Ивана, а также дочку Нюру. Прасковья — степенная, рассудительная, по возрасту превосходила других, да еще наделена была даром врачевания. Ее дети — Алексей, Татьяна Мария, даже находясь уже в зрелом возрасте, и относились к ней трепетно, с чувствами детской привязанности, не растраченными с годами. 
Что касается Марии Агапьевны, жены Федора, то это была волевая женщина веселого нрава, могла и пошутить, когда имелся для этого повод. Она как-то по-особому любила своих детей, не балуя, но уважая их детские желания.
 И в тот день, под Чистый четверг, в ожидании родов они просили Бога, чтобы Всевышний отнесся снисходительно и к Анисье, и к младенцу. 
Им не пришлось долго ждать. Приложив ухо к животу роженицы, Прасковья вынесла вердикт:
 — Роды должны начаться в ближайшее время, по-моему, там шевелится мальчик. Надо ждать. 
Наверно, нет необходимости углубляться в детали происходившего деликатного события. То, что должно было свершиться, свершилось: в тепло натопленной хате раздался желанный крик младенца, известившего ее обитателей о своем появлении на свет. Это был будущий мужчина. 
В доме все пришло в движение. Особенно активны были повитухи: при ограниченных санитарных и материальных возможностях они делали свое дело профессионально, последовательно и с невероятной быстротой. Надо отдать должное и Анисье, ставшей теперь уже дважды мамой: она оказалась послушной пациенткой повитух, безукоризненно выполняя их советы, проявляя при этом беспримерное терпение. Было ей в тот момент двадцать шесть лет. Позже она расскажет, что ее сын «родился в рубашке». 
Вопрос о том, какое имя дать новорожденному, уже не стоял: прислушались к мнению Алексея, которое он озвучил перед уходом на фронт: если 
будет мальчик, назовите его Васи́лькой. Так и сказал: «Васи́лькой», произнеся это слово с ударением на букве «и». Другого варианта не было. Бабушке младенца, Марии Агапьевне, импонировало имя Василий, в девичестве, у них в роду Ляминых тоже был Василий, от кого произошел ее любимый племянник Иван Васильевич. 
Дед Федор Егорович был в восторге, и не только от рождения внука, тоже но и потому, что «его взяла», к его мнению прислушались — и не напрасно: роды в доме прошли удачно, а как было бы в больнице — еще неизвестно. Так у двухлетнего Шурика появился братик, заботу по обустройству его быта, как и все работы, вместо ушедшего на войну Алексея взял на мужские себя дедушка Федор Егорович. 
Он достал с чердака чудом сохранившуюся старую люльку и после проведения кропотливых реставрационных работ подвесил ее к потолочной балке посреди комнаты. Так же поступил и с ветхой детской кроваткой, в которой раньше спал Шурик. Кроватка заняла лучшее место в комнате — у самого окошка. А чтобы из окошка не дуло, раму с внутренней стороны дополнительно проклеили газетой. 
Простейшим образом решился вопрос и с прогулочной коляской. Из обработанной рубанком доски, найденной в сарае, Федор Егорович сделал ящик, закрепил на нем две арматурины, а колеса вырезал из круглого кленового дерева, прикрепил веревочку, чтобы удобно было возить, и получилось вполне приличное транспортное средство для малыша. Правда, оно больше походило на повозку и на неровной проселочной дороге подпрыгивало вместе с «пассажиром», но другого не было. Не поедешь же за коляской в райцентр, когда на подступах к нему, да и в самом городе, хозяйничают немцы. 
Новорожденный и его братик были окружены теплотой и лаской всех членов семьи: мамы, бабушки, тети; не оставляли их без внимания и родственники, делились чем могли. 
Трудно было односельчанам в то военное время. 
И хотя районный центр, город Белёв, освободили от немцев под новый 1942 год, значительная часть территории района, в том числе и часть деревень, находились под властью захватчиков вплоть до октября 1943 года. Наши войска, проявляя неимоверные усилия и героизм, вытесняли врага из населенных пунктов, гнали его на Запад. 
Автору этих строк удалось ознакомиться с фрагментом «Воспоминаний» начальника 116-й отдельной морской стрелковой бригады, подполковника М. Е. Богачева. Вот что он писал: 
«Первого мая 1943 года бригаду на армейских автомобилях перебросили в район 61-й армии Брянского фронта, западнее гор. Белёва, и там в д. Дулино расформировали. Из двух бригад сформировали 110-ю стрелковую дивизию». («Белёвская правда», 1968 год).
1943-й год был особенно трудным для сельчан. Последствия войны ощущались в каждой семье. Не хватало продуктов питания, кормов для уцелевшего домашнего скота, предъявляла к людям свои повышенные требования и холодная зима. 
Едва сводила концы с концами и семья новорожденного Василька. Спасали ее оставшиеся скудные запасы зерна ржи, что в колхозе до давали войны. Это зерно перемалывали на ручной кустарной мельнице и получали муку, добавляли в нее картофель, зачастую промерзший, пролежавший зиму в земле. А еще выручали корова Зорька, давая молоко для малышей, да куры, приносившие яйца. 
Да, война уходила все дальше и дальше от деревни, но для этой семьи она еще была в их доме, в сердце каждого его обитателя. Где-то там, в неизвестности находился их близкий и любимый человек, Алексей — сын, муж, папа, брат. Долгое время от него не было никаких вестей.
 — Может быть, написать кому следует? Пусть поищут, — сокрушалась бабушка, обращаясь к деду.
 — Нет, надо подождать, еще объявится, он не на гулянку уехал, — уверенно отвечал дед. — Зачем напрасно шум поднимать. 
И все же бабушка решила проверить его правоту. Взяла с полки колоду карт и начала ворожить: то вынимала карту из колоды, закрыв глаза и шепча какие-то слова, раскладывала карты на столе, то вновь собирала. длился Сеанс не менее десяти минут. В заключение она уверенным тоном сообщила: «Жив наш Лешка». 
И не испытывали они, два уже немолодых человека, большего счастья, чем в эти минуты, найдя хотя бы виртуальное подтверждение того, что их сын, родная кровиночка — живой. 
И снова наступил очередной период ожидания и надежды на хорошие новости. 
Жили они друг с другом в любви и согласии, заботились о внуках, которых называли «братиками», поддерживали и их маму — жену своего сына Алексея, невестку Анисью. 
Бабушка Мария Агапьевна была родом из весьма зажиточной деревни Вязовна, воспитывалась в почтенной семье, умела шить, вязать, ткать полотно на домашнем стане, а в исполнении свадебных песен ей не было равных. 
А Федор Егорович слыл в деревенской округе отменным портным, по натуре был мягким и уступчивым, но если сталкивался с несправедливостью, тут он проявлял характер. 
Называть его «дедом» бабушка стала после рождения второго внука, Васи, ну и он отвечал ей тем же — «бабка», но чаще все же называл ее по имени — Мария. 
Кое-как пережили зиму, наступила весна 1943 года, пришла пора сажать картофель. Надо было вскопать землю — отдельные участки ее превратились в целину и требовались особые усилия для обработки. Вскапывали вручную, лопатами. На помощь слетелись родственники, одним бы нипочем не справиться. 
Крайне мало осталось и картофеля, который можно было бы использовать в качестве семян. Тогда разрезали картофелину на несколько частей, сохраняя пророщенные глазки, и закапывали в грядки. А через месяц из земли появились зеленые ростки, радуя земледельцев. Теперь уже трудилась природа, давая людям свои плоды. 
Набирала силу трава для сенокоса, белым цветением покрылись яблони, груши и вишни, в Авдеевском лесу, куда часто заглядывали сельчане, появились первые грибы: сыроежки, подосиновики, подберезовики (почему-то называемые «обабками»). 
Стали выгонять на луга скотину. 
В июне надо было думать о заготовке сена для скота, требовалась срочная прополка грядок на огороде, чтобы освободить взошедшие овощи от сорняков, настала пора окучивать картофель. 
Дед с вечера наточил тяпки напильником, укрепил на них черенки, а на следующий день с утра, благо стояла хорошая погода, бригада в составе мамы, братиков, бабушки, тети Дуси и деда вышла на работу. Картофельный участок находился недалеко, за домом. Закрыли на щеколду калитку, замков не вешали даже в военное время — воровства в деревне не было, а от немецких разбойников не спас бы и замок. 
Взяли с собой и братиков, ведь одних в доме не оставишь! исполнился Васе годик с небольшим, а Шурику шел уже третий. Разложили на лужайке байковое одеяло, усадили на него ребятишек и, взяв в руки тяпки, приступили к работе. 
Они были не одиноки; по всему полю, справа и слева от них трудились люди; воспользовавшись погожим днем, односельчане старались создать благоприятные условия для будущего урожая картошки, следуя русской пословице: «как потопаешь, так и полопаешь». А картофель во все времена, а в военные особенно, считался вторым хлебом. 
Работали по-ударному, не отвлекаясь на разговоры, не упуская из вида лужайку, где находились дети, а точнее один Вася, который быстро уснул на свежем воздухе, а Шурик бродил по обочине участка, собирая цветочки для своего младшего братика. 
Сорняков на редкость было не много, к тому же накануне прошел дождь, и земля тоже легко поддавалась тяпкам, наточенным до остроты. 
Осилив добрую половину поля, Мария Агапьевна предложила сделать перерыв для отдыха. Не успели они сложить тяпки, как услышали голос: 
— Тетя Маша, тетя Маша! Вам письмо! Почтальон передал. 
Это кричала Лиза Полунина, проживавшая в соседнем доме, обращаясь к бабушке, да так громко и так неожиданно, что вызвала у всех некоторое замешательство. Ситуацию спасал дед: 
-Это от Лешки! Ну-ка, Дуня, — обратился он к своей дочке, сестре Алексея, — ты у нас самая молодая, сгоняй за письмом. 
Дуня в один миг оказалась рядом с Лизой. 
— А ты потанцуй, тогда отдам, — шутливо предложила она, словно речь шла о любовной записке от ухажера. Но как мать двоих детей, Саши и Кати, воспитывая их одна, муж тоже был на фронте, она понимала, что может находиться в этом запечатанном треугольном конверте с воинским штемпелем, и насколько он дорог для ее соседей. 
Дуня выхватила у нее письмо и стрелой пустилась обратно. 
Сначала она протянула конверт бабушке, которая, к сожалению, не знала и читать не умела; вот деньги считать в бумажных купюрах она была грамоты большой специалист. Конверт она передала мужу: дед, читай. «Дедом» она стала называть Федора Егоровича после рождения второго внука, Васи. 
Дед взял конверт, внимательно осмотрел с обеих сторон. Он был треугольной формы, из обычного тетрадного листа в клетку, сначала справа загнутый налево, потом слева направо, верхняя полоса бумаги вставлялась, как клапан, внутрь треугольника. 
На лицевой стороне «треуголки» было написано: Тульская область, Белёвский район, Кстищевский сельский Совет, Березовское почтовое отделение, деревня Дулино, и указывались фамилия и имя отчество того человека, кому надо вручить. 
Развернув письмо, Федор Егорович его Анисье, как главному передал адресату, а та в свою очередь, прочитав первые слова: «Здравствуйте, мои дорогие» — расплакалась. Выручила всех Дуся, самая грамотная из всех членов семьи, ведь училась целых семь лет: сначала в Дулинской начальной школе, а потом — в Конновской семилетней. 
Взяв у Анисьи драгоценный листок и приняв серьезный вид, она медленно, но тоже не без волнения, четко произносила: 
«Здравствуйте, мои дорогие Анисья, мама, папа и сестра Дуня. Пишу вам из воинской части с фронта, воюем с немцем под Орлом. Скучаю, хочется вас всех обнять, особенно мою любимую жену. Знаю, что у нас должен появиться ребенок. Как хочется на него посмотреть. Но мне приснился сон, что родился еще один сын, братик Шурику. Кто бы ни родился, я все равно буду рад. Пишите мне по адресу, что указан на конверте. До свидания. Жду ответа как соловей лета. Ваш Алексей». 
Письмо было короткое, а в качестве обратного адреса на конверте был указан номер полевой почты. 
Но даже это короткое письмо всколыхнуло сердца его близких, без слез, разумеется, не обошлось; плакали от радости, от переполнивших чувств переживания за любимого человека, находившегося далеко от дома, в условиях непредсказуемой опасности, где так зыбка граница между жизнью и смертью. 
Тут уж было не до окучивания картошки, начатую работу решили перенести на другой день и отправиться домой, чтобы перевести дух. Дед собрал орудия труда, взвалив их на плечо, мама братиков взяла на руки выспавшегося на свежем воздухе маленького Васю, чмокающего соской-пустышкой, прижав теплое тельце к своему материнскому сердцу, а Шурик заковылял с бабушкой. Замыкала шествие тетя Дуся, везя за собой детскую коляску-повозку. 
Наступившая ночь для Анисьи была неспокойной. Она долго не могла уснуть: все еще находилась под впечатлением письма от мужа, днем и перед сном перечитывала его несколько раз, запомнив наизусть, переживала за своего Алексея, скучала, ведь прошло пятнадцать с того дня, как они месяцев расстались. За это время в их семье произошло пополнение — родился Вася, событие необычайной важности, и ей пришлось пережить вторые роды. Она перебирала события своей жизни до замужества. 
Родители ее рано ушли из жизни, и маму заменяла жена старшего брата, которая имела проблемы со здоровьем и обладала своенравным характером, придерживалась жесткого домашнего уклада, в том числе в воспитании пятерых детей: Николая, Ивана; Екатерины, Марии и Дуси. Все они прошли через руки Анисьи, которая стала для них няней. 
Она была старше Алексея на шесть лет, и он, семнадцатилетний юноша, влюбленный «по уши», добившись расположения властной тети, увел любимую в дом своих родителей, которые сначала приняли Анисью скорее настороженно, чем с распростертыми объятиями. 
Говорят, с выходом замуж и сменой фамилии женщина меняет и уклад жизни, но ей не пришлось ничего менять — в доме мужа царил такой же матриархат. Во всем главенствовала свекровь, Мария Агапьевна. Она была доброй женщиной, но с волевым характером, неслучайно ее в деревне прозвали «бабка-генерал», и Анисье приходилось учитывать эти обстоятельства, чтобы избегать семейных конфликтов. 
Письмо Алексея разворошило ее память, запечатлевшую события прожитых лет, и в ту ночь она долго думала, что написать ему в своем ответном письме, какими словами поддержать его там, где он сейчас, возможно, на поле боя или на госпитальной кровати — о плохом думать не хотелось. Сочинять письма она не умела, ведь за плечами у нее — неполное начальное образование; писала то, что подсказывало сердце, не обращая внимания на правила грамматики и орфографии, без запятых и точек. Проснувшись рано утром, когда братики еще спали, она достала с полки ученическую тетрадь в линейку, приобретенную несколько дней назад в деревенском магазине, чернильницу-непроливайку, ручку с пером под названием «лягушка» (эти нехитрые школьные предметы остались от учебы Дуси), присела за обеденный стол и стала медленно писать, выводя каждое слово: «Здравствуй, Леша. Во- первых строках своего письма хочу тебе сообщить, что письмо твое мы получили, за что тебе большое спасибо…» 

В первую очередь она сообщила о рождении Васи, о том, как прошли роды, теперь у них два братика, Шурик привязался к новорожденному малышу, хотя ему самому три с половиной годика. И отложив на мгновение ручку, задумалась: как передать ему свои чувства, какими словами выразить тоску и переживание за его здоровье и благополучие на этой проклятой войне, где люди убивают друг друга. 
В этот момент в комнату вошла свекровь. Разве могла она не воспользоваться случаем дать сыну в этом письме материнский совет? И обратившись к невестке, настойчиво потребовала: «Обязательно напиши, чтобы не лез там на рожон, пусть бережет себя». 
Запечатать письмо взялся Федор Егорович. Он ловкими движениями рук свернул двойной тетрадный лист в треугольник так, чтобы образовался клапан, которым как бы закрыл импровизированный конверт, и передал его обратно Анисье для написания адреса. 
Ближе к вечеру письмо с адресом военно-полевой почты было передано местному почтальону, точнее почтальонше, молодой девушке по имени Катя, которая обещала доставить его в Березовское почтовое отделение, а там в установленном порядке — на фронт. Так и сказала: «В установленном порядке». 
Шло время. День за днем, месяц за месяцем — и так прошло три года войны. Менялась обстановка на фронтах. В результате Белёвско-Козельской операции были освобождены территории, оккупированные фашистами, в том и Побуж, где произошла та страшная трагедия. Стало легче дышать числе населению Дулино и прилегающих к ней деревень. 
А осенью 1944 года солдаты фашистской Германии и ее сообщников были выдворены войсками Красной Армии с территории Советского Союза. И хотя война еще продолжалась, войдя в другую фазу — освобождение других порабощенных народов — появилась надежда на прекращение кровопролития и возвращение фронтовиков в свои семьи. По-прежнему местный почтальон был желанным гостем в деревне, ждали вестей от своих близких оттуда, где шли ожесточенные бои с уже израненным, но все еще сильным и коварным врагом. 
Продолжал радовать свою семью письмами и Алексей. 
Письма были адресованы, как всегда, Анисье Александровне, а она возвращалась домой с работы по уходу за молодыми телятами на колхозной ферме ближе к вечеру, и никто — ни бабушка, ни дед — не вскрывали письма до ее прихода. И когда собирались все вместе, садились за большой деревянный стол, ставили на него керосиновую лампу, поскольку электричества еще не было, бабушка брала маленького, но уже взрослеющего Васю на руки, а Шурик пристраивался ближе к маме — и наступал таинственный долгожданный момент вскрытия волшебного треугольного письма с фронта с загадочным штемпелем «военно-полевая почта». Эту работу, как правило, выполнял дед, и все, затаив дыхание, ожидали самого главного — момента чтения. Письма читались медленно, а если была приписка «писал в окопе» или «писать кончаю, началась стрельба», отдельные слова трудно было разобрать. Каждое письмо заканчивалось просьбой: «поцелуйте моих сорванцов. Ваш Алексей». 

А однажды, это было уже в апреле 1945 года, пришло письмо от Алексея в настоящем конверте, без почтовой марки, но со штемпелем «полевая почта» — без указания обратного адреса. 
В это время мама «сорванцов» и, получив конверт от местного была дома почтальона, волновалась так, что не находила себе места. Дрожащими руками она разорвала конверт и из него выпала фотокарточка человека в военной форме — на нее смотрел Алексей добрыми, влюбленными глазами. Она взяла фотографию в руки, трепетно прижала к губам и по обыкновению расплакалась, а успокоившись, стала читать текст на обороте, но застилавшие глаза слезы мешали разбирать слова. Наконец, успокоившись, она прочитала почти вслух: «Моей жене Анисье». — А дальше шли стихи: «Чтобы тебя увидеть раньше срока, Я обращаюсь к несбыточной мечте. Тяжко мне бродить здесь одиноко, Тебя искать в вечерней тишине. Но я ищу, брожу, а ты далеко, Как звездочка в небесной вышине. Твой Алексей» 
На карточке стояла дата: 27 марта 1945 года и ниже приписка: «Отечественная война. Польша» (город был указан неразборчиво, похоже на «Грубец», но можно и ошибиться. 
Это был 1375-й день войны. Военные источники подсказывают, что именно в ночь на 27 марта при ожесточенном сопротивлении противника началась Восточно-Померанская военная операция по вытеснению противника из Гданьска (Данциг) силами 2-й ударной и 65-й армий 2-го Белорусского фронта. Муж находился где-то там, хотя в письме не было и намека на его участие в этой операции. Ведь незадолго до этого он был тяжело ранен и длительное находился на лечении. Но спокойный тон письма и оптимистичный время характер содержания говорили о том, что уже близок конец войны, скоро прекратится кровопролитие.
 «Как там мой Василька, — спрашивал в письме отец, — наверно, уже стал большой. Шурик его не обижает?» 
А Василька действительно подрастал, в пасхальные дни этого же года отметили три годика со дня его рождения. 
— Пора бы Васю окрестить, — предложила бабушка как-то за ужином. 
— Я не против, — ответила Анисья. — А когда? 
— Вот потеплее станет, и где-нибудь в июне, а может аккурат в день Вознесения Господня пригласим батюшку. 
Бабушка не случайно наметила этот день для крещения: по христианскому обычаю, в сороковой день после Пасхи родители должны приносить младенцев в храм к Господу — именно в этот день, как после нового рождения, Иисус взошел в небесный храм своего отца — спасителя всего человечества.
 — А кого позовем в крестные? — решила уточнить мама Васи. 
— Думаю попросить Дусю стать крестной — она ему приходится тетей. Посмотри, сколько она с ним возится. Да у них прямо любовь, — поделилась бабушка своими наблюдениями. 
— А крестным кого? — дотошно выясняла Анисья. — Вопросы эти не были праздными, ведь крестный и крестная для новорожденного на протяжении всей его будущей жизни оставались близкими людьми, вторыми родителями, неслучайно они так и назывались: «крестная мать» и «крестный отец».
 По мнению бабушки, крестным отцом для Васи мог бы стать племянник деда, сын его родного брата Осипа — Иван. В деревне его звали не иначе как «Красавец». Он и вправду был красавчиком от природы: черные густые волосы, правильные черты лица, добрая улыбка, веселый характер — прозвище вполне соответствовало его внешности и внутреннему миру. 
— А крестильную рубашку где возьмем? — поинтересовалась Анисья. — Материю соткем, — уверенно ответила она, — не ехать же за ситцем в Белёв. Да и сошьем сами, неужто разучились? Швейная машинка у нас есть, нитки тоже с довоенной поры остались. 
Бабушка намекала на то, что до войны им удавалось производить добротное тканое льняное полотно, из которого они делали не только красивые полотенца, расшивая их узорами, но и шили мужские женские рубашки, и нижнее белье, фартуки. 
В домашних условиях с помощью ручных швейных машинок справляли в качестве подарка от невесты жениху перед свадьбой такие красивые сорочки, с которыми не сравнятся покупные, изготовленные на швейной фабрике. И в доме началась подготовка к крестинам.
 — Давай, Федя, доставай мое приданое, — обратилась бабушка к деду, имея в виду ткацкий станок, пылившийся на чердаке все военные годы. — Да и прялка понадобится, — добавила она. 
Ткацкий станок, действительно, она привезла с собой, выходя замуж за Федора. А ткать научилась еще в девичестве, проживая в деревне Вязовна, откуда и переехала в Дулино. 
Она любила это кустарное ремесло, и ткала такие узорчатые полотенца, что позавидовать мог бы профессиональный художник. 
С ткацким станком она управлялась виртуозно, хотя это — не простое «орудие» производства тканей в домашних условиях. 

На установку его ушло два дня. Самая трудоемкая работа — это горизонтальное натягивание нитей — основы на раму в два ряда, да так, чтобы, нажимая ногой «педаль», заставить эти нити двигаться вниз — вверх, и между ними оставалось пространство для челнока. 
Весьма кропотливой была работа по изготовлению самих ниток для основы, они должны быть определенной толщины и хорошей прочности. Изготавливали их на прялке. 
Да и с прялкой не каждый мог справиться, тут тоже нужна была сноровка, чтобы получить качественную нить. Многое зависело от хорошей обработки льна, который закреплялся на большом гребне. Вращение веретена осуществлялось тоже нажатием педали, через колесо, так называемым «маховичком». 
Братики часто как завороженные стояли у прялки, наблюдая, как быстро вращается колесо, а с ним и веретено, называемое бабушкой скалкой, и на него наматывались нитки — все больше и больше, пока не заполнялось полностью. Тогда скалку снимали и ставили новую. 
Особый интерес у мальчишек вызывала ткацкая работа: как ловко бегал челнок с нитью и буквально на глазах увеличивалось в размерах полотно. Подготовка к крестинам продолжалась целый месяц. Тридцать дней кропотливого труда всей семьи: бабушки, мамы, будущей крестной, да и деду не приходилось сидеть без дела. 
И вот наступил долгожданный четверг, праздник Вознесения Господня, а значит и день крещения Васи. По дороге к месту крещения, а это около километра пути, он шел с мамой, держась к ней как можно ближе. Иногда мама брала его за ручонку и спрашивала, не устал ли он. В ответ малыш только крутил головой, но волнение все же его одолевало. 
— А это не больно? — спросил он маму. 
— Что не больно? — вопросом на вопрос ответила она. 
— Ну, это «крещение». — Хотя и пошел ему четвертый годик, но букву «р» выговаривал правильно. 
В разговор вмешалась бабушка, которая тоже шла рядом с ним, так сказать, для подстраховки, чтобы маленький не упал невзначай, а на руки брать его не хотели сознательно: пусть, мол, привыкает к трудностям. 
— Не бойся, Василек, батюшка тебя окунет ножками в водичку, молитву прочитает, оденет крестик, и ты будешь окрещен, — успокоила она малыша. — А почему братик не пошел с нами? — не унимался он. — А Шурик у нас уже крещеный, — на этот вопрос ответила мама. 
Василек замолчал и больше никаких вопросов не задавал. 
Преодолев небольшой спуск Авдеевской стороны деревни и перейдя луг,  они поднялись по пологому склону и вышли как раз к тому дому, где и должно было проходить таинство крещения. Там уже собралось немало односельчан с детьми, в основном того же возраста как и Вася, но были и груднички, которых держали на руках родители. Надо заметить, что это были первые крестины в после войны. А вообще к этому обряду относились с особым почтением. Многие воспринимали его как необходимость, искренне веруя в сверхъестественную силу божества. А после войны такая вера еще более укрепилась в сознании людей. Некоторые же полагали, что это просто такой обычай, и не могли допустить, чтобы их ребенок рос некрещенным. Обычно выезжали с этой целью в районный центр, но война помешала, поэтому решили воспользоваться представившимся случаем принять участие в этом обряде на дому, тем более что все правила и атрибуты соблюдались по максимуму. 

Начиналось, как правило, с самых маленьких — грудничков. И в этот день тоже. Священник брал каждого из них на руки и осторожно окунал с головой в воду, читая молитву. Вася с любопытством наблюдал, как дети погружались в большой чан с водой и с помощью крепких рук бородатого священника выныривали из воды, их заворачивали в чистое полотенце и передавали крестному или крестной — в зависимости от пола младенца. Когда подошла очередь Васи, мама сняла с него одежду, священник ловким движением приподнял его и со словами: «Крестится раб божий Василий» — опустил в купель. Поскольку Вася был уже большой, священнослужитель не окунал его с головой, а поставил на ножки и несколько раз окропил святой водой. Принимал Васю у священника в свои уже крестный, а крестная руки мать вытирала его новым полотенцем, что выткала бабушка на ткацком станке. Тут же надели на него крестильную рубашку, которую сшили из вытканного полотна. Крестик надевал сам священник. После этого был совершен крестный ход вокруг купели. 
Малыш стойко перенес и процесс переодевания, и погружения в воду, и крестный ход вокруг купели, и миропомазание, а вот когда батюшка срезал с его головки прядку волос, Вася заморгал глазками и чуть не расплакался. Но все обошлось. 
Возвращались домой в приподнятом настроении, одухотворенные, в душе у каждого ощущалось чувство блаженства. Общее мнение выразила бабушка одной лишь фразой: «Как в раю побывали». Не удержавшись, она спросила Васю, как он себя чувствует. «Как в раю побывал», — ответил он бабушкиной фразой. 
Дома их ждал вкусный праздничный обед, который приготовили тетя Прасковья, пришедшая из Хряпкинского поселка, и дедушка Федор Егорович. Поучаствовал в этом праздничном обеде и Васин крестный. Он подарил ему новые сандалии, которые тот сразу же надел и не снимал на протяжении всего дня. Хотел в них и спать лечь, но мама не разрешила. 
За столом шла оживленная беседа. Сожалели, что нет среди них Алексея, он бы тоже порадовался за своего младшего сына. 
Но дождались они его лишь в декабре следующего года, а это свыше дней и ночей ожидания. Бабушка и мама братиков частенько выходили на 
дорогу и вглядывались в даль в надежде увидеть любимого и близкого человека. По их понятиям, если по радио объявили о Победе, то войне наступил конец. А раз так, значит все, кто воевали и остался живы, должны вернуться домой. Не ведали они о том, что война все еще продолжалась на чужих территориях, до полного освобождения от немецкого фашизма теперь уже других народов. 
Единственным человеком в этой семье, кто разбирался в международном положении, был дед Фёдор Егорович, прошедший Первую мировую войну, но он не проявлял активности в разъяснительной работе среди женщин- домочадцев, да они и не просили его об этом, довольствовались информацией, поступающей из районного центра, и слухами.
 А для Алексея война закончится лишь в декабре 1946 года, когда он вернется домой в родную деревню Дулино.

2. Возвращение отца

В тот день, ближе к вечеру, братики повздорили между собой. И все произошло из-за карандаша, который подарил Васе директор местной сельской школы Михаил Макарович Комков, побывавший у них дома, чтобы познакомиться со своими потенциальными учениками. 
Первоклассником в ближайшем 1947/48 учебном году должен был стать Шурик, но почему-то подарок получил, а ведь ему до семи лет расти Вася, еще целых два года! Мало ли что он уже умеет читать. Шурик вот уже разбирается в арифметике и может складывать цифры до двадцати. К тому же Вася оказался прижимистым — не дал Шурику даже подержать этот карандаш. Да много ли надо пацанам для выяснения отношений, особенно если у кого-то еще и глаза на мокром месте. Пришлось вмешаться маме, она нашла нужные слова, чтобы примирить своих любимцев, и дело закончилось тем, что накормленные ужином братики в хорошем расположении духа отправились на печку спать, а карандаш, побыв некоторое время в руках Шурика, вновь оказался у Васи, теперь уже под его подушкой. 
Братья нежно любили друг друга, их связывало не только кровное родство, но и необъяснимая детская душевная близость, а в деревенской среде, где их часто видели вместе, получили прозвище Чук и Гек, хотя они сами не понимали, кто из них Чук, а кто Гек. 
-Ты когда пойдешь в школу? — спросил Вася Шурика, пряча карандаш под подушку. 
— Мама сказала, что в следующем году, — ответил тот. — А это скоро? Шурик начал считать, загибая пальцы: один, два, три… Досчитав до десяти, подытожил: не скоро. 
— А я думал — завтра, — с разочаровался Вася. 
Некоторое время они лежали на теплой печке молча. Молчание нарушил первым опять Вася: 
— А зачем тебе карандаш, если ты в школу идешь не завтра? — В вопросе была и детская наивность, и взрослая хитринка с подтекстом ехидства. 
Но ответа он не дождался. Шурик уже спал, набегавшись днем, да и тепло от печки разморило его, а через несколько мгновений засопел и Вася, погрузившись в глубокий детский сон. Братики спали так крепко, что не заметили, как к ним присоединились дедушка и бабушка, и печка приютила еще двоих — места, как и тепла, хватало на всех. 
Печку эту сложил еще до войны сам дедушка, Федор Егорович, со своими братьями Никитой и Осипом. Она была с лежанкой из простого кирпича, без всяких излишеств и украшений, но со всем необходимым для обогрева дома, на ней можно было и просто полежать, и погреть косточки в случае простуды, она служила и местом для сна. Конструкция печи позволяла печь пироги и хлеб, готовить каши, томить молоко. А какие наваристые и душистые получались у бабушки щи и супы, вот где пальчики оближешь! Располагалась печь в углу, рядом с дверью, недалеко от стены. А чтобы легче было забраться на полати, имелась лестница, на которую легко взбирались и мальчишки. 
Тема русской печки достаточно широко освещена в литературе, посвящены оды, стихотворения, описания. Ну как, например, не согласиться с поэтом Михаилом Яворским: «Мало кто знает сейчас, Какая приятная нужная вещь — В морозы нередко спасавшая нас Простая кирпичная русская печь. Испив молоко с золотистою пенкой, Вкусив испеченные в ней калачи, Кто был согрет той уютной лежанкой, Помнит всегда чудо русской печи». 
Но вернемся к повествованию о наших героях, одни из которых пребывали на печи в состоянии глубокого сна, а может быть и приятных сновидений, пока их не вывел из этого состояния стук в окно. Стучали так, что дребезжали стекла. Первой проснулась бабушка. Растолкав деда, она сказала ему, что кто-то стучится к ним в окно. Стук продолжался, и послышался женский голос, но слов было не разобрать.
 — Кого это нечистая несет? — произнесла бабушка, как бы размышляя, — Придется тебе, Федя, встать, вдруг беда какая. 
Дедушка спустился с полатей, зажег керосиновую висячую лампу, которая осветила внутренние помещения дома, и посмотрел на часы-ходики, висевшие на стене. Они показывали два часа ночи. Проснулись и встали с кроватей мама ребятишек и тетя Дуся. Все были насторожены. 
Стук переместился теперь уже в дверь. Снова послышался женский голос: «Откройте, дядя Леша вернулся». Голос принадлежал соседке по дому. 
Дед пошел открывать дверь. Через мгновения клубы морозного воздуха стремительно ворвались в натопленную хату, заполнив ее какой-то особой свежестью, заставившей учащенно забиться сердца ее обитателей. Неужели дождались? Его не было дома долгих тысяча семьсот пятьдесят с лишним дней и ночей. За это время родился сын, которому скоро должно исполниться пять лет, а старший уже готовится к школе. Его любящая жена, ночами ждала порой не смыкавшая глаз в думах о нем, вспоминая первые годы их совместной жизни. Долго простаивала у иконы мать, прося у Всевышнего благополучного возвращения сына. 
И вот он перед ними: в военном полушубке, кирзовых сапогах, с вещевым мешком за спиной и чемоданом в руке, на голове шапка-ушанка, покрывшаяся снежинками. 
Первые слова, что услышали проснувшиеся ребятишки: Лешенька, Лешенька родимый вернулся — бабушка плакала и причитала, дав волю своим материнским чувствам. Вскочили с кроватей мама ребятишек, тетя, и бросились в объятия к Алексею. «Как долго мы тебя ждали, все глаза проглядели», — услышали ребята мамин голос. Но сами не спешили спускаться, а наблюдали за происходящим с печки. 
— А там кто, неужели Вася с Шуриком? — спросил пришедший. 
— Да, это твои сыновья, они у нас уже большие, — ответил дедушка. — Ну, раз проснулись, слезайте, — обратился он к внучатам, которых он безумно любил и ни разу ни на кого из них не повысил голос, и они отвечали взаимностью, называли его «деда». 
Ребятишки, не ожидая повторного приглашения, в одно мгновение преодолев лестницу, оказались рядом с отцом. Алексей схватил обоих в охапку и крепко прижал к себе: 
— Вот вы какие у меня, настоящие богатыри! 
— Марья, сын, наверняка проголодался, давайте на стол собирать. И дайте ему раздеться, он вспотел уже, — эти слова деда были адресованы и жене Алексея — Анисье, и его сестре Дусе. 
В доме все пришло в движение, несмотря на ночное время. На столе появились соленые огурцы, сало, яйца, мятая вареная картошка, которая еще не остыла, находясь на загнетке протопленной с вечера печки, не остыли еще и щи, приготовленные бабушкой к ужину. А Федор Егорович достал из тайника бутылку самогона, бережно хранившуюся со дня крещения Васи как будто специально для встречи сына-фронтовика. Стол получился, быть может, без излишеств, но вполне в соответствии с возможностями послевоенного времени. 
А прежде чем сесть за стол, Алексей распаковал свой чемодан. Ребятишки к нему начали присматриваться еще сидя на печи. Чемодан был небольшой и необычный по внешнему виду: коричневого цвета и, что характерно, сделан не из гладкой кожи, а из телячьей, и ворсом наружу. Кроме обычных замков, как у всех чемоданов, у этого были еще кармашки, хлястики, ремешки, которые привлекли особое внимание братиков. 
Открыв его, Алексей достал подарки для каждого члена семьи, и в первую очередь порадовал маленьких. Шурику он дал набор цветных карандашей, как будто знал, что именно карандаш стал поводом для ссоры братиков накануне его возвращения. Затем он вынул из чемодана вторую коробочку. Вася предположил, что это подарок для него. Что же там такое? — подумал он. Отец открыл ее, и Вася увидел губную гармошку, такую блестящую, что она переливалась даже при свете керосиновой лампы. 
Вот это да! — чуть не воскликнул малыш, принимая этот подарок из рук. Ведь раньше он пытался играть на расческе, как показал ему дедушка: отца. прикладывал к ней бумагу и дул, получалась своеобразная мелодия. 
За ужином отец посадил обоих пацанов на колени, прижал к себе, испытывая неописуемые отцовские чувства, понятные лишь одному ему — солдату, побывавшему в пекле войны, получившему тяжелое ранение и чудом оставшемуся в живых. И в памяти его всплыли при этом картины гибели на его глазах товарищей. За столом он долго не притрагивался к еде, сидел молча, ощущая всем сердцем тепло прижавшихся к нему сынишек. Стояли стаканы с самогоном, соленые огурцы, яйца, вареная картошка. Какое-то время все сидели молча, семьи не отрывали от него глаз, члены страстно желая накормить своего дорогого человека. Молчание прервала мама Алексея, бабушка братиков. Она долго вглядывалась в исхудавшее лицо сына, и, видать, материнское сердце не выдержало :
— Сынок, отпусти ребят, покушай, ты теперь, слава богу, дома, а дети никуда не денутся, — сказала она и, обращаясь к своему мужу, отцу Алексея, продолжала: — А ты, Федя, угощай, выпейте по рюмке, на душе легче станет. Фёдор Егорович был равнодушен к спиртному и не любил страстных выпивох, но в данном случае как не поддержать просьбу жены, если, к тому же, сын вернулся с войны. 
Ребята, сидя на коленях Алексея, стали клевать носами, ведь шел уже пятый час ночи, близилось утро, а потому было решено отправить их на печку, а взрослые проговорили за столом до самого утра, не заметив восхода солнца. 
Разговор шел о войне и о ранении Алексея, а пострадал он дважды: один раз отделался легкой контузией, а второй раз шарахнуло посерьезней — в грудную клетку, да так, что кусок снаряда угодил в легкие, где и застрял, врачи отказались его оперировать, опасаясь летального исхода. 
Так и жил Алексей с осколком в груди на протяжении пятидесяти шести лет, до своей кончины, вспоминая тот бой 1943 года, где был тяжело ранен, заслужив свою первую награду — медаль «За отвагу». 
А приказ о награждении найдет в Интернете его сын Василька в 2015 году, когда будут отмечать семидесятилетие Победы советского народа в Великой Отечественной войне. К этому времени не будет уже в живых Алексея, трансформируется и «советский народ», как историческая категория. 
С волнением Василий прочитает рукописные тексты, написанные чернилами на пожелтевшем от времени тетрадном листе:
«Приказ 16/п по 1148 стрелковому полку 342 стрелковой дивизии Брянского Фронта. Действующая армия, 11 августа 1943 года От имени Президиума Верховного Совета СССР награждаю: Медалью «За отвагу» Снайпера автоматной роты — ефрейтора Гаврина Алексея Федоровича за то, что в боях 26–27 июля 1943 г. за высоту Безымянную и дер. Апальково при отражении контратаки противника истребил 15 немецких солдат. г. рождения, ВЛКСМ, русский, 1922 призван Белёвским райвоенкоматом Тульской области».

В числе награжденных значился и его товарищ, красноармеец роты связи, с которым они вместе призывались, одним военкоматом: Калиничев Андрей Григорьевич, 1900 года рождения, награжден за то, что 22–29 июля 1943 г. в бою за населенные пункты Пахомово, Чижевка, Апальково, несмотря на сильный огонь противника, 26 порывов линии связи, чем обеспечил исправил бесперебойную связь. 
Всего в данном Приказе отмечены наградами семнадцать человек, три из них — медалью «За боевые заслуги». 
Приказ подписали: командир 1148 стрелкового полка майор Слюсаренко и начальник штаба полка майор Ергин. 
Были у Алексея позже и другие награды за участие в боях, но эта медаль значима особо. Вспоминал он часто друзей по полку и искал того, с кем призывался в Белёве, Их дружба варилась в особом соку, И, к сожалению, не без примеси крови.

3. Братики

Недолго Алексей отдыхал. Жизнь без работы наскучила ему. Первое время он ухаживал за колхозными лошадями. Конюшня располагалась недалеко от дома, и он без особого труда в любое время дня мог усердно выполнять свои обязанности конюха. Но полученная на фронте рана грудной клетки напоминала о себе, и он часто посещал больницу в соседней деревне Дракуны, что была в трех — четырех километрах от Дулино и обслуживала жителей многих сел, деревень и поселков. 
Финансирование было не ахти какое, поэтому развивали свое натуральное хозяйство, обеспечивая больных молоком, мясом, овощами и другими необ- ходимыми продуктами питания. 
А лошадки использовались не только как рабочая сила на сельскохозяйственных работах, но и как транспорт, доставляющий врачей к больным, — автомашины в сельской местности были большой редкостью. Руководила Дракунской больницей Валентина Николаевна Селезнева. Она приехала сюда в 1928 году после окончания Саратовского университета им. Чернышевского и проработала в больнице более полувека, добившись создания полноценной многопрофильной клиники. 
Как-то пришел Алексей на очередное обследование по поводу своего ранения и попал на прием именно к ней. К этому времени Валентина Николаевна уже была широко известно в округе. Жители окрестных деревень отзывались о ней как о замечательном лечащем враче, умелом руководителе. 
Не каждый мужчина мог бы так нацелить работу больницы на оказание людям медицинской помощи, как сделала эта миловидная и скромная женщина. Здесь функционировали отделения: хирургическое, терапевтическое, туберкулезное, инфекционное и даже родильный дом. И в тяжелые годы войны, в условиях оккупации Валентина Николаевна добросовестно, с риском для жизни, выполняла свой профессиональный и человеческий долг. 
А как руководитель она умела как-то интуитивно «читать» характер человека, видеть состояние его души, потенциальные возможности.
Вот и в Алексее она заметила его трудолюбие, добросовестность, порядочность, а из беседы с ним уловила его неравнодушное отношение к лошадям. 
Просматривая рентгеновские снимки его грудной клетки, она обратилась к нему по имени-отчеству:
 — Ну что, Алексей Федорович, ранение у Вас серьезное, осколок застрял у самого легкого, Вы были на волосок от смерти. Сейчас динамика положительная, рана зарубцевалась, и рецидива я не вижу. Жить можно, но надо себя беречь и кое-в чем ограничивать. — Потом спросила: — Вы работаете? 
— Да, в колхозе, ухаживаю за лошадьми, — ответил он. 
— И много у вас в деревне коней? — С жеребятами около двадцати.
 — Никогда бы не подумала, а сколько же человек их обслуживает? 
— Три, в том числе заведующий конюшней Петр Яковлевич Лысяков. 
— А Петра Яковлевича я знаю, он бывал у нас на приеме, — с теплотой в голосе сказала Валентина Ивановна, словно речь шла о близком знакомом. Вообще, память на людей, особенно пациентов больницы, была у нее Она никому не отказывала в лечении. Вот, например, та же феноменальная. деревня Дулино по месту своего административного расположения не вписывалась в границу обслуживаемого ее Козельского района, а относилась к Тульской области. И тем не менее жители получали медицинскую помощь в дракунской больнице в полном объеме. 
Беседуя с Алексеем, она неожиданно для него спросила, не хотел бы он поработать в больнице. 
— У нас есть три коня: Гордый, Ласточка и Синичка, — продолжала заведующая больницей, — это наши помощники, а подчас и спасители: и распахать землю, и груз перевезти, и к больному врача доставить, да мало чего еще. И нам нужен просто рабочий по уходу за конями, а тот, кто мог не бы с ними работать, выполнять необходимые хозяйственные и транспортные задачи. А Вы нам подходите. 
В разговоре она ни разу не употребила слово «лошадь», а только — «кони». Алексей засмущался, ведь он пришел на прием к врачу и такого поворота в разговоре никак не ожидал. Заметив его смущение, она продолжала: 
— Вам же и семью кормить надо, к тому же у Вас двое ребятишек, на трудодни нынче трудно жить, а у нас будете получать зарплату деньгами — как-никак триста десять рублей на дороге не найдешь. 
Алексей пообещал подумать, обсудить это предложение с женой Анисьей и родителями. А через неделю уже осваивал новую для себя работу. 
Ему выделили служебную комнату в двухкомнатной коммунальной квартире, где проживала еще медсестра с несовершеннолетним сыном. А через год к нему переехала и жена. Для нее тоже нашлась работа дояркой в подсобном хозяйстве этой больницы, где были свои коровы, дающие молоко для лечебного рациона стационарных больных. 
Опыт работы на ферме в деревне Дулино пригодился Анисье. Вовремя накормить, напоить, подоить буренок — таковы были ее основные обязанности, и выполняла она их добросовестно, как и все, что ей приходилось делать. 
Трепетно и нежно относился к своим и Алексей. И его «подопечным» питомцы, обладая хорошей выносливостью, не подводили его во время езды по непростым сельским проселочным дорогам. 
К сожалению, мало сохранилось материалов о Дракунской больнице и благородной деятельности ее главного врача — Валентины Николаевны Селезневой. 
Интеллигентная, скромная, не ждущая за свой непростой труд больших денег и наград, пережившая вместе со страной военное лихолетье, отдающая всю себя людям до самого преклонного возраста — так характеризуют ее все, кто работал с ней или лечился у нее. 
Я был на седьмом небе от счастья, обнаружив интересующую меня информацию в книге «Из истории лечебного дела в Калужском крае», за что благодарен ее авторам: Гущиной В., Илюхину А. А. и Крупичатову В. К. Н. И не только за информацию, но и за то, что они разместили на странице книги фотографию коллектива Дракунской больницы и ее заведующей. Мне представляется, что повзрослевшим и взрослеющим поколениям не мешает знать, кто не просто оказывал медицинские услуги, а по-настоящему и лечил спасал жизни их близких… В том числе, и проживавших в деревне Дулино в том недалеком прошлом. 
А для наших братиков это прошлое было еще познавательным и поучительным. Вася пошел в школу, догонять Шурика, который шел впереди него на два класса. Школа находилась в их родной деревне, и жили они с бабушкой и дедушкой, а по выходным навещали родителей, работавших в Дракунской больнице. 
Здесь они погружались несколько в иную обстановку, отличную от той, в которой жили. На территории Козельского и частично Белёвского районов больница была своеобразным оазисом, с признаками надвигающейся цивилизации. Сюда провели уже электричество, появилась возможность слушать радио, чего не было в деревне, да и территория отличалась ухоженностью, наличием пешеходных дорожек, на дороге, в дождливую даже погоду, не встретишь больших луж и колдобин, характерных для деревенского пейзажа. Непривычными для ребятишек были и двухэтажные строения больничных корпусов, ну и, конечно, магазин, с его разнообразным ассортиментом. Братикам очень нравилась приобретаемая в этом магазине конская колбаса, которую мама поджаривала на чугунной сковородке. В те несытые послевоенные годы такой продукт казался необыкновенным лакомством.
Завораживали деревенских пацанов и поезда, идущие по железной дороге, пролегавшей на расстоянии трехсот метров от больницы. То были огнедышащие паровозы, выбрасывающие клубы черного дыма, издавая время от времени короткие, а порой протяжные гудки. Ребята могли часами стоять у насыпи, наблюдая, как за паровозом по железнодорожному полотну движется вереница вагонов, словно утята уткой: «один, два, три», — считали они, и за так до последнего. Бывали случаи, когда кто-нибудь из них по невниманию ошибался, и тогда возникал спор, кто правильнее сосчитал, но заново пересчитать было уже нельзя — поезд скрылся из виду. 
— Одиннадцать, — утверждал Шурик. 
— Нет, двенадцать, — возражал Вася. 
— Что упало — то пропало, — веселился Шурик в таких случаях. 
Надо отдать ему должное — в математике он был силен с детства, считал, складывал, умножал и выполнял другие математические действия лучше Васи, ему можно было верить. Иногда мама приводила их к врачу, когда кто-нибудь из них простуживался или неудачно падал, да мало ли что случалось в суетливом детстве сорванцов! 
Однажды у Васи заболело горло, да так сильно, что без консультации врача лечение народными средствами результатов не давало, и тогда обратились за помощью к заведующей больницей, к самой Валентине Николаевне. Она в этот день прием не вела, а записала их к специалисту — терапевту. Вася с мамой робко вошли в приемное отделение — длинное помещение, по обеим сторонам которого на скамейках сидели люди, среди них были и дети — все они с опаской поглядывали на двери медицинских кабинетов. Пришедшие заняли свободные места не у того кабинета, куда им предстояло обратиться, а рядом с кабинетом с табличкой «Стоматология». Вася узнал от мамы, что здесь лечат зубы. Рядом с ними сидел пожилой мужчина с надетой через голову повязкой на небритой левой щеке. Эту щеку он часто трогал рукой, издавая приглушенное «Ох». Вася поглядывал на этого больного с сочувствием. Через какое-то время дверь стоматологического кабинета отворилась и медицинская сестра, назвав фамилию, сказало вежливо: «Проходите». 
— А когда нас пригласят? — спросил Вася маму. 
— Через два человека подойдет и наша очередь, — ответила она. 
— А нас тоже по фамилии назовут? 
— А как же? Мы же с тобой по фамилии записались. 
Васе очень хотелось услышать прилюдно свою фамилию, даже в школе его называли по имени, не говоря уже о доме, где он был либо Братик, либо Василек, а ему уже шел девятый год, и, хотя по развитию он не был «акселератом», но его детская душа порой испытывала желание казаться взрослее своих лет. Он ждал момента, когда так же откроется дверь кабинета и добродушная тетя — медсестра, а может и сам доктор, произнесет его фамилию и любезно пригласит их с мамой на прием. 
Но вместо этого он вдруг услышал громкий крик, а вслед за ним стон: «А-а, А-а, А-а…» Крик раздавался из зубного кабинета, и разносился по всему помещению, где сидели больные в ожидании приема. По залу прокатился легкий шумок. Задергался и Вася.
 — Пойдем отсюда. Не хочу к врачу. Дома полечимся, — выдал он маме тираду, после чего встал и направился к выходу. Маме стоило большого труда остановить его. 
— Что случилось, ты чего испугался? Мы же не к зубному пришли. Наш доктор лечит не больно, он только горлышко твое посмотрит, и все», — убеждала она сына. 
Вася успокоился. В конечном итоге прием состоялся, но синдром страха при виде белого халата при входе во врачебный кабинет у Васи сформировался надолго. 
Но это не мешало ему посещать работающих в больнице родителей, помогать отцу на конном дворе, и, усевшись в зимнее время в сани, а летом — в телегу, наслаждаться быстрой ездой, наблюдая, как виртуозно управляет папа лошадьми. 
Читателя, конечно, интересуют вопрос: а как же сложилась дальнейшая судьба главного врача Дракунской сельской больницы? В 1982 году Валентина Николаевна получила серьезную травму, с последствиями которой не смогли справиться ни она, ни ее коллеги по медицинскому цеху, и вынуждена была оставить работу, которой отдала пятьдесят четыре года своей жизни. Последние годы она доживала у своего внука в Рязани, где и завершила свой жизненный путь. 
Позже родители братиков перенесли свою трудовую деятельность в районный центр — город Белёв, устроившись на работу в организацию, которая занималась «живой» защитой железнодорожных путей от различных природных и физических аномалий: высаживали акацию и другие виды кустарников, проводили распашку земель полосы отвода с помощью плуга, в который впрягалась лошадь. Протяженность обрабатываемого участка была от станции Белёв до станции Слаговищи. А потом они перевелись на работу в Дистанцию гражданских сооружений той же железной дороги, объектами которой были мосты, производственные мастерские, жилые дома и другие здания, включая вокзал. 
Так они и жили в городе Белёве, в своей небольшой квартирке на улице Некрасова, недалеко от прежней работы, занимались огородом, выращивая «витамины», делясь ими с «братиками» и родственниками; принимали гостей, которым были рады всегда. 
А братики после окончания средней школы, как птицы, разлетелись в разные края, и каждый свое место в жизни. Шурик выбрал шахтерскую нашел профессию, одну из самых романтичных, но трудных и опасных: отучившись в горном техникуме, стал горным мастером, и до конца своей жизни работал 
в одной из шахт Подмосковного угольного бассейна, в поселке Центральный Суворовского района Тульской области. 
Однажды он пригласил Василия, который был еще студентом, посмотреть, как работают шахтеры, и вместе с ним спустился в забой. Уже в лифте, называемом на шахтерском языке клетью, студент почувствовал страх, а спустились они на глубину в двести метров. То, что он увидел, превосходило его воображение: огромные пласты разрушались мощным комбайном, тут же шла погрузка угля в вагонетки, и они отправлялись по рельсам в неизвестном ему направлении. Иногда поднималась такая угольная пыль, что в ней тонули работающие люди — картина была захватывающей, но не для слабонервных. Поднявшись на родную землю, Василий, едва переведя дух, обращаясь к брату, воскликнул: 
— Вы настоящие герои! — Нет, мы обычные люди. Да, первое время было страшно, а потом привыкаешь и никакого страха не чувствуешь, о нем просто не думаешь. 
Проживали они с женой Аней в том же шахтерском поселке Центральный, который находится в Суворовском районе Тульской области, вырастили детей, дочка Нина вышла замуж и с мужем Вячеславом подарила своим родителям внучку Леночку и внука Максимку. 
Коллеги по работе и соседи по дому называли Сашу «дважды дедом», и он гордился этим званием, а вот рождения правнуков, Ярослава и Артемки, не дождался. У Василия сложился свой жизненный путь. Учительская профессия определила его трудовую и общественную направленность. Его потенциал творческой активности, коммуникабельность, порядочность позволяют ему занимать достойное место в обществе и сохранять старых друзей!