Предыдущая публикация
Аннушка.
Часть 19.
Землянка освещалась лишь огарком свечи, давно прозвучала команда «Отбой», но люди не спали, холодно, голодно, какой уж тут сон? Вася лежал на нарах, застеленных еловыми ветками и положив руки под голову слушал разговоры собравшихся в землянке, которые по известной мужской привычке хвастались друг перед другом количеством убитых немцев, травили анекдоты, подчевали собеседников байками и историями из жизни.
Начало истории
-Фашисткий карательный отряд подошел к лесу. Вдруг на опушке закуковала кукушка.
-Кукушка, кукушка, сколько жить мне осталось? -спросил фашист.
--Ну, это сколько времени моя пуля будет лететь-басом ответила «кукушка».
Землянка грохнула от смеха, это веселил народ Мишка Плёсин, балагур и весельчак.
-Вот ведь черти - не выдержал и засмеялся и Вася.
-А помните, как пчелы нас спасли? -спросил Мишка.
-Расскажи, - попросили новенькие, не слышавшие этой истории и хоть Вася сам присутствовал там, каждый раз слушая Плёсина как будто снова переживал тот день.
Остановились они как-то на отдых в одной из деревень, выбрали дом с краю, чтобы в случае появления немцев сразу уйти в лес. Хозяин радушным оказался, накормил гостей мёдом с собственной пасеки, и все улеглись спать. А раным-рано, пальба началась, немцы в селе. Они в окно и огородом к лесу, не успели, заметили их немцы. А в лесу на поляне-ульи, хозяйские, видимо. Так Вася догадался и крикнул остальным «Прячьтесь за ульями», а зам рванул к пчелиным домикам, стучит по стенкам прикладом, крышки срывает. Вскоре и немцы появились, начали они ульи из автоматов расстреливать, а рассерженные пчелы взвились черным облаком в воздух и на фрицев двинули. Каждый немец превратился в гудящий столб, завопили они от ужаса и боли, дав время уйти партизанам в лес.
-Представляю какие рожи у фрицев были! - засмеялся молоденький, совсем мальчишка, юный партизан.
-И что интересно, ребята - продолжил Плёсин,-ни одна пчела нас не ужалила.
-Наши пчелы! Правильные! -одобрительно загудела землянка, а Вася вздохнул, чего он только не повидал, находясь в отряде.
Разве забудешь, как летом они наткнулись на выжженную немцами деревню? Только печи, да горы пепла от неё осталось, казалось ничего живого не могло сохраниться в этом аду. Жара стояла несусветная, некоторые пепелища ещё дымились, сухо было во рту, а тут колодец, как не попить? Только к нему подошли с товарищами, да ведро начали опускать, как из-под земли выросли рядом мальчик и девочка, ровесники его детей.
-Не надо, дяденьки,-попросил их мальчишка, -там мамка наша!, -а сами худые, как скелеты, обтянутые кожей, даже бывалые мужички за сердца схватились, а уж он тем более, сразу своих пацанчиков вспомнил. Опустился перед ними на корточки, а девочка тихо так говорит: «Хлебуска…хлебуска». Тут уж мужики не выдержали, пошарились в сидорах, суют в руки кто что нашёл-кусок сахара, сухарь, галеты. А сами мокрые глаза друг от друга скрывают, отворачиваются. Мальчик взял себе галету, вторую отдал сестренке, а остаток спрятал под грязную рубаху. Присели тут же, у колодца. Мужики закурили, не решаясь расспрашивать детей, девочка грызла галету, а братик её сам заговорил. Когда немцы в село пришли, они всё партизан искали, согнали всех жителей недалеко от колодца, а мать их спрятать успела в погребе, поэтому и живы остались. Её и ещё двух женщин в назидание остальным расстреляли и в этот колодец бросили. Думали, что так местные заговорят, но просчитались. Когда всё затихло в деревне, ребятишки вылезли из погреба и увидели только пожарище.
-А остальные что же? -тихо спросил Вася, уже догадываясь, что услышит в ответ.
-В яме они, за деревней, расстрелянные лежат,-объяснил найденыш, показывая рукой куда-то вдаль.
-Только мы остались, да дед Микула, он там в овраге лежит, не встает уже, он и рассказал, где мамку найти.
-Пойдёмте с нами? -предложил Вася мальчишке.
-Нет, мне надо мамку охранять,-твердо сказал он, беря сестренку за руку, и дед Микула без нас совсем пропадёт, а воду можно во-о-н в том колодце добыть, там вода чистая, мы проверяли. Сглотнув ком в горле Василий заспешил вслед уходящим мужикам, оглядываясь еще долго видел две маленькие фигурки, стоящие у колодца.
Он повернулся на бок, спина затекла, по землянке пронесся хохот, Мишка поделился очередным анекдотом. Как? Как в этих людях сохранилось чувство юмора, откуда эта жажда жить, несмотря ни на что? Анекдоты рассказывают, смеются, а ведь совсем недавно сжимали кулаки от ярости и плакали от жалости, видя зверства немцев. Страдали, от того, что сами являются причинами бед, но вновь и вновь вставали, шли и делали, обмороженные, израненные, голодные. Этого Вася понять не мог. Возьмём сегодня к примеру, стылая пора, морозы, февральские вьюги, голодно в отряде, запасов нет, в соседней деревне одна единственная корова на всех и ту пришлось забрать. Хозяйка коровы, босоногая, в одном платье шла за санями, к которым привязали её кормилицу. Не просила, не голосила, а просто молча шла за санями, как приведение в белой снежной мгле, а они, сидя в санях не могли сдержать слез, понимая, что обрекают детишек села на голодную смерть, но не могли поступить иначе. А она? Почему не кричала, не сыпала проклятия на их головы, а молча отдала самое дорогое, понимая, что им важнее.
Постепенно разговоры в землянке сходили на нет, уставшие люди расползались по нарам, стараясь потеснее прижаться друг к дружке, сохраняя тепло, на завтра было запланировано большое дело, захват немецкого обоза. Вася ещё не знал, что при выполнении задания рядом с ним взорвется граната, он будет тяжело ранен, в полевых условиях партизанского лагеря ему ампутируют обе кисти рук и при первой возможности он будет отправлен самолетом на Большую землю, в госпиталь, где, очнувшись попросит санитарочку написать письмо о случившемся жене. Именно это письмо прочла Тамарка и спрятала от дочери, полагая, что лишний, безрукий инвалид им вовсе и не к чему.
Сначала он ждал письма от жены, каждый день спрашивая миловидную санитарочку есть ли что для него, но со временем сник, смирился и уже не подбегал к окну каждый раз, когда почтальон проходил мимо больницы. Культи заживали плохо, кожа выбаливала, но Вася терпел, заставляя себя отвлекаться от боли. Иришка, санитарочка, рыжая, как солнышко, вся в мелких конопушках, которые не поблекли даже зимой, всячески его успокаивала, предлагала написать родным, матери, например, но упрямый её пациент загадал, если жена ответит, значит всё хорошо будет, а на нет, как говорится и суда нет! Значит останется он в этом городишке, пристроится куда-нибудь работать, проживёт! А на черта сдался беспомощный инвалид молодой, здоровой бабе? –терзал он себя невеселыми мыслями, ковырялся в душевных ранах своих, растравляя их ещё больше. Примерно через месяц из эвакогоспиталя, находившегося в Сибири, его выписали, не с пустыми руками, во время лечения получил он новую профессию кладовщика, расторопная Иришка, проникнувшаяся его историей и втайне вздыхавшая по безрукому инвалиду, пристроила горемыку на склад при эвакуированном заводе, подселив его в комнату в бараке. Но потерявший дух и не желавший жить дальше без рук, Василий ещё больше поник. Работать не смог, как и не научился себя обслуживать и в дальнейшем был определен всё той же Ириной в специальный дом-интернат для инвалидов войны. В данном учреждении для них было организовано медицинское обслуживание, питание, посильный труд, участие в художественной самодеятельности, но и здесь он не задержался, сбежал. Ездил на пассажирских поездах из одного конца страны в другой, жил на вокзалах, в заброшенных домах и сараях, нищенствовал, просил милостыню. Пожив свободной жизнью несколько месяцев, возвращался в дом-интернат, чтобы опять, отъевшись, сбежать к «вольной» как он считал жизни.
Вряд ли бы жена или мать узнали бы в этом опустившемся мужчине, с заросшим бородой лицом любимого мужа и сына. Он быстро опустился на дно, где вполне чувствовал себя счастливым, умеючи вызывая жалость у посторонних людей втирался к ним в доверие и живя на подаяния не чувствовал ни капли раскаяния. Почему один человек, оказавшийся в трудной жизненной ситуации, словно та лягушка, попавшая в кувшин с молоком, бьёт лапками и сбивает его в масло, чтобы выбраться, становится только сильнее, словно беды закаляют его, не сомневаясь идёт вперед и добивается успеха, а другой, опустив руки отдает себя на волю судьбе и не пытается бороться со сложившимися обстоятельствами? Никто вам не скажет. Видимо есть у каждого из нас внутри нечто особенное, что определяет наш смысл жизни, заставляет делать выбор, бороться или сдаться. Вася оказался слаб духом, но кто его осудит? У каждого своя жизнь и как жить он выбирает сам.
Анна последние месяцы места себе не находила, маялась душою, сны видела мутные, ничего не объясняющие, но сердцем материнским чувствовала, случилось что-то неладное, вот только с кем, с Васей, Антипом? Нюрка в данный момент была плохим советчиком, совсем девка с ума сошла, спуталась с вернувшимся с фронта Димкой Емельяновым. И ведь глянуть-то не на что, до войны поганым мужичонком был, плюгавеньким, косорыленьким, чудом женился да ребятишек настругал мал мала меньше. Война красоты ему не добавила, контужен был, головой странно поддергивал, оглох на одно ухо, а подишь ты, первым парнем на деревне стал, гоголем похаживал по улицам, грел тело своё в чужих постелях. Елошенские бабы ровно с ума все посходили, делили его как могли, драки устраивали, вот и Нюрка не устояла. Жалко девку, в самом соку, ей бы дитя у груди держать, да за крепкой мужской спиной хорониться, да где ж взять-то спины эти, коли все мужики на войне? Анна дочь осуждала жалеючи, но говорить что-либо страшилась, своенравная Нюрка всё едино сделает по- своему. Осторожно предостерегала, пытаясь уберечь от ошибки, но уже наперед знала, бесполезно, зачала в себе дочь новую жизнь, дитя под сердцем носит. От того, что бессильна она что-либо изменить страдала Анна ещё больше и в тиши плакала, молясь, чтобы никто не слышал, моля Бога о здоровье дочери и будущего дитя.
Рано утром, до восхода солнца, когда плотный туман стелился над землёю вышла Анна в степь. Не могла она больше жить неизвестностью, хотела знать, что с сыном сталось, жив ли зять, что ждёт Нюру впереди? Развела костерок, подбросила в него траву особую, вызывающую ведения и замерла, страшась того, что могла увидеть. Первым пришли к ней знания о Антипе.
Первый бой Антип принял под Смоленском 26 июля 1941 года, подробностей не помнил после, словно закрыли память глухой стеной, как не силился, но сквозь неё пробиться не смог. Потом как по маслу пошло, бой, отдых, снова бой и ни царапинки на нём, слово заговоренный, хранимый любовью. На Т-34 пересел. Хороший танк, но в бою глухой и слепой, если люк закроешь -триплекс маленький, не видно ни черта. Другие танкисты-водители люки закрывали, боясь шальной пули или немецкого штыка, но только не он, всегда водил танк с открытым так сказать забралом, это и подвело его в конечном счёте. На многое пришлось Антипу закрыть глаза, перетерпеть, приспособиться. Вот только по бане скучал, привык до войны каждый день плескаться, а тут забыл, когда в последний раз менял бельё, пропахшее газойлем, маслом колом оно стояло от грязи на теле. И вши, тьма вшей, количества коего он никогда не видел раньше.
Они были даже в воротниках шуб и рукавицах. В теплую комнату и не войдешь, враз начинался зуд по всему телу, это вши в тепле оживали и принимались за дело. Танкисты меж собой шутили даже, запускали два пальца за ворот и смеясь спрашивали: «Сколько тебе отсыпать?» и отчитав нужное количество, под хохот других, опускали оставшихся обратно за ворот. Чистюля Антип при первой возможности мылся, а над ним посмеивались его товарищи, глядя как он обтирается снегом или водой из лужи.
-Ты Антипка, причиндалы не забудь пошоркать, чай крепче стоять будет-зубоскалили они в тайне уважая его за чистоплотность.
В январе 1943 года в одном из боёв под Сталинградом на лобовой броне танка Антипа взорвался снаряд. Дурная его привычка не закрывать люк имела последствия. Взрывом ему обожгло лицо, но разгоряченный боем Антип ничего не почувствовал.
-Разворачивайся! –крикнул ему командир, это последнее, что он услышал, выжимая левой ногой фрикцион, чтобы развернуться, но нога уже не действовала, осколок плотно сидел в ней. Ещё один снаряд ударил по танку, темная пелена застила его глаза, Антип потерял сознание. Очнулся от нестерпимой боли, на земле, повсюду немецкая речь, вдалеке звуки боя. Огляделся вокруг, их танк горел, рядом с ним убитые товарищи, ощупал руками ногу, кровит. Извиваясь, как ящерица перевязал её выше раны, как когда-то учили, опираясь на руки и тело пополз, но тут же был замечен немцами, удар по голове и снова спасительное беспамятство. Дальнейшее урывками, вот, кто-то тащит его на себе, поезд, слышно, как переговариваются колеса под вагоном, щелястые, голые нары и шёпот: «Держись, братка». Почему его оставили в живых? Почему не добили как других раненных, там на поле? Зачем он нужен, раненный с лихорадкой, поднявшейся от гниющей раны? Как он выжил? У Антипа не было ответов на вопросы, которые он часто задавал сам себе. Словно кто-то невидимый, незримо охранял его жизнь, словно остался он жить, потому что не всё исполнил и сделал на этой земле. В вагоне он подружился с такими же как он, нашёл земляков, Николая Бекетова из Уфалея, разорвавшего свою исподнюю рубаху на бинты для его раны, Игната из Шумихи, отдающего ему свою порцию баланды, которую и за еду-то было считать грех. Всех их мучила неизвестность, куда везут? Что ждёт их впереди? Предположить они тогда не могли, что окажутся во Франции в концентрационном лагере № 1127.
Это было просто поле, огороженное колючей проволокой, в котором стояло три длинных барака и ничего больше. Шёл снег, когда колона, растянувшаяся по дороге добрела до лагеря, прикладами загнали в бараки. Изможденные, в одних гимнастёрках они жались друг к другу, чтобы хоть как-то сохранить тепло на стылых, голых нарах.
-Как думаешь, что нас дальше ждёт? -стуча зубами от холода спросил Николай Антипа.
-А мне почём знать? Ни бельмеса не понимаю о чём они говорят, но не зря же везли они нас в такую даль? Хотели бы расстрелять, давно уже сделали бы это, значит на нас другие планы. Давай поспим хоть немного, как говорила моя любимая тёщенька: «Утро вечера мудренее, трава соломы зеленее», мабуть узнаем, что фрицам от нас надо ответил ему Антип, обхватив себя руками. Нога болела, осколок, оставшийся в ней, не давал покоя. Ему хотелось есть, ещё больше –вымыться, чтобы избавиться, наконец, от въедливого запаха человеческих экскрементов, коим был заполнен барак. Закрыв глаза, он мысленно представил себе свой дом, Настю, расчесывающую волосы в утреннем свете, рубашка сползла с её молочного плеча, тихий её смех и горячие губы у уха: «Пора вставать, соколик мой, ясный».
В четыре часа утра военнопленных выстроили перед бараками, тех, кто выбивался из строя забивали дубинками, держа людей на морозе до восьми утра. После к лагерю подъехала машина и лощенный немец на плохом русском объяснил всем, что придется отныне работать им в местных хозяйствах на благо Германии, своим трудом укрепляя её благосостояние. За саботаж, попытку бежать или навредить как –либо своим новым хозяевам –ответ один, расстрел.
-А вот там-немец махнул в сторону ещё одного лагеря, находившегося неподалеку, -вас будет ждать нечто более ужасное чем просто смерть, так что советую задуматься, прежде чем вы решитесь на побег.
-Говорят там какая-то лаборатория-шепнул кто-то из второго ряда, -люди оттуда не возвращаются.
Солдаты разбили стоявших на группы, каждую загнали в кузов машины и развезли по хозяевам.
Антип и Николай попали в одно большое хозяйство, находившееся в деревушке Романе, и принадлежавшее немцу.
Находилась деревня Романе в 332 километрах от Парижа, была небольшой и тихой. Хозяйством заправляла фрау Берта, высокая, жилистая с лицом, испещренными морщинами и седыми волосами, которые она прятала под идеально белым чепцом. Женщина обладала тяжелым характером, видимо поэтому в отсутствии хозяина, который был на фронте, всюду царил идеальный порядок. Работники менялись в хозяйстве, как перчатки, недостатка в рабочих руках не было, находившийся под боком лагерь исправно поставлял всё новых и новых людей. Помимо Антипа, Николая и пары работников на хозяйстве трудились наемные французы и украинские девушки Гана и Мария, помогавшие хозяйке в доме.
Со временем Антип смог оценить масштабы усадьбы семьи Петерс, во владении которой была земля, конюшня с десятком лошадей, коровник, свинарник, большой птичник и огород, имелись машины и трактора. В центре двора стоял большой, практичный, каменный дом, с небольшой швейной мастерской при нём. Объём всех работ поражал, всюду требовались рабочие руки, поэтому наравне с французами на хозяйстве трудились и военнопленные.
Семья Петерс жила во Франции давно, с приходом немецкой власти упрочив своё положение поставкой продуктов для немецкой армии. Сыновья фрау Берты служили в СС, чем она безмерно гордилась, а вот о муже Отто говорила редко, работники сплетничали между собой, что был он жестокого нрава и женушку до войны изрядно поколачивал. Вместе с ней, в доме жили невестки и внуки, перенявшие от хозяйки все отвратительные черты характера: снобизм, жадность, высокомерие, отсутствие милосердия. Один из внуков, тот что постарше забавлялся тем, что стрелял по работникам из рогатки, используя в качестве снаряда камни, которые оставляли на теле синяки и могли сломать кость, если удар наносился с близкого расстояния. Его мать при этом лишь улыбалась, глядя на забавы своего сына. Вторая невестка относилась к работникам с презрением, вечно ходила с небольшим хлыстом в руках и часто пускала его в ход осыпая ударами швей, трудившихся в мастерской, не боялась ударить и мужчину, кто бы рискнул дать ей сдачи?
Фрау Берта вполне сносно говорила на русском языке, правда смешно коверкая и искажая слова, особенно когда гневалась, а в таком состоянии она бывала частенько.
-Русиш швайн - кричала она, брызгая слюной, когда один из работников не удержал в слабых руках ведро с едой для свиней. Их кормили не в пример лучше, чем людей, тратиться на которых совсем не хотелось рачительной хозяйке. Основной рацион работников составлял так называемый «грязный суп» - похлебка из гнилой брюквы, которую они же выковыривали из замершей земли. Поселили их в каменном сарае, разделенном на несколько частей, в большей его части находился свинарник, в другой хранился инструмент, а в маленькой клетушке ютились работники, обслуживающие хозяйственный двор. На ночь их закрывали на замок, а толстые стены сарая не позволяли бежать. Спали прямо на соломе, укрывшись тряпками, которые когда-то были чьей-то одеждой. Гана и Мария проживали в доме, хозяйка не желала приносить в дом запах, которым пропитывалась одежда после работы с животными. Для девушек была выделена темная, сырая каморка, с самодельными нарами у стены. В отличии от других они находились в некотором привилегированном положении, но этим не кичились и тайком подкармливали работников объедками с хозяйского стола.
Антипа определили работать на свинарник, кормить животных, убирать навоз, выгуливать свиней на свежем воздухе. В помещении стоял большой котел с очистками от овощей из кухни, особенно много там было картофельной кожуры. В первый день работы Антип как увидел котел, так и бросился к нему, голодный, еле стоящий на ногах. Вольнонаемный француз, работающий здесь же сделал вид, что ничего не заметил, промолчал он и тогда, когда, уходя в свою часть сарая Антип прихватил картофельной кожуры и для товарищей. С того времени и повелось, как только звучал сигнал для завершения работ, Антип набивал за пазуху очистками, тем и жили и даже чуток выправились, распрямили плечи, задумываясь о побеге. Шептались ночью с Николаем, строя планы, решая куда рвануть после того, как сбегут. Правда особо бежать пока было некуда, кругом враждебная территория, а в чужой стране, да без знания языка далеко не убежишь, вот и ждали они подходящего случая, жадно ловили любую информацию от вольнонаемных французов о том, что происходило в Советском Союзе. Среди них, кстати, находились сочувствующие, старавшиеся им помочь, потихоньку снабжали едой, приносили лекарства. Антип даже выучил несколько французских слов и каждый раз «мерсикал» получая очередной кусок хлеба из рук Жака, помогающего им.
Продолжение
#аннушкаоттандем
Друзья, я не интересно пишу? Может быть роман очень тяжелый и поэтому я не вижу ваши классы? Поймите, они очень важны для меня, как и ваши комментарии, так я вижу, что вам нравится, что написанное мною вызывает у вас отклик. Не будьте, пожалуйста, безмолвной массой, дайте мне обратную реакцию, иначе я вынуждена буду удалить группу. При моей тотальной занятости вести ещё и её очень тяжело, особенно если не понимаешь находишь ты отклик или нет.
С уважением к вам Марина
Следующая публикация
Нет комментариев