Зульфия Мубаракшина (Халитова)

Её называли красивейшей женщиной советского кино — и самой несносной. Татьяна Окуневская могла ослепить взглядом, свести с ума фразой и разрушить любую карьеру, включая свою. Она не боялась ни людей, ни власти, ни последствий. И платила за это по полной — тюрьмой, изгнанием, одиночеством. Но ни разу не сменила тон. В 1954 году она вышла из лагеря — исхудавшая, с изломанной спиной и всё тем же хищным блеском в глазах. Сталина уже не было, страх в воздухе немного рассеялся, но не в ней. Она вошла в дом дочери, села за стол, и будто ничего не произошло, закатила пир. Вино, смех, друзья. А потом — скандал: актриса, ещё вчера узница, публично оскорбила зятя-еврея, вылив на него поток грязи и антисемитизма. Так закончился первый вечер её «свободы». Через сутки её выставили из квартиры — с чемоданом, но без сожалений. Она не умела каяться. Окуневская вообще не умела жить «по правилам». То, что другим казалось безумием, для неё было формой дыхания. В молодости она была звездой на уровне Ладыни

Её лицо помнили все, но почти никто не называл по имени. Та самая тётка из соседнего подъезда, проводница в вагоне, продавщица с лёгкой грубостью и добрым взглядом — Валентина Березуцкая была в каждом втором советском фильме. Только титры редко вспоминали, кто она такая. В ней не было экранного лоска — ни позолоты, ни глянца. Простая, чуть уставшая женщина из народа, с прямыми плечами и живыми глазами. Она не играла, она просто жила — на площадке, в кадре, в очереди за хлебом. Её героини не выходили на красные дорожки, они жили в коммуналках, ездили на электричках, ругались с мужьями, смеялись сквозь слёзы. И зритель узнавал в них себя — потому и любил. Березуцкая родилась далеко от Москвы, в курском селе Спасское, где на всех хватало только труда и хлеба. Отец — красноармеец, мать — многодетная женщина, которую война научила не плакать вслух. Семья металась по стране, как перекати-поле: Сибирь, Приморье, потом Корея — служба отца забрасывала их всё дальше, пока в Пхеньяне Валя не зако