Предыдущая публикация
Сто лет назад родился великий итальянский художник и поэт
Он положил свою книгу на столик и сказал: «Снимай меня здесь, и чтобы книгу было видно».
— Кто знает, где найти Тонино Гуэрру?
— Он был здесь сегодня, я его видел, мы даже поболтали…
— Витторио, тебя спрашивают, где найти Тонино, тебя не спрашивают, с кем ты сегодня болтал. Тонино, скорее всего, в театре, встречает гостей, у него сегодня много гостей…
— Э-э, послушай, Лука, какой театр! Тонино дома. Я говорил с ним по телефону…
— Ты говорил с ним по телефону два часа назад. С тех пор он уже побывал в саду вместе с министром культуры из Рима. Может, они там, в саду?
Дверь его дома. Фото: Юрий Лепский
— Ну, ты совсем рехнулся, как может человек два часа гулять в саду, тем более с министром культуры! Синьор, не слушайте их, они ничего не знают. Идите прямо в дом Тонино. Это в гору. Там сегодня много гостей, спросите у кого-нибудь, как пройти…
— Боже, какой идиот! Говорю вам, Тонино в саду забытых фруктов, идите в сад, там его и найдете…
Еще в Москве мне было сказано так: нет ничего проще, чем найти дом Гуэрры. Берите билет на самолет, летите в Рим, оттуда на поезде в Римини, а из Римини на такси до городка Пеннабилли. Попросите таксиста остановиться на центральной площади, выходите из машины и спросите первого встречного, как найти Тонино Гуэрру. Вам тут же ответят. Тут все знают Тонино, и он тут всех знает.
Итак, я стоял на крошечной пьяцетте маленького городка Пеннабилли в окружении десятка его почтенных граждан, и все, что происходило, напоминало давно виденный мною фильм Феллини и Гуэрры.
— Ладно, — сказал я, — пошли в сад. Кто может проводить меня до сада?
Его автограф на подаренной мне книге. Фото: Юрий Лепский
Вызвался долговязый человек с птичьей походкой и огромными натруженными руками. Мы миновали несколько десятков метров и остановились у небольших каменных ворот. Мой провожатый с трудом вошел в сад, согнувшись почти вдвое. Я последовал за ним. Боже, чего тут только не было! Настоящие солнечные часы, затейливая керамика на стенах, скульптурки вдоль дорожек, гроты, домики, клумбы с цветами. У одной я остановился в изумлении. Два чугунных искусно кованных цветка склонились над крошечной мраморной площадкой. Казалось бы, ничего особенного. Но тени! Эти цветы оставляли на мраморе два мгновенно узнаваемых силуэта в профиль: Федерико Феллини и Джульетта Мазина. Две маленькие великие тени… Я еще раз окинул взглядом сад, четвертой стеной которого был великолепный пейзаж, уходящий далеко вниз, в долину с террасами крестьянских построек, далекими виноградниками, извилистыми проселочными дорогами… Гуэрры в саду не было. Мой провожатый, что характерно, согласился со мной не вполне. Он выразительно указал ладонью на разнообразное содержание этого странного места и философски заметил: все это и есть Тонино. Однако, подумал я, кино продолжается.
Мы отправились к дому Гуэрры и через несколько минут оказались у каменных ворот, очень напоминавших ворота в сад забытых фруктов. Эти двери не закрываются никогда, пояснил мой провожатый, каждый может войти в дом Тонино, и, словно почувствовав мой вопрос, добавил: с плохими намерениями сюда не ходят; это добрый дом, и все недоброе в человеке должно остаться за его порогом.
Первый, кто приветствовал нас за этим порогом, был лохматый пес Баба, еще щенком подаренный хозяину Микеланджело Антониони. Баба лаял до тех пор, пока мы не согласились немного поиграть с ним в мяч. Затем он, ухватив мяч зубами и довольно урча, отправился с нами наверх, к первой террасе над домом. По тропинке вместе с Баба нас сопровождали пять разномастных котов, не обращавших на урчание пса никакого внимания. Вообще в доме Гуэрры живут около сорока кошек (точное количество не знает даже Лора — жена Тонино). Просто она уже несколько лет подряд ежедневно насыпает в кормушки кошачьих лакомств, и эта публика со всего Пеннабилли собирается в доме Гуэрры, что называется, отобедать на халяву. В такой вот компании мы и взобрались на самую верхнюю террасу этой странной усадьбы, то и дело встречая на пути высоких чиновников из Рима, министра культуры Сан-Марино, мэра Пеннабилли, глав администраций здешней провинции и начальство из Римини.
В саду забытых фруктов. Фото: Юрий Лепский
Как оказалось, я приехал в гости к Тонино Гуэрре в день, когда он должен был открывать в Пеннабилли десятидневный международный семинар сценаристов. Итальянские власти сочли событие высокозначимым и поспешили принять в нем участие.
На верхней террасе каждому гостю показывали сад размышлений, который Тонино построил на японский манер из камней и растений. А внизу, войдя собственно в дом, мы могли увидеть несколько его мастерских, уставленных фигурками керамических игрушек, сделанных им самим, увешанных коврами Параджанова, рисунками Феллини, фотографиями молодого и уже немолодого Гуэрры с Антониони, с Тарковским, с Федерико, с Джульеттой, с Лорой, его русской женой…
Я уже не спрашивал, где Тонино, понимая: весь вещный мир, который я вижу в этом доме и вне его, — это тоже Гуэрра, его прошлые, настоящие и будущие персонажи. Но для себя отметил: Гуэрры не было и в его собственном доме.
У дверей фонда, который носит его имя, толпился народ, все о чем-то оживленно разговаривали. Я протиснулся в круг и уставился на энергичного коренастого мужичка с крестьянской внешностью в простенькой потертой рубахе, который что-то достаточно громко втолковывал окружающим. Кого-то он мне неуловимо напоминал, впрочем, как и многие в этом городке. Я дождался паузы в его спиче и тихо спросил, не знает ли он, где Тонино Гуэрра?
— Тонино Гуэрра здесь, — устало ответил он, но глаза его при этом странно заблестели. — Тонино Гуэрра — это я.
Пеннабилли — его родной городок. Фото: Юрий Лепский
Дальше все пошло как по маслу. Маэстро отринул всех, сказав, что обещал интервью журналисту из любимой им Москвы. Мы уединились с ним за столом, и он великодушно разрешил задавать вопросы.
— Вы работали с выдающимися мастерами современного кино: Феллини, Антониони, Тарковский, Де Сантис, Бертолуччи, Рози, Тавиани… Это такие разные дарования… Приходилось ли вам учитывать особенности таланта каждого или вы работаете без оглядки на творческий почерк режиссера?
— Верно, все, о ком вы говорите, люди огромного дарования и каждый по-своему. Но я никогда не старался никому угодить и ни под кого не подстраивался. Я писал те образы, которые возникали в моей голове, понимая, что каждый из них возьмет что-то для себя из того, что я напишу. Так и происходило.
— Меня всегда занимало, кого больше в «Амаркорде»: Феллини или Гуэрры?
— Это неправильный вопрос. Гуэрра — то, что написано на бумаге, а Феллини — это то, что «написано» на полотне экрана.
— В своей жизни вы встречали так много талантливых людей. Как, на ваш взгляд, можно распознать талант? Существуют какие-то признаки, отличающие талантливого человека от бездарного?
— Не понимаю, зачем это вам потребовалось отличать талантливого от бездарного…
— Советский поэт Михаил Светлов сказал однажды, что талантливого узнать очень просто: он может то, чего я не могу, значит, он — талантлив.
— Да? Ну так вот, что я на это скажу. Я встречался с людьми, которые казались мне бездарными. Но, когда они начинали работать, я вдруг ощущал, что они талантливы. Может быть, моя вина в том, что я не ощутил, не почувствовал в них аромата таланта…
— Значит ли это, что каждый человек одарен от бога и что надо только суметь разглядеть в нем искру таланта?
— Я думаю, что каждый человек имеет свой внутренний свет. Только у кого-то это свет свечи, а у кого-то — свет маяка.
— Вам уже немало лет. Помните ли вы свое детство? Есть ли у вас самое яркое детское воспоминание?
— Чем больше приближаешься к старости, тем ближе становится твое детство.
Теперь вот в моих воспоминаниях и снах я восстанавливаю дом, где я родился. Я помню свою маму. Помню, как она брала под уздцы коня… Я вижу, как мой отец кормит кошек… Однажды в детстве я видел снег. Он падал на мое лицо, на брови, на губы… Я запомнил это ощущение. С тех пор я не видел такого снега и не испытывал ничего подобного.
— Сколько вам было лет в том воспоминании, когда отец кормит кошек?
— Наверное, лет восемь или десять.
— Что для вас главный побудительный мотив воспоминания или ассоциации: свет, запах, звук, осязание?..
— Все вместе. Шум дождя, запах травы… Грохот воды в старой водосточной трубе… Стук копыт лошади, скачущей по неасфальтированной дороге… Все это вместе.
— Вы — живое воплощение человека Возрождения: Гуэрра и сценарист, и прозаик, и поэт, и художник, и скульптор, и архитектор. Говорят, что нынешнее столетие — время узких специалистов. Что вы думаете по этому поводу?
— Есть врачи, которые специализируются на операциях аппендицита или на операциях сердца. Это правильно, иначе нельзя. Я же больше похож на крестьянина, который работает на земле и который точно знает, когда пойдет дождь и когда его не будет, который может и вспахать землю, и подковать лошадь, который сам лечит себя от всех болезней с помощью природной медицины. В общем, я не специализированный, я цельный, больше похож на самородок. Когда я был молодым, я чаще рисовал. Потом был долгий период слов. И вот, когда я впервые приехал в Россию, у меня возникло острое желание уйти от слов и снова взять в руки карандаш или кисть. Иначе говоря, разные обстоятельства требуют от меня владения разными инструментами. Невозможно угадать, какой потребуется в следующий раз.
— Ваш друг Андрей Тарковский написал однажды, что счастье — это не главное в жизни человека. Вы согласны с этим? Есть ли что-то поважнее счастья? Если да, то что?
— Счастье — это взрыв блаженства, наслаждения. Возможно, куда более важны для человека, занятого творчеством, покой и сосредоточенность. Конечно, это немного восточное. Чем дальше человек удаляется от желаний, тем больше обретает покоя. Но у меня, к сожалению, и сегодня слишком много желаний.
— Для многих людей, особенно молодых, счастье становится каким-то фетишем, достижению его стремятся подчинить жизнь…
— Не знаю… У меня все проще. Я был счастлив, когда видел необыкновенно красивый закат. Я ощутил полное счастье, когда сделал открытие, что глаз кота — совершенное создание.
Я бываю счастлив в те редкие мгновения, когда мне удается понять то, что лежит за границами традиционного понимания. Это мои озарения, которые приносят мне ощущение счастья.
Я был в Германии в плену. И до сих пор помню, какое счастье испытал, когда смотрел на бабочку без желания поймать ее и съесть.
— Минуло пять лет нового столетия. Что в прошлом столетии представляется вам наиболее значимым и важным?
— Я бы сказал так: все научные открытия, которые продляют жизнь человеку.
— Если бы у вас была такая возможность, кого из ушедших уже людей вы пригласили бы к себе на день рождения?
— Феллини, Тарковский, Параджанов… это люди, полные света. Конечно, мой отец, моя мама, мои братья… Ни мама, ни отец не были образованными, но они были светлыми людьми. Моя мама была неграмотной, но помогала служить в церкви. То, что она говорила при этом, трудно назвать словами канонической латыни. Иногда я ей говорил: мама, то, что вы произносите, никому не понятно. Он меня поймет, отвечала она и выразительно кивала наверх.
— Не считаете ли вы, что культура деградирует, что критерии оценки того, что искусство, а что не является искусством, размываются, что молодежь теряет представление о подлинных ценностях?
— К сожалению, молодежь, и в России в том числе, по большей части ориентирована на деньги. Я вижу, что они отдаляются от культуры, от красоты.
Они непозволительно много заняты своей внешностью, этими фитнесами, этой косметикой. Они постоянно корректируют свои фигуры. Я бы предпочел, чтобы они почаще корректировали свои мысли.
— Вы не расцениваете это как тотальный закат культуры?
— Какой там закат! Это просто дождик. Скоро тучи уйдут и опять будет солнце. Не сомневаюсь, что нашу культуру еще ожидают периоды величайших взлетов.
— Считаете ли вы, что жизнь справедлива? Получает ли человек при жизни то, что заслужил?
— Кто-то ощущает себя счастливым, кто-то — несчастным. Это не означает, что жизнь справедлива или несправедлива. Жизнь всегда хороша. Она не может быть плохой или хорошей. Она просто жизнь.
— Ну, это в принципе. А что касается вас лично. Считаете ли вы, что жизнь по отношению к вам справедлива?
— Я никогда не был хорошим отцом, никогда не был хорошим сыном. Моя мама заслуживала гораздо лучшего отношения с моей стороны… Иногда я стыдился ее неграмотности, хотя ее внутренний свет был гораздо большим, нежели мой… И если мне дано это понять, если это мучит меня, то я не имею права пожаловаться на то, что жизнь по отношению ко мне несправедлива.
…Этот день был для него очень утомительным. Открытие семинара, выступление десятков чиновников, приехавшие друзья, журналисты со своими глупыми вопросами, полный дом людей, от которых никуда невозможно спрятаться… Глубоким вечером он сел в свое любимое кресло и негромко сказал: я очень устал, пожалуйста, уйдите все.
Никто не обиделся. И все министры, мэры, главы администраций, банкиры, бизнесмены, журналисты тихонечко, на цыпочках покидали этот гостеприимный дом.
Ушел и я. Правда, не удержался и заглянул в гостиную, чтобы поблагодарить за интервью и попрощаться. Но его не было в гостиной, кресло пустовало.
— А где синьор Гуэрра? — спросил я моего провожатого.
Провожатый приложил палец к губам и улыбнулся:
— Тонино ушел. В себя.
Юрий Лепский. "РГ"
Следующая публикация
Комментарии 2