ЖИЗНЬ И СМЕРТЬ ДВУХ "УРОДОВ" ...
/ ПОЛЕЗНОЕ ЧТЕНИЕ ДО СЛЕЗ/.
ОТКРОЙТЕ ВСЮ ТЕМУ, ДОРОГИЕ МОИ!
Я люблю кладбища. Кажется, я даже уже об этом писала. Там есть о чем подумать.
Идешь тихо, смотришь на могилы и понимаешь, что за этими одинаковыми камнями и крестами – судьбы.
Разные, неповторимые…
Радости, беды, надежды, разочарования, любовь, ненависть…
Кем были эти люди?
Как жили?
Как умирали?
Хорошо, плохо?
О чем мечтали?
.. Бог весть…
Больше всего люблю сельские кладбища. И особенно весной. Рядом со смертью – рождение новой жизни.
Пробуждается и поёт природа, греет солнце, щебечут птицы. И именно в этот миг чувствуешь, что смерти-то этой и нет.
Просто открылась дверь, и ушёл туда человек.
Куда?
И что будет теперь с ним?
Знает только Господь…
* * * *
В этом году в нашей деревне меня опять туда потянуло.
У одной могилки сидела старушка.
Кто у неё там – муж, сын?
Посидела, перекрестилась и пошла куда-то.
Рядом с другой очень деятельно копошились молодые мужчина с женщиной.
Она рвала траву, он красил оградку. И о чем-то оживлённо и совсем не по-кладбищенски болтали.
Когда я шла обратно, они тоже уже собирались. Женщина напоследок протирала фотографию на памятнике.
А ее спутник зачем-то, тоже заботливо, пристраивал рядом на земле рюмку водки.
В тот день я случайно обратила внимание на одну могилу. Не потому что она была заброшенной и неухоженной – таких там много.
А потому что покосившийся ржавый крест, воткнутый в землю, был явно самодельным, из каких-то двух труб.
И всё – ни ограды, ни цветов. Только заросший, давно забытый холм. И даже на фоне других неприкаянных могил он выглядел особенно сиротливо.
Как будто никогда и не был никому нужен…
Весь вечер этот грустный холм так и стоял у меня перед глазами. И увидев соседку, старенькую уже тётю Машу, я спросила про него.
– Тот, на отшибе, с трубами? Так это Серёжка-урод, – ответила она.
– Бедолага…
Она вздохнула и задумалась, что-то вспоминая…
* * * *
Серёжка, правда, был бедолагой. С рождения. Бабка его, которую все в деревне звали просто Петровна, и которая единственная из всех человеческих существ на земле хоть как-то тепло к нему относилась, вздыхала, глядя на внука, и шамкала беззубым ртом:
«Эх, горемычный, лучше бы ты помер».
Может и лучше. Но Серёжка жил.
Выжил он, когда мать его, Маринка, местная алкоголичка, сквозь пьяный угар
осознав, что беременна,
выпила какой-то абортивный отвар, который дала ей местная знахарка и сама чуть не померла…
Выжил он, когда полусумасшедший от безпробудного пьянства отец его Степан зашвырнул в скулящего уже от голода сына топором и снес ему половину лица.
Так Серёжка в четыре года стал уродом.
Маринка заголосила, хотя к сыну особых чувств не испытывала.
Степан протрезвел, сам пошёл в местную милицию, его посадили, в тюрьме он помер.
Маринка по мужу убивалась недолго, пока другой алкаш, Генка, не пришёл к ней с бутылкой и со словами:
«Щенок, пойди погуляй», – отвесил на ходу забинтованному Сережке пендаля.
Маринка на это тупо заржала и плотоядно вытаращилась на водку…
Выжил Сережка, когда неделями дома было нечего жрать и он таскал еду с соседних огородов.
Иногда, правда, бабка Петровна, тоже пьющая, но с перерывами, подкармливала его.
Но это было нечасто и до очередного ее запоя. А потом она померла, и кормить пацана вообще стало некому.
Выжил, когда с ним, уродом, грязным и оборванным, брезговали общаться даже подобные ему оборванцы – тоже дети пьющих родителей, которых тогда в деревне было больше половины.
Только стал диким и злым.
Выжил, когда допивал за спящими прямо на грязном полу мамкой и Генкой «паленку», а потом блевал сутками и обещал себе, что у него всё будет по-другому.
Выжил в двенадцать лет, когда «обдолбанные» парни из какой-то залетной компании полночи насиловали его в лесу,
а потом,
еле дышащего, оставили умирать.
Но утром на него наткнулись грибники. Завели дело, извращенцев поймали, а Сережку ещё больше стали сторониться, как прокаженного, а он сам стал ещё нелюдимее.
И даже тогда выжил, когда вешался из-за рыжей Ольки. Любил он ее, все знали.
Но ни подойти, ни заговорить не решался. Потому что урод.
Лишь злобно зыркал на неё глазами, как будто и любя и ненавидя одновременно за свои муки и ускорял шаг, чтобы пройти быстрее мимо.
А потом Олька вышла замуж за местного красавца Ивана. Несколько дней деревня пила, пела и гуляла.
А Сережка сидел у своего дома на лавочке и прислушивался.
А потом пошёл в сарай и повесился. Только оборвалась верёвка, и его лишь чуть придушило.
Как будто даже смерть брезговала им.
* * * *
Пацаном в местной школе Сережка появлялся нечасто.
И то, потому что пригрозили:
«Не будешь учиться – помрешь в тюрьме, как папаша твой».
Быть как отец он хотел меньше всего.
А потом настали девяностые, люди поехали в города, а кто остался – либо спился, либо сторчался, либо помер.
За редким исключением, и то – стариков.
Учиться в школе стало некому, и до сих пор стоит она, заброшенная и никому не нужная.
Сережка к тому моменту со скрипом окончил восемь классов, просидев в некоторых по два года.
Что он теперь делал?
Пил, как и все. Только в одиночку.
Хотя, когда-то обещал себе, что не будет.
Ну и устроился на работу сторожем на еле ещё дышащий районный завод.
Его взяли с какой-то злорадной готовностью и шёпотом за спиной:
«Вот урод. Такой рожи любой вор испугается…»
«Он всегда был один»
Так прошло несколько лет…
Померла мамка Маринка, замёрзла спьяну зимой в сугробе.
Исчез Генка.
Сережка не чувствовал, что он остался один. Он всегда один и был.
Так уныло и «дошкандыбал» бы он, наверное, по жизни до того своего могильного холмика.
* * * *
Но, однажды, поздней осенью напился он, как всегда, один, упал где-то по дороге домой и заснул, как когда-то мать, в снегу.
И так же замёрз бы там.
Но проснулся оттого, что кто-то лизал его уродливое лицо. Открыл он мутные глаза и увидел такую же страшную, как он сам, одноглазую и одноухую собачью морду.
Пёс схватил его за ворот тулупа и потянул, мол:
«Вставай, дурак, помрешь же».
И Сережка встал. Шатаясь, дошёл он до своего дома, открыл дверь и впустил увязавшегося за ним пса.
* * * *
Что это был за покалеченный пёс и откуда он взялся, Серега не знал.
– Тебе пожрать, наверное, – пробормотал он. – А нет ничего. Ладно, полежи.
Парень кинул на холодный пол старое одеяло, оделся и вышел.
– Тебе, как всегда? – спросила его Нюрка-самогонщица, у которой он брал выпивку.
И не дожидаясь ответа, протянула мутную бутылку.
– Нет, мне это… Костей каких-то. Ну или просто…
– Чего-чего?
– Я заплачу.
– И этот допился, – со знанием дела прошептала Нюрка вслед Сереге, когда он уходил с остатками супа, который она ему продала.
Уродливый пес поел, а потом благодарно лизнул парню руку. Тот от неожиданности даже задохнулся и ошарашенно вытаращился на место, которого коснулся шершавый язык.
До этого самое доброе, что он видел и слышал в жизни, были слова бабки Петровны:
«Эх, горемычный, лучше бы ты помер».
А потом медленно, робко и неумело положил эту руку на обезображенную кем-то песью голову.
Так «притулились» друг к другу два одиноких уродливых и никому не нужных существа.
И стало им теплее.
Впервые в жизни Серегу кто-то ждал дома. И впервые он спешил туда, в этот дом, покупая так же у Нюрки какие-то объедки.
И как же был он счастлив, когда открывал дверь, а навстречу с радостным лаем бросался его единственный в этом мире друг.
Нет, он и выпивку тоже брал, но уже не так часто. А потом стал чего-то готовить. Ел сам и угощал Одноухого – так он назвал пса.
И было им хорошо.
Над ними посмеивались:
«Надо же, два урода, нашли друг друга».
Но и замечать стали, что глаза у Сереги могут быть не только дикими и злыми, но и ласковыми и добрыми.
Наверное, в эти минуты он думал о том, что и его теперь ждут и что он кому-то нужен.
Со временем он сделал Одноухому во дворе будку, посадил на длинную цепь и тот старательно охранял дом, облаивая всех, кто проходил мимо.
Хотя охранять-то было незачем. Брать у Сереги было нечего, и все это знали.
* * * *
А потом Одноухий пропал. Сорвался, наверное, с цепи и убежал. Многие тогда видели, как Серега подолгу стоял у забора и всматривался вдаль.
Через несколько дней деревенские мужики принесли пса на одеяле с перебитыми ногами.
Тот еле дышал, но был жив.
– Это Петька с компанией… Мы видели, – сказали они и положили Одноухого на землю.
Петька был местный наркоман и просто дебил.
Серега опустился на колени рядом с псом и обнял его. А тот слабо лизнул его в нос.
– Пойдём выпьем, что ли, – пробормотали мужики, как-то растерянно всхлипнув.
И тихонько побрели.
Сережка с трудом поднял Одноухого и понёс в дом. Вечером к ним постучалась Нюрка.
– Я это… Вот, сварила вам… Поешьте, что ли… Да убери ты свои деньги!
Пёс выжил, но ходить уже больше не мог, только ползал.
И однажды Серега, взяв тяжёлую палку, пошёл туда, где чаще всего гулеванил Петька с компанией, покалечивший его единственного друга.
Разное потом говорили.
Кто-то – что Серега хотел просто попугать, кто-то – что так же перебить ноги, как это сделали с Одноухим.
Но через два дня нашли его с ножом в спине.
Хватились бы, наверное, и позже, а может и вообще не хватились бы, но выл пес на всю деревню и заподозрили люди неладное.
А Петьки после этого и след простыл.
Собрались мужики, сколотили гроб, похоронили Серегу. Да что там похоронили.
Закопали на местном кладбище за деревней – и все.
Дом заколотили.
А Одноухий?
Одноухий опять пропал…
* * * *
– Мы долго удивлялись тогда, куда этот пёс мог деться, он же не ходячий, – вспоминала старенькая соседка тетя Маша, которая мне все это рассказывала.
– А потом Нюрка-самогонщица вся в слезах прибежала с кладбища.
Ходила Нюрка на могилу к своей покойной матери.
Проходя мимо места, где недавно похоронили Серегу-урода, замерла, как громом поражённая.
На могильном холмике, обняв покалеченными лапами землю, лежал Одноухий.
Он был мертв…
… Тетя Маша украдкой вытерла слезы.
– Сколько лет прошло, а не могу спокойно вспоминать. Ты там была, видела, что это далеко.
Как он дополз-то, бедный, как нашёл?…
«Что мы, хуже собаки?»
… В тот день у Серегиной могилы собрался народ. Нюрка, мужики, женщины, нестарая ещё тетя Маша…
Они стояли, смотрели на Одноухого и думали о чем-то своём.
– Сделайте Сереге крест какой, что-ли, мужики, – сказала вдруг Нюрка.
– Что мы, хуже собаки? С меня бутылка.
– Что мы, не люди, – ответил кто-то.
– А ведь мужик он был неплохой, зла никому не делал, – раздался другой голос.
– Отмучился, бедолага…
– Эх…
Так появился на том холмике наскоро сваренный крест из двух труб. А потом прошло время, ещё много народу разъехалось, Серегин дом совсем развалился, могила заросла и все всё забыли…
————
… На следующий день я нарвала маленький букет – одуванчики, какие-то синие цветочки – и пошла на кладбище.
Так же звенела природа, пели птицы, порхали бабочки и казалось, что смерти нет.
– Почему Господь дал тебе всё это? – думала я.
– Где ты сейчас? Как тебе там?
И мне, почему-то казалось, что всё у Сереги сейчас хорошо. Вот чувствовала я это и всё.
А ещё я думала о том, что будь в жизни у него, чуть больше любви, всё было бы по-другому.
Как же важна Любовь!
Если даже любовь собаки сумела осветить и согреть жизнь несчастного одинокого парня, что смогла бы сделать любовь человеческая.
Да, любовь творит чудеса!
А отсутствие ее убивает всё живое.
И почему умел любить тот же уродливый пёс Одноухий, а мы, люди, часто не умеем?
Мы же, не хуже собак…
Автор:
Елена Кучеренко
Комментарии 3