Так как же вдруг случилось, что приписанное нам «тысячелетнее рабство» самими нами оказалось вдруг не обнаружено?

Сначала о неких якобы «перепродажах» русских людей — оптом и в розницу.
Любой, так сказать, «перепроданный» русский человек, если ему такое не пришлось бы по вкусу, мог взять да и уйти (то есть перепроданный с подполы — официально законом такое запрещалось).
Вот пример, над которым и сами коммунисты, не понимая, что роют себе при этом яму, будут рукоплескать просто взахлеб:
«Сравнительно недавно вполне точно, по документам, установлено, что дед Ленина, Николай Васильевич Ульянов (1764–1836), был крепостным крестьянином деревни Андросово Сергачского уезда Нижегородской губернии. Отпущенный в 1791 году помещиком на оброк… спустился вниз по Волге до устья, уже не захотел вернуться и в конце концов стал “вольным” астраханским мещанином»[1].
То есть ушел просто так — надоело на кого-то батрачить. А потому с барышом и не воротился — присвоил его себе: дело, судя по всему, в те времена вполне обыденное.
И ни о каком возможном конфликте с барином этого крепостного крестьянина нам не известно. То есть не вернулся он с барышом не из чувства мести или недовольства, а просто так.
Но если имелся бы еще какой конфликт, то и разговору о невозвращении вообще не имелось бы и речи. Потому пробовать помещикам выказывать какие-то там свои особые права на судьбу русского человека было просто безполезно: он мог уйти в любой момент, если ему что-либо здесь, на месте своего изначального обитания, не слишком понравится. Ведь пойти по миру с сумой никому запрету не было! А значит, любой, так сказать, «перепроданный» крестьянин, и даже обмененный на борзую (да хоть на вертолет), мог просто собрать пожитки, да и уйти, куда ему вздумается! Поиск же беглого стоил, думается, денег немалых. Ведь и полиции у нас было в восемь раз меньше, чем во Франции при территории в 80 раз больше...
Причем, самым простым уходом крестьянина от барина было обыкновенное переселение его в город. И вот по какой простой причине:
«Полицейские наблюдения за городскими жителями, в то время, были ничтожны — паспортов не требовалось — всякий давал по себе запись домохозяину и жил спокойно»[2].
А ведь здесь идет разговор о самых жутких временах за всю нашу историю — эпохи Петра I! Причем, что следует из этого же источника, и при передвижении по России всякий мог сослаться, что идет на богомолье и назваться при этом любым именем. И с него также никакого паспорта при этом никто не потребует. Так что даже в ту пору, самую жестокую в нашей истории, сыскать беглого, если его местонахождение никто не знает, даже имея такой страшный инструмент давления, как тайная канцелярия и Преображенский приказ, было практически невозможно. Без контакта со своими земляками такой человек просто растворялся, называя себя любым именем, какое ему понравится. И мог спокойно жить в любом городе России, благо на расстояния она была уже и тогда так велика, что проконтролировать все ее территории не предоставлялось возможности никакому самому огромному по тем временам полицейскому воинству самой полицейской страны.
Но и век спустя, имея в виду процитированную историю о предке Ленина, все оставалось также. Чему, судя по всему, и желали поставить конец, но неудачно, масоны декабристы.
Так откуда же возникла эта ни с чем не сообразующаяся легенда о перепродажах русских людей оптом и в розницу?
Эта странная версия, судя по всему, могла возникнуть только после захвата власти в нашей стране большевиками. Ведь исключительно им одним и была необходима легенда о некой «тысячелетней рабе», которую именно они якобы от чего-то особенного затем и будут освобождать. Потому мнения Репино-Некрасовского образца, по запланированной программе невероятно раскрученные пропагандой захвативших власть в стране интернационалистов, им оказались в самый раз. Но достаточно серьезные нестыковки этих версий с действительностью слишком заметны и просматриваются невооруженным глазом за версту.
Вот что нам на эту тему сообщает Ключевский, и в мыслях не имея как-либо скрасить создавшуюся тогда ситуацию:
«…безтолковые поборы, какими помещики обременяют своих крепостных, вынуждая их на долгие годы бросать для заработков свои дома и семьи и “бродить по всему почти государству”»[3].
То есть вот отчего, как теперь выясняется, страдал некими изобретателями «тысячелетней рабы» чуть ли ни колючей проволокой притороченный к барскому полю русский крепостной: он полжизни где-то шлындал по своим делам, даже в самых кошмарных сновидениях не предполагая, что за его душу какие-то там баре ведут какой-то там такой торг. Он мог в любой момент оказаться в любой точке своей огромнейшей страны: от Чукотки до Бессарабии и от Финляндии до Сахалина. Никаких ограничений в передвижении по своей стране он, как теперь выясняется, вовсе не испытывал. Ведь даже в самые страшные времена лютовавшего «Слово и дело», Ломоносову, например, доводилось часто видеть:
«…крестьян, которые, по тогдашнему выражению, “скитались стадами”»[4].
То есть даже и тогда, когда мужское население России, Петром уменьшенное наполовину, стараниями его «птенчиков» все так и продолжало уменьшаться, что сопровождалось голодом и эпидемиями, русский человек, не связанный никакими удавками, лишь теперь, как получается, для него и изобретенными, скитался по свету «стадами». То есть в количестве слишком немалом, чтобы его миграций в хлебные волости можно было как-нибудь попытаться не заметить, объявив его накрепко прикованным к не принадлежащей ему барской земле.
А шатались-то, между прочим, крепостные:
«Указы за указами следовали против нищенства, все было напрасно. В 1734–1736 годах шатались по дорогам толпы помещичьих людей…[5]»
То есть беглых от помещиков. Им предлагали воротиться к этим их самым крепостникам:
«…давались беглым милостивые сроки, в которые дозволялось воротиться с побега и остаться без наказания. Но охотников на такие милости и при Анне Ивановне, как и при прежних государях, являлось немного»[6].
Понятно дело, в надежде все ж заставить крестьян воротиться к их «хозяевам» государство ежегодно проводило огромное количество беглых русских людей через Тайную канцелярию. После чего из наотрез обратно не желающих возвращаться крестьян набралось слишком много изувеченных палачами так называемых колодников, которых государство никак не желало кормить за свой счет. Это понудило правительство издать указ:
«…отдавать их в работы частным лицам с платою им по 24 рубля в год…[7]»
Но если учесть, что они, так сказать, «срок мотают» и все это заработанное должно предназначаться им исключительно на пропитание, то их ежедневный рацион должен был бы составить до 7 кг мяса. Для колодников — нормально. Праздно же по всей стране шатающиеся, что и понятно, могли за свою работу запросить много более того.
Однако ж произвол господ, пытавшихся выбить из русского человека больше, чем он мог произвести, и бремя непомерных налогов, узаконенных еще Петром, понуждали крестьянина покидать земли своих пращуров и скитаться на чужбине в поисках лучшей доли. А смог бы взять да и уйти со своей фабрики считающийся свободным извечно ходящий в должниках у работодателя англичанин?
Да тут полиция на следующий же день с ног бы сбилась, разыскивая правонарушителя! И уж не в удивление увидеть испоротого в кровь, чуть живого этого самого «свободного»! Мало того, не только не освободившегося от своих долгов, но и рискующего после этого попасть так и вообще — на каторгу (если не сразу в петлю).
И это все потому, что из англичанина работодателю требовалось выжать денег еще, а потому забить до смерти или искалечить парочку из каждой дюжины беглецов — дело обыкновенное и отнюдь не разорительное. Ведь своей земли у англичан, именуемых «свободными», все равно нет. То есть ни у кого из этих самых «свободных» нет ни кола и ни двора! Потому и жить-то им зачастую просто негде: жилье приходится снимать. А потому завтра эту парочку покойников заменят пятеро вновь и исключительно лишь по собственной инициативе нанявшихся на работу. Ведь другой формы заработка, кроме как найма к мироеду, у них вообще не имелось и в помине!
У нас же каждая живая душа — денег стоила. То есть тех самых денег, которые барину, к которому она была приписана, требовалось ежегодно сдавать государству.
Кстати, и вот в каком количестве. В 1738 г., например, как свидетельствует французский дипломат Шетарди:
«В России считается 13 млн. душ, из которых 6 — мужеского пола… Мужчины одни платят подать, в ревизские сказки вносится каждый ребенок, явившийся на свет, и господа за каждую мужескую душу платят… что составляет сумму в 21 млн. руб.»[8].
То есть что-то порядка 3 руб. 50 коп. в год во времена бироновщины выплачивалось за каждую попавшую в этот пересчет русскую душу. Налог, как видим, вовсе не мал. А потому по тем же временам находим следующую обрисовку сложившейся на границах России ситуации:
«Деньги чрезвычайно редки в России. Большая часть полей остается необработанными по 5 и 6 лет. Жители пограничных областей спасаются к соседям (Это известие вполне подтверждается тремя манифестами 1734 г., которыми приглашались бежавшие из России снова возвратиться туда. 31 июля того же года, в кабинет министров докладывали однако, что “надеяться не можно, чтобы все оные беглецы возвратились”)»[9].
Потому-то при ограблении Екатериной II Русской Церкви, а потому и возникновения уже в центральных районах России Пугачевщины, государственный налог с 3 руб. 50 коп. был снижен до 1 руб. 50 коп. Так что и став более чем вдвое меньшим, если учесть, что взимался этот налог в том числе и с новорожденных детей, то общая сумма, которую должен был уплатить русский крестьянин через барина государству, оставалась все же не малая. А потому, если у какого-нибудь полудурка, порешившего выказать свое «законное» право на подвластных ему людей, вдруг возникало желание как-либо понукать ими, и если половина из них при этом разбегалась, то вторая половина уж никак не могла обезпечить ему сдачу положенного налога.
Так откуда, после такого, этому супостату брать деньги, чтобы заплатить налоги за разбежавшихся от него мужичков?
Только из своего собственного кармана. Если же их там нет, то уж извините, как требуют петровские артикулы: на правеже дворян и дворянских детей бить будут до тех мест, пока с должниками не расплатятся. А в особенности, если они задолжали не кому-нибудь там еще, но государству. То есть самому карательному аппарату, изобретшему правеж, который будет отменен лишь с воцарением Александра I. И бить будут вовсе не крестьян. Ведь исключительно сами господа за каждую мужескую душу платят.
Так что какое-либо недоразумение, связанное с опрометчивым решением барина, что он в отданной временщиками на откуп деревне является господином, могло слишком дорого ему обойтись лишь еще в финансовой области. Мало того, непонятливый новоявленный этот нувориш мог заполучить за такое уже и в области физической. И, причем, не только от властей за недоимку. Ведь крестьяне не только разбежаться могут, то есть проявить пассивное сопротивление явившемуся на их головы супостату. Могут и возмутиться куда как более активно — оттяпают, в запале, супостату этому самому башку — и вся недолга. А затем, возможно, что тот, кто лично к этому руку приложил, явится все же в полицию — ведь лучше еще здесь на каторге пострадать, чем затем за смертоубийство вечность маяться. То есть исключительно совесть являлась главным атрибутом нашего судейского всенародного закона, определяющего русскость нашей земли. Потому и полиции у нас требовалось, несмотря на огромнейшие наши территории, в пять раз меньше, чем в той же Англии. Бóльшее же ее количество, что опять же отмечалось, вело лишь к увеличению разбоев на дорогах: мужик, вместо чтоб становиться на колени, брал в руки топор и уходил в леса. Топором же этим, отточенным как бритва, о чем свидетельствуют в своей мемуарной литературе побывавшие в России иностранцы, он попадал в ладонь с 30 м.
Потому следует лишь констатировать, что попытка поставить русского человека на колени, которая предпринималась со времен любителей заграницы от Алексея Михайловича и по царствование Елизаветы Петровны, так и не прошла. Потому Екатерина II более чем вдвое снижает государственные налоги, после чего, наконец, в русской деревне воцаряются сытость и покой.
Потому-то и демократия в лице Радищева так на это негодует.
[1] Кожинов В. Правда сталинских репрессий. ООО «Алгоритм-Книга». М., 2006. С. 199.
[2] Есипов Г. Раскольничьи дела XVIII столетия, извлеченные из дел Преображенского приказа и тайной розыскных дел канцелярии Г. Есиповым. СПб., 1861. С. 194.
[3] Ключевский В.О. О русской истории. «Просвещение». М., 1993. С. 523.
[4] Морозов А. Ломоносов. «Молодая гвардия». М. 1961. С. 121.
[5] Костомаров Н.И. Русская история в жизнеописаниях ее главнейших деятелей. «Эксмо». М., 2006. С. 909.
[6] Там же.
[7] Там же.
[8] Шетарди. Маркиз де ла Шетарди в России в 1740–1742 годов. Депеши французского посольства в Петербурге. Цит. по: Маркиз де-ла-Шетарди в России 1740–1742 годов. М., 1862. С. 23.
[9] Там же, с. 56.