Предыдущая публикация
Самые популярные легенды об Иване Андреевиче Крылове
Крылов сочинял только басни? Всю жизнь был библиотекарем, а на работе спал и бездельничал? Очень много и неаккуратно ел и умер от обжорства? В новом выпуске рубрики рассказываем о великом баснописце (и не только!) и о том мифе, который он сам сознательно выстраивал вокруг себя
Авторы Екатерина Лямина, Наталья Самовер
Легенда 1. Крылов — детский писатель
Вердикт: это неправда.
Иллюстрация Альфонса Жаба к басне Ивана Крылова «Ворона и Лисица». 1911 год
Российская государственная библиотека
Вот уже 200 лет басни Крылова включены в школьную программу, причем изучают их в начальных классах, когда дети с удовольствием читают любые истории про животных. Но попробуйте еще раз раскрыть эту книгу и перечитать ее уже иными, взрослыми глазами, и вы будете удивлены.
Крылов сочинял свои басни именно для взрослых. Его мастерством восхищались такие искушенные знатоки поэзии, как Жуковский и Пушкин. При жизни он был удостоен невиданных государственных почестей как поэт, чье творчество было официально признано воплощением народности — одного из ключевых концептов государственной идеологии царствования Николая I. Для литератора это огромная редкость. Нечто подобное произойдет только через сто лет с Максимом Горьким, которого поднимет на щит уже другая, советская идеологическая система. Но реальный Крылов, как всякий великий художник, больше, глубже, сложнее своей репутации. Он был совсем не таким простодушным «дедушкой», каким принято его представлять, и его басни — далеко не столь прямолинейные нравоучения, как кажется, если помнить только их концовки. Каждая буквально пронизана иронией — то явной, то скрытой, то злой, то печальной.
И тут дети зачастую оказываются более чуткими, чем взрослые. Вспомните себя в начальной школе. Разве вы не жалели погибающую от холода и голода дурочку Стрекозу? Нравился вам строгий, правильный Муравей или все-таки казался жестоким и самодовольным? Так о чем эта басня? Ответ может дать только зрелый человек. Во многой мудрости Ивана Андреевича Крылова много печали, зато взрослый может снова и снова перечитывать эти микродрамы и микрокомедии, всякий раз находя в них новые смыслы и краски.
Легенда 2. Крылов сочинял только басни
Вердикт: это неправда.
Российская государственная библиотека
Вот уже 200 лет басни Крылова включены в школьную программу, причем изучают их в начальных классах, когда дети с удовольствием читают любые истории про животных. Но попробуйте еще раз раскрыть эту книгу и перечитать ее уже иными, взрослыми глазами, и вы будете удивлены.
Крылов сочинял свои басни именно для взрослых. Его мастерством восхищались такие искушенные знатоки поэзии, как Жуковский и Пушкин. При жизни он был удостоен невиданных государственных почестей как поэт, чье творчество было официально признано воплощением народности — одного из ключевых концептов государственной идеологии царствования Николая I. Для литератора это огромная редкость. Нечто подобное произойдет только через сто лет с Максимом Горьким, которого поднимет на щит уже другая, советская идеологическая система. Но реальный Крылов, как всякий великий художник, больше, глубже, сложнее своей репутации. Он был совсем не таким простодушным «дедушкой», каким принято его представлять, и его басни — далеко не столь прямолинейные нравоучения, как кажется, если помнить только их концовки. Каждая буквально пронизана иронией — то явной, то скрытой, то злой, то печальной.
И тут дети зачастую оказываются более чуткими, чем взрослые. Вспомните себя в начальной школе. Разве вы не жалели погибающую от холода и голода дурочку Стрекозу? Нравился вам строгий, правильный Муравей или все-таки казался жестоким и самодовольным? Так о чем эта басня? Ответ может дать только зрелый человек. Во многой мудрости Ивана Андреевича Крылова много печали, зато взрослый может снова и снова перечитывать эти микродрамы и микрокомедии, всякий раз находя в них новые смыслы и краски.
Легенда 2. Крылов сочинял только басни
Вердикт: это неправда.
Титульный лист шутотрагедии «Трумф» («Подщипа»). 1880 год
Российская государственная библиотека
Просто басни совершенно затмили другое его творчество. А ведь в юности, в 1790-х годах, он начинал как комедиограф и писатель-сатирик, одновременно сочиняя всевозможные стихи — от любовных до оды «На заключение мира России со Швециею». Пробовал он писать и басни, правда, выходило еще совсем не похоже на его будущее творчество. А в 1800 году он сочинил уморительно смешную «шутотрагедию» «Трумф» («Подщипа») — настолько откровенную сатиру на императора Павла I и порядки при его дворе, что напечатать ее целиком в России удалось лишь в 1871 году. Зато «Трумф» широко разошелся в списках , и Крылов не скрывал, что гордится этим. Дальше — больше, и в 1806–1807 годах на петербургской сцене с огромным успехом были поставлены его комедии «Модная лавка» и «Урок дочкам». Они и сейчас время от времени идут в театрах. И если бы затем он не бросил драматургию и не принял решение сосредоточиться исключительно на баснях, мы, скорее всего, знали бы Ивана Андреевича Крылова как талантливого и плодовитого автора комедий, блистательного предшественника Грибоедова.
Легенда 3. Все басни Крылова переводные
Вердикт: это неправда.
Российская государственная библиотека
Просто басни совершенно затмили другое его творчество. А ведь в юности, в 1790-х годах, он начинал как комедиограф и писатель-сатирик, одновременно сочиняя всевозможные стихи — от любовных до оды «На заключение мира России со Швециею». Пробовал он писать и басни, правда, выходило еще совсем не похоже на его будущее творчество. А в 1800 году он сочинил уморительно смешную «шутотрагедию» «Трумф» («Подщипа») — настолько откровенную сатиру на императора Павла I и порядки при его дворе, что напечатать ее целиком в России удалось лишь в 1871 году. Зато «Трумф» широко разошелся в списках , и Крылов не скрывал, что гордится этим. Дальше — больше, и в 1806–1807 годах на петербургской сцене с огромным успехом были поставлены его комедии «Модная лавка» и «Урок дочкам». Они и сейчас время от времени идут в театрах. И если бы затем он не бросил драматургию и не принял решение сосредоточиться исключительно на баснях, мы, скорее всего, знали бы Ивана Андреевича Крылова как талантливого и плодовитого автора комедий, блистательного предшественника Грибоедова.
Легенда 3. Все басни Крылова переводные
Вердикт: это неправда.
Иллюстрация Альфонса Жаба к басне Ивана Крылова «Стрекоза и Муравей». 1911 год
Российская государственная библиотека
Хотя на первых порах Крылова пытались упрекать в том, что он, дескать, просто излагает на русском языке бессмертные басни Жана де Лафонтена. Писатель действительно начал с переводов лафонтеновских басен и не раз обращался к другим зарубежным авторам, но чем дальше, тем больше у него появлялось оригинальных сюжетов. Начиная с 1825 года в оглавлениях сборников своих басен он стал отмечать переводы и подражания звездочками. Стоит взглянуть на такое оглавление, и становится очевидно, что переводных басен у Крылова абсолютное меньшинство — 33 из 197, включенных самим автором в итоговое издание 1843 года.
То, что Иван Крылов — совершенно самостоятельный баснописец, было ясно уже в 1820-х годах, когда современники начали уважительно именовать его русским Лафонтеном, подчеркивая, что он не только не уступает французскому баснописцу в поэтическом мастерстве, но и сумел так же превосходно выразить в басенной форме особенности национального характера и богатства разговорного языка, как Лафонтен — для своих соотечественников. А в 1825 году русский парижанин граф Григорий Орлов (не екатерининский фаворит, а его племянник) выпустил на свои средства роскошный двухтомник басен Крылова в переводах на французский и итальянский язык, выполненных 59 поэтами, писателями, писательницами и просто великосветскими любителями литературы. За этим последовали новые, все более качественные переводы. При жизни баснописца его сочинения выходили не только на всех основных европейских языках, но и на датском, польском, румынском, сербском и украинском. Так русские басни вошли в общеевропейский репертуар этого жанра, а вклад Крылова в единое культурное наследие можно смело сравнивать со вкладом не только Лафонтена, но и Эзопа.
Легенда 4. Крылов всю жизнь прослужил библиотекарем
Вердикт: это неправда.
Российская государственная библиотека
Хотя на первых порах Крылова пытались упрекать в том, что он, дескать, просто излагает на русском языке бессмертные басни Жана де Лафонтена. Писатель действительно начал с переводов лафонтеновских басен и не раз обращался к другим зарубежным авторам, но чем дальше, тем больше у него появлялось оригинальных сюжетов. Начиная с 1825 года в оглавлениях сборников своих басен он стал отмечать переводы и подражания звездочками. Стоит взглянуть на такое оглавление, и становится очевидно, что переводных басен у Крылова абсолютное меньшинство — 33 из 197, включенных самим автором в итоговое издание 1843 года.
То, что Иван Крылов — совершенно самостоятельный баснописец, было ясно уже в 1820-х годах, когда современники начали уважительно именовать его русским Лафонтеном, подчеркивая, что он не только не уступает французскому баснописцу в поэтическом мастерстве, но и сумел так же превосходно выразить в басенной форме особенности национального характера и богатства разговорного языка, как Лафонтен — для своих соотечественников. А в 1825 году русский парижанин граф Григорий Орлов (не екатерининский фаворит, а его племянник) выпустил на свои средства роскошный двухтомник басен Крылова в переводах на французский и итальянский язык, выполненных 59 поэтами, писателями, писательницами и просто великосветскими любителями литературы. За этим последовали новые, все более качественные переводы. При жизни баснописца его сочинения выходили не только на всех основных европейских языках, но и на датском, польском, румынском, сербском и украинском. Так русские басни вошли в общеевропейский репертуар этого жанра, а вклад Крылова в единое культурное наследие можно смело сравнивать со вкладом не только Лафонтена, но и Эзопа.
Легенда 4. Крылов всю жизнь прослужил библиотекарем
Вердикт: это неправда.
Иван Крылов. Картина Романа Волкова. 1812 год
Государственная Третьяковская галерея
В Императорскую Публичную библиотеку Крылов поступил в 1812 году и прослужил там без малого 29 лет. Весной 1841 года вышел в отставку и еще три с половиной года прожил, как мы сказали бы сейчас, на пенсии, в покое и пользуясь всеобщим уважением. В наше время это могло бы послужить исчерпывающим описанием какой-нибудь трудовой биографии, но вспомним, что к моменту появления в библиотеке Крылову было уже 43 года и вся первая половина его жизни прошла в бедности и скитаниях. В 1782 году, приехав в Петербург из Твери тринадцатилетним юношей (а по нашим понятиям — совсем мальчиком), он попал на скучную канцелярскую службу, но спустя шесть лет вышел в отставку, чтобы попытаться прожить своим талантом и коммерческой оборотистостью. Он писал комедии, которые так и не увидели сцены, издавал литературный журнал, который имел мало подписчиков, был совладельцем типографии, получавшей недостаточно заказов, и не слишком бойко торговавшей книжной лавки. К началу 1794 года все его начинания потерпели крах. Если бы Крылов тогда умер, это была бы короткая, но вполне завершенная биография неудачника. Однако он продолжал бороться не только за физическое выживание, но и за то, чтобы непременно занять достойное общественное положение и — это было для него главным — вернуться в литературу.
Казалось, что добиться этого невозможно. Крылов, хотя и был сыном дворянина, не владел никаким имением, которое могло бы его прокормить. Спасением могло бы стать возвращение на службу, но он даже не попытался это сделать. Следующие три года он сначала жил у друзей, потом вынужден был стать профессиональным карточным игроком… Но затем ему повезло: в 1797 году его надолго приютил князь Сергей Голицын, очень богатый человек, отставной генерал от инфантерии, которому Крылов понравился своим остроумием и артистизмом. В 1801 году князя назначили военным губернатором трех Прибалтийских губерний, и он даже попытался устроить своего любимца на службу в Риге, но очень скоро выяснилось, что вместо исполнения служебных обязанностей Крылов предпочитает играть в карты с местными богачами. По-видимому, его поведение нежелательным образом сказывалось на репутации русской администрации, так что осенью 1803 года Ригу ему пришлось покинуть.
И опять Иван Крылов оказался без средств и без пристанища. Он жил за счет того, что разъезжал по ярмаркам, где собирались настоящие шайки игроков, чтобы «наверное» обыгрывать тех продавцов и покупателей, которые были при деньгах. Видимо, тогда будущий баснописец опустился на самое дно этого преступного мира и повидал много такого, что чрезвычайно обогатило его знаниями о скрытых сторонах человеческой натуры. На этом его биография опять-таки могла бы завершиться, но Крылов сделал невероятное усилие и все же смог, оттолкнувшись от дна, всплыть, чтобы попытаться заново начать литературную карьеру.
В 1805 году он буквально вынырнул из небытия в Москве. Там в начале 1806-го увидели свет первые три басни («Дуб и Трость», «Разборчивая невеста» и «Старик и трое молодых»), которые сразу обратили на него внимание всех любителей литературы. А у него в запасе были еще комедии «Модная лавка» и «Урок дочкам». Одна за другой они были поставлены в Петербурге и принесли ему настоящую славу. Так почти сорокалетний Иван Крылов всего за два года вошел в число самых видных столичных литераторов.
После 1807 года он писал уже только басни. В это время создаются «Ларчик», «Ворона и Лисица», «Волк и Ягненок», «Стрекоза и Муравей», «Лисица и Виноград», «Слон и Моська», «Квартет» и еще множество признанных шедевров. Тем не менее у него по-прежнему не было постоянного дохода, а к канцелярской службе он испытывал отвращение. Еще несколько лет Иван Крылов будет совмещать жизнь петербургского театрального и литературного деятеля с тайными вылазками в провинцию для «промыслов картежных».
И лишь в 1812 году друг и покровитель Крылова Алексей Оленин, директор Публичной библиотеки, сумел предложить ему такое место, которое оказалось писателю по душе. Выяснилось, что Крылов совсем не прочь работать с книгами, особенно имея такого замечательного начальника, как Оленин, и таких коллег, как Николай Гнедич, Константин Батюшков, Антон Дельвиг, Михаил Загоскин и другие поэты и писатели, которых тот же Оленин собрал вокруг себя. Так благополучно завершилась первая — добиблиотечная — половина его жизни.
Легенда 5. Крылов был такой лентяй, что даже на службе только спал и сочинял басни
Вердикт: это неправда.
Государственная Третьяковская галерея
В Императорскую Публичную библиотеку Крылов поступил в 1812 году и прослужил там без малого 29 лет. Весной 1841 года вышел в отставку и еще три с половиной года прожил, как мы сказали бы сейчас, на пенсии, в покое и пользуясь всеобщим уважением. В наше время это могло бы послужить исчерпывающим описанием какой-нибудь трудовой биографии, но вспомним, что к моменту появления в библиотеке Крылову было уже 43 года и вся первая половина его жизни прошла в бедности и скитаниях. В 1782 году, приехав в Петербург из Твери тринадцатилетним юношей (а по нашим понятиям — совсем мальчиком), он попал на скучную канцелярскую службу, но спустя шесть лет вышел в отставку, чтобы попытаться прожить своим талантом и коммерческой оборотистостью. Он писал комедии, которые так и не увидели сцены, издавал литературный журнал, который имел мало подписчиков, был совладельцем типографии, получавшей недостаточно заказов, и не слишком бойко торговавшей книжной лавки. К началу 1794 года все его начинания потерпели крах. Если бы Крылов тогда умер, это была бы короткая, но вполне завершенная биография неудачника. Однако он продолжал бороться не только за физическое выживание, но и за то, чтобы непременно занять достойное общественное положение и — это было для него главным — вернуться в литературу.
Казалось, что добиться этого невозможно. Крылов, хотя и был сыном дворянина, не владел никаким имением, которое могло бы его прокормить. Спасением могло бы стать возвращение на службу, но он даже не попытался это сделать. Следующие три года он сначала жил у друзей, потом вынужден был стать профессиональным карточным игроком… Но затем ему повезло: в 1797 году его надолго приютил князь Сергей Голицын, очень богатый человек, отставной генерал от инфантерии, которому Крылов понравился своим остроумием и артистизмом. В 1801 году князя назначили военным губернатором трех Прибалтийских губерний, и он даже попытался устроить своего любимца на службу в Риге, но очень скоро выяснилось, что вместо исполнения служебных обязанностей Крылов предпочитает играть в карты с местными богачами. По-видимому, его поведение нежелательным образом сказывалось на репутации русской администрации, так что осенью 1803 года Ригу ему пришлось покинуть.
И опять Иван Крылов оказался без средств и без пристанища. Он жил за счет того, что разъезжал по ярмаркам, где собирались настоящие шайки игроков, чтобы «наверное» обыгрывать тех продавцов и покупателей, которые были при деньгах. Видимо, тогда будущий баснописец опустился на самое дно этого преступного мира и повидал много такого, что чрезвычайно обогатило его знаниями о скрытых сторонах человеческой натуры. На этом его биография опять-таки могла бы завершиться, но Крылов сделал невероятное усилие и все же смог, оттолкнувшись от дна, всплыть, чтобы попытаться заново начать литературную карьеру.
В 1805 году он буквально вынырнул из небытия в Москве. Там в начале 1806-го увидели свет первые три басни («Дуб и Трость», «Разборчивая невеста» и «Старик и трое молодых»), которые сразу обратили на него внимание всех любителей литературы. А у него в запасе были еще комедии «Модная лавка» и «Урок дочкам». Одна за другой они были поставлены в Петербурге и принесли ему настоящую славу. Так почти сорокалетний Иван Крылов всего за два года вошел в число самых видных столичных литераторов.
После 1807 года он писал уже только басни. В это время создаются «Ларчик», «Ворона и Лисица», «Волк и Ягненок», «Стрекоза и Муравей», «Лисица и Виноград», «Слон и Моська», «Квартет» и еще множество признанных шедевров. Тем не менее у него по-прежнему не было постоянного дохода, а к канцелярской службе он испытывал отвращение. Еще несколько лет Иван Крылов будет совмещать жизнь петербургского театрального и литературного деятеля с тайными вылазками в провинцию для «промыслов картежных».
И лишь в 1812 году друг и покровитель Крылова Алексей Оленин, директор Публичной библиотеки, сумел предложить ему такое место, которое оказалось писателю по душе. Выяснилось, что Крылов совсем не прочь работать с книгами, особенно имея такого замечательного начальника, как Оленин, и таких коллег, как Николай Гнедич, Константин Батюшков, Антон Дельвиг, Михаил Загоскин и другие поэты и писатели, которых тот же Оленин собрал вокруг себя. Так благополучно завершилась первая — добиблиотечная — половина его жизни.
Легенда 5. Крылов был такой лентяй, что даже на службе только спал и сочинял басни
Вердикт: это неправда.
Иван Крылов в годы работы в Публичной библиотеке. Иллюстрация из книги «Дедушка Крылов. Книга для подарка детям». 1845 год
Российская государственная библиотека
В зрелом возрасте Иван Андреевич Крылов располнел, полюбил покой, поздно вставал и днем иной раз позволял себе прикорнуть прямо на рабочем месте. Репутация лентяя вполне его устраивала, потому что служила хорошей защитой от попыток окружающих навязать лишние хлопоты. Но близко знавшие его люди не сомневались в том, что он был постоянно занят интеллектуальным трудом — обдумывал, доводя до совершенства, свои тексты и вынашивал новые замыслы. Кроме того, всю жизнь Крылов очень много читал — часто по ночам.
Однако и работал баснописец немало. В 1816-м он стал библиотекарем — заведующим русским отделением. При нем это отделение переживало взрывной рост и стало самым крупным в библиотеке по объему фонда. Начавшись буквально с нескольких книг церковной и гражданской печати, которые умещались в одном шкафу, к 1815 году русское отделение увеличилось почти до трех тысяч томов, к 1836 году составляло уже более 26 тысяч, а к моменту отставки Крылова в начале 1841 года — около 30 тысяч томов. Таким образом, через его руки и руки немногих его помощников прошла большая часть того, что к тому времени было напечатано на русском и церковнославянском языке начиная со второй половины XVII века. Именно Крылов с его аналитическим складом ума разработал первую в России систему шифровки книг, то есть присвоения каждому тому определенного места на полке, что позволяет легко находить его по алфавитному каталогу, и собственноручно составил такой каталог более чем на три тысячи книг. Баснописец не только занимался приемом новых поступлений и систематизацией фонда, но и по очереди с другими библиотекарями дежурил в читальном зале: подбирал заказанные издания, выдавал и принимал их обратно. В Российской национальной библиотеке (так Публичная библиотека называется с 1992 года) показывают «уголок Крылова»: он работал у окна, окруженный со всех сторон книгами, и даже вынужден был сидеть на стопках еще не разобранных томов.
Легенда 6. «Дедушкой Крыловым» его прозвали дети
Вердикт: это неправда.
Российская государственная библиотека
В зрелом возрасте Иван Андреевич Крылов располнел, полюбил покой, поздно вставал и днем иной раз позволял себе прикорнуть прямо на рабочем месте. Репутация лентяя вполне его устраивала, потому что служила хорошей защитой от попыток окружающих навязать лишние хлопоты. Но близко знавшие его люди не сомневались в том, что он был постоянно занят интеллектуальным трудом — обдумывал, доводя до совершенства, свои тексты и вынашивал новые замыслы. Кроме того, всю жизнь Крылов очень много читал — часто по ночам.
Однако и работал баснописец немало. В 1816-м он стал библиотекарем — заведующим русским отделением. При нем это отделение переживало взрывной рост и стало самым крупным в библиотеке по объему фонда. Начавшись буквально с нескольких книг церковной и гражданской печати, которые умещались в одном шкафу, к 1815 году русское отделение увеличилось почти до трех тысяч томов, к 1836 году составляло уже более 26 тысяч, а к моменту отставки Крылова в начале 1841 года — около 30 тысяч томов. Таким образом, через его руки и руки немногих его помощников прошла большая часть того, что к тому времени было напечатано на русском и церковнославянском языке начиная со второй половины XVII века. Именно Крылов с его аналитическим складом ума разработал первую в России систему шифровки книг, то есть присвоения каждому тому определенного места на полке, что позволяет легко находить его по алфавитному каталогу, и собственноручно составил такой каталог более чем на три тысячи книг. Баснописец не только занимался приемом новых поступлений и систематизацией фонда, но и по очереди с другими библиотекарями дежурил в читальном зале: подбирал заказанные издания, выдавал и принимал их обратно. В Российской национальной библиотеке (так Публичная библиотека называется с 1992 года) показывают «уголок Крылова»: он работал у окна, окруженный со всех сторон книгами, и даже вынужден был сидеть на стопках еще не разобранных томов.
Легенда 6. «Дедушкой Крыловым» его прозвали дети
Вердикт: это неправда.
Меню торжественного обеда 2 февраля 1838 года
Российский государственный архив литературы и искусства
Это цитата из приветственных куплетов «На радость полувековую…», которые исполнялись 2 февраля 1838 года на торжественном обеде по случаю 50-летия литературной деятельности Крылова.
Мероприятие это — первое публичное чествование поэта в России — задумывалось коллегами по писательскому цеху как дружеский вечер в честь дня рождения баснописца. Но положение Крылова и его басен в государственной идеологии, определявшейся известной триадой «Православие, самодержавие, народность», к тому времени было уже чрезвычайно высоким, и государство никак не могло позволить, чтобы тут торжествовала частная инициатива. Оттеснив тех литераторов, которым замысел принадлежал, — журналиста Николая Греча и его единомышленников, — в дело включился министр просвещения Сергей Уваров. Его усилиями и трудами назначенного им организационного комитета обеду 2 февраля был придан беспрецедентный размах и беспрецедентная же официозность. В парадную залу Благородного собрания на Невском проспекте съехалось около трех сотен гостей, а высших чиновников империи среди них были десятки — министры, председатель Государственного совета, глава III отделения и многие другие. Как писали на следующий день газеты, министр Уваров лично «возложил на поэта знаки» пожалованного императором ордена Святого Станислава 2-го класса и вслух огласил рескрипт (грамоту от лица царя, сопровождавшую орден, — знак особого расположения к награжденному) за «отличные успехи, коими сопровождались ваши долговременные труды на поприще отечественной словесности, и благородное, истинно русское чувство, которое всегда выражалось в произведениях Ваших, сделавшихся народными в России»
Замечательно, впрочем, что, по многочисленным отзывам современников, вымораживающей казенности на этом «великолепном патриотическом обеде» все-таки не было. По-видимому, официозность смягчалась как самой чрезвычайно обаятельной личностью виновника торжества, так и общим воодушевлением при виде того, что русская литература в лице Крылова наконец-то оценена императором, то есть государством, столь высоко и столь публично. В приветственных куплетах, сочиненных князем Петром Вяземским и положенных на музыку графом Михаилом Виельгорским, сплетаются две эти интонации — дружески-непринужденная и торжественная.
Первая ощутима в том, что к адресату обращаются на «ты»: «Здравствуй [то есть будь здоров, процветай], дедушка Крылов!», — а сообщество литераторов представлено как семья, которая празднует золотую свадьбу своего старейшины, «дедушки», с музой:
На этой свадьбе — все мы сватья!
И не к чему таить вину:
Все заодно, все без изъятья
Мы влюблены в его жену.
А все вместе гости радуются тому, что дети этой четы — басни Крылова — приобрели прочную общенациональную известность:
…Он баснями себя прославил,
И слава эта — наша быль.
И не забудут этой были,
Пока по-русски говорят:
Ее давно мы затвердили,
Ее и внуки затвердят.
Ноты этой музыки не сохранились, но скорее всего, в рефрене:
Длись судьбами всеблагими,
Нить любезных нам годов!
Здравствуй с детками своими,
Здравствуй, дедушка Крылов!
Виельгорский процитировал знаменитый полонез «Гром победы, раздавайся!» (слова Гавриила Державина, музыка Осипа Козловского), который еще недавно служил официальным гимном Российской империи, а кроме того — традиционной ритмической основой для сочинений, воспевающих воинскую доблесть. Куплетами на этот мотив приветствовали в свое время Багратиона, Кутузова и других полководцев. Рефрен в особенности произвел на празднике невероятный фурор. «Когда приходило „Здравствуй, дедушка Крылов“, громкие восклицания, ура, шум ножей, рукоплескания приветствовали знаменитого баснописца», — вспоминал один из участников обеда , и вечером 2 февраля распевался гостями, расходившимися после торжества, даже на улице. Так Вяземский подарил баснописцу новое имя, закрепившееся за ним, по-видимому, навечно.
Легенда 7. Крылов был неряха
Вердикт: это не совсем правда.
Российский государственный архив литературы и искусства
Это цитата из приветственных куплетов «На радость полувековую…», которые исполнялись 2 февраля 1838 года на торжественном обеде по случаю 50-летия литературной деятельности Крылова.
Мероприятие это — первое публичное чествование поэта в России — задумывалось коллегами по писательскому цеху как дружеский вечер в честь дня рождения баснописца. Но положение Крылова и его басен в государственной идеологии, определявшейся известной триадой «Православие, самодержавие, народность», к тому времени было уже чрезвычайно высоким, и государство никак не могло позволить, чтобы тут торжествовала частная инициатива. Оттеснив тех литераторов, которым замысел принадлежал, — журналиста Николая Греча и его единомышленников, — в дело включился министр просвещения Сергей Уваров. Его усилиями и трудами назначенного им организационного комитета обеду 2 февраля был придан беспрецедентный размах и беспрецедентная же официозность. В парадную залу Благородного собрания на Невском проспекте съехалось около трех сотен гостей, а высших чиновников империи среди них были десятки — министры, председатель Государственного совета, глава III отделения и многие другие. Как писали на следующий день газеты, министр Уваров лично «возложил на поэта знаки» пожалованного императором ордена Святого Станислава 2-го класса и вслух огласил рескрипт (грамоту от лица царя, сопровождавшую орден, — знак особого расположения к награжденному) за «отличные успехи, коими сопровождались ваши долговременные труды на поприще отечественной словесности, и благородное, истинно русское чувство, которое всегда выражалось в произведениях Ваших, сделавшихся народными в России»
Замечательно, впрочем, что, по многочисленным отзывам современников, вымораживающей казенности на этом «великолепном патриотическом обеде» все-таки не было. По-видимому, официозность смягчалась как самой чрезвычайно обаятельной личностью виновника торжества, так и общим воодушевлением при виде того, что русская литература в лице Крылова наконец-то оценена императором, то есть государством, столь высоко и столь публично. В приветственных куплетах, сочиненных князем Петром Вяземским и положенных на музыку графом Михаилом Виельгорским, сплетаются две эти интонации — дружески-непринужденная и торжественная.
Первая ощутима в том, что к адресату обращаются на «ты»: «Здравствуй [то есть будь здоров, процветай], дедушка Крылов!», — а сообщество литераторов представлено как семья, которая празднует золотую свадьбу своего старейшины, «дедушки», с музой:
На этой свадьбе — все мы сватья!
И не к чему таить вину:
Все заодно, все без изъятья
Мы влюблены в его жену.
А все вместе гости радуются тому, что дети этой четы — басни Крылова — приобрели прочную общенациональную известность:
…Он баснями себя прославил,
И слава эта — наша быль.
И не забудут этой были,
Пока по-русски говорят:
Ее давно мы затвердили,
Ее и внуки затвердят.
Ноты этой музыки не сохранились, но скорее всего, в рефрене:
Длись судьбами всеблагими,
Нить любезных нам годов!
Здравствуй с детками своими,
Здравствуй, дедушка Крылов!
Виельгорский процитировал знаменитый полонез «Гром победы, раздавайся!» (слова Гавриила Державина, музыка Осипа Козловского), который еще недавно служил официальным гимном Российской империи, а кроме того — традиционной ритмической основой для сочинений, воспевающих воинскую доблесть. Куплетами на этот мотив приветствовали в свое время Багратиона, Кутузова и других полководцев. Рефрен в особенности произвел на празднике невероятный фурор. «Когда приходило „Здравствуй, дедушка Крылов“, громкие восклицания, ура, шум ножей, рукоплескания приветствовали знаменитого баснописца», — вспоминал один из участников обеда , и вечером 2 февраля распевался гостями, расходившимися после торжества, даже на улице. Так Вяземский подарил баснописцу новое имя, закрепившееся за ним, по-видимому, навечно.
Легенда 7. Крылов был неряха
Вердикт: это не совсем правда.
Иван Крылов. Рисунок Ермолая Эстеррейха. 1824 год
ГМИИ им. А. С. Пушкина
Точнее будет сказать, что Крылов разыгрывал неряху. Причем в определенный период своей жизни — примерно с конца 1800-х до середины 1830-х годов. Именно тогда он не только написал и напечатал основные свои басни, но и раскрутил их как личный бренд, прочнейшим образом спаяв сам жанр со своим именем: басни Крылова. А кроме того, он и самого себя встроил в этот бренд, став главным — и для большинства читающей публики, конечно, единственным — русским баснописцем.
Как в европейской культуре, растущей из Античности, должен был выглядеть баснописец? Он весел, рассеян и беспечен, как Лафонтен; некрасив, если не прямо уродлив, как Эзоп. Крылов же был наружности импозантной и весьма благообразной — высокого роста, корпулентный, с крупной головой, крупными и достаточно правильными чертами лица, густыми слегка вьющимися волосами, пухлыми, но красивой формы кистями рук. На низенького, горбатого, со «вспученным брюхом»,
курносым носом и короткими руками Эзопа он нисколько не походил и взамен этого придумал себе, так сказать, «униформу баснописца» — философа, мудреца, поглощенного наблюдениями за людьми и решительно не заботящегося о материальной стороне жизни (подобно Лафонтену), в том числе о внешности. Волосы свои он оставлял всклокоченными, сапоги — нечищеными. Его сюртук, черного или кофейного цвета, всегда был в пыли и пуху. Надевая панталоны, он перекручивал штанины. А под сюртуком всегда носил белый жилет (вообще-то часть выходного костюма), на котором очень заметны любые пятна и брызги — в них у любившего поесть и, видимо, сознательно не слишком оберегавшего свою одежду Крылова недостатка не было. Сам этот жилет баснописец застегивал сикось-накось. Это не разовая оплошность, а элемент «униформы» — именно в таком неправильно застегнутом жилете с перекошенными полочками он изображен на портрете работы Ермолая Эстеррейха 1824 года. В реальности же Крылов вовсе не был равнодушен к своей одежде. Знавшая его много лет Варвара Оленина свидетельствовала, что он носил «белье из самого тонкого полотна (в чем он был знаток) и из тонкого сукна платье», то есть выбирал добротные и недешевые ткани.
Не забудем, что Крылов был великолепным прирожденным актером комического плана. Ему не составляло труда создать и разыграть на людях фарсовые ситуации, приковывавшие внимание к его одежде и манерам — вернее, к небрежному обращению с одеждой и возникающим нелепостям, — а равно, придумав такие ситуации, рассказывать о них как о бывших в реальности. То он перед выездом во дворец садился на свою треуголку, превращая ее в жалкий блин, то забывал снять с пуговиц новенького парадного мундира бумажки, в которые их заботливо закутал портной, то, склонившись в этикетном поцелуе к руке императрицы Марии Федоровны, чихал ей на руку, то в красках повествовал о том, как случайно предстал перед лицом императрицы в рваном сапоге, из которого торчали голые и не очень чистые пальцы ноги. В качестве интересного, запоминающегося штриха Крылов утрировал в своем облике сонливость, малоподвижность, тяжеловесные неуклюжие ухватки, хотя на самом деле обладал даром точных и изящных движений — всю жизнь прекрасно играл на скрипке, а захотев, быстро стал виртуозным жонглером. Идеальным аккомпанементом к рисунку этой тонко, в мельчайших деталях продуманной и сыгранной роли был знаменитый крыловский аппетит, который он возвел на степень гомерического обжорства и демонстрировал в самых разных обстоятельствах.
Вследствие всех этих многолетних усилий и родился неповторимый образ поэта-баснописца, причем с безошибочно опознаваемым русским — медвежьим и богатырским — колоритом.
Легенда 8. Крылов умер оттого, что объелся
Вердикт: это неправда.
ГМИИ им. А. С. Пушкина
Точнее будет сказать, что Крылов разыгрывал неряху. Причем в определенный период своей жизни — примерно с конца 1800-х до середины 1830-х годов. Именно тогда он не только написал и напечатал основные свои басни, но и раскрутил их как личный бренд, прочнейшим образом спаяв сам жанр со своим именем: басни Крылова. А кроме того, он и самого себя встроил в этот бренд, став главным — и для большинства читающей публики, конечно, единственным — русским баснописцем.
Как в европейской культуре, растущей из Античности, должен был выглядеть баснописец? Он весел, рассеян и беспечен, как Лафонтен; некрасив, если не прямо уродлив, как Эзоп. Крылов же был наружности импозантной и весьма благообразной — высокого роста, корпулентный, с крупной головой, крупными и достаточно правильными чертами лица, густыми слегка вьющимися волосами, пухлыми, но красивой формы кистями рук. На низенького, горбатого, со «вспученным брюхом»,
курносым носом и короткими руками Эзопа он нисколько не походил и взамен этого придумал себе, так сказать, «униформу баснописца» — философа, мудреца, поглощенного наблюдениями за людьми и решительно не заботящегося о материальной стороне жизни (подобно Лафонтену), в том числе о внешности. Волосы свои он оставлял всклокоченными, сапоги — нечищеными. Его сюртук, черного или кофейного цвета, всегда был в пыли и пуху. Надевая панталоны, он перекручивал штанины. А под сюртуком всегда носил белый жилет (вообще-то часть выходного костюма), на котором очень заметны любые пятна и брызги — в них у любившего поесть и, видимо, сознательно не слишком оберегавшего свою одежду Крылова недостатка не было. Сам этот жилет баснописец застегивал сикось-накось. Это не разовая оплошность, а элемент «униформы» — именно в таком неправильно застегнутом жилете с перекошенными полочками он изображен на портрете работы Ермолая Эстеррейха 1824 года. В реальности же Крылов вовсе не был равнодушен к своей одежде. Знавшая его много лет Варвара Оленина свидетельствовала, что он носил «белье из самого тонкого полотна (в чем он был знаток) и из тонкого сукна платье», то есть выбирал добротные и недешевые ткани.
Не забудем, что Крылов был великолепным прирожденным актером комического плана. Ему не составляло труда создать и разыграть на людях фарсовые ситуации, приковывавшие внимание к его одежде и манерам — вернее, к небрежному обращению с одеждой и возникающим нелепостям, — а равно, придумав такие ситуации, рассказывать о них как о бывших в реальности. То он перед выездом во дворец садился на свою треуголку, превращая ее в жалкий блин, то забывал снять с пуговиц новенького парадного мундира бумажки, в которые их заботливо закутал портной, то, склонившись в этикетном поцелуе к руке императрицы Марии Федоровны, чихал ей на руку, то в красках повествовал о том, как случайно предстал перед лицом императрицы в рваном сапоге, из которого торчали голые и не очень чистые пальцы ноги. В качестве интересного, запоминающегося штриха Крылов утрировал в своем облике сонливость, малоподвижность, тяжеловесные неуклюжие ухватки, хотя на самом деле обладал даром точных и изящных движений — всю жизнь прекрасно играл на скрипке, а захотев, быстро стал виртуозным жонглером. Идеальным аккомпанементом к рисунку этой тонко, в мельчайших деталях продуманной и сыгранной роли был знаменитый крыловский аппетит, который он возвел на степень гомерического обжорства и демонстрировал в самых разных обстоятельствах.
Вследствие всех этих многолетних усилий и родился неповторимый образ поэта-баснописца, причем с безошибочно опознаваемым русским — медвежьим и богатырским — колоритом.
Легенда 8. Крылов умер оттого, что объелся
Вердикт: это неправда.
Иван Крылов. Картина Ивана Эггинка. 1834 год
Wikimedia Commons
Доктор, лечивший баснописца во время его последней болезни в начале ноября 1844 года, констатировал смерть от «паралича легких», вызванного пневмонией. Но Крылов не был бы Крыловым, если бы не постарался аранжировать и свою кончину.
Отчего мог умереть человек, известный своим обжорством? Разумеется, от того, что объелся. А чего ждали от умирающего баснописца? Конечно же, последней басни. Такую версию — квинтэссенцию общеизвестной репутации Крылова — и транслировал петербургскому обществу его душеприказчик генерал-майор Яков Ростовцев (прекрасно знавший, почему в реальности умер его старший друг). Осведомленный современник писал:
«Предсмертная болезнь его, последовавшая от несварения пищи в желудке, продолжалась несколько дней. То, что в этой старости прекратило жизнь, в прежнее время, конечно, прошло бы благополучно. На ужин себе… он приказал подать протертых рябчиков и облил их маслом. Помощь врачей оказалась недействительною. <…> За несколько часов до кончины, разговаривая с Яковом Ивановичем [Ростовцевым], он еще по привычке вводил апологи в свои речи — и шутя сравнил себя с крестьянином, который, навалив на воз непомерно большую поклажу рыбы, никак не рассчитывал излишне обременить своей немощной лошади только потому, что рыба была сушеная»
.
Одаривая современников этой финальной комической миниатюрой, Крылов параллельно делает другой символический жест — предельно серьезный. За несколько часов до кончины он выразил желание, чтобы друзьям и знакомым, в память о нем, были разосланы экземпляры издания «Басни И. А. Крылова. В девяти книгах». Книги хранились в Типографии военно-учебных заведений, относившейся к ведомству Ростовцева, и, по его распоряжению, там в первые же часы после смерти Крылова для них были изготовлены особые траурные обложки. На них печаталось: «Приношение. На память об Иване Андреевиче. По его желанию. Санкт-Петербург. 1844. 9-го ноября. ¾ 8-го, утром».
Умирая, Крылов оставался русским Эзопом, едким и циничным, но благодаря посмертной рассылке свыше тысячи экземпляров последнего издания своих басен он одновременно предстал как русский Гораций, создатель собственного «Памятника» — не одного стихотворения, но целой книги, неподвластной ни смерти автора, ни земным превратностям. Именно эта идея просвечивает еще в одном его устном афоризме — мнимо простодушном ответе на замечание кого-то из знакомых о его рекордных тиражах: «Что ж тут удивительного? Мои басни читают дети, а это такой народ, который все истребляет, что ни попадется в руки. Поэтому моих басен много и выходит»
. Нарочитая приземленность этого объяснения лишь акцентировала главную мысль: книга, зачитанная детьми до дыр, остается в их памяти навсегда.
Легенда 9. Памятник Крылову поставлен в петергбургском Летнем саду потому, что он любил там гулять
Вердикт: это неправда.
Wikimedia Commons
Доктор, лечивший баснописца во время его последней болезни в начале ноября 1844 года, констатировал смерть от «паралича легких», вызванного пневмонией. Но Крылов не был бы Крыловым, если бы не постарался аранжировать и свою кончину.
Отчего мог умереть человек, известный своим обжорством? Разумеется, от того, что объелся. А чего ждали от умирающего баснописца? Конечно же, последней басни. Такую версию — квинтэссенцию общеизвестной репутации Крылова — и транслировал петербургскому обществу его душеприказчик генерал-майор Яков Ростовцев (прекрасно знавший, почему в реальности умер его старший друг). Осведомленный современник писал:
«Предсмертная болезнь его, последовавшая от несварения пищи в желудке, продолжалась несколько дней. То, что в этой старости прекратило жизнь, в прежнее время, конечно, прошло бы благополучно. На ужин себе… он приказал подать протертых рябчиков и облил их маслом. Помощь врачей оказалась недействительною. <…> За несколько часов до кончины, разговаривая с Яковом Ивановичем [Ростовцевым], он еще по привычке вводил апологи в свои речи — и шутя сравнил себя с крестьянином, который, навалив на воз непомерно большую поклажу рыбы, никак не рассчитывал излишне обременить своей немощной лошади только потому, что рыба была сушеная»
.
Одаривая современников этой финальной комической миниатюрой, Крылов параллельно делает другой символический жест — предельно серьезный. За несколько часов до кончины он выразил желание, чтобы друзьям и знакомым, в память о нем, были разосланы экземпляры издания «Басни И. А. Крылова. В девяти книгах». Книги хранились в Типографии военно-учебных заведений, относившейся к ведомству Ростовцева, и, по его распоряжению, там в первые же часы после смерти Крылова для них были изготовлены особые траурные обложки. На них печаталось: «Приношение. На память об Иване Андреевиче. По его желанию. Санкт-Петербург. 1844. 9-го ноября. ¾ 8-го, утром».
Умирая, Крылов оставался русским Эзопом, едким и циничным, но благодаря посмертной рассылке свыше тысячи экземпляров последнего издания своих басен он одновременно предстал как русский Гораций, создатель собственного «Памятника» — не одного стихотворения, но целой книги, неподвластной ни смерти автора, ни земным превратностям. Именно эта идея просвечивает еще в одном его устном афоризме — мнимо простодушном ответе на замечание кого-то из знакомых о его рекордных тиражах: «Что ж тут удивительного? Мои басни читают дети, а это такой народ, который все истребляет, что ни попадется в руки. Поэтому моих басен много и выходит»
. Нарочитая приземленность этого объяснения лишь акцентировала главную мысль: книга, зачитанная детьми до дыр, остается в их памяти навсегда.
Легенда 9. Памятник Крылову поставлен в петергбургском Летнем саду потому, что он любил там гулять
Вердикт: это неправда.
Памятник Ивану Крылову в Санкт-Петербурге. 1855 год
Российская государственная библиотека
В жизни Крылова и особенно в ее фарсовой версии кое-что действительно было связано с Летним садом. В первой половине 1790-х годов он жил в первом этаже дома окнами на сад и много лет спустя шокировал собеседников, рассказывая, как гулявшие там дамы жаловались в полицию на то, что он нагишом расхаживает по комнатам при открытых окнах, играя на скрипке. Позднее, в 1810-х годах, Крылов сделал Летний сад местом действия одной из своих самых брутальных устных новелл — рассказа о том, как он, повстречавшись на прогулке с графом Дмитрием Хвостовым, поэтом с репутацией графомана, выпросил у того печатный листок с его новым произведением, чтобы им подтереться. В действительности, посещая этот светский променад, баснописец вел себя, разумеется, вполне благопристойно; уже в начале 1820-х годов он пользовался там повышенным вниманием детей, пожиная таким образом плоды своей растущей славы. Но каким-то особо значимым местом Летний сад для Крылова не был.
Зато он был таковым для Николая I. Император отверг все четыре варианта, предложенные в 1848 году Уваровым как главой Комитета для сооружения памятника Крылову, — «посреди сквера Александринского театра» (на этом месте теперь стоит памятник Екатерине II) и три локации на Васильевском острове: «площадь перед срединою университетского дома», «сквер Петербургской биржи», пространство в начале Коллежской (ныне Менделеевской) линии, «к набережной Невы прилегающее» (там сейчас памятник Ломоносову)
. Вместо всего этого царь, уже выбрав проект Петра Клодта, указал: «В Летнем саду». Задуманный Петром I как аллегорический текст, вводящий посетителей в мир европейской культуры, Летний сад в царствование Николая стал модным местом гуляний, открытым «всем порядочно одетым людям». Там появлялись и сам император, и члены его семьи, и петербургский бомонд, и купечество, и мещанство. Публика Летнего сада являла собой идеальный образ российского населения — благополучного, образованного или по крайней мере грамотного, вестернизированного, но при этом сохраняющего национальное своеобразие. А счастливое будущее империи олицетворяли дети, которых с их дядьками и гувернантками среди гуляющих было много. В этом семантически и символически насыщенном пространстве памятник общенациональному наставнику — «дедушке Крылову» — был в высшей степени уместен.
Конкретную локацию в саду — в боскете, известном как Французский партер, «на круглой площадке, где обыкновенно играют дети» , предложил создатель памятника Клодт, и там крыловский монумент и был открыт в мае 1855 года.
https://arzamas.academy/mag/1324-krylov
Российская государственная библиотека
В жизни Крылова и особенно в ее фарсовой версии кое-что действительно было связано с Летним садом. В первой половине 1790-х годов он жил в первом этаже дома окнами на сад и много лет спустя шокировал собеседников, рассказывая, как гулявшие там дамы жаловались в полицию на то, что он нагишом расхаживает по комнатам при открытых окнах, играя на скрипке. Позднее, в 1810-х годах, Крылов сделал Летний сад местом действия одной из своих самых брутальных устных новелл — рассказа о том, как он, повстречавшись на прогулке с графом Дмитрием Хвостовым, поэтом с репутацией графомана, выпросил у того печатный листок с его новым произведением, чтобы им подтереться. В действительности, посещая этот светский променад, баснописец вел себя, разумеется, вполне благопристойно; уже в начале 1820-х годов он пользовался там повышенным вниманием детей, пожиная таким образом плоды своей растущей славы. Но каким-то особо значимым местом Летний сад для Крылова не был.
Зато он был таковым для Николая I. Император отверг все четыре варианта, предложенные в 1848 году Уваровым как главой Комитета для сооружения памятника Крылову, — «посреди сквера Александринского театра» (на этом месте теперь стоит памятник Екатерине II) и три локации на Васильевском острове: «площадь перед срединою университетского дома», «сквер Петербургской биржи», пространство в начале Коллежской (ныне Менделеевской) линии, «к набережной Невы прилегающее» (там сейчас памятник Ломоносову)
. Вместо всего этого царь, уже выбрав проект Петра Клодта, указал: «В Летнем саду». Задуманный Петром I как аллегорический текст, вводящий посетителей в мир европейской культуры, Летний сад в царствование Николая стал модным местом гуляний, открытым «всем порядочно одетым людям». Там появлялись и сам император, и члены его семьи, и петербургский бомонд, и купечество, и мещанство. Публика Летнего сада являла собой идеальный образ российского населения — благополучного, образованного или по крайней мере грамотного, вестернизированного, но при этом сохраняющего национальное своеобразие. А счастливое будущее империи олицетворяли дети, которых с их дядьками и гувернантками среди гуляющих было много. В этом семантически и символически насыщенном пространстве памятник общенациональному наставнику — «дедушке Крылову» — был в высшей степени уместен.
Конкретную локацию в саду — в боскете, известном как Французский партер, «на круглой площадке, где обыкновенно играют дети» , предложил создатель памятника Клодт, и там крыловский монумент и был открыт в мае 1855 года.
https://arzamas.academy/mag/1324-krylov
Следующая публикация
Нет комментариев