9 МАЯ - ПОБЕДА!

АЛЕКСАНДР ЩЕРБАКОВ-ИЖЕВСКИЙ
ПЫЛАЮЩАЯ ЗВЕЗДА (фрагмент рассказа)
...Ночь перед боем прошла в тревоге. С одной стороны лежбище закрывал металлический край обгоревшего остова немецкой машины. Подле дурно пахнущего каркаса разгребли снег, но копать землю нельзя. Вязкая заболоченная торфяная взвесь очень сырая, не застывающая даже зимой.
Поверх снежных отвалов вместо крыши закрепили несколько брезентовых плащ-палаток. С краёв импровизированного схрона положили доски от миномётных ящиков. Однако насквозь дырявое убежище скрывало лишь от ветра. Холодрыга несусветная.
Обессилевшие бойцы легли впритирку на один бок: нос к затылку, нос к затылку, нос к затылку. Ушанки не снимали. Так и дремали, поворачиваясь все сразу, по хриплой команде старшего.
В центре убежища пыхтела наша радость — буржуйка. Её сделали из ведра. Металл был тонким, ёмкость раскалилась докрасна. Ожидалась барская истома.
Однако хиленький костерок никак не согревал. Правда, к жестянке можно было приблизить ноги в войлоке, после чего становилось чуточку теплее. Когда валенки касались выпуклого пуза багровой от жары печки, под пологом начинало густо вонять палёной шкурой недорезанного барана.
Многие люди храпели без чувств, как убитые. Мне, однако, не спалось, так и промучился до рассвета. Понимал, что скоро раскалённой кровищей зальёт всю округу. Кто из рекрутов уцелеет в грядущих буднях, одному богу известно.
Уже под утро растолкал комроты полковой разведки и предложил переехать в утеплённую нору, блиндаж. Насчёт комфортного отдыха уговаривать не надо. Похватав вещмешки, оружие, батарейцы рванули по указанному маршруту к теплу и уюту.
Приветливая землянка — царское убежище, комфортное пристанище. Только смущали торчащие из щелей между брёвен руки, ноги, кости прежних хозяев. Смертельным попаданием снаряда их разорвало, удавило и засыпало жердями. Разведчики на скорую руку восстановили солдатское логово, но выгрести заваленные обрубки не хватило времени.
Ни свет ни заря в бешеном темпе заняли определённые начальством редуты. Страшное дело смотреть на остатки разбитых частей. Истерзанных боем, оглушённых, израненных, обмороженных, обескровленных, контуженных схваткой людей вряд ли заботил человеческий облик.
Выжившие мученики выглядели ужасающе плачевно: закопчённые лица, окостеневшие руки. Некоторые в грязи, оборванные, обмотанные каким-то бабским тряпьём: женскими платками и полушалками.
Далеко не на славу Отчизне непогибшие воины с трудом понимали, в каком направлении двигаться. Однозначно, психическое состояние невымерших витязей болталось краеугольным камнем на людском пределе.
После кровопролитного месилова далеко не все были героями. Вернее, получучела, получеловеки. Скорее всего, полутени с лицами, обезумевшими от пережитого страха за свою жистянку.
По краям дороги колодами покоилась разбросанная, изувеченная техника. В воздухе витал тяжёлый смрад жжёной резины, выгоревшего бензина и моторного масла. Страшное амбре горелого металла вперемешку со зловонием жареного человеческого мяса — ужасная гремучая смесь для обоняния.
В морозной атмосфере букеты с душком распознавались необычайно остро. Привычные для войны запахи преследовали, словно из кошмарного сна, от них не было никакой возможности спрятаться. Казалось, заройся в сугроб, но и там будет чудовищно шибать в нос горелой мертвечиной, людской мороженой требухой, протухшей плотью.
Совсем неподалёку от первой линии траншей стоял подбитый, закопчённый Т-34. Вокруг башни виднелись намотанные, смёрзшиеся кишки разорванного десанта, не успевшего соскочить с брони.
Внутри металлической тюрьмы уже околели от мороза башнёры. Рации у них отродясь не бывало, а посыльного из батальона оправить забыли. Соответственно, приказа к отступлению не поступало. Тут без вариантов. У полевого трибунала за оставление боевой машины на передовой безальтернативно — расстрел.
Так и сидели внутри бронированного чудовища танкисты, ждали своей смертушки то ли от мороза, то ли от немецкого подкалиберного снаряда. Фрицы знали, что экипаж танка не эвакуировался, поэтому начинали изредка бить бронебойными «вундерваффе».
Снарядные вольфрамовые болванки иногда рикошетили от брони и с шелестом, чмоканьем втыкались в верхние края стенок бруствера перед окопом. В таких случаях морозец пробегал по спине, страху нагоняло «чириканье» вражьих сталек из португальской руды. Не приголубил бы по случаю фашист, если тело ненароком подставится.
По обеим сторонам траншеи притулились убитые. Кровь мертвецов стекала к ногам, превращаясь в кисельные лужицы. От кого доля больше вытекла, от кого меньше. Эти бордово-рубиновые желеобразные озёрца постепенно сворачивались и слегка подмерзали на морозе.
Никто не переступал глазурованные отливы, так по размазне и чавкали, кто в валенках, кто в разношенных кирзовых сапогах. В любом случае понурые горемыки, удручённые нефартовым раскладом в судьбе, были в грязи, в крови и вообще хрен знает в чём.
К бабушке не ходи, на лицо квёлое, наводящее уныние, пришибленное состояние людей, настроенных удивительно не героически.
Одежда пропиталась грязевой жижей, влажной чернозёмной гноечевицей, смёрзлась и стала хрусткой, словно пергаментный картон. При резких движениях, оголяя тело, суконная ткань ломалась на морозе.
Кальсоны, двойные подштанники не спасали. Бордовая от мороза, пупырышчатая «свиная кожа» чесалась ужасно. Тело грязными ногтями расцарапывали до крови, однако не помогало.
Мужское причинное место совершенно не ощущалось. Непонятно было, как оно сможет восстановиться после такого холода? Если удастся во здравии остаться, неужели детородный орган и после войны сможет по достоинству исполнять своё предназначение?
Вскочить для сугрева, попрыгать нельзя, немецкий снайпер запросто достать мог. Нас разделяли несколько сотен метров, а у фрицев — отменная цейсовская оптика.
Зуб на зуб не попадал от стужи. Лицо и губы окоченели, разговаривать невозможно. Кожу стянуло, словно маску. Да и о чём беседовать-базарить, всё много раз оговорено, неоднократно переговорено, измусолено до дыр в памяти.
Поговаривали, что предыдущей усиленной дивизии в три стрелковых полка хватило на два часа.
Вон же они, исхлёстанные, отхераченные боем, исполосованные вдоль и поперёк последки тащатся обратно из пекла, кромешного ада. Нечаянные баловни случая. Удачники.
Некоторые ранены. Кто легко — чуть царапнуло по морде, кого нашпиговало прилично, утяжелило ферросплавами на килограммы, кому-то напрочь выворотило рёбра, выпустило из вспоротой пузени километры чёрт знает каких вонючих кишок.
И доброжелательной колдунье из сказки теперь ворожить не надо, всё равно околеют товарищи — спасения-то всё равно никакого. Санитаров на всех не напасёшься. Да и помощь-то какая от них: валерьянка в нос, марганцовка на рану, тампон исподнего на хлёсткий фонтан кровищи.
Тьфу, а не медпомощь: бессилие, растерянность, беспомощность. Пришибленная удручённость. То ли ещё будет?
Лишь редкие бессребренники, с ног до головы залитые чужой гемоглобиновой суспензией, извозюканные донельзя торфяной жижей, с серыми отёкшими лицами, запёкшимися губами, лихорадочно блестящими глазами на этот раз выжили.
Наотмашь отмордованные страхом люди кряхтят, стонут, матерятся, но тащатся к своему спасению в полуразвалившийся зев стрелкового окопа. И прёт же любимцам благоприятного положения дел — живёхонькие. Пусть радуются пока наивняцкие простодырцы.
Вестовой из штаба доставил приказ выдвинуться на остриё прорыва. Они что, вожди-предводители наши рехнулись, посчитав, что так будет лучше для эффективной поддержки пехоты?
Мудаки, куда? Неужели не видели, какой кровавый замес на измочаленной кунке? Там и ползком-то смертельно опасно. Однако приказы в бою не обсуждаются.
Первый миномётный взвод пошёл.
Второй выдвинулся.
Третий взвод покатил свои миномёты.
Взрыв!
Бах-х-х!
Мамочка моя родная, хлёстко-то как отвесило по скукоженной душонке. Со всей силы-матушки по ушам, будто кувалдой, вдарил ужасающей силы раскат грома.
Обрушился небосвод.
Плоть ахнула в преисподнюю.
Капец надеждам.
Как гром среди ясного неба всю округу распотрошил чудовищный грохот. Вселяющий ужас огненный смерч пронёсся над головами.
Дьявольская сила с лёгкостью подбросила в воздух и швырнула на соседнее укрытие. Видимо, провалился под выкопанную землю столь же глубоко, сколь далеко до мерцающих звёзд.
Вязкая трясина цепко ухватила за полы ватника — не вырваться.
Тройная чёрная бездна Тартара.
Засасывающе тягучий, клейкий, беспросветный мрак.
Мёртвое безмолвие…
Когда очнулся от сильнейшей контузии, ездовой сообщил, что рота зашла на своё же противотанковое минное поле, установленное накануне.
Вначале первый фугас рванул, потом от детонации следующий ломанул со всей мочи. Затем ещё капитально прибабахнуло, махануло аж до синюшных туч.
По соседству грохнуло так, что мир с овчинку показался. В гудящую бронзовыми колоколами голову по самые барабанные перепонки загнали чёртовы пробки.
Смахнув ослабевшей ладонью с лица мясные брызги от разорванного поблизости наводчика Матвея Каткова, потихоньку-помаленьку стал приходить в себя.
С веток ближайших кустов свешивалась искромсанная в клочья шинелька со сгустками капающей на землю крови. Возле корневища валялись вспоротые металлом фрагменты человечьей требушины.
Звенящая тишина окутала пространство вокруг. В голове мутило, во рту скопилась блевотина с кумачовыми сгустками рвоты.
С трудом, шатаясь и постанывая, приподнялся, взял себя в кулак. Увидел рядом ездового. У него левая конечность уже была не ногой, а кирзовым сапогом, висящим на сухожилиях и заполненным костно-хрящёво-кожным сочящимся месивом.
Поодаль лежащий на спине старшина Легасов тянул руки к небу. У него из рваной раны под ключицей, напрямую из лёгких, вываливались куски розовой, вспученной пены.
Взводному Григорию Птащенкову острым железом напрочь отсекло нижнюю часть лица. Челюсти не было. Лишь отрубленные, словно бритвой, осколки костей торчали в разные стороны.
Липкого клейстера, замешанного на рубиновом калиновом цвете, не наблюдалось. Видимо, после болевого шока хлынет «кисельное пойло». Оторопь. Выживет ли до смерти подраненный парень?
После боя сделали перекличку. В общей сложности не досчитались двадцати трёх человек.
Отморозки командиры, гниды! Неужели не могли согласовать с сапёрами схему прохода в своём же противотанковом минном поле? Столько людей ни за что ни про что положили. Идиоты!
Полководцы хреновы!
Однако нас не спрашивали о пределе человеческих возможностей. Конца и края не было видно кровавому противостоянию.
На войне как на войне: стерпелось при виде необоснованного жертвоприношения. Да и чуйка спасала от преждевременной гибели. Мы пока ещё оставались в живых судьбе назло.
…В завершение злосчастной схватки рота с превеликим трудом, но отбила у фрицев ту невезучую луговину возле Дитячьего болотца. Оккупанты откатились за окаём леса.
Нашим легче. Можно почистить растрёпанные, изодранные в хлам пёрышки, отдохнуть, скинуть навалившееся напряжение. Погибшим побратимам тоже стоило отдать священный долг.
Как полагалось, напоследки, перед отходом на линию заплечного рубежа для доукомплектования, тщательно прошерстили Бежин луг. До последней косточки, до сантиметрика требушинки, всю филейку да срубленные хрящики собрали в выкопанную полковым бульдозером братскую могилу. Дно ямы сразу же стало заполняться грунтовыми водами.
Человечинку побросали прямо в торфяную взвесь. Не обессудьте, боевые друзья-товарищи, сыра землица всех примет.
Пацаны из хозчасти наспех сколотили простенький обелиск. Усатый пожилой мужик, ездовой Дорофей Прозоров, из четырёх дощечек от гаубичных боеприпасов соорудил деревянную пирамидку. Столярку по краям накрепко перевязал трофейным телефонным проводом.
Ветеринар, главный спец по лошадям, мастер на все руки Илья Трегубов выстрогал из фанерки пятиконечную звезду. Закрепил её на небольшом древке, прочнее не бывает. Для верности приколотил сапожными гвоздочками. С краёв зафиксировал взаклин деревянными колышками.
Над округой раздался троекратный залп из табельных мосинок.
— Прощевайте, пацаны. Мы вас не забудем!
— Стойте… Подождите, мужики, — подбегая к нам закричал молоденький черпак из пополнения Егорка Корляков, — самое главное забыли.
Подбежав, желторотик быстренько взобрался на расползающийся, напитанный влагой холм. Скинув с плеч тощий сидор, ловко вытащил большущий кусок свёклы, омытый родниковой водицей.
Деревенский паренёк сапёрной лопаткой умело размозжил увесистую головку надвое. К земле устремились бордовые дождинки овоща свежего урожая.
Намалевать, разукрасить фанерку, придать ей рубиново-красный цвет было проще пареной репы. Раз-два-три и готово.
С кончиков лучей красивой пентаграммы на земельку, обильно политую человеческой кровью, стекала алая взвесь свежевыжатого корнеплода.
Кап-кап-кап… Кап-кап… Кап…
Не героически печально. Хотелось навзрыд реветь от обиды. Не в масть легли карты человеческих судеб дорогих земляков. Однако теперь солдатский погост выглядел, как и должно быть — торжественно.
Бойцы вытянулись по стойке смирно и на веки вечные распрощались с однополчанами, по вине командиров невольно выбывшими из списочного состава роты.
Офицеры на церемонию прощания носа не показали. Подлецы.
За всё что случилось, великодушно извиняйте, братцы. Право дело, мы не хотели. Не виноваты робятушки, что не смогли уберечь вас от погибели. Царствие небесное, спите спокойно, товарищи-однополчане…
На фоне лазурного небосвода ошибочно-безрассудно убиенным защитникам Родины последние солдатские почести отдавала ярко пылающая красная звезда.