ПТИЦЫ ЕГИПТА
Сорокопуты
В архиузкой долине египетского Нила не так-то просто найти место под солнцем, даже если ты крохотное небесное создание. И каждое дерево тут бывает буквально набито мелкими пташками, то бриллиантово-яркими, то пёстрыми, то тусклыми. В этом хаосе ни одна из них не боится другую: как одна все миниатюрны и жаждут на обед самое большее какое-нибудь насекомое, а тех всегда тьма египетская. Но эту идиллию вдруг может нарушить один из самых мелких тиранов птичьего мира – сорокопут. Он столь же лют, сколь и мал (даже самый крупный вид рода чуть больше скворца и чуть меньше дрозда). Но клюв у него при курьёзном размере грозный.
С ним эта птичка могла бы сойти за мини-сокола, но, в зависимости от вида, она в той или иной степени мимикрирует под синиц, вьюрков, воробьёв. И вот это сбивает с толку: милого пирата, к месту часто носящего щёгольскую чёрную полумаску, всюду принимают за «своего». А он бьёт с налёту своих наивных соседей, если вдруг ему в этот день не повезло с жуками. К его чести, его атака молниеносна, он буквально вышибает дух из жертвы. Его добычей часто бывают маленькие крылатые пилигримы, падающие от измождения после долгого перелёта. А ещё он грабит гнёзда, но, впрочем, и его дом могут разорить зверьки, вроде ласки, ворона, и, что ещё горше, кукушка.
Не хуже луня или совы он может без пощады расправится с мелкой мышью или землеройкой, а если подвернутся лягушонок или ящерка – не мигнув глазом, схватит и её. Не успев на сбор какой-либо птичьей стаи, сорокопут занимает наблюдательный пост, высматривая любую дичь с возвышенности, будто орёл. В саванне и на ландшафтах, окультуренных человеком, где он обычно и обитает, всё перед ним как на ладони. Его «имя» на древнем египетском нам известно благодаря шикарному «птичьему атласу» в гробнице номарха Бакета III в Бени-Хасане. Там рядом с изображением чёрно белой птички-невелички с острым и крючковатым клювиком было начертано слово «сабу».
В то время для живописи была типична яркая, но скупая, без полутонов палитра, и обитатели природы в «вернисажах» некрополей по окраске бывают очень уж сказочными. Но в данном случае все сошлись на том, что художник выбрал своей моделью нубийского, или маскированного сорокопута (Lanius nubicus). В гробнице другого номарха, Хнумхотепа II, уже куда более искусно была представлена целая плеяда сорокопутов. По задумке мастера вся эта «банда» нашла себе приют на двух акациях с удодом, двумя горихвостками и горлицей. Из них четверо – это «нубийцы». Пара на одном из деревьев – слёток (он бледен) и уже взрослая, пёстрая с румяной грудкой птица.
У представителей этого вида линия маски образует с полосой чёрной «шапочки» на макушке что-то вроде рисунка уздечки. По этому узору этот же вид был опознан на куда более древнем памятнике, чем гробницы номархов эпохи Среднего царства. Это – осколок барельефа из погребального комплекса фараона Усеркафа в Абусире (V династия). С него уже давно слезли все краски, не считая редких мазков зелени, чудом удержавшихся на четких контурах стеблей болотных растений. В птичьем мире «маску Зорро» носят не одни сорокопуты, и птиц поначалу вообще сочли иволгами. В этом был свой резон: иволги, гости с севера, разоряли сады, за что их отлавливали целыми стаями.
С правой стороны от вырезанных птиц сохранился фрагмент изображения натянутой верёвки. Одна из птичек щиплет за клюв другую, они даже сцепились лапками. В их жестах одни авторитеты видят драку, а другие – брачную прелюдию. Но, как бы то ни было, эти птички так увлеклись, что забыли обо всём на свете и угодили в сети. Но для чего же было ловить сорокопутов? Уж не для того ли, чтоб поселить их в саду как грозу воробьёв да мышей? Но он бы был грозою и певчих птиц и как охотник, и как отпетый задира, круглый год. В наше время этот вид гнездится к северу от Египта, а зимует южнее его. То есть, он не более чем пролётный мигрант.
Но желторотый юнец-слёток на росписи из гробницы номарха указывает на то, что в древности в этой стране была его популяция. У А. Брема нубийский сорокопут – законный резидент южного Египта и средней Нубии. Так что, видимо, ещё в XIX веке положение дел было совсем другим. То, что на памятниках времён фараонов сорокопут был, очевидно, редок, вовсе не означает, что люди его столь же редко видели. Но, правда, другого сорокопута-мигранта, жулана, в Египте и правда обычно видишь от случая к случаю. В гробнице Хнумхотепа II он один и нарисован: его легко узнать по пепельной головке и красно-каштановой спине с узором из волнистых пестрин.
Жулан прилетает в Египет в начале августа и, нигде подолгу не останавливаясь, держит путь дальше на юг. К весне (март – апрель) он летит над нильской долиной обратно. А вот нубийский сорокопут может задержаться и до мая. Уже в конце февраля в южном Египте «нубийцев» тьма тьмущая. Их нельзя не заметить И всё же странно, что египетский художник не предпочёл написать портрет, скажем, красноголового сорокопута (Lanius senator/auriculatus), который живёт и в Египте, и в Нубии. Или этот вид ему показался слишком уж обычным, даже несмотря на его «алый берет»? А может, дело лишь в том, что авиафауна Египта слишком богата, а необъятного не объять?
При случае, если позволяли габариты гробницы художники не забывали в своих сюжетах и про мелких птичек, и про насекомых, но всё равно, интерьеры были не «резиновые». Не каждый мастер, вдобавок, отваживался внести что-то новое в каноничные гробничные сцены, ставшие эталоном на века. А светских картин до наших дней дошло мало. В так называемой "зелёной комнате" амарнского Северного дворца на росписи в тревоге озирается очень изящная чёрно-белая птичка. И это может быть уже знакомый "нубиец", или самочка жулана, птицы нервной, либо пустынный сорокопут (Lanius Lahtora). А может и подвид большого серого (Lanius excubitor elegans) или же малый серый сорокопут (Lanius minor).
Все они резиденты Египта. У большого серого сорокопута, между делом, слава ловчей птицы! В не столь далёкое, как времена фараонов, прошлое, и в странах Ближнего Востока, и на северо-западе Индии, и на западе Китая его ловили, учили и напускали на очень мелкую дичь вроде дроздов и жаворонков. Гурманы, рабы искуса, бывают куда жаднее любого хищника. В первой половине XVIII века при дворе французского короля Людовика XVIII серый сорокопут занимал своё законное место между соколами, ястребами и кречетами. И охота с ним не была шутовской пародией. В Абхазии соколятники уважают жулана, но не травят им никого, а используют как живой манок при охоте на ястреба, с которым они потом ходят на перепелов.
У многих хищных птиц вырос «острый клюв» на сорокопута, который любит играть с огнём и при виде орла, сокола, беркута и того же ястреба пускается в дерзкий кураж. В дикой природе это может ему стоить жизни, но в ловушке, устроенной охотниками, ему ничего не грозит. Ему даже покрывают голову шапочкой, чтобы он не видел пикирующей на него грозной птицы. Так неужели сорокопуты, показанные в сети, служили тоже чем-то вроде приманки? Во времена фараонов ещё не было охоты с соколами и кречетами. Но зато многие крылатые хищники уже в глубокой древности считались священными. В одном мемфисском погребении времён I династии нашли мумии птиц, как видно, храмовых, обёрнутые в тонкие пелены.
Ни одной мумии сорокопута до сих пор не обнаружено, но он чем-то всё же привлекал внимание открытых миру природы людей древней цивилизации. В нём могли бы видеть миниатюрное подобие сокола Ра и Хора, как в кошке видели малую ипостась львицы. До глубины души их мог бы поразить и один пугающий обычай сорокопутов – они накалывают свои трофеи на шипы. Не ради глумления – так легче терзать на кусочки. В охотничьем угаре сорокопут не знает удержу, он собирает целые «кладовые» в колючих кронах. Но ни на одном египетском памятнике мы не видим этой картины.
И, тем не менее, люди, глядя на такие птичьи инсталляции, должно быть, от всего сердца благодарили юркого истребителя саранчи и мышей. Такой запас очень важен во время гнездования, и отвечает за него сорокопут-отец, истовый кормилец и защитник. Так же и самец щурки, одной из обычных птиц Египта, опекает свою избранницу. Чета птиц на осколке барельефа из гробницы Усеркафа и правда выглядит двусмысленно: они хоть и вскинули лапки, как бы толкаясь, но не растопырили крылья, тогда как дерущихся птиц, или хотя бы одну из них рисовали яростно бьющей крыльями.
Если это не более чем «свадьба» сорокопутов с вручением «невесте» обетного дара, то неловкие позы птичек можно объяснить тем, что они потеряли равновесие после того, как их накрыло сетью. Или же им просто трудно балансировать на тонких стеблях камышей. В случае беды сорокопуты обороняют свой дом с остервенением. В битве чета действует сообща. Даже были случаи, когда верная парочка забивали до смерти сунувшуюся было в их гнездо змею. Трудно не оценить их пыл и отвагу, трудно не выделить их в пёстром море прочих мелких птиц, от которых рябит в глазах, особенно во время шквала сезонных миграций.
Не одно изображение указывает нам на то, что египтяне любили ручных птиц. Но, правда, кажется, что многим из них была уготована роль чуть ли не живых игрушек. С ними часто обходились безобразно, особенно если их тискали малые дети. Даже не все девочки держали их бережно. Но если подумать, смог бы стать сорокопут «комнатной канарейкой»? Не все виды для этого годны, да и поёт лютый малютка не особо – в репертуаре сороки. Но у него, как у скворца или попугая дар пересмешника. У взрослого сорокопута в обычную его песню бывают вплетены все звуки из его бурного прошлого.
Лишь в том случае, если он вырос и долго жил в местах, изобилующих пернатыми маэстро, он будет радовать слух. Но как же сразу по нему понять, что его соседом был, скажем, бюль-бюль, а не лягушка или брехливый пёс? Да и не жалует он соседей. Даже сорокопут мелкого вида, который при случае между скарабеем и жёлтой трясогузкой выберет первого, то и дело наносит урон племени певцов. А те молятся, чтобы этого головореза филин унёс. С ночной птицей дневному палачу не тягаться. Итак, певчий сорокопут – вопрос редкой удачи. В этом вопросе можно делать ставку разве что на жулана, самого умелого имитатора.
С виду он, к тому же, очень красив, во всяком случае, очень приметен. Но, правда, его сложно приручить. По всей вероятности, сорокопутов действительно просто выпускали в саду из чисто практических соображений – как «живое пугало». А тот был волен как остаться, так и улететь в родные пенаты. Сады по обычаю лежали далеко от поймы и цветущей долины, на границе с пустыней. Дорога домой, пусть и по воздуху, была бы долгой и опасной, однако сорокопут не даром прижился в Египте и других жарких странах: к зною он вынослив и он даже умеет и дерзает парить под ярым солнцем не хуже священного сокола.