Иван Карпухин
Детство в лихолетье. 2-я часть.
Сельские мальчишки военных лет часто выполняли функции погонщиков лошадей. В силу своего маленького роста они не могли запрячь лошадь. Обычно это делал конюх или бригадир. Мальчишку сажали на сиденье, например, конных граблей и объясняли, как сгребать сено. Работа нетяжелая, но интересная.
Встречались и курьезы. Однажды бригадир посадил меня на конные грабли, объяснил, как и когда нажимать на педаль, чтобы собранное сено располагалось в один ряд, и уехал. В упряже оказалась лошадь, которую звали Карюхой. Худющая и своенравная. Если видела, что ею управляет мальчонка, сбрасывала узду. И начинала жадно есть траву. Когда я подходил к ней спереди, она переставала есть, задирала голову и, как мне казалось, насмешливо смотрела на мою беспомощность. Время шло. Работа стояла, а надо было торопиться с уборкой сена: сгущающиеся облака обещали дождь. От обиды я плакал. Мне показалось, что прошел не один час, пока приехал бригадир и подчинил мне Карюху.
Главной «обувью» летом были босые ноги. Не раз нам доставалось от взрослых за то, что, увидев на склоне горы первую проталину, босиком по снегу бежали туда, чтобы постоять там несколько минут. Возвратившись, мы подолгу отогревали ноги, засунув их в горячий печной дымоход.
В другие времена года выручали лапти, сплетенные из лык. Это легкая и удобная обувь для погожего времени: ноги в них не потели. На ноги надевали самодельные шерстяные носки или заворачивали в холщовые портянки.
Где-то на 8-м году жизни я научился плести лапти. Это давалось мне с трудом: не только недоставало умения, но не хватало сил в руках, быстро уставала спина.
Учиться пошел с большим желанием в 1944 г. Размещалась школа в соседней деревне и называлась по ее имени — Ново-Троицкой начальной. Это была обыкновенная крестьянская изба, построенная на высоком фундаменте. Она стояла на возвышении, смотрелась весело и приветливо звала к себе... Одна четверть помещения была отгорожена голландкой, которая топилась дровами, редко — каменным углем. Она почему-то сильно дымила.
Освещалась школа керосиновой шахтерской лампой. Керосин был в дефиците, и занятия обычно проводились в светлое время суток. Новый материал чаще воспринимали со слов учительницы. А научила она нас многому. До сих пор вспоминаю о ней с особой теплотой и признательностью. С полным основанием можно назвать ее труд подвигом просветителя. Ежедневно, в пургу и слякоть, по бездорожью преодолевала она по 8 км, чтобы шаг за шагом учить нас грамоте и счету, учить нас жизни.
В холодное время года в школу да и из школы домой обычно не шли, а бежали, чтобы не замерзнуть: одежонка была легкой и ветхой. Часов в деревне не было. Время определялось по пению петухов и солнцу. О наличии сильного мороза в безветренную погоду судили но столбам-ушам, которые чем-то отдаленно напоминали радугу и параллельно окаймляли ночью луну, а днем — солнце. О сильной пурге судили по верхушкам берез, которые густо покрывали склоны оврага. В нашей деревне, разместившейся на дне его, сильных ветров не бывало. И если, выйдя из дома, видели, что вершины берез на самом верху оврага сильно наклонены и тревожно шумят, в школу не шли: добраться трудно, в здании холодрыга.
Первую мою учительницу звали Наталья Федоровна, у нее была аппетитная фамилия — Колбаса (о колбасе, употребляемой в пищу, я тогда не знал). Жила она на Шахтах, в 4-х км от школы. Помню, как однажды в жуткую зимнюю непогоду она пришла в школу вся в снегу. Старенькая шаль укутывала лицо. Из узкой щели смотрели на нас слезящиеся от холода и ветра, но добрые глаза. Подошва на одном валенке была оборвана на треть, куда набился снег. Стряхнув с себя снег и поправив пышную прическу, Наталья Федоровна начала урок по звонку старенького бронзового колокольчика...
Парты стояли в два ряда: поскольку учеников было немного, уроки велись одновременно с учениками первого и третьего, второго и четвертого классов. Каждый класс занимал свой ряд.
Тетрадей практически не было. Вместо них использовались старые газеты или отслужившие свой век книги. Вместо мела на школьной доске писали белой глиной, благо ее добывали в горе за околицей соседней деревни Адамовка.
Часто зимой за партами сидели в одежде, шапках и варежках. Бывали и курьезные случаи – в чернильницах (их функции выполняли обычные освободившиеся от лекарств пузырьки) замерзали чернила собственного производства. Одни делали их из сажи, взятой из печной трубы и разведенной на молоке, другие – из сока красной свеклы. Чернила из свеклы зимой быстро замерзали, а оттаяв, теряли свои свойства; в теплую же погоду они часто прокисали и тоже становились непригодными. В связи с таким нестандартным поведением чернил совершалось немало детских шалостей. К примеру, прокисшие чернила из свеклы, пузырясь, выливались на парты, что сопровождалось всеобщим смехом.
Учебники практически отсутствовали. И можно представить себе радость, когда Наталья Федоровна объявила, что на школу выделили книги для чтения. Это известие пришло зимой 1945 г. Тогда в школе закончились дрова. Учительница пообещала отдать книги в руки тем, кто привезет дров для отопления. Желая заполучить такую драгоценность, мы (Володя и Петя Долматовы, я и Коля Кузнецов) выпросили в колхозе лошадь и поехали в лес. Нарубили и нагрузили на сани столько хворосту, что лошадь не смогла вывезти нагруженное на подъеме. Начался сильный буран. Вечерело. У нас не хватало ума, чтобы сбросить часть груза и вернуться в деревню. А мороз делал свое дело. Мы стали замерзать, когда конюх дед Антон спохватился, поднял тревогу и нас спасли. Дрова в школу были доставлены. На следующий день отважная четверка ждала вознаграждения.
Но к нашему разочарованию пришла только одна книга и вручили ее Марусе Ильиной. Мы бранили на чем свет стоит и Маруху (так прозвали Марию), и учительницу, которая не сдержала слова. В ее поступке мы видели подхалимаж: отец Маруси вернулся с фронта раненным в ногу, ходил с палочкой, но работал заместителем председателя колхоза.
Думаю, что мы простили бы нанесенную обиду, если бы Наталья Федоровна объяснила логику своего поступка: Маруся хорошо училась, была аккуратисткой и примерно себя вела, жила в Ново-Троицке, в деревне, которая размещалась в средине между нашей Васильевкой и Адамовкой, а пользоваться книжкой должны были ученики всех трех деревень. Была определена очередность. Каждому ученику отводилось не более 12—15 минут в день. Переносить книжку из дома в дом не разрешалось из-за боязни ее потерять или испачкать, а главное — из-за нехватки времени. Фактически дом Ильиных был превращен в читальный зал.
Почти 1,5 года не давалась мне арифметика. Сестра Елена помогала мне решать задачи. Но дело двигалось трудно.
Однажды в ясный зимний день Наталья Федоровна, объяснив новый материал и показав, как решать задачи, вызвала меня к доске. К удивлению всех и моему собственному я задачку решил.
После уроков, прибежав домой, залез на печь, засунул озябшие ноги в печную трубу, взял приспособление из жести — протвинь, на котором мама и бабушка иногда пекли в печи пироги, кусок белой глины и стал решать задачи из задачника. Увлекся так, что одну за другой покорил не менее десятка. Это было озарение, перелом в моих отношениях к точным наукам. С тех пор математика для меня стала одним из любимых предметов.
Забегая вперед, скажу, что обучаясь в Давлекановском педагогическом училище (1951—1955 гг.), считался одним из лучших математиков города. Конечно, неоценимую помощь мне оказали замечательные учителя — знатоки своего дела, физик Михаил Захарович Карманов и математик Никита Кириллович Никоноров. Они вложили в меня такие прочные знания, что, обучаясь уже на третьем курсе филологического факультета Стерлитамакского государственного педагогического института, помогал студентам физмата решать задачи по элементарной математике.
И мои учителя по педучилищу, и друзья, и знакомые часто задавали мне вопрос: «Почему я пошел учиться на филфак?» Сочинения я писал с переменным успехом — то на хорошо, то на отлично. И мне хотелось в совершенстве освоить язык и литературу. Кроме того, увлекался сочинением стихов и надеялся овладеть этим искусством в вузе. В чем-то мои надежды оправдались: написал и издал несколько книг.
В том, чего я достиг, огромная заслуга прежде всего моей мамы. Тяжелым было ее детство. Совсем маленькой она осталась без родителей и воспитывалась у тети, которая не обделяла ее постоянной работой. Рано выдала замуж. Будучи уже матерью, закончила в советское время ликбез и научилась расписываться. Эта неграмотная женщина хорошо понимала необходимость образования. Из ее уст услышал пословицу: «Ученье и труд все перетрут». Она поясняла ее так: не хитри, не обманывай, хорошо учись, все делай сам, живи своим умом и так, чтобы было хорошо тебе и тепло тем, кто тебя окружает. И добавляла: с почтением относись к старшим. Спасибо ей за такой добрый педагогический комментарий к пословице.
После гибели отца государство оказывало нашей семье небольшую помощь (паек на несовершеннолетних детей), но главные тяготы легли на материнские плечи и ее любящее сердце. Напрягая все силы, она добилась, чтобы все мы — ее дети — получили образование: кто начальное, кто семилетнее, кто среднее, но только один я стал доктором филологических наук, профессором, оправдав пророческие слова отца. Мама до конца своих дней была ему верна, наотрез и много раз отказывалась создать новую семью. Никто не мог заменить ей единственного, а нам — родимого человека.
Неправильно утверждать, что в войну дети были только серьезными. Конечно же, шалили и необдуманно нарушали принятые порядки. Приведу только два факта.
Стояла жаркая и сухая июньская погода. Все работоспособное население находилось на прополке в поле. Мы с Сережей Соболевым решили покурить. Достали у его отца табак (самосад выращивали в каждом доме), взяли бумагу, спички и забрались в стожок соломы, который стоял, прижавшись к сараю.
Сережа, как мой наставник, сделал самокрутку и прикурил, а чтобы погасить спичку, резко сунул ее в солому. Спичка, к нашему изумлению, погасла. Мы решили повторить эксперимент и одну за другой начали горящие спички втыкать в плотно слежавшийся за долгую зиму стог. За этим занятием нас застали шедшие с колхозной работы старшие сестры. Испугавшись их крика, мы, бросив спички и горящую папиросу в солому, пустились наутек.
Вдоль нижней части улицы росли высокие, развесистые репьи, которые и спрятали нас. Там мы пролежали до вечера, опасаясь наказания.
Солнце скатилось за гору. Стало прохладно. Сильно хотелось есть. И вдруг слышу голос бабушки, стоящей где-то рядом: «Ваня, знаю, что ты тут. Иди домой, поешь. Бить не буду да и маме не скажу». Мне стало жаль себя, но выходить из укрытия не торопился.
Сережа выходить наотрез отказался: очень боялся отца. По его настоянию, я отполз на большое, как мне показалось, расстояние и выглянул из лопухов. Прямо передо мной стояла бабушка и за спиной держала березовый прут. Я попытался снова нырнуть в заросли, но было поздно — место нашей лежки обнаружено.
Виновато понурив голову, пошел домой. На столе в глиняной чашке меня ждало картофельное пюре, а в кружке — молоко. Бабушка ласково усадила меня за стол и, когда я жадно стал есть, сказала: «А если бы деревня сгорела? Нечего было бы поесть и негде поспать...» Эти слова перевернули во мне все. Никогда в жизни не только не допускал подобного, но и сдерживал порывы других.
Думаю, что если бы бабушка применила березовую хворостину, как это сделал отец Сергея, оставивший кровавые полосы от ремня на его спине и ниже ее, такого воспитательного эффекта не получилось бы.
Несмотря на существовавшие запреты, нас учили почитать Бога. По словам бабушки и мамы, Бог находится на небесах, он все видит и все знает, может уберечь от многих бед и болезней, от необдуманных греховных поступков, а может и помочь в добрых делах и начинаниях. Наличие Бога на небе подтверждали раскатами грома, говорили, что это гневный Илья Пророк катается на своей огненной колеснице.
Летом того года, когда мне предстояло пойти учиться в школу, стал крестным отцом сразу четверых детей из наших деревень и одного мальчика из соседнего района.
И вот на телеге нас привезли в Давлеканово в приспособленную под церковь избу. На табуретке в средине молельного дома стоял наполненный водой таз. Купать в нем крестников, которые в своем большинстве были старше и выше ростом своего будущего крестного отца, не представлялось возможным, а потому поп заставил нас всех взяться за руки (впереди опытная пожилая крестная, за ней я, а крестники за мной) и трижды по солнцу обойти вокруг так называемой купели. Поп, прочитав молитвы, окропил нас водой, дал поцеловать крест, надел всем на шеи какие-то дешевые самодельные крестики на нитках и обряд закончил.
Мне было не по себе, но бабушка и мама гордились моим поступком, суть которого тогда я не понимал.
В наших краях в обозреваемое время четко соблюдались обычаи, традиции и обряды предков, праздновались как новые, так и старые народные и христианские праздники. К ним тщательно готовились, ждали с нетерпением, потому что в праздничные дни разрешалось не работать. Кроме того, привлекали угощения, скудный ассортимент которых даже нельзя сравнивать с современными застольями. Вот какими мне запомнились отдельные народные праздники и обряды.
Ранним утром Нового года при свете керосиновых ламп хозяева домов, надев чистые и лучшие одежды, ждали славильщиков. Преимущественное право славить оставалось за детьми. Самый щедрый подарок ожидал первого из них, и каждый стремился прибежать раньше другого. На этот случай в мешочек из холста насыпали несколько горстей семян злаковых растений.
Вбегающего в избу славильщика хозяева встречали стоя. Он пел-выкрикивал песню:
Сею, сею, посеваю,
С Новым годом поздравляю!
Сею рожь и пшеничку,
И горох, и чечевичку...
Здравствуйте, хозяин с хозяюшкой!
С Новым годом!
С новым счастьем!
С новым здоровьем!
Лезьте на полочку,
Доставайте рублевочку!
Лезьте в сундучок,
Доставайте пятачок!
Из мешочка доставались зерна пшеницы, ржи, проса, овса и все это разбрасывалось по полу избы. Подарки были весьма скромными. К примеру, несколько копеек, кусочек сахара, пирожок, угощение супом и т. п. Но одаривали обязательно, потому что верили в заклинательную силу слова, особенно в силу слова ребенка. Не отсюда ли пошла поговорка «Устами ребенка глаголет истина»?!
Под Рождество Христово также обходили дома и пели величания, называемые в наших местах овсенями. В каждом новом исполнении в текст песни вносилось имя хозяина дома, кому коляда адресовалась.
Не было случая, чтобы колядовщики не получили пусть самого скромного подарка, а потому угрозы не реализовывались.
После Рождества начинались Святки. Девушки гадали о своей судьбе на овцах, зеркалах, в бане, на перекрестках дорог, на имитируемых из лучинок колодцах, на курах и петухах, использовали для гадания закрытые платком чаши и т. д. Ряженная в маски кавалькада с шутками и угрозами разгуливала по деревне. Нам, мелкоте, было интересно наблюдать за нею.
Нам внушалось, что все, что нас окружает, в том числе земля, солнце, дождь, животные, растения, духи, живут с нами одной жизнью, реагируют, как и люди, на все происходящее! Если к ним относиться уважительно, они оплатят с лихвой.
С одной стороны, нельзя было обижать Домового и Лешака, чтобы они не погубили скотину, ведьм и колдунов, которые могли наслать порчу. С другой стороны, можно было добрым словом и действом уберечь людей и скот от болезней, спасти от укусов змей и т.д. Гадюки в наших краях — явление нередкое, а в лес часто ходили босиком. Как-то и меня отправили за сухим орешником, чтобы сварить ужин. Возвращаясь домой с вязанкой дров, почувствовал, как меня как будто кто-то уколол в ногу. Я не придал этому особого значения, потому что накалывали и царапали ноги постоянно. Придя домой, почувствовал озноб, залез на печь и заснул. Проснулся от ощущения, что кто-то душит. Меня всего ломало, а кожа от ног до живота покрылась красно-синими припухлостями. Бабушка, опять моя заступница бабушка, сразу установила диагноз: укус гадюки. До больницы не добраться. Выход один. Надо до заката солнца наговорить на сливочное масло и смазать им больные места. Заговорить могла только бабка Матвеиха из соседней деревни. День клонился к вечеру, и моей сестре Лене пришлось бежать в гору и обратно, чтобы успеть спасти меня от смертельного яда. После наговора Матвеихи мне стало легче и я выздоровел.
В то давнее время я искренне верил в реальность сказочного мира, в возможность общения на человеческом языке с животными и растениями. Через сказку учился различать в жизни добро и зло, любовь и ненависть, щедрость и жадность, открытость и зависть, честность и обман, простоту и хитрость, леность и трудолюбие. Радовало, что правда в них всегда побеждала.
…Свадьбы в войну (за крайне редким исключением) не игрались: всех женихов мобилизовали на фронт. Первая свадьба справлялась по традиции зимой (на февральский мясоед) в 1944 г. Замуж выходила моя старшая сестра Варвара за парня, с которым дружила еще до войны. Жениха звали Василий Александрович Забатурин. Как представляла его сваха, он из хорошей семьи, грамотный и работящий. Родом из соседней деревни. Участник Сталинградской битвы, где потерял полностью ногу и ходил на протезе с палочкой. Сильно переживал, что любимая девушка отвернется. Но Варвара осталась ему верной. Они создали хорошую семью, прожили и воспитали достойных пятерых детей.
Война войной. А дети есть дети. Они способны и отвлекаться, и увлекаться, и быть не по возрасту серьезными, и даже неосознанно заглядывать в будущее.
Помню, оседлав длинную палку и превратив ее в коня, мы лихо скакали по деревне и распевали частушки. Вот некоторые из них:
Сидит Гитлер на заборе,
Плетет лапти языком,
Чтобы вшивая команда
Не ходила босиком!
От Москвы и до Берлина
Дороженька узкая...
Сколько Гитлер ни воюй,
А победа русская!
Поразительно, но факт, что мы, сопливые несмышленыши, были уверены в нашей победе даже тогда, когда гитлеровские войска находились то под Москвой, то под Сталинградом, то на Курской дуге, и когда похоронки все шли и шли. И, как подтверждение нашей уверенности, — одну победу за другой одерживала Красная Армия.
Не знаю, кто сочинял такие частушки. Но мы пели — выкрикивали их с особым удовольствием. Нам казалось, что каждая спетая частушка — еще один удар по врагу и лично по Гитлеру, который казался нам каким-то чудовищем, людоедом, произведенным на свет непонятным существом, именуемым «фрау»:
Гитлеру дадим по праву
За бандитские дела!..
Эх, какая только фрау
Паразита родила!?
…Прошло почти 60 лет со дня окончания Великой Отечественной войны, но нет сил забыть те ожидания победы, непосильный труд, те обычаи, обряды и верования, которые формировали в нас любовь к родной земле и которые стали неотделимой частичкой нашей жизни.
Присоединяйтесь к ОК, чтобы подписаться на группу и комментировать публикации.
Нет комментариев