Так в чем же заключался прогресс его величества Запада над отсталой, как нам давно во все уши не перестают твердить, крепостнической Россией?

Прогресс этот состоял в основном в том, что как только труд на станках облегчился до такой степени, чтобы и дети смогли выполнять работу взрослых, так тут же и начался просто производственный бум:

«…к большим станкам приставляли ящики — чтобы работники лет 8–10 могли бы дотянуться до рабочей части станка»[1].

И когда прогрессивные западные люди поняли, что с работой взрослого, которому надо за работу как взрослому и деньги платить, справится даже ребенок, то после этого:

«на многих фабриках специально использовали станки, приспособленные к росту ребенка…[2]»

А что? Удобно и выгодно: детям платить меньше. Рабочий же день для всех один: от 12 до 18 часов. Притомился ребеночек — пальчик ему резаком, видите ли, отхватило — не беда: покалеченных — на свалку истории. Новых набрать, еще не изуродованных, — только свистни. И, опять же, изысканнейший вид борьбы Британского местечкового джентльменства с очень опасным по тем временам явлением: перенаселением собственной страны. Причем, перенаселением вполне здоровыми людьми! Такое «безобразие» срочно требовалось устранить.

Так прогрессировала и в модном XIX в. извечная борьба Запада с перенаселением своих территорий, давно и безнадежно зараженных болезнью аборигенов Карибских островов — людоедством.

Но и XX век, еще более прогрессивный, лишь указал на то, что представители этой хваленой арийской расы прогрессируют лишь в одном — во все большем изощрении в своем излюбленном занятии — убийстве людей. Всем, еще сомневающимся, Адольф Гитлер это теперь доказал более чем внятно.

Но что мы все о Британии, Франции да Германии, где выбор бродягам был двояк: либо в солдаты, где палки капрала, несмотря на утверждение короля Фридриха, все же несколько лучше пули неприятеля, либо ближайший сук и петля, чем заканчивали там, в солдаты поступить не успевшие. То есть, как теперь их именуют, — бродяги. Потому-то и наши такие же вот якобы «бродяги» за границу что-то уж не слишком устремлялись подрабатывать: там, пожалуй, «подработаешь»… О том они не знать не могли — потому-то и границы, как затем в СССР, на замке держать незачем было — о «прогрессивности» Запада простолюдины наши наслышаны были очень хорошо.

Но одно дело знать об этом понаслышке, а совсем другое — увидеть весь этот западный нам сегодня пропагандируемый «рай» своими глазами. Вот какая картина предстала взору наших солдат, когда под предводительством Суворова они попали в самые благодатные края в Европе — на юг континента:

«Русские солдаты в походе рассуждали о богатстве итальянской земли и бедности ее жителей. Орошенная безчисленными каналами, густо населенная, плодородная земля эта казалась истинным раем. Но поселяне… довольствовались лапшой из кукурузной муки, редко приправленной каплей оливкового масла. Мясное и рыбное было для них недоступно. Маленький стаканчик красного домашнего вина из остатков винограда, смешанных с водой, довершал их обед. На вино настоящее имел право лишь старший в доме. На базаре все было дорого, особенно лакомство — лягушки, привозимые живыми в салфетках и покупаемые только вельможами.

— Даже зелено-золотистые жуки, называемые у нас хрущами, рассказывал офицер, составляют их любимую пищу, как для нас земляника или клубника»[3].

Сюда следует добавить и наличие в каждом городке, через который наши солдаты на тот момент проходили, толп голодных ободранных детей, выпрашивающих у них кусочек хлебушка.

Так что и здесь была такая страшная нищета, которая никак не могла не поразить русского человека, увидевшего этот их западный «рай» воочию. И, самое во всем этом странное, что ведь именно его, то есть русского человека, ужаснувшегося увиденной здесь дикостью порядков, но никак не нищего, ободранного, изголодалого, бездомного попрошайку-итальянца, вопреки здравому смыслу, именуют теперь в историях историков неким таким «рабом».

Однако же и до сих пор превратить нас в рабов, несмотря на все потуги масонства, так никто и не смог, даже большевики. Ведь пусть и покуражились они поначалу, превратив нашу общину в отображение ее в уродливом зеркале, именуемом колхоз, но не совсем полностью удалось им охомутать русского человека своею лживой пропагандой. Ведь оставшийся у нас менталитет, столь помогший нам победить в пору суровой войны, все равно со временем подточил и разрушил их над нами владычество.

В крепостной же еще России на защите интересов русского крестьянина всегда стояла чисто русская способность жить миром, то есть сообща. Эта ячейка нашего общества, известная еще с незапамятных времен, защитила русского человека и в этот раз.

«В повседневных делах даже община помещичьих, т.е. крепостных, крестьян обладала значительной самостоятельностью, тем более общество государственных крестьян или бывших помещичьих после освобождения. Секрет определенной независимости в том, что помещик или государство были заинтересованы взять с деревни свою долю, а как именно эта доля будет обезпечена, все связанные с этим трудности считали выгодным переложить на самих крестьян. Правда, бывали во времена крепостного права и такие помещики, которые вдруг грубо вторгались в хозяйственные дела своей деревни, но их было немного, и печальный опыт их собственного разорения — в результате разорения крестьян — служил предостережением для других…[4]»

Но не только в деревне, но и в городе никакие злоупотребления, когда из зависимого человека работодатель пытался вытянуть последние жилы, ни к чему хорошему для работодателя не приводили:

«…на суконных фабриках не обходилось без важных столкновений между хозяевами и наемными рабочими. Первые жаловались, что рабочие от них убегают, последние, что хозяева их дурно содержат и притесняют. В таких недоразумениях виноватыми чаще признавались рабочие: их били плетьми и ссылали в Рогервик, но фабриканты от этого не выигрывали, а лишившись рабочих, не скоро находили новых, и дело их останавливалось»[5].

Понятно, такие притеснения существовали лишь при Петре и его птенчиках. Но уже со времен Екатерины II такая практика исчезает: вместо 3,5 руб. с души оброк у крепостных падает до 1,5 руб. Потому и у городских работников появляется возможность работу себе выбирать. Так что вышибание из человека последних физических ресурсов при попытке наименьшей оплаты его труда у нас никак не прививалось — мы не заграница — и за произведенную работу требуем соответственной произведенным затратам оплаты труда. В противном случае для русского человека лучше в каталажке пересидеть, чем работать задаром.

Потому в самом начале XIX века вот какие начинают в России существовать законы.

В Красном Селе:

«В 1802 году на фабрике был заключен чрезвычайный, “неслыханный”, как говорится в архивных документах, договор между владельцем фабрики и рабочими. По этому договору хозяин предприятия, видимо боясь нового бунта [страшен русский бунт!], соглашался ввести 10-часовой рабочий день (вместо 12-часового), обязался отдавать в пользу рабочих 1/5 годовой прибыли…[6]»

И это в то самое время, когда даже дети в той же Англии работали по 14–16 часов!

Русский же человек всегда от работодателя старался быть независимым. Потому землю себе стремился, в конце концов, выкупать и работать на ней свободно:

«Нередко землю покупала община в целом. Помещики, владевшие общиной, как правило, не препятствовали этому — ведь это укрепляло хозяйство крестьян и соответственно гарантии дохода помещика… Случалось, что крепостные крестьяне, купив сообща землю в соседнем уезде, полностью туда переселялись. Но продолжали платить оброк своему помещику…

Из хлеба, собранного миром для общественной запашки, “общество назначает месячину за службу мужей солдаткам с их детьми… так же престарелым и одиноким, пережившим свои семейства, дабы оные не скитались по миру”»[7].

Общественная защита бедных, нетрудоспособных, вдов, стариков, сирот гарантировалась всем крестьянским миром.

История доносит до нас голоса очевидцев из разных губерний России:

«“Когда же какого-либо крестьянина постигнет несчастье, например выгорит у него дом, то крестьяне из сострадания к нему помогают в свободное от своих работ время, возят ему задаром дрова, с катища — бревна на новый дом и пр., преимущественно в воскресенье” (Вологодская губ.)…

“В случае постигшего домохозяина несчастья, например пожара, мир дает безплатно лес для постройки, если кто заболеет, то мир безплатно исправляет его хозяйственные работы: убирает хлеб, сено и т.п.” (Новгородская губ.)…

“Каждый член общества трудится, выходя на работу для вспашки поля или уборки урожая захворавшего домохозяина или бедной вдовы, вывозит лес на постройку сгоревшей у кого-либо из своих членов избы, платит за участки, отведенные беднякам, больным, старым, сирым, за отпускаемый им безплатно лес на починку избы, материал на изгороди и отопление, хоронит за свой счет, вносит подати за разорившихся, поставляет лошадей для обработки поля хозяину, у которого они пали или украдены, несет хлеб, холст и прочее погорельцу, поит, кормит, одевает сирот, поселенных в его избе, и мн. др.” (Тверская губ.).

Крестьянская община была одной из главных стабилизирующих основ русской жизни. О необходимости ее сохранения говорили лучшие умы России»[8].

Между тем настоящим закабалением русского человека, как ни парадоксально это звучит, было именно его так называемое царем-либералом «раскрепощение», то есть якобы от чего такого «освобождение».

На самом же деле:

«…огромное большинство крестьян уже были заложены в казне и фактически принадлежали ей… крепостная реформа являлась, как впоследствии крестьянский банк, на выручку поместному банкротству… большинство оскудевших помещиков спало и видело откупные…[9]»

Так что этот царь-демократ выручал из неволи вовсе не народ русский, как принято почему-то считать, а барина, к тому времени давно благополучно прокутившего свое состояние. Но это вовсе и не удивительно: введенный Петром в совершенно свободной стране этот дикий феодализм и обязан был закончиться только тем, чем и закончился — банкротством. Ведь именно в нашей стране он был явлением совершенно инородным.

«Когда выяснилось, что крестьяне отойдут не даром, большинством дворян реформа была встречена сочувственно, как ликвидация неудачного хозяйства с угрожающим впереди разорением…

…Государь с благородной откровенностью объявил дворянам, что “нужно делать революцию сверху, не дожидаясь, когда она явится снизу”. В самом деле… неизбежна была анархия снизу, и, стало быть, дворянам надо было выбираться из развалин прошлого подобру-поздорову…[10]»

И если в старушечке Англии в определенный период ее истории «овцы съели людей», то у нас людей вытряхнули на улицу эти реформы царя-демократа. Промышленность Москвы, собственно, исключительно за счет их принятия и получила возможность «не отстать от Запада»:

«Если до реформы 1861 г. город вытягивал из деревни наиболее зажиточные и предприимчивые элементы, пополнявшие ряды буржуазии, то после реформы в города потянулся пролетариат, рекрутировавшийся из бывших дворовых людей и из пашенных крестьян, обделенных землей при освобождении… Прилив рабочих рук сделал свое дело: на окраинах Москвы образуются огромные промышленные районы…[11]»

То есть нищие в наших городах появляются лишь благодаря усилиям царя-демократа. Так выглядела сложившаяся тогда ситуация.

А вот, между прочим, какова была цена за провоз груза по России. Причем, в самую кошмарную для русского человека эпоху — от Петра I и по Анну Иоанновну включительно:

«…перевозка на колесах [на самом деле на санях — А.М.] в России далеко не так дорога, как в других европейских государствах [там перевозят на колесах — А.М.], и от Москвы до Петербурга за 757 верст расстояния зимою платят с пуда или с 40 русских фунтов не больше 4, а по самой уже высокой цене 5 грошей»[12].

То есть при обыкновенной оплате труда за перевозку, то есть в 4 гроша за пуд, на самом деле получается достаточно серьезная сумма. Ведь лошадь зимой везет 2 тонны груза. То есть что-то порядка 120 пудов. А получит перевозчик за это 480 грошей или 2 рубля 40 коп. И если обратно он отправится тоже не порожняком (а в противном случае он за поездку запросит все же не 4 гроша с пуда, а все 5), то трех быков за одну ходку в Питер он таким образом «отобьет». А за зиму, совершив парочку таких ходок, их можно заработать под шесть. Ведь цены в те времена на продукты питания, домашнюю живность и дичь были вот какими.

В Чухломе, например, как свидетельствует пленный швед Густав Пипер:

«…бочка ржи стоила 30 коп., бык 80 коп. (за продажею кожи и сала одно мясо стоило 30 коп.), 40 яиц 1 коп., 6 цыплят 1 коп., 1 баран 7 или 8 коп., 4 зайца 1 коп., и проч.»[13].

Так что зимний заработок перевозчика, во внесезонье, то есть в период отсутствия полевых работ, и даже в самые мрачные времена нашей истории, простирался где-то до шести быков (или 16 бочек ржи; или 60 баранов = 2 т баранины + рожки с ножками + шкура). Так что зарабатывал русский человек даже в самую мрачную в своей истории эпоху, в сравнении с условиями некоторыми и по сию пору лелеемой эпохи застоя, достаточно не хило. Лишь на приработанные за зимний период бараньи тушки мог откушивать затем по 6 кг баранины в день в течение целого года. А за сколько лет ему удастся справиться с 16-ю бочками ржи? И вот еще удивительнейшая деталь: за какое время можно слопать заработанные им за зимний сезон 20 000 яиц? Если откушивать по паре, как принято было в эсэсэрии при цене на это в те времена просто недосягаемое для простого смертного яство 1 руб. 30 коп. за десяток, то такого удовольствия особо нуждающимся в подобного рода ностальгии будет достаточно в течение что-то порядка 30-ти лет. И эдакое богатство, повторимся, можно было «накалядовать» всего за один зимний сезон — так называемый нерабочий. То есть для живущего на земле человека фактически бросовый.

Однако ж у русского крестьянина впереди была еще летняя пахота, где он, что и понятно, прирабатывал и куда как прибыльнее — в противном случае ему незачем было бы и поле пахать — лузгал бы семечки себе на лавочке да поплевывал в потолок. Но он пахал поле. Значит, все же имелся смысл его пахать.

Вот что, как сообщают очевидцы тех лет иностранцы, зарабатывали наши предки на главной болезни страны России — болезни ее снегами.

Понятно, если таких денег работодатель платить не желал, русский человек от такой работы отказывался. За что при Петре и Анне Иоанновне его били и гноили в Рогервике. Но за гроши, к чему русский человек не привык, он упорно отказывался работать.

Так что рабства, несмотря на все потуги, и даже на истребление его, буквально, миллионами чисто физически, в его повседневный обиход так никто внести и не исхитрился.

Но придуманная для нас демократами и большевиками сказка о крепостной России — ложь от начала и до конца.




[1] Буровский А. Петр Первый. Проклятый император. «Яуза». «Эксмо». М., 2008. С. 122.

[2] Там же.

[3] Михайлов О. Суворов. «Молодая гвардия». М., 1973. С. 382.

[4] Платонов О. Святая Русь. Энциклопедический словарь русской цивилизации. Православное издательство «Энциклопедия русской ци-вилизации». М., 2000. С. 872–874.

[5] Костомаров Н.И. Русская история в жизнеописаниях ее главнейших деятелей. «Эксмо». М., 2006. С. 1010.

[6] Змеев И.А., Плаксин А.А., Сорокин Н.И. и др. Города Ленинградской области. Ломоносов. Лениздат. Л., 1968. С. 28.

[7] Платонов, там же.

[8] Там же, с. 611–612.

[9] Меньшиков О.М. Письма к русской нации. Издательство журнала «Москва». М., 2002. С. 211.

[10] Там же, с. 211–212.

[11] По Москве. Издание М. и С. Сабашниковых. М. 1917. «Изобразительное искусство». М., 1991. С. 44.

[12] Фоккеродт И.Г. Россия при Петре Великом, по рукописному известию Иоганна-Готтгильфа Фоккеродта. Цит. по: Неистовый реформатор. Фонд Сергея Дубова. М., 2000. С. 58.

[13] Пипер Г.А. Извлечение из записок прапорщика Густава Абрама Пипера впоследствии генерал-маиора и губернатора. Цит. по: Грот Я.К. Труды Я.К. Грота из русской истории. СПб., 1901. С. 143.