Фото из архива Лувра, реконструкция М. Бажатарник Эта крошечная подвеска, диаметр которой не превышает 2,6 см, а толщина – 1 см, относится к третьему тысячелетию до нашей эры. В настоящее время она входит в коллекцию Лувра. На рельефных изображениях, с обеих сторон украшающих диск из лазурита, мы видим молодую пару. По всей видимости, её связывают романтические чувства. С одной стороны подвески юноша протягивает вазу своей подруге или жене, восседающей на стуле с вогнутым сиденьем. На даме каунакес средней длины, её грудь обнажена, голова гордо вскинута вверх. Над парой восходят звезда и полумесяц. С другой стороны украшения композиция сменяется на противоположную. Теперь на стуле сидит юноша, тогда как девушка опустилась на колени. Её ноги скрыты под юбкой, в вытянутых руках чаша. Полные губы кавалера сложены в полуулыбку, часть волос, как и прежде, убрана в косу, заправленную за ухо. Облик юноши примечателен изображением преувеличенной мускулатуры, свойственным, впрочем, и искусству сопредельных с Эламом цивилизаций того же времени. Некоторые учёные даже классифицирует находку как принадлежащую трансэламской культуре, то есть искусству народов, которые, населяя южные и юго-восточные области Ирана, ориентировались на эламские художественные каноны. Папина дочка

Фото из архива Британского музея, реконструкция М. Горелика Перед вами гемма XII века до нашей эры, представляющая собой яркий образец искусства среднеэламского периода. Гемма украшает экспозицию Британского музея в Лондоне. Это резной камень небесно-голубого цвета (сапфирин, разновидность халцедона) размером 4×3×2,8 см, где запечатлена трогательная семейная сцена. Камень – судя по сквозному отверстию для шнура, он использовался в качестве подвески – принадлежал Шилхак-Иншушинаку (ок. 1150-1120 гг. до н. э.), одному из величайших правителей Элама. Драгоценность царь отдал в дар дочери, что и нашло отображение на гемме. Шилхак-Иншушинак восседает на троне, сжимая в ладони халцедон. Перед отцом, протягивая к нему руки, замерла юная царевна. Клинописная надпись, выгравированная здесь же, гласит: Я, Шилхак-Иншушинак, расширил царство, этот камень из [страны] Пуралиш я взял. То, что с усердием я сделал, я поместил здесь и Пар-Ули, моей любимой дочери, подарил. Пар-Ули (или Бар-Ули, если верить альтернативной транслитерации) явно пользовалась особым расположением отца. Предполагается, что ей была отведена некая династическая роль. Поимённо упоминая своих детей в посвятительной надписи-таккиме, царь добавляет к её имени эпитеты «pak hanik-uri šurur-uri-me» – «моя любимая дочь, моё счастье». Постоянное присутствие женских образов в эламском искусстве на всём протяжении его многовекового развития сложно оставить незамеченным. Впрочем, для культуры цивилизации, в ходе своей истории нередко отдававшей приоритет матрилинейному принципу наследования престола, подобная тенденция кажется вполне естественной. Прядильщица

Фото из архива Лувра, реконструкция М. Бажатарник Несмотря на то, что часть рельефа безвозвратно утрачена, его художественное качество и детализация по-прежнему впечатляют. Создание артефакта относят к VIII-VII векам до нашей эры. Рельеф, чей размер составляет 9,3×13 см, выполнен из природного битума, материала, характерного для Суз. Его месторождениями, как и нефтяными ресурсами, окрестности эламской столицы изобиловали с древности. На рельефе изображена прядущая женщина. Она сидит, поджав под себя босые ноги. На женщине одноцветная накидка с каймой, украшенной геометрическим рисунком. Из-под широкой каймы видны рукава нижней туники. Запястья прядильщицы сковывают многочисленные браслеты. Спокойная улыбка застыла на лице женщины. Её волосы собраны в пучок и стянуты лентой. Сложная причёска подчёркивает знатное положение пряхи. Женщина устроилась на табурете, ножки которого, соединенные вместе тройной скобой, увенчаны львиными лапами, а сиденье устлано тканью или овчиной. За её спиной стоит юная прислужница (или, как считает ряд исследователей, евнух) в подпоясанном одеянии с короткими рукавами и с браслетами на запястьях. Оберегая госпожу от жары и навязчивых насекомых, прислужница обмахивает ту плетёным опахалом прямоугольной формы. Перед пряхой находится чашеобразная столешница с яствами, которую, как и табурет, поддерживают львиные лапы. На поверхности стола за рыбой расположено шесть округлых предметов – либо часть трапезы, будь то фрукты или ломти хлеба, либо элементы декора столешницы. Наконец, в нижнем правом углу рельефа виднеется фрагмент ткани, принимаемый за край одеяния – возможно, царя или божества, которому предназначено подношение. Если последнее предположение верно, сцена связана с религиозной церемонией, где божеству жертвуется и возложенная на алтарь пища, и пряжа. Однако антураж, в особенности наличие богато украшенной мебели, наводит на мысли о дворцовой сцене. Сходство изображения с банкетными сценами, найденными в западном Иране, в частности, изображениями пира на бронзовых кубках из Лурестана, датируемых X-IX вв. до н. э., не вызывает сомнений. В пользу этой параллели говорит и каноничная фигура опахалоносца. В обоих случаях объяснения требует неформальная поза прядильщицы. Живой, повествовательный характер сцены может свидетельствовать о том, что рельеф, не являясь ни вотивным, ни прокламативным, передаёт бытовую сцену, повседневное действо, происходящее в домашней обстановке. Как бы то ни было, настоящий рельеф считается одним из самых выдающихся образцов искусства Эламского царства.