Вопрос на засыпку

Сергей Кургинян / Газета «Суть времени» №649 / 6 ноября 2025
https://rossaprimavera.ru/article/0b96693f

Если надо отвечать на вызов времени, то нельзя же, при сколь угодно уважительном отношении к актуальным проблемам современности, полностью вывести за скобки этот вызов. А ведь его выводят за скобки. Для чего?

Проблематизация глобального мегатренда

Слов: 3597
Время чтения: ~30 минут

Нужен ли нам туннель между Чукоткой и Аляской — это, конечно, важно. И это важно даже в случае, если не понятно, что должно перемещаться по этому туннелю, как этот туннель будет дополняться отсутствующими транспортными возможностями, соединяющими Чукотку с более обжитой частью нашего Отечества, почему так важно общаться не по морю, а с помощью туннеля и так далее. Нам на все это умные и ответственные люди ответят, а мы восхитимся глубиной ответов и проникнемся оптимизмом.

Но ведь кроме таких злободневных вопросов, как туннель между Чукоткой и Аляской, а более злободневных вопросов, конечно, не существует, есть ведь еще и какие-то другие вопросы из разряда тех, про которые говорят, что они на засыпку.

Один из них я собираюсь обсудить в этой своей статье. Поставлен он был еще Александром Блоком. И меня поражает наплевательское отношение к этому вопросу в преддверии того катастрофизма, который нам, конечно же, удастся преодолеть с помощью вышеназванного туннеля.

Можно очень кратко ответить на вопрос о том, чему по сути посвящена та поэма Александра Блока «Возмездие», наплевательское отношение к которой с момента ее написания и по сию пору мне лично представляется крайне важным с точки зрения фантастической неготовности человечества обсуждать то единственное, что ему бы следовало обсуждать.

Но перед тем, как дать такой краткий ответ на вопрос о том, чему посвящена эта поэма, в каком-то смысле не менее важная, чем религиозные и философские тексты, решающим образом повлиявшие на те или иные общественные процессы, мне бы хотелось вкратце перечислить то, что автор этой поэмы явным образом отказывается обсуждать.

Он отказывается обсуждать все то, что было на слуху и что привлекало внимание его сограждан, находившихся в состоянии помрачения и в момент написания этой поэмы, и вплоть до того дня, когда я, будучи крайне впечатленным тем, какие именно проблемы сегодня на слуху, почему-то решил заново перечесть поэму «Возмездие».

То есть решил я ее перечесть, конечно, не почему-то, а по одной крайне для меня неприятной причине. Причина эта в том, что во мне стремительно нарастает отвращение ко всему тому, что следует именовать набором наиболее важных для общества вопросов.

Потому что до тех пор, пока для общества набор этих вопросов будет таким, каким он является уже на протяжении чуть ли не двух столетий (а по мне так за два столетия этот набор по существу не меняется), общество, соглашающееся жить сообразно предложенному ему набору главных вопросов (оно же — политическое, философское, экономическое и иное меню), находится в состоянии глубочайшего помрачения. И, находясь в этом состоянии, не может сделать ничего для преодоления наползающей на него системной катастрофы.

Заговорив о совокупном меню, оно же набор кажущихся актуальными разнокачественных проблем, я вспомнил один старый анекдот, который только на первый взгляд кажется немного скабрезным, а на самом деле является горькой и нужной концептуальной метафорой.

В анекдоте кавказец, сидящий за столиком в ресторане, очень плотоядно смотрит на официантку. Уловив его взгляд, официантка спрашивает: «Вам меню?» На что кавказец отвечает: «Да, тебю!»

Я предлагаю читателю отодвинуть в сторону буквальный, конечно же, не слишком аппетитный сюжет этого анекдота и рассмотреть его как яркую иллюстрацию крайне важной концепции всяческой субъектности — политической, экзистенциальной, метафизической, культурной и так далее.

Если отнестись к данному анекдоту подобным образом, то «меню» — это список технологий, предлагаемых теми или иными умниками в качестве средств разрешения тех или иных назревших проблем.

А «тебю» — это тот субъект, который должен воспользоваться предложенными технологиями. А это либо отдельная личность, решающая свои частные проблемы, либо общество как коллективный субъект, решающий проблемы совсем иного масштаба.

Так вот, все, что входит в список как бы актуальных вопросов, которыми человечество занимается в последние столетия, это именно меню, то есть технологии.

А единственное, что человечество обсуждать не хочет, это себя как субъекта, который должен воспользоваться этими технологиями, и который может воспользоваться ими правильным образом только будучи субъектом. Как тут не вспомнить наряду с анекдотом басню Крылова про квартет, где говорится: «А вы, друзья, как ни садитесь, всё в музыканты не годитесь».

В переводе этого на язык почти забытой сегодня концептуальной проблематизации и басня Крылова, и разговор про «меню и тебю» означают следующее: то человечество, которое существует, ни одну из своих проблем не решит в силу собственной ущербности. И единственный способ начать что-то решать по-настоящему — это крайне маловероятный выход человечества за рамки привычной и удобной ущербности.

Некоторые теперь уже фактически забытые экстазники левого толка в публичных дискуссиях критиковали меня за то, что я ничего не говорю по поводу спасительных технологий. Они проводили при этом бредовое противопоставление моей антитехнологичности — предельной технологичности Ленина. Мол, Ленин написал книгу «Что делать», перечислил в ней то, что надо делать, получил поддержку, сделал революцию и так далее.

Я спрашивал этих экстазников: «А вы книгу Ленина „Что делать“ читали?» Наиболее откровенные говорили: «Конечно, не читали», а другие молчали, но весь их вид показывал, что чтение подобной литературы является для них отвратительным и, по сути, неподъемным занятием.

Получив прямой или уклончивый ответ, согласно которому экстазники книгу Ленина не читали, я сообщал им, что читал эту книгу не один раз, и не абы как, а с карандашом. То есть когда-то, лет эдак шестьдесят назад, я эту книгу даже конспектировал. И потому знаю, что в книге Ленина с названием «Что делать?» не сказано ни одного слова о том, что надо делать. Ленин в этой книге предельно антитехнологичен. И понятно, почему. На момент написания книги он не знал, что он будет делать, то есть какие технологии использовать. А использовал он их сообразно времени, причем совершенно не стесняясь заимствовать эти технологии у своих политических противников. У тех же эсеров, например, чью крестьянскую программу он фактически скопировал, когда это было нужно, и полностью отбросил опять-таки тогда, когда это было не нужно.

В книге Ленина «Что делать?» действительно не говорится ни слова о том, что нужно делать. В ней Ленин отвечает на один вопрос: «Кто будет делать то, что нужно для ответа на вызовы времени?» Этот «кто» и есть субъект, правильное формирование которого позволит ему в нужный момент использовать нужные технологии.

Таким субъектом для Ленина была партия нового типа, она же будущая партия большевиков. По поводу этой партии он сказал, подражая Архимеду, считавшему, что если будет найдена точка опоры, то он перевернет весь мир с помощью рычага: «Дайте нам организацию профессиональных революционеров, и мы перевернем Россию».

Идея организации профессиональных революционеров в момент написания книги «Что делать?» была фантастически новой и почти неприличной. Но Ленин от ее воплощения никогда не отклонялся ни на микрон. Ему была нужна эффективная профессиональная партия прямого действия. И он ее строил с невиданным талантом и упорством. Ради этого он разругался с Мартовым и всей группой выдающихся марксистов, включая Плеханова, по вопросу о членстве в партии.

Оппоненты Ленина утверждали, что для членства в партии достаточно разделять ее идеи, а Ленин утверждал, что для членства в партии надо в ней работать.

По сути, он говорил при этом своим оппонентам: «Если вам нужна очень большая тусовка, которая позволит победить на выборах, то вы правы. Но я-то знаю, что ответ на вызовы времени будет даваться не на выборах. И потому я готов сократить численность партии в десятки раз, лишь бы не заполнять ее пустым и никчемным материалом, который как бы будет нечто разделять».

Эта позиция Ленина наполнялась различными смыслами в ходе партийной работы и партийного образования. Например, в ходе деятельности партийной школы в Лонжюмо или в ходе деятельности партийной школы на Капри. В итоге Ленин создал очень небольшую (по сравнению с кадетами, эсерами и даже меньшевиками), но совершенно невероятную по качеству вошедших в нее людей структуру принципиально нового типа. Она-то и осуществила революцию. Она-то и победила в Гражданской войне. На момент начала этой войны в ней было, по моим подсчетам, не более тридцати тысяч людей. А в ходе этой войны две трети членов партии погибли. Но Гражданская война была выиграна.

Пересматривая фильм «Чапаев», я все время спрашиваю себя: «Кем должен был быть человек по фамилии Фурман, а то, что чапаевский комиссар Фурманов — это еврей Фурман, чуть-чуть поправивший свою фамилию, для того чтобы так убедить в своей правоте исторического Василия Ивановича Чапаева, чей органический казацкий антисемитизм был ничуть не меньше, чем у Семена Михайловича Буденного. Какой убедительностью должен был для этого обладать этот самый Фурман? А также его товарищи по партии?»

Вот какой субъект построил Ленин, не только завоевав и отстояв власть с использованием построенного субъекта, но и радикальным образом изменив страну. Причем изменив ее таким образом, чтобы она могла выиграть Великую Отечественную войну и разгромить нацизм как самую темную из сил, предъявлявших претензию на мировое господство.

Бывшая помощница партийного руководителя Азербайджана и дореволюционного куратора Берии Мирджафара Багирова — мать моего друга. В январе 1991 года она говорила мне (по понятным причинам приехавшему в Баку под чужой фамилией): «Сережа, социализм существовал до тех пор, пока мы ездили на проверки в колхозы со своей заваркой. Потому что заварка стоила денег. И мы, будучи проверяющими, ни копейки не должны были брать у тех, кого проверяли. Мы могли взять у них только кипяток, потому что он ничего не стоил. А с собой должны были привозить не только бутерброды, но и заварку. А когда проверяющие стали приезжать с тем, чтобы есть шашлыки, купленные на деньги проверяемых, то это уже не проверка, это уже не социализм, Сережа».

Говорившая это женщина в январе 1991 года спрашивала меня, приехавшего в Баку по заданию ЦК КПСС: «Сережа, ты же понимаешь, что партия должна снова перейти на нелегальное положение? Но где инструкции, Сережа? И почему нас не переводят на нелегальное положение?»

Что мне было ей ответить? Что субъекта уже нет? Между тем, эта женщина, в общем-то, относилась уже к сталинскому, а не ленинскому активу. Но я-то видел и ленинский. И это были совершенно фантастические люди, скованные совершенно фантастической дисциплиной и умевшие решать фантастически сложные задачи.

Они по поводу задач говорили так: «Если ты просто строишь фабрику, пусть даже в рекордно короткие сроки, то у тебя кураж кончается тогда, когда ты ее построил. А если ты строишь не фабрики, а коммунизм, если ты все время решаешь не конкретно финансовые проблемы, а проблемы коммунистического строительства, и тебе этот коммунизм действительно нужен, то у тебя кураж не кончится никогда. При этом ты будешь проявлять эффективность при переходе от одной профессии к другой сразу по двум причинам: и потому, что ты обучен этому специальным образом, и потому, что на любом профессиональном поле ты делаешь одно и то же — строишь коммунизм. А тебе очень нужно его построить».

Старшие родственники двух знакомых мне людей, очень разных по своим убеждениям, работали с Луначарским. И рассказывали своим младшим родственникам, в разговорах с которыми они никогда не стали бы ничего преувеличивать, что Луначарский, выступая в советскую эпоху перед так называемыми мастерами культуры, с огромной страстностью говорил: «Мастера культуры, пользуйтесь отведенным вам временем, это время вам отвела История в очень небольшом количестве. Истечет это время тогда, когда мы с помощью нового образования и воспитания, а так же с помощью новой социальной жизни создадим новую творческую молодежь и новую молодежь вообще. Когда мы ее создадим, вы не будете ей хоть сколько-нибудь конкурентоспособны, ваше время закончится, как и мое, разумеется. Потому что худшие из тех, кого мы создадим, по своему творческому потенциалу будут выше Гёте. Ради этого мы взяли власть, и ради этого мы работаем».

Назвать Луначарского беспочвенным фантазером как-то язык не поворачивается. Что именно им и его соратниками было создано, показала Великая Отечественная война. Она же не позволила оценить степень правоты слов Луначарского. Потому что из молодых людей 1922 года рождения, ушедших на фронт, а они ушли на фронт почти все, в живых осталось два процента. А коль скоро это так, как оценить степень правоты Луначарского? Скорее всего, он был не прав. Однако кто знает? Но даже если он был не прав, а, повторяю, скорее всего, это именно так, сама мечта-то какова!

Ну, а дальше возникает два существенных тематических блока.

Первый — как много было сделано для воплощения такой мечты. И что именно входит в сделанное на правах технологий, осуществленных определенным субъектом?

Второй — почему все кончилось такой катастрофой?

Чуть позже я отвечу на оба этих вопроса. Но вначале все-таки обсужу значение поэмы Блока «Возмездие», о непризнанном величии и значимости которой сказал в начале этой статьи.

Обсуждая в этой поэме XIX век, Блок пишет следующее:
Уже в процитированном отрывке (а я поэму «Возмездие» обсуждал под разными ракурсами много раз), во-первых, на очень высоком накале и с большой сдержанностью говорится о том главном, что не хотят обсуждать любители разного рода актуализаций.

Не вообще человек, а именно «беспечный человек»… Согласитесь, очень точная характеристика текущего состояния человечества.

Беспечный человек, брошенный в особый мрак без звезд. Вспомним, что у Данте качество мрака определялось наличием или отсутствием звезд, а Мандельштам говорил, что твердь кишит червями и ни одна звезда не говорит, явно адресуя к стихотворению «Выхожу один я на дорогу», где «звезда с звездою говорит».

Человек, живущий безвольно, подчиненный машинам и городам. Человек, чей дух подвергается особым пыткам, именуемым безбольными. Но при этом особо страшными.

Ну и, наконец, главное — человек, не существующий сам по себе, ибо есть «тот, кто ведал, управляя марионетками всех стран». И он главный. Притом что его присутствие отвергается.

Насылает он гуманистический туман или какой другой — это уже второстепенно, что понимать под гуманизмом. Если то, что говорилось в XIX столетии разного рода маниловыми от философии, то это и впрямь туман.

А, во-вторых, в этом же отрывке с презрением сказано о том, что считается актуальным, об этом самом «меню». Причем так сказано, как будто не XIX век обсуждается, а XXI.

«Век буржуазного богатства», «растущего незримо зла», «зреющие темные дела», «век умозрительных понятий», «малых дел» и так далее.

Дальше Блок переходит к XX веку и говорит опять о том же.
Во-первых, вновь фигурирует тот, кто ведал, управляя марионетками всех стран. Теперь о нем говорится «еще чернее и огромней тень Люциферова крыла».

Во-вторых, говорится о неустанном гуле машин, кующем гибель день и ночь. Теперь бы сказали о тихой работе компьютера, с помощью которого кто-то кует цифровое общество.

В-третьих, сознание страшного обмана всех вер, включая коммунистическую.

В-четвертых, назревающий апокалипсис (в случае Блока все еще малый), который сулит «черная земная кровь», напополам с сознанием всяческих обманов.

А, в-пятых, главное, вновь вопрос: «Что ж человек?» Что ему открылось, зачем все на свете, если ничего не открылось?

Казалось бы, обсуждать надо только это. Но именно это и не хотят обсуждать. И тут я вновь возвращаюсь к вопросу о гуманизме. Если речь идет о сладких философских соплях по поводу несомненного человеческого величия, то это и впрямь туман. Человек — это самый жестокий зверь на планете, зверь, не сравнимый по жестокости даже с саблезубым тигром. Потому что убивает он не для того только, чтобы есть, а просто так, в неограниченных количествах. Это ведь факт! И в отличие от любых зверей, он совершенствует орудия убийства. Саблезубый тигр имел огромные клыки и был чудовищным хищником. Но он эти клыки не совершенствовал. А человек все время изобретает новые клыки — ядерные, лазерные, термоядерные, вирусологические и так далее.

Значит, в итоге, если не произойдет одного-единственного, о чем старательно умалчивают, человек уничтожит жизнь на планете Земля полностью за счет своих негативных качеств.

А то единственное, что этому противостоит, это возвышение человека, оно же создание Человека с большой буквы, оно же восхождение человека и так далее.

Если во главу угла не поставлена эта цель, то человек так или иначе уничтожит жизнь на планете и самого себя. Он изобретет нужные способы, впадая в специфическое отчаяние по поводу отсутствия этого самого восхождения.

Есть ли у человека судьба?

Я убежден, что есть. И мне лично эта самая судьба (а также долг и другое) вменила защищать Сталина на программе «Суд времени». Притом что Сталин расстрелял моего деда, дворянина, отвоевавшего Первую мировую в качестве артиллеристского офицера и воевавшего в Гражданскую на стороне большевиков, как и большая часть царского офицерства.

Что касается меня лично, то никакой симпатии у меня не вызывали тот брежневизм, с которым я столкнулся, и его номенклатурные представители. Да, среди этих представителей было много очень порядочных людей, способных заниматься достаточно эффективной управленческой деятельностью. Но помимо этих людей были и другие. И именно они оседлали процесс так называемой перестройки и пришли к власти по ее окончанию. Ярчайший пример — Гейдар Алиев. Но он ли один?

Но личное отношение к тем или иным фигурам — это одно, а судьба и долг — другое. Защищая Сталина и весь совокупный советизм, я спрашивал себя: «А обвинители-то где выросли и кто их предки? Они-то пережили ту горечь, которую пережили моя мать и моя бабушка? Или сначала их предки творили нечто крайне проблематичное, а потом потомки, осуждая предков, творят все то же самое?»

Однако все эти непростые вопрошания никоим образом не исчерпывали как тогдашних моих представлений о судьбе и долге, так и моих сегодняшних представлений, которые, по сути, ничем не отличаются от прежних.

Я и тогда, и сейчас знаю, что, во-первых, коммунисты все-таки имели на вооружении концепцию нового человека, то есть человеческого восхождения, создания человека с большой буквы и так далее. Да, они отодвинули ее на периферию, да, они в нее не слишком верили, но она еще была.

Во-вторых, сам факт существования коммунистической системы говорил о том, что у человечества есть альтернативные возможности исторического движения, и поэтому история не кончилась. А также, что внутри этого исторического движения можно воскресить за счет обновления коммунистической идеологии идею нового человека, можно наполнить эту идею содержанием и буквально спасти этим человечество от того самоуничтожения, которое без всего вышеперечисленного гарантировано.

Я неоднократно обращал внимание читателя на то, что папа Римский Иоанн Павел II был самым умным из понтификов XX века, и что, люто ненавидя коммунизм как общей, так и специфически польской ненавистью, он признал, что на обломках коммунизма построена цивилизация смерти.

Я спрашиваю читателя: «Неужели не понятно, каким отчаянием наполнено это утверждение христианина, руководящего огромной конфессией? Неужели из одного этого нельзя сделать выводы о степени мрачности посткоммунистической ситуации? И неужели, если эти выводы сделаны, нельзя мобилизоваться для борьбы, понимая, как именно твои потомки будут жить в том, что именуется ими цивилизацией смерти? Цивилизация смерти — это даже не обычный декларируемый фашизм, это нечто похуже. Это нацизм оккультный, гностический, благословляющий смерть, купающийся в ней и так далее».

Театр «На досках» сейчас являет собой нечто убедительно-восходящее. Много новых спектаклей, много пьес, написанных и поставленных мною, много молодых талантливых актеров и актрис, и, наконец, много зрителей. Я после каждого спектакля (а спектаклей этих много) пытаюсь так или иначе поговорить на эту тему со зрителями, которые, просмотрев спектакли, длящиеся подчас больше трех часов без перерыва, остаются на обсуждение и готовы участвовать в этих обсуждениях глубоко за полночь.

Единственное, что даже эти зрители не хотят обсуждать — это то, о чем я написал в данной статье. Они категорически не хотят отвечать на вопрос «Что ж человек?», являвшийся и являющийся ключевым для человечества. Но только ли они не хотят этого обсуждать?

Кстати, советские номенклатурные марксисты, другие разного рода марксисты — российские и зарубежные — каковых немало, знают, в чем внятно изложенная концепция Маркса по поводу губительности капитализма? Она не в том, что капитализм заедает материальные возможности простых людей, используя для этого так называемую прибавочную стоимость. Она в том, что капитализм отчуждает человека от его родовой сущности. Хотите — проверьте это по соответствующим ранним работам Маркса, от которых тот никогда не отрекался. А хотите, прочитайте Коммунистический манифест, где сказано, что капиталисты утопили в холодной воде эгоистического расчета — что именно? — на самом деле, всю человеческую сущность, доведя человечество до крайней степени отчуждения от этой сущности.

Поэтому для Маркса коммунизм — это преодоление отчуждения от родовой сущности. А экономика прибавочной стоимости — это только часть отчуждения, а не отчуждение как таковое. Отчуждать можно все человеческое. И оно, как мы видим, отчуждается. Причем иногда при таком отчуждении экономика уже не играет решающего значения.

Маркс также говорил о том, что преодолеть отчуждение от родовой сущности коммунисты могут, только уничтожив всяческое разделение труда. Интересно, Хрущёв об этом знал, обещая построить коммунизм к 1980-му году? Отчуждение нарастает, братья и сестры, товарищи, друзья, дамы и господа. Оно нарастает стремительно, приобретая очень изощренные формы. А отчужденный человек не может не взбеситься. А взбесившись, не может не уничтожить себя и жизнь на планете Земля.

Мы же видим, что человек, после того, как отчуждение начали наращивать стремительно, а это произошло после краха СССР, становится все более взбесившимся, все более помраченным в прямом и буквальном смысле этого слова, все более неблагополучным, сочетая это фундаментальное неблагополучие с яростным утверждением своей благополучности.

Если в этом вызов времени и если на него надо отвечать, то нельзя же, при сколь угодно уважительном отношении к актуальным проблемам современности, полностью вывести за скобки этот вызов. А ведь его выводят за скобки. Для чего?