Белок.net

Покорена сегодня чуть больше, чем полностью. Два часа ночи. Поступает бабушка. Пароксизм фибрилляции предсердий. Выясняется, что она врач-рентгенолог. Думаю: «О Господи. Только не это». Беседуем, смотрю, слушаю. Отвожу на рентген, на рентгенограмме описывают правостороннюю нижнедолевую пневмонию. А мы же сейчас их всех должны переводить, если так. То есть, если на рентгенограмме описывают инфильтрацию, мы должны сделать КТ, и, если всё подтвердится - переводить через Эпидбюро. Бабушка берет свой снимок, придирчиво оглядывает и говорит: «Херня. Нет тут никакой пневмонии. Просто снято паршиво». Думаю: «Господи. Ну за что». И дальше в течение часа, пока мы ждём КТ, она ест мой мозг чайной ложечкой, поясняя, что снимок «мягкий», что его не «додержали», что, по большому счёту, это не подлежит интерпретации, и вообще, откровенно говоря, её терзают смутные сомнения по поводу квалификации наших рентгенологов. Изрядно побитая, доползаю до КТ за заключением. Никакой пневмонии, ясен пень, нет в помине. Возвращаюсь. - Людмила Григорьевна, говорю, - снимаю шляпу. Вы были правы, всё так и есть, вы безмерно круты, пневмонии нет, победа сил добра над силами разума, сейчас поедем в отделение лечиться. Бабушка, гордо откидывая прядь со лба: «А я вам сразу сказала, что так будет». Распечатывала титульный лист истории болезни, случайно бросила на него взгляд. 97 лет Людмиле Григорьевне. Утром заглядываю в палату, спрашиваю, как дела? - Не хочу вас пугать, но, кажется, я ещё жива. Господи, ну, мало ли, вдруг доживу?.. Позволь мне быть такой же в этом возрасте. © LiGrin Pevzner

Мужчина с не-ве-ро-ятно красивым носом и такими скулами, что любая "бросит мужа и кудрявого ребёнка", сидит у меня в ногах. Хорошо, не в ногах, а просто сидит и едет в метро, а я над ним чувственно нависаю. Так вот, из-под шляпы виден прекрасный нос, скулы и подбородок, а потом сразу шарф. Прекрасный, естессснно. Невский, Горьковская, Петроградская — всё как во сне. Но на Чёрной Речке у шляпника в кармане звенит телефон. — Ну, наконец-то! —(кричит он бархатным голосом на весь вагон). — А чего ты целый день не звОнишь, не понимаю? Да, не звОнишь с самого утра! Я тоже целый день по делам ездию, представь себе… Последнее, что видят мои глаза чрез дымку слёз, это перстень-печатка на тонком пальце. Люди, скажите мне, зачем таким продают шляпы, в которых они ездиют в метро? В метрЕ, тоись. Ездиют и звОнят, гады, искря перстнЯми. Катя Прокофьева

​​У мамы было платье. Длинное, до икр, облегающее сверху и волнами подол. Глубоко болотного цвета и в крупный горох. Крупный белый горох. – Ну как я? – выплыла мама из комнаты в обновке. Она долго «гонялась» за тканью. Потом шила у портнихи, сажала по фигуре, бегая на десятки примерок. И вот сшила. И теперь спрашивает «как». А мне лет 12. Я не понимаю ничего про «гоняться за тканью» и про портниху. Для меня портниха – это утомительно, скучно, жарко, неудобно и ой, укололи. А лучшая одежда – джинсы. Желательно такие, чтоб резинка от трусов максимально вылезала из-под них подмышки. – Цвет детской неожиданности, – резюмирую я, – в нем лягушку на празднике изображать. – И ещё этот горох, как в деревне. Такой никто не носит уже лет двести, с тех пор как крестьянскую повинность отменили, – говорю. – Только не вздумай в нем ко мне на родительское собрание в школу прийти, ладно? – говорю. Пубертатный возраст – это такой, когда категоричность, как ластиком, стирает с твоего чела все признаки вежливости, воспитанности и врожденного такта. Это время истин в последней инстанции и безапелляционного мнения. Которое обязано быть высказано, иначе это разрушает твою личность, ибо ты недоговариваешь, а значит врешь, а значит, как все. А ты не все, разумеется, ты понял, что такое жизнь. И что горох в эту жизнь ну никак не монтируется. Я не помню, что сказала мама. Может, посмеялась, может, фыркнула, но точно не плакала надрывно, мол, родная дочь и как танком проехалась по моей мечте. Но я больше не помню мамы в этом платье. Может, она его носила, но я не запомнила, или носила, но туда, куда ходила без меня. Мне очень хочется верить, что она его всё-таки надевала. И вот прошло двадцать лет. Из всех маминых нарядов я почему-то помню именно это платье. Глубокого болотного цвета в крупный белый горох. Сверху облегающее, по подолу волнами. Я бы с удовольствием купила себе такое. И ходила на работу. И к сыну в школу на родительские собрания. Я бы выпархивала из гардеробной и крутилась перед зеркалом: – Ну как я? А сын бы подбегал и говорил: -Мама, ты самая красивая! Ему пока семь, а не тринадцать. Он ещё вежливый воспитанный и с врожденным тактом. У меня осталось не так много времени, чтобы купить горох и носить что-то не цвета детской неожиданности. И ещё я думаю, что до некоторых вещей надо дорастать. До взрослых мыслей. До взрослых поступков. До взрослого молчания. До понимания, что истины ты точно не знаешь, какой бы очевидной она тебе не казалась. До осознания, что собственное мнение на то и собственное, чтобы носить его в кармашке, а не распахивать плащ и демонстрировать каждому зазевавшемуся в парке поздним вечером. И ещё до взрослых платьев, под которыми не видно твоих трусов, натянутых подмышки. © Лёля Тарасевич

«Многие из нас думают, что любили, но по большому счету прожили жизнь без любви. Принимали за любовь или увлечения, или какие-то чувственные привязанности. А любовь-особое чувство. С моей точки зрения, способность любить-это как талант, который либо дан человеку, либо нет» Когда я просто на тебя смотрю, то за тебя судьбу благодарю. Когда твоя рука в моей руке, то все плохое где-то вдалеке. Когда щекой к твоей я прислонюсь, то ничего на свете не боюсь. Когда я глажу волосы твои, то сердце замирает от любви. Когда гляжу в счастливые глаза, то на моих от нежности слеза. Как-то, что чувствую, пересказать? Ты мне жена, сестра, подруга, мать. Не существует безупречных слов, что могут передать мою любовь. И оттого, что рядом ты со мной, я добрый, я хороший, я живой. Стих этот старомоден, неказист и слишком прост, но искренен и чист. С улыбкой светлой на тебя смотрю, и жизнь, что вместе мы, благодарю. «Мы с ней, как лошади, которые вместе кладут головы одна на холку другой. И оттого, что мы вдвоем, мы еще живы. Я помаленьку глохну, все больше и больше. Скоро стану совсем глухарем. А Эмма говорит: - Ничего, прорвемся! И я отвечаю: - Ты за меня держись...» Эльдар Рязанов

#ТемаИгра

Синдром беспокойной души — Как можно спокойно читать книгу, когда по углам лежит слой пыли? — говорит одна женщина. Она ходит по дому с тряпкой. Кажется, что тряпка растёт из её руки. Пыль, побеждённая сегодня, возвращается завтра. Время читать книгу не приходит никогда. — Кто-то на даче, может, и смотрит сериалы, но я этого не понимаю, — говорит другая женщина. Из её руки растёт тяпка, а иногда секатор. Она очень устала и почти не любит свой огород, но донести себя до дивана выше её сил. Ей просто не усидеть. Я называю это синдромом беспокойной души. Ходить — с лопатой, пылесосом или пульверизатором, ползать в поисках пятен, воевать с грязью, пока не пройдёт ещё один день. Презирать праздность. Осуждать легкомыслие. Откладывать книги, фильмы, гостей на вечные «потом». Это жизнь, в которой приятное чувство исполненного долга размывается подозрением, что все как-то чересчур сурово, но забить и расслабиться — это что-то с другой планеты. — Я не могу читать, не убрав пыль, — снова говорит первая женщина. — Я просто не получу удовольствие. Она знает о себе много правды, но в её словах есть лишнее звено. На самом деле фраза должна звучать так: «Я не могу читать, я просто не получу удовольствие». Читать, смотреть кино, потягивая чай с вареньем, слушать музыку, болтать с подругами (не в чате, а вживую) — любая попытка расслабиться, отложив тряпку, чревата ростом напряжения. Пыль — способ держать напряжение в узде. Война с грязью — предлог, чтобы с ним не встречаться. О чём это напряжение? Откуда оно берётся? Откуда угодно. Тряпки и тяпки — это стратегия совладания. Что-то случилось раньше, что заставило их появиться, и истории тут могут быть самые разные. Но скорее всего, в них будет много тревоги. Иногда возня на кухне — тридцать банок варенья с позапрошлого сезона, сорок пять с прошлого — это единственная возможность хоть что-то контролировать, когда всё остальное летит в тартарары. Неужто можно в своем уме оставить последний оплот порядка? Иногда до блеска отполированные вилки — это единственная победа, внятный и осязаемый результат на фоне многих проигрышей. Иногда идеальный парник с огурцами — это убежище от чувства вины за свою неуместную как будто бы жизнь, на которую никто и разрешения не давал, и потому надо быть очень трудолюбивой, чтобы как-то её оправдать. Иногда поиск пятен на стенах — это попытка приглушить страх за всё, что происходит вокруг. Вдруг уволят? Вдруг останусь в нищете? Вдруг не справлюсь с сыном-подростком? Иногда глажка белья — это безопасное взаимодействие. Полотенце не оскорбит и не укусит, в отличие от тех, остальных, которые так и норовят причинить боль. Иногда идеально чистые плинтуса — это попытка замолить судьбу. Смотри, как я стараюсь, я хорошая, не давай мне испытаний не по силам. Синдром беспокойной души всегда немного о страшном мире, беспомощной себе и относительно безопасной нейтральной полосе между. Моя ровесница (у женщин старшего поколения синдром беспокойной души — это, считай, нормальное состояние, там другой совершенно контекст) подолгу гладила каждую крохотную вещицу новорожденной девочки. Отказывала себе во сне и отдыхе, чтобы не пропустить ни единого микроба — а вдруг дочка заболеет? Она сама была не слишком любимой дочерью, её мать боялась её любить и подменяла любовь жёстким воспитанием, и вот теперь, получив свою собственную малышку, она обмирала от противоречивости чувств. Любовь и ненависть, нежность и ярость, влечение и обида, жар и холод. Этот конфликт выходил на поверхность в виде дистилированной тревоги, которую она пыталась пригладить утюгом. Единственный способ справиться с синдромом беспокойной души — это смелость. Смелость остаться на диване, выдержать прилив напряжения и разглядеть то, что за ним маячит. Пугающие призраки не заставят себя ждать — ты это знаешь и потому не можешь разобрать в книге ни строчки. Когда вокруг сжимается кольцо собственных страхов, глаза ищут спасительную грязь, а руки тянутся к тряпке. И всё же останься. Погляди в лицо тому, кто к тебе придёт. Поговори с ним, порасспрашивай, поторгуйся. Притащи его на терапию, в конце концов, потому что так дело пойдёт гораздо быстрее. Скажи себе, что ты не одна, что тысячи людей проходили этот путь и в конце концов обретали драгоценное право на беспечность. Конечно, можно поступить иначе. Можно захлопнуть эту чёртову книгу и пойти на огород, на кухню, в недостаточно стерильную ванную. Только, наверное, есть какая-то высшая несправедливость в том, чтобы прожить единственную жизнь, так и не соприкоснувшись с собственными бесстрашием и свободой. © Оксана Фадеева

Помните!.. Каждый человек - творец, кузнец и трындец своего счастья. Будьте Счастливы!