Мы узнаем из протокола первого допроса[5], что Троицкая Валентина Николаевна родилась в 1888-м году в с. Яконово Новоторжского района Калининской обл., проживала в городе Вышний Волочек на ул. Урицкого, 44, на иждивении двоюродного брата, Яконовского Евгения Андреевича. Валентина Николаевна русская, одинокая, с высшим образованием, беспартийная, имеет пятилетний паспорт, отец ее священник, мать домохозяйка. Получив в 1916-м году звание учительницы, она работала в Ленинграде три года, заболела и приехала в родную деревню Яконово Новоторжского района, где и продолжала работать в начальной школе около четырех месяцев. В 1923-м году она уехала в деревню Горницы Вышневолоцкого района, ухаживала за больной теткой и обрабатывала огород. В 1928-м году ее арестовали, осудили по ст. 58 пункт 10 на 5 лет ИТЛ «за антисоветскую деятельность под видом церковной службы». В заключении она пробыла в Балахнинском лагере около 3 лет, после возвращения оттуда с 1931 года занималась домашним хозяйством у двоюродного брата в Вышнем Волочке. Следствие пытается узнать о ее местных связях, то есть получить имена следующих потенциальных жертв. Впервые в материалах дела появляется категорический отказ с удивительным обоснованием: «Вопрос поставлен против моей совести и долга». Это оригинальная формулировка, которую следователь не нашел чем заменить из привычного ему арсенала канцелярских стереотипов и вписал как есть. – Кого Вы знаете из жителей г. В-Волочка религиозно настроенных? – Вопрос считаю поставлен против моей совести и долга и называть никого не буду. Текст ответа подчеркнут красным. На смягченный лукавый вопрос, кажущийся невинным, – тоже смягченный, но не менее категоричный отказ: – Назовите просто близких знакомых по городу В-Волочку. – Близких знакомых у меня нет никого, т. к. я живу очень замкнуто и никуда не хожу. Следователь переходит в наступление, выкладывая главный козырь – ее задержание у главного фигуранта дела, явный антисоветизм которого уже доказан. Факт она не отрицает, но развить его толкование в сторону показаний против Платоновых не дает. И снова очень прямо отвечает: «вопрос для меня нежелательный». – Расскажите, при каких обстоятельствах и где Вы были задержаны? – 18 октября с.г. Я принесла Платоновым две духовные книги, которые принадлежали лично мне, для того чтобы их прочетать, в это время в дом взошли работники НКВД, сделали обыск и взяли с собой меня. – Охарактеризуйте с политической стороны Платонова Семена Федоровича и его жену Софью Харитоновну? – Семью Платоновых я знаю очень плохо и вопрос для меня нежелательный, но человек он очень верующий. Следователь пытается все же размотать клубок, потянув за единственную имеющуюся нитку, начинает спрашивать про историю отношений с Платоновым. – Расскажите, где Вы познакомились с Платоновым и в каком году это было? – Наше знакомство состоялось в 1939 году в зимнем соборе и продолжалось по настоящее время. Особенно сблизилась с семьей Платоновых я с прошлого года, когда стала ходить к ним на дом. Наконец-то нужная зацепка найдена! Сама назвала место и время знакомства. Следователь аккуратно подправляет ответ, нацеливая его в русле обвинения: «Т.е. вернее с момента закрытия церкви, послужившей, как бы некоторым образом объединением верующих в одно целое». Интересный ход чекистской мысли. Закрытие храмов служит катализатором объединения в религиозные общины – парадоксально, но факт. – Т.е. вернее с момента закрытия церкви, послужившей, как бы некоторым образом объединением верующих в одно целое? – Сам Платонов являлся священником, а его жена человек верующий, семья мне понравилась как очень хорошая и я стала их изредка навещать. Подследственная словно не слышит «подсказку» и гнет свою линию – семья верующая, хорошая, мне понравилась, вот и стала изредка навещать их. Следователь пытается проникнуть в эти отношения и интересуется наивно: были ли у мирянки и священника беседы духовного содержания. Ответ благороден и прост: беседы были, но рассказа о них не будет – ни о чем, ни с кем общался Платонов, следствие не узнало от Валентины Николаевны. Если бы так же отвечали и все остальные, то Платонов был бы единственным предателем, а все они – новомучениками. Поразительно то, что в протоколе допроса, бумаге, системой предназначенной для обоснования лжи, все-таки находит свое отражение личность человека, не идущего ни на какие компромиссы. Эти протоколы надо использовать для толкования евангельских слов Христа: да будет слово ваше: да, да; нет, нет; а что сверх этого, то от лукавого (Мф. 5, 37). – Были ли между вами беседы духовного содержания? – Беседы духовного содержания между нами были, но тему этих бесед я отказываюсь Вам называть. – Кто кроме Вас присутствовал на этих беседах? – На этот вопрос следствию я отказываюсь отвечать и ни одной фамилии Вам не назову Тогда следователю ничего не остается, как выложить на стол второй козырь: знакомство с Малышевыми доказано их показаниями, как и участие в службах у них дома. Вот здесь подследственная уже откровенно лжет, избегая очевидной ловушки – и при этом для верности путает номер дома. – Знаете ли Бориса Малышева и его жену? – Малышевых я не знаю, хотя и слышала, что такие живут на улице Урицкого дом 56 – Приходилось ли Вам встречать Малышевых у Платоновых и какие между ними были разговоры? – Никого из Малышевых мне у Платоновых встречать не приходилось. Тогда следователь намекает, что знает правильные ответы, и предлагает капитуляцию – и даже на это твердый отказ: «Вы можете рассылать своих шпионов и агентов, но от меня ничего не добьетесь». Наверное, в древности именно такие протоколы зачитывались на собраниях общины, чтобы люди умели вести себя на допросе. Текст протокола, как рефрен песни, повторяет слова: «никаких имен и фамилий Вам называть не буду». – Следствие предлагает Вам говорить правдиво и искренно, не скрывая ничего – Я еще раз повторяю, что никаких имен и фамилий Вам называть не буду. Вы можете рассылать своих шпионов и агентов, но от меня ничего не добьетесь. Всегда ли учат на наших курсах катехизации – как в жизни исполнить слова Спасителя: Когда же поведут предавать вас, не заботьтесь наперед, что вам говорить, и не обдумывайте; но что дано будет вам в тот час, то и говорите, ибо не вы будете говорить, но Дух Святый... претерпевший же до конца спасется (Мк. 13, 11‒13). И в решающий момент нам может очень не хватать этой школы мужества. Сколько написала про христианских мучеников монахиня Анастасия, известная в предреволюционные годы как писательница Александра Федоровна Платонова, сколько проповедей сказал о. Симеон, сколько раз горячо высказывались Мария Малышева и Михаил Давыдов – но только одна скромная певчая Валентина Троицкая нашла нужный тон в разговоре, как находят верную ноту при пении в хоре: «никаких имен и фамилий Вам называть не буду». ‒ Кому Вы еще раздавали духовные мракобесные книги? ‒ На вопрос не отвечаю, он против моей совести. Следователь угрожает уже откровенно, парадоксальным образом не подследственная, а он сам вынужден открывать правду – он все знает, ему нужно только ее последнее предательство, чтобы от воспоминаний о тайных домашних богослужениях маленькой общины верующих для истории не осталось ничего, кроме горечи и стыда. ‒ Ваше запирательство ни к чему не приведет, т. к. следствие располагает полными данными по этим вопросам. ‒ Я готова идти даже на смерть, но пусть пострадаю одна, а никого не выдам. Ну что же, откровенность за откровенность: «Я готова идти даже на смерть, но пусть пострадаю одна, а ни кого не выдам». Опять чувствуется непосредственность речи, не вмещающейся в набор чекистской писанины, чувствуется, что записывает чекист добросовестно, чтобы сами эти слова были ее осуждением. – Кто проводил церковную службу и совершал церковные таинства? – При мне таких вещей не было. Сказанного и так хватит ей на статью 58, а сведения для приговора на «десятку» одним и «вышку» другим участникам дела уже и без ее показаний у чекистов уже есть, – но следователь по инерции озвучивает заготовленный вопросник: кто вел службу, кто совершал таинства, снова про то, какие разговоры были на собеседованиях. – Расскажите, какие у Вас были разговоры на Ваших «собеседованиях»? – Мы обсуждали хозяйственные вопросы текущего времени Следователь с иронией спрашивает: – Конечно, просто заправленные махровой антисоветчиной? – Таких разговоров у нас не было, да я к ним и не касалась – Чем желаете дополнить свои показания? – Свои показания больше дополнить ничем не могу > Хроника вышневолоцкого церковного подполья

Чтобы понять этот диалог, нам надо попытаться воссоздать его контекст, вспомнив цепочку событий, начавшуюся в 1937-м году, с появлением в Вышнем Волочке только что отсидевшего в Темниковских лагерях иерея Симеона Платонова. Мотив появления семьи Платоновых в Вышнем Волочке ясен: поиск места относительной безопасности, обеспечиваемой местными связями. А о. Симеон знает, что у его жены Софьи Харитоновны Платоновой есть связи: «Поселился в г. В.Волочке т.к. недалеко отсюда проживает сестра моей жены Милюкова Матр. Харитоновна и ее муж Милюков Мих. Ник. – нач-к почты в с.Алексеевском»[6]. В таких случаях складывается ситуация, описанная М. Булгаковым в «Собачьем сердце» – местным швондерам препятствуют тайные, не обозначенные в документах факторы, настолько действенные, что Софья Харитоновна, жена главного обвиняемого, не допрошена ни разу – хотя это ценный источник информации. Она могла предупредить Малышевых об аресте мужа, но не сделала этого. Чем объяснить «взаимопомощь» Софьи Харитоновны и чекистов? На этот и другие вопросы в документах дела ответа нет. Может быть, он содержится в недоступной секретной оперативной информации. В это время в Вышнем Волочке еще было зарегистрированное духовенство и два действующих храма – Богоявленский собор и Пятницкая церковь на городском кладбище. В 1937–39 гг. о. Симеон работает в регистратуре городской больницы, по очистке улиц в горкомхозе, сторожем городского театра – и параллельно регентом народного хора в соборе. 1 июня 1938 г. его сестра, монахиня Анастасия (Платонова), после отбытия срока заключения выехала из Томска на станцию Малая Вишера – поближе к брату. Июль 1940 г. Прекращены богослужения в Богоявленском соборе и в Пятницкой церкви. Начались тайные богослужения о. Симеона. Легко догадаться, как именно они начались. Народный хор в соборе становится полноценной церковной общиной, если регент – священник. А домашняя спевка трансформируется в обычное богослужение. Тем более что одна из певчих, монахиня Рипсимия, живет в качестве смотрителя в пустом доме в центре города на ул. Кирова (нынешней Большой Садовой) д. 69[7]. Сам о. Симеон подробно осветил следствию свою подпольную богослужебную деятельность: «В дальнейшем подобные службы много проводились и у нее, и так же в доме Малышевых и у монашки Нектарии раза 2–3. Службы совершались под воскресенье и некоторые праздничные дни. Последнее время месяца два назад службы у Малышевых и Рипсимии совершенно прекратились, а у Нектарии и Овсянниковой с большими перерывами продолжались до последнего времени.»[8]... Все службы назначались мною в зависимости от удобного мне времени, иногда по просьбе верующих в том или ином отдельном случае. Для соблюдения конспирации служб к посещению их приглашались ограниченный круг лиц известный со стороны своей глубокой религиозной настроенности и то после моего согласия. Кроме того, чтобы не привлечь к себе внимание службы совершались на нескольких частных квартирах как об этом указано выше... лица посещавшие службы друг друга знали, хотя могли не быть между собою знакомы. Знали же они друг друга по службе в соборе. Исключение составляет одна из служб в доме Малышевых, где были 2 лица допущенные мною им не знакомые... О очередных службах извещал я через квартирохозяев, которые хотя и не обязывались о оповещении лиц, но иногда говорили определенному кругу сами и некоторые узнавали друг от друга. Регулярные сборы служб и назначение места их проводилось мною. В посещении служб не совсем известными лицами для квартирохозяев они доверялись мне. В частности Малышевы, кроме своей квартиры других молитвенных собраний не посещали»[9]. Удивительно, что из всех названных квартирохозяев пострадала только семья Малышевых. Борис и Мария Малышевы были прихожанами Богоявленского собора. Борьба за возобновление в нем богослужений в июле – декабре 1940 г. привела к консолидации активных верующих и вхождению Марии Малышевой в церковную двадцатку, близкому знакомству с о. Симеоном, а потом и м. Анастасией. Борис Малышев обращался в прокуратуру с целью выяснить возможности в рамках советского законодательства вести борьбу против его закрытия[10]. Пока верующие старались убедить Советскую власть в необходимости уважать их права на молитву в храме, власть тщательно готовилась их этого права лишить. 25 октября 1940 г. принято решение о закрытии Пятницкой и Богоявленской церквей Калининским областным Советом депутатов трудящихся.

Как отмечал вышневолоцкий краевед Д. Ивлев[11], в 1920-е – начале 1930-х гг. храмы обычно закрывались следующим образом: умирал или был арестован настоятель, другого не находилось, и на храм накладывали замок. Так и стояла церковь вместе со своим имуществом. Двадцатки верующих продолжали в некоторых случаях даже платить за церковь налоги. Официальные документы на закрытие храмов никто не выписывал. Во второй половине 1930-х гг. ситуация поменялась, и теперь решения о закрытии оставшихся немногочисленных приходов на местах проводилось сначала через Обком, а затем через Верховный Совет РСФСР. Поэтому в ноябре 1940 г в адрес секретаря Вышневолоцкого горисполкома поступил циркуляр следующего содержания: «В связи с запросом Президиума Верховного Совета РСФСР дополнительного материала по закрытию церквей Богоявленской и Пятницкой в В.Волочке прошу выслать два фотоснимка внешнего и внутреннего вида зданий указанных церквей и акт технического осмотра зданий. До постановления Президиума Верховного Совета РСФСР здания церквей и культовое имущество ликвидировать нельзя». Игры в законность продолжались, и 3 января 1941 г. комиссия горисполкома В.Волочка освидетельствовала Богоявленский собор. Судя по фотографиям, в это время Богоявленский собор ещё не был разграблен. Фото и акт были лишь формальностью. Де-факто собор как храм Божий доживал свои последние дни. В январе 1941 г. начались тайные богослужения в доме Малышевых. В документах дела нет конкретной даты их начала. Видимо, Рождество Христово и Богоявление (Крещение Господне) – престольный праздник Богоявленского собора – стали катализатором событий. Однако параллельно с тайными службами продолжается до последней возможности и бумажная война с советской бюрократией – о. Симеон составил текст коллективного ходатайства, и в феврале 1941 года староста М.Р. Данилов вместе с М.Н. Малышевой и священником Иоанном Вошуковым отвезли это ходатайство в Верховный Совет СССР[12]. Сейчас понятно: бодался теленок с дубом. Мария Малышева в ярости кричит дома о Сталине: «Узурпатор!» И все-таки «засвечивается» в двадцатке, едет в Москву, чтобы лично вручить в Кремле приходское прошение... какому-то рядовому клерку, который ничего не решает, туманно-вежливо выпроваживая их делегацию со стандартным обещанием во всем разобраться. Можно считать, что этим посещением Кремля Мария себе обеспечила место среди лиц, представляющих особый интерес для НКВД, как и староста Михаил Романович Данилов, частник-красильщик, не имевший никакого желания скрывать свое негативное отношение к системе, подавляющей частную инициативу. 26 февраля 1941 года решение Верховного Совета РСФСР продублировало приговор областных властей: Богоявленский собор объявили закрытым. В феврале, марте и апреле 1941 года, начавшись с семейного богослужения, в доме Малышевых периодически совершаются тайные богослужения, на которых все чаще появляются неизвестные хозяевам люди, приглашенные о. Симеоном, называющим дом Малышевых «мой кафедральный собор». Поначалу это вполне может сойти за встречу друзей. Потом появляются гости, но это внимания особого не привлекает: сюда ходит много знакомых, комнаты периодически сдают квартирантам. И хозяева-неофиты рады богослужению у них. Правда, осторожно балансируя по грани закона, Борис Малышев совсем не горит желанием эту грань переходить. Но событиями управляет не он. То ли чувство меры покидает о. Симеона, то ли это умело начатая провокация раскручивается на глазах удивленного хозяина дома – но назревает конфликт, и эффект отчуждения в семье фиксирует проницательная дочь. Оля видит, что мама, которая во всех вопросах всегда заодно с папой, здесь волнуется и переживает, что как-то нехорошо получается: папа уходит, когда назначена служба, а идут и идут без него в дом совершенно чужие люди. Хотя дети Малышевых – Модест и Ольга – не всегда на тайных богослужениях присутствовали, в памяти Ольги Борисовны Анисимовой (Малышевой) отчетливо остались певчие – Валентина Троицкая, двоюродная сестра Яконовского, приводившая с собой и племянницу Леночку, а также жившая неподалеку крупная, певшая басом, монахиня Рипсимия и певчая Дашенька. Видимо, это трио было постоянным. Внешность о. Симеона запомнилась ей огненно-рыжей шевелюрой. Она очень хорошо запомнила, как однажды они с Модестом были хоругвеносцами, несли на палочках сшитые мамой шелковые маленькие хоругви, на одной из которых была Иверская Икона Божией Матери. Они прошли, как послепасхальный крестный ход, вниз-вверх по лестнице до прихожей, где обычно стоял используемый в качестве престола столик. На нем больше ничего не делали, только служили. Эти дважды пройденные 17 ступеней лестницы символизировали обход храма. Идея опять-таки принадлежала Платонову. Он, похоже, всерьез уверовал в то, что у него появился подпольный «кафедральный собор». И малолетние Модест и Ольга были символом нового поколения церковных людей – значит, у гонимой Церкви все-таки есть будущее. Чекисты вполне оценили этот символизм – и развернули его в главный тезис обвинения против Малышевых. Существование тайного богослужебного центра в доме Малышевых длилось менее полугода, по инициативе главы семейства, опасавшегося репрессий, службы были прекращены: «Службы с исполнением религиозных обрядов в моем доме совершались по предложению Платонова Семена Федоровича. Начались они с января 1941 года и последняя была в конце апреля с\г. Всего было примерно около 10 служб... Я был сторонником к совершению служб только в присутствии своей семьи. Приглашение других лиц шло по инициативе Платонова. Посещение моего дома лицами приглашенными Платоновым на службы и в большинстве мне незнакомыми и я даже иногда уклонялся от этих служб... Лично Платонову я об этом ничего не говорил, но моя жена узнав о моем возмущении передала об этом через Яконовскую Платонову. Вспоминаю, что однажды я Платонову заявил, что наши службы нелегальны, незаконны и их следует прекратить. В ответ на это Платонов заявил ‟все равно уже службы были и теперь все равно одинаково отвечать”. После всего этого я отказал в устройстве служб в своем доме»[13].

Очень похоже, что Борис на следствии в конце концов просто признал правду: он был сперва рад появлению в их окружении настоящих христиан и открыл им двери своего дома, и он же был вынужден показать на дверь, когда о. Симеон стал вести себя совсем не по-христиански, рискуя не своей, а его семьи безопасностью. Если прикинуть, что это за крестный ход, когда за стеной все отлично слышат и могут донести соседи-евреи, то ни о какой конспирации говорить не приходится. И слова Платонова в ответ Борису, что уже все равно «засветились», звучат зловеще. Снова на три месяца дом монахини Рипсимии стал основным подпольным богослужебным центром, но почти сразу после начала войны, в июле 1941 года, хозяева дома возвратились из деревни, и м. Рипсимии пришлось покинуть дом. С этого времени службы происходили у Платоновых в доме 37 по улице Осташковской и одного из членов бывшего церковного совета собора, Т.А.Овсянниковой, жившей на ул. Воровского в доме 34[14]: «Службы у Репсимии прекратились в июле 1941 года по причинам выезда ее из квартиры на некоторый срок и ввиду того что квартирохозяева до того проживающие в деревне возвратились обратно в дом. Я их не знал, а поэтому решил службы там прекратить. После этого мною службы были перенесены в дом Овсянниковой по соглашению с ней, где продолжались до последнего времени»[15]. Война разделила жизнь надвое, все довоенное ушло в далекое прошлое, и главные события войны неумолимо приближались к тыловому Волочку, который вскоре мог стать фронтовым. 17 июля Бориса Малышева призывают в армию – его взяли киномехаником в запасной полк, стоявший в бывшем Казанском монастыре, переименованном в Красный городок, и если и посылали куда с оружием, то только охранять склад в церкви на старом кладбище. Борис из тихого бухгалтера превратился в солдата, вызывая восхищение своей новой формой и военной выправкой, он менял положенные ему части солдатского пайка и вместо махорки приносил домой мыло или сахар, оставаясь милостью Божией кормильцем семьи даже в армии. И о. Симеон призван в армию, просит его устроить армейским санитаром, но вскоре его вообще освобождают от службы по здоровью, он идет работать табельщиком ткацкой фабрики «Парижская Коммуна»[16]. В августе Марию направляют на рытье окопов. От питья сырой воды она заболевает, как и многие другие, дизентерией и возвращается больной. В первой декаде сентября в доме Малышевых останавливаются монахини Анастасия (Платонова) и ее двоюродная сестра инокиня Анна (Усс), решив переждать немного, прежде чем отправиться по указанному им в предписании адресу эвакуации из Малой Вишеры. Марии становится все хуже, ей приходится лечь в больницу. Месяц без мамы Оля и Модест провели в доме с четырьмя нянями, которыми поневоле стали две «нелегалки» и двое беженцев в собственном городе – Валентина Карнаухова и монахиня Марина (Изотова), их вынудила искать прибежища у Малышевых немецкая бомба, разорвавшаяся во дворе текстильного техникума и выбившая у них в доме все стекла. Мария возвращается из больницы за два дня до ареста в этот Ноев ковчег, где спасаются потерпевшие кораблекрушение в житейском море. Над страной висит неизвестность, и фронтовые сводки с каждым днем все тревожнее, а фронт все ближе. Тюремная справка о состоянии здоровья Бориса подтверждает, что он мог бы не покинуть запасной полк до конца войны. Но накануне ареста он получает приказ готовиться к отправке на фронт. Критическая ситуация под Калининым могла бы бросить судьбу старшины Бориса Малышева в чудовищную мясорубку войны совсем рядом с Вышним Волочком. Текст послания монахини Анастасии брату объясняет, почему спешила в качестве связной Валентина Троицкая утром 17 октября: больная монахиня не может сама идти и пробует письменно уговорить о. Симеона разрешить дать запасные Святые Дары для причащения уходящему на фронт, а значит на смерть, Борису Малышеву, если ему удастся под предлогом посещения бани побывать дома. Видимо, своим отказом Борис так сильно обидел Платонова, что потребовалось ее посредничество. Заодно она спрашивает о возможной воскресной службе, на которую может прийти Анна (Усс). Попав в руки чекистов, эта записка стала одним из главной улик, умело использованных против о. Симеона и м. Анастасии. Перехват этого послания объясняет, почему в своих признательных показаниях о. Симеон пытается объяснить нелегальное пребывание своей сестры у Малышевых в доме. Когда 17.10.1941 о. Симеона «взяли» вместе с оказавшейся у него В.Н.Троицкой, увы, он сразу «сдал» всех. В тот же день 17 октября выписаны ордера на арест супругов Малышевых: его взяли в части в Красном городке, а ее – на одре болезни дома. Записка дала возможность НКВД-шникам хорошо подготовить визит в дом Малышевых на следующий день: они не сразу предъявляют ордер на арест и не начинают обыск, а вначале лезут в домовую книгу, где есть запись о проживании Платоновой и Усс и нет отметки паспортного стола об их прописке. Вот и основание для задержания. У нелегальных жильцов ведь было предписание, куда ехать. Почему же они так не спешат убежать от наступающего противника? Немцев дожидаются? Этот роковой день, суббота 18 октября 1941 года, сделал детей Малышевых сиротами и отверженными, а их родителей – узниками Вятлага. > Последний допрос Валентины Троицкой ... важнейшей особенностью гонений на Церковь являлось то обстоятельство, что арестовывавшиеся в 1920-30-е годы священнослужители и миряне обвинялись, как правило, в политических преступлениях и на следствии от них крайне редко требовали прямого отречения от Христа или конкретного отказа от церковного служения. Главной целью следователей было всеми средствами, в том числе и жесточайшими физическими и моральными истязаниями, заставить свои жертвы признать возводимые на них политические обвинения, назвав при этом как можно больше имен соучастников якобы совершавшихся ими преступлений. Поэтому не способность арестованного христианина исповедовать на следствии устами свою верность Христу, а его способность удержаться под пытками от признания инкриминировавшегося ему мнимого преступления и соучастия в нем невинных людей следует рассматривать как исполнение христианином своего главного нравственного долга перед Христом в условиях гонений этого периода времени. Именно на основании этого критерия Синодальная комиссия по канонизации святых оценивала возможность представления к канонизации тех или иных материалов, касавшихся погибших и репрессированных священнослужителей и мирян. (Прот. Георгий Митрофанов)[17] Во вторник, 21 октября, дело практически завершено, карусель допросов описывает последний круг: следствию уже все известно, но нужно получить еще последнее признание вины – от несговорчивой Троицкой. На нее указывают решительно все, от нее не ожидается ничего, кроме простого подтверждения того, что отрицать бессмысленно. Теперь, рассуждая по-чекистски здраво, ей от сотрудничества со следствием отказываться просто неразумно. Но поведение Валентины Троицкой выпадает из этой логики. Твердо отказываясь от игры в помощь следствию, она хорошо себе представляла, что ее действительно ожидает гибель. Ее ответы продиктованы заботой уже не о земном, а о том, с чем она войдет в вечность: с победой в духовной брани. Диалог – а лучше сказать, схватка – следователя с Валентиной Троицкой заслуживает внимания, как ключ к решению задачи, обычно приводимый в конце учебника. Вот второй и последний допрос В.Троицкой[18]. 21 октября за час работы – с 19:30 до 20:30 – опер Голубкин получит от нее на все свои вопросы четыре твердых «нет» и зафиксирует их в протоколе, занимающем всего один лист. Интересно, что в этом коротком протоколе нет вопросительных знаков – следователь утверждает, а подследственная опровергает его утверждения. – Вы обвиняетесь в том, что принимали активное участие в организации нелегальных сборищ, где наряду с исполнением религиозных обрядов, проводилась антисоветская деятельность, т. е. в преступлениях предусмотренных ст.ст. 58 п.10 ч 2 и 58 п.11 УК РСФСР. Вы признаете себя виновной – В предъявленном обвинении виновной себя не признаю. – Вы участвовали в нелегальных сборищах – Я на этот вопрос отвечать отказываюсь. – Вы будучи недовольной существующим строем в СССР, проводили антисоветскую деятельность на нелегальных сборищах. – Я ни какой антисоветской деятельности не проводила. – Следствие настаивает на правдивых показаниях о антисоветской деятельности Вашей и других участников нелегальных сборищ. – Я на этот вопрос отвечать отказываюсь. – Чем желаете дополнить свои показания – Дополнить ничем не могу. Этот документ не нуждается в комментариях – его надо просто зачитывать перед крещением, чтобы вступающий в Церковь взвесил свое решение. Отметим только одну бросающуюся в глаза особенность. Много раз Валентина Николаевна отвечает следователю: этот вопрос против моей совести. А в дело уже подшито многостраничное сочинение Платонова, которое завершается в свойственном ему высокопарном стиле: «предаю себя на суд пролетарской совести». С точки зрения палачей, Троицкая выглядит смешно, зря комедию ломает – против совести, не скажу, не выдам, хоть убейте... Вопросы следователь задает с явной долей иронии. Судьба этих людей решена, и никто уже ничего о них не узнает. Остается трибуналу выбрать – кто умрет быстро, «по первой категории», а кто перед смертью «по второй категории» оправдает расходы на следствие кубометрами лесоповала в лагере, метко названном в народе «зеленый расстрел». Однако сломать человека перед тем, как уничтожить его – это основная задача, которую решают вышневолоцкие чекисты. Чудо, что в жерновах этой хорошо отлаженной машины сумел остаться незапятнанным хотя бы один человек: на «суд пролетарской совести» Валентина Николаевна ни себя, ни других не отдаст. Господь помиловал ее и не попустил падения. Если документы о ее дальнейшей жизни, пребывании в лагере и смерти попадут в руки исследователей, то, возможно, мы увидим ее имя в святцах. > Спасаемся корнями. Род и малая родина исповедницы Валентины Обычному человеку трудно вникать в прошлое. Но, не будучи историком, он всё же может подойти к нему с другой стороны. Историк смотрит с точки зрения общих событий, частный человек может зайти в историю через судьбу конкретного человека, так научиться сочувствовать прошлому. (Архимандрит Дамаскин (Орловский))[19] Откуда в дочери священника явилась такая ясность мысли и твердость поступка? Почему именно ей удалось принести Господу плоды исповедничества? Где источник глубокой укорененности в церковном предании, дающем верные ориентиры и должную иерархию ценностей? Хочется узнать о земле и семье, которые вырастили для Церкви новую исповедницу Христа. Находим историческую справку[20]: «Село Яконово очень старинное. В 1626 году оно было вотчиной Ивана Никифоровича Сабурова. В 1667 году в селе был построен трёхпрестольный храм с приделами Богоявления, святителя Николая и святых Флора и Лавра». Около 1801 года селом владел талантливейший человек – Николай Александрович Львов. Его однофамилец Иван Фёдорович Львов, длительное время занимавший должность губернского архитектора, выстроил существующий храм в селе Яконово, с единственным престолом в честь Богоявления, вместо прежней трёхпрестольной церкви. В 1862-м году, спустя 20 лет после начала строительства, храм был освящён. А старая деревянная трёхпрестольная церковь в 1868-м году была перестроена под кладбищенскую часовню. Колокольня строилась 24 года. Выстроена она была в 1899-1900 годах. В приходе имелась трёхклассная церковно-приходская школа, основанная в 1882 году. В ней обучалось 43 учащихся. Преподавали причетники и учительница Анна Колтыпина.

Как повествует Клировая ведомость 1910 года Богоявленской церкви села Яконова[21],1-я церковь построена в 1862-м году тщанием прихожан при помощи доброхотных дателей под особым попечением помещика Львова, каменная, холодная. 2-я церковь, деревянная, теплая, во имя святителя Николая Чудотворца, построена в 1872-м году. Каменная колокольня построена в 1905-м году. Штат – священник, диакон, псаломщик. Жалование на содержание причта – 211 рублей. Кружечный сбор – 400 рублей. Получаются проценты с капитала в 450 рублей. Качество церковной земли – удовлетворительное, доход с нее около 20 руб. Дома причта собственные, построены на собственные средства. Есть деревянные сторожка и амбар. Есть две деревянные часовни: в деревне Подсосонье и сельце Чудинах. 2 земские школы: в д. Вишенье и д. Головорезове. На содержание школ выделяется 390 руб. В этом году в школах обучаются 42 мальчика и 19 девочек. Школы располагаются в собственных домах. Староста церкви – крестьянин села Яконова Федор Васильев Жималин. В 1901-м году в церкви служил священник Николай Иоаннович Троицкий 49 лет, кандидат богословия, в служении с 1877 года, священником с 1884 года. Прихожан было 395 дворов, 1101 мужчина и 1406 женщин. В Клировой ведомости 1910 года сказано[22]: «Умершаго священника Николая Иоаннова Троицкаго вдова Ольга Иоаннова Троицкая, 49 лет, происходит из духовнаго звания, поведения скромнаго, получает казенной пенсии 300 рублей в год и эмеритальной пенсии – 150 рублей в год. Дети ея: Валентина, род. 8.1.1889 г., находится в СПб. на курсах. София, род. 6.8.1887 г., находится дома. Александр, род. 6.8.1891 г., обучается в ТДС. Нина, род. 21.1.1895 г., обучается в Новоторжской женской гимназии. Николай, род. 22.1.1897 г., обучается в Новоторжском Духовном Училище. Умерший священник Николай Иоаннов Троицкий окончил Казанскую Духовную Академию в 1877 году со степенью Кандидата Богословия. Преподавал в Донской Духовной Семинарии до 24.3.1880 года. 27.10.1884 года определен во священника к сей церкви. Был духовником. Награжден набедренником, камилавкою и наперсным крестом». Про дату кончины о. Николая Троицкого и его супругу мы кое-что узнаем также из имеющейся в следственном деле справки[23]. Сопоставляя данные документов, мы можем определить даты жизни о. Николая Троицкого: 1852–1910 годы. Из этой справки мы узнаем, что 12 сентября 1930 года в Московском областном суде рассматривалось дело о попытке «отнести к кулацким элементам» вдову священника Троицкую Ольгу Ивановну, которой было в 1930-м году около 70 лет. Ее сыновья находились на советской службе и помогали матери. Коровы у нее были, но сама накосить ни них сена она не могла, и потому она отдавала их односельчанам на прокорм «исполу», то есть ей отдавали половину молока или его стоимости. А избирательных прав у бывшей жены священника не было. Еще в деле есть фотография, по-видимому, это В.Н.Троицкая в молодости с матерью. Вот пока и все, что мы знаем. > Промежуточный эпилог Когда исследуются материалы о подвижниках, мучениках или исповедниках и их подвиг как образец христианского служения, то главным становится ненанесение вреда Церкви... тут речь идет уже не о нравственной безупречности или недостатках того или иного человека, а о неповрежденности церковного предания... Церковный исследователь как христианин не осуждает, но как исследователь вынужден изучать все до конца, и как исследующий личность, которая должна быть образцом, исследует ее и со стороны отрицательной, рассматривая особенно пристально свойства души и поступки человека, отступающие от христианского идеала, чтобы неправым образцом не нанести вреда народу Божию... (Архимандрит Дамаскин (Орловский))[24] Повествование о судьбе Валентины Николаевны Троицкой обрывается после приговора Военного Трибунала войск НКВД по охране тыла Северо-Западного фронта. Обвинительное заключение констатирует ее победу: «свою враждебность показала даже саботажем на следствии заявив, что она отказывается называть участников тайных сборищ, а равно отказывается отвечать на вопросы по существу антисоветской деятельности участников группировки»[25]. В переводе на язык правды это значит, что она отказалась предавать других. Забыты все оговорки подсудимых на следствии с частичным признанием вины – Военный Трибунал посчитал существенным только радикальное непризнание вины: «все обвиняемые, за исключением ТРОИЦКОЙ, т.е. ПЛАТОНОВ, МАЛЫШЕВА, ДАНИЛОВ, ПАЛАТОНОВА и МАЛЫШЕВ в предъявленных обвинениях признали себя виновными»[26]. Итоговый приговор уравнял всех – сотрудничать со следствием оказалось бессмысленно: «МАЛЫШЕВА Бориса Алексеевича, МАЛЫШЕВУ Марию Николаевну, ПЛАТОНОВУ Александру Федоровну и ТРОИЦКУЮ Валентину Николаевну, на основании ст. 58 п.10 ч.2 с санкции ст. 58 п.2 УК подвергнуть лишению свободы в ИТЛ сроком на ДЕСЯТЬ /10/ лет каждого, с поражением в политических правах на ПЯТЬ ЛЕТ каждого, с конфискацией лично принадлежащего им имущества. ПЛАТОНОВА Семена Федоровича и ДАНИЛОВА Михаила Романовича подвергнуть к высшей мере уголовного наказания – РАССТРЕЛУ, с конфискацией лично принадлежащего им имущества. Приговор окончательный и обжалованию не подлежит»[27]. Верить решительным словам «обжалованию не подлежит» нельзя, расстрел Платонову и Данилову быстро заменили на 10 лет, а дальше жизненные пути этих людей расходятся. Платонов, например, довольно скоро выйдет на свободу и проживет долгую и, по человеческим меркам, успешную жизнь. В исследовании этого дела рано ставить точку. Но то, что Господь нам открыл, мы обязаны сохранить от забвения. Друг Бориса Малышева с юности, принявший деятельное участие в спасении его детей после ареста родителей, Николай Николаевич Воробьев, ныне известный как игумен Никон (Воробьев), обращаясь к потомкам, выразился о драме своего поколения верующих предельно ясно: «Наше поколение (их уже мало в живых) буквально было навозом для будущих родов. Потомки наши не смогут никогда понять, что пережито было нами. Достойное по делам нашим восприняли. Что-то вы воспримете? А едва ли вы лучше нас. Да избавит вас Господь от нашей участи!»[28]. Нам нужно вспоминать и размышлять об этих событиях. «Новомученики – это не груда бумаги или воспоминаний, это всё живые, наблюдающие за нами из вечности люди. Нужно не только наше желание этим заниматься, но и благословение Божие, и желание самих мучеников. Нужно иметь достаточную заинтересованность в своем спасении и хоть немного чистоты сердечной, – утверждает архимандрит Дамаскин (Орловский), – если бы мы читали то, что уже написано, то многое поняли бы о себе и о той обстановке, которая окружала наших отцов и дедов, прямые последствия которой окружают и нас... Житие, повествуя о жизни святого, ставит цель изложить события летописно, как они происходили в действительности, и таким образом помочь читателю воспринять исторический опыт, чему-то поучиться. Чем дольше мы их не читаем, чем дольше мы не усваиваем опыт нашей истории, тем больше теряем. Неусвоенный опыт возвращается к нам новыми ошибками. И нет ничего горше для человека и для народа, как проходить все уроки во второй и в третий раз. Это мучительно по своей бессмысленности, да и долготерпение Божие в рамках земной действительности не бесконечно»[29]. На долгие годы имя подлинной и единственной в этом деле исповедницы Христа – Валентины Троицкой – оказалось забыто у людей. Неизвестно, искал ли кто-то сведения о завершении ее пути, необходимые для постановки вопроса о канонизации исповедницы, что невозможно сделать только на основании протоколов допросов. Это наша вина и долг памяти. Возможно, в Вышнем Волочке проживают потомки родственников Валентины Николаевны Троицкой, ее двоюродного брата Евгения Андреевича Яконовского. Будем надеяться, что вместе с ними мы допишем повествование о замечательном человеке, жившем и служившем Богу в Вышнем Волочке в годы гонений на веру. Дмитрий Михайлов. Портал "Православие Ру" ----- [1] ТЦДНИ, Ф.7849. Д. 28304-с. Л. 6. [2] Здесь и далее сохраняется орфография документа. [3] ТЦДНИ, Ф.7849. Д. 28304-с. ЛЛ.67, 67об. [4]Игумен Дамаскин (Орловский) Методология и практические особенности исследования подвига новомучеников и исповедников Российских [5] ТЦДНИ, Ф.7849. Д. 28304-с. ЛЛ.66-68об. [6] ТЦДНИ, Ф.7849. Д. 28304-с. Л.10. [7] ТЦДНИ, Ф.7849. Д. 28304-с. Л.11. [8] ТЦДНИ, Ф.7849. Д. 28304-с. Л.19. [9] ТЦДНИ, Ф.7849. Д. 28304-с. ЛЛ.22об-23. [10] ТЦДНИ, Ф.7849. Д. 28304-с. Л.51 об, Л.52 об. [11] Использованы материалы публикации: Ивлев Д.. История Русской Православной Церкви в Вышнем Волочке. 1920-1947 гг./ Вышний Волочёк – Тверь, 2010 г. Статья опубликована в газете «Верхневолжье Православное»: начало № 7-8 (103-104), июль-август 2010 г.; окончание № 9 (105), сентябрь 2010 г. [12] ТЦДНИ, Ф.7849. Д. 28304-с. Л.51 об, Л.52 об. [13] ТЦДНИ, Ф.7849. Д. 28304-с. Л.105, 105об. [14] ТЦДНИ, Ф.7849. Д. 28304-с. Л.11. [15] ТЦДНИ, Ф.7849. Д. 28304-с. Л.22 [16] ТЦДНИ, Ф.7849. Д. 28304-с. Л.11. [17] Актовая речь профессора Санкт-Петербургской православной духовной академии протоиерея Георгия Митрофанова на Годичном акте Санкт-Петербургских духовных школ 9 октября 2010 года «Канонизация новомучеников и исповедников российских в Русской Православной Церкви» [18] ТЦДНИ, Ф.7849. Д. 28304-с. Л.69. [19] Дамаскин (Орловский), игумен. Опыт новомучеников //Журнал «Лампада», 2008 год, номер 60 [20] Село Яконово (Яконовское сельское поселение). [21] ГАТО Ф.160. Оп.1 Д. 16100 Л.709. [22] ГАТО Ф.160. Оп.1 Д. 16100 ЛЛ.713 об, 714. [23] ТЦДНИ, Ф.7849. Д. 28304-с. Л. 165. [24] Дамаскин (Орловский), игумен. Методология и практические особенности исследования подвига новомучеников и исповедников Российских [25] ТЦДНИ, Ф.7849. Д. 28304-с. Л.109. [26] ТЦДНИ, Ф.7849. Д. 28304-с. Л.109. [27] ТЦДНИ, Ф.7849. Д. 28304-с. Л. 127. [28] Никон (Воробьев), игумен. О началах жизни. [29] Дамаскин (Орловский), игумен. Опыт новомучеников //Журнал «Лампада», 2008 год, № 60