– Ты опять?! Мама рванула картон с мольберта! Кнопки, как искры, разлетелись в разные стороны, один уголок картины оторвался… Я вдруг ослепла, но слышала, как с хрустом рвётся картон моей картины, как мама что-то бормочет, вскрикивая: «Дрянь! Дрянь!». Первой мыслью было: «Она испачкается свежей краской», второй: «Жалко кота – картину можно исправить», а потом я поняла, что «дрянь» это – я, и зрение вернулось!.. Я вскочила и, не понимая что делаю, стала лихорадочно пририсовывать «сосульки» на всех моих картинах, что были развешаны по стенам, и мужчинам и женщинам, и животным и птицам, и в фас и в профиль! Даже когда краска на кисточке закончилась, я не могла остановиться… Слёзы душили меня, но это были «сухие» слёзы, со сжатыми зубами и дрожью по всему телу! В запале боли и ненависти, я не заметила, как мама выбежала из комнаты и вернулась с бабушкой… Я знала, что при бабушке мать меня не обидит, и замерла, всё ещё задыхаясь и не зная что делать дальше… А мама, как-то крадучись, подошла ко мне, обняла за плечи и прижала к груди… Вдруг обмякнув, я уткнулась в её подмышку носом и заплакала, но уже горячими слезами… Осознала ли я свой странный поступок, раскаялась ли? Нет! Мне просто было жаль картину… И себя… А потом стало – жалко её, жалко бабушку, жалко Вовку… Всем было плохо из-за меня, я была виновата, не знаю в чём… И эта постоянная тяжесть непонятной вины давила, мешала дышать и спать по ночам. ************************* В кольце материнских рук, вдыхая запах её пота, начинаю успокаиваться. Вот сейчас перестану рыдать и расскажу ей, как мне тяжело… Она погладит по голове, поцелует и боль из груди уйдёт… Я судорожно всхлипываю!.. И чувствую… мама кушаком своего халата стягивает мне локти за спину! Рванулась! Но цепкие руки держат крепко! Бабушка насильно вливает мне в рот горькое вонючее лекарство, а мама поднимает и тащит в спальню… Не раздетую, они заталкивают меня в постель… Я бьюсь, стараюсь что-то прокричать, но задыхаюсь и хриплю… А они, как две огромные злые птицы склонились надо мной! Мешают вздохнуть! То ли шепчут между собой, то ли шипят… Последнее, что я слышу, почти в забытьи, это слово – «развод», и проваливаюсь в тяжёлый сон… В соломенном гнезде – белая курочка, это бабушка разводит цыплят. Курочка поднимается и начинает лапками переворачивать, почему-то волосатые, яйца… Но это не курочка, это – наш рыжий петух Петя… Нет, это не петух, а соседский кот… Он, словно человек, на задних лапах крадётся ко мне, как к мыши… Между ног-лап у него белая сосулька… Нет, это не сосулька, а морковка… И не морковка, а – пучок морковок… И это не кот, а отец! Он берёт меня за плечи и шепчет: «Мы поиграем»… Я стараюсь вырваться из его пальцев-когтей, убежать, лучше улететь!.. Но огромные валенки, с тяжеленными резиновыми калошами, мешают… За спиной я слышу прерывистое дыхание отца, и вместо того, чтобы полететь, начинаю падать… От ужаса кричу!!! И просыпаюсь от своего крика. «Всё начинается сначала?.. Но вы же справились!..» – свистящий шёпот бабушки. Мама что-то отвечает, мне не разобрать – что, и на полуслове выходит из комнаты... Темно и душно… Моя подушка – мокрая. Бабушка помогает подняться, тёплой ладонью вытирает слёзы с моего лица, стаскивает с меня одежду, помогает натянуть ночную сорочку и за плечи ведёт в свою спальню… В широкой кровати просторно, но я боюсь шевельнуться, чтобы не потревожить бабушкин сон. Она лежит рядом, и я знаю по её дыханью, что не спит… Мама сдавленно плачет на кухне… Ей завтра рано вставать. Я не разбудила только Вовку, набегавшись за день, он спит «без задних ног»… Чувство вины мешает дышать… Бабушка убирает прядь волос с моего лица, гладит по голове и всхлипывает. Я опять проваливаюсь в тяжёлый сон… ************************** Уже второй месяц мы почему-то живём у бабушки, отец остался один в городской квартире. В доме нет водопровода, и мама носит воду «на коромысле». Бабушка бранит её за «спорый шаг»! От обледенелой колонки идти довольно далеко, и мама всегда торопится, вёдра с водой раскачиваются из стороны в сторону, вода плещет через край… А когда мама поскользнулась и упала, разлив на себя воду, бабушке пришлось отдать ей свою шубу на время, пока не просохнет пальто. Мама плакала – у неё почернел локоть и по бедру расползся огромный синяк. В бабушкиной шубе она похожа на весеннего медведя – худого в просторной шкуре. Это смешно и жалко одновременно… Маме далеко добираться до остановки автобуса, а нам – до школы. В отличие от центральных улиц, здесь дороги не чистят, и мы с братом выбиваемся из сил, бредя по колено в снегу. Мне приходится тащить два портфеля. Всё время хочется закопать их в сугроб и вернуться в тепло… Пока не рассветёт, первые два урока, клюю носом. Уснуть мешает только то, что сижу на второй парте, и мне в спину хихикают. Вовкина учительница жалуется, что он ложится на тетрадь и спит. Его пересадили на последнюю парту… Мама перестала давать деньги на обед, одиннадцать копеек, даёт только на котлету без хлеба. По толстому куску чёрного хлеба она заворачивает в газету и кладёт нам с Вовкой в портфели. В школьной столовой котлета с хлебом стоит на копейку дороже… Мне почему-то стыдно перед одноклассниками, и я не ем в школе, не смотря на приступы голодной тошноты. Свои деньги отдаю брату, а мамин хлеб мы крошим голубям в школьном дворе. Не сговариваясь, мы с Вовкой не рассказали об этом ни маме, ни бабушке, и мне стыдно перед ними за обман… Всё чаще я ловлю на себе мамин странный взгляд, от которого становится зябко. Я чувствую, что виновата… А чем – забыла… Но догадываюсь, что это «что-то» – велико, больше, чем скрошенный птицам хлеб… Бабушка и мама всё чаще ссорятся… Накинув на плечи, словно крылья, пуховые платки, они уходят в заснеженный сад и там, на поляне, где летом зреет клубника, ходят по кругу… Уже утоптали тропинку почти до самой земли, клубника вымерзнет и летом ягод не будет. Но мама с бабушкой об этом не думают, они пытаются что-то доказать друг-другу, размахивают руками-крыльями и срываются на крик! Ветер относит слова, слышны лишь обрывки, и я не понимаю их… Спросить о чём они спорят, почему-то страшно… Но любопытный Вовка расслышал слово «доктор», и через несколько дней Доктор опять появился в нашей семье… ************************* В прихожей – еле уловимый запах парикмахерской, на вешалке – шуба мехом внутрь и шёлковый шарф, под вешалкой – большие калоши… Я тихо раздеваюсь и крадусь к закрытой двери в гостиную, прислушиваюсь… Знакомый мужской голос: – Этого я не могу изменить, никто не властен над «художником»! Мама, что-то, горячась, отвечает, но слов не разобрать. – Я постараюсь, но она перестанет рисовать! – бархатный голос сердится. Вновь мамин полушёпот, и в ответ возмущённое: – Вы хотите лишить таланта?! Ребёнок и так глубоко травмирован!.. Вовка шумно вваливается в прихожую и не даёт дослушать разговор. Кто травмирован? Да ещё и глубоко! Я или брат, но он здоров… Вдруг дверь распахивается, мама фальшиво улыбается и манит меня к себе… За столом, накрытым к чаю с вишнёвым вареньем, сидит улыбчивый Доктор и бабушка, с покрасневшими глазами. Мама напоминает смущённому Вовке о необходимости здороваться и уводит его пить чай на кухню. Бабушка тоже встаёт и, извинившись, идёт за ними следом. Мы остаёмся вдвоём… У Доктора – вспотел лоб, и седые виски лоснятся. Карие глаза смотрят испытывающее, губы улыбаются мне, но я знаю, что ему не весело… Ворот свежей рубашки расстегнут и галстук в мелкую крапинку слегка приспущен. Золотое пенсне, очки без заушников, поблескивает из нагрудного кармана пиджака. Пухлые пальцы, с золотым кольцом на одном из них, потихоньку барабанят по праздничной скатерти. Каждый раз, когда мы встречаемся, я робею перед этим человеком, как перед плохо подготовленной контрольной… …Мне неловко, что я не помню, о чём разговаривала с ним раньше… В памяти всплывают лишь последние слова: «На счёт три, ты проснёшься!» Но я не спала! Сидя с открытыми глазами, спать – невозможно! Доктор спрашивает, как я себя чувствую, и я почему-то вру, что – хорошо. Но болит голова, руки и ноги занемели… И главное – это отвратительное чувство, что не помню что-то важное… Больше всего пугает – я так же могу забыть урок в школе! Доктор стал ходить к нам каждое воскресенье… За закрытой дверью вполголоса переговаривался с мамой и бабушкой, и потом они почему-то виновато не смотрели мне в глаза. Разговаривал и со мной… Постепенно я вновь привыкла к визитам Доктора и перестала тревожиться вопросом «что ему от меня надо?». Старалась побыстрее ответить какой-то странный урок и, вежливо распрощавшись, уйти из дома на горку, где брат катался на санках с самого утра. Немного спустя, мимо горки шёл и Доктор, махал мне с Вовкой, прощаясь, но я делала вид, что не замечаю этого. В руках Доктора всегда что-то кроме непременного кожаного саквояжа: лукошко яичек, или сетка с трёхлитровой банкой мёда, или ведёрко ароматных маринованных яблок… «Он ходит к бабушке за продуктами! – как-то вдруг, догадалась я, – А со мною беседует из вежливости». Такой самообман меня вполне устроил и я перестала встречать Доктора с опаской. ************************* Наконец-то наступили каникулы! Теперь я смогу заняться!.. Чем?.. Словно потерянная, я бродила по прибранным комнатам, по утоптанному снегу двора, заглянула в занесённый, по самые верхушки кустов смородины и крыжовника, сад… Но ничто не прельстило и не убавило тревожного чувства потери… Уход за курами и игра с кошкой тоже не радовали. Не хватало чего-то… Я маялась, не понимая саму себя. Бабушка наблюдала за мной тревожным взглядом… И вот однажды утром… Мама ушла на работу, а брат – к приятелю через два дома. Бабушка достала моё лучшее платье и сама принарядилась: надела шляпку, хотя это – не по погоде, и серёжки, о которых я даже не знала. Изловила своего любимца, рыжего петуха Петю, засунула его в верёвочную сетку, и мы двинулись в сторону центра города. На солнце оперенье петуха сияло ярче бабушкиных серёжек. Он крутил головой с малиновым гребнем набекрень и косил по сторонам тревожным глазом, старался расправить зажатые сеткой крылья, перебирал по сугробам тротуара когтистыми лапами, вылезшими из верёвочных ячеек. Всю долгую дорогу, кроме петуха, я ничего не видела! …Очнулась перед широким крыльцом с чугунной вязью козырька. Высокая дубовая дверь и мраморная доска на стене. Крупно – «Городская библиотека горкома партии» и ещё что-то более мелким шрифтом... Мы с бабушкой разделись в пустом гардеробе с латунными, словно золотыми, крючками. По красной ковровой дорожке крутой лестницы поднялись на второй этаж к белой высокой двери с табличкой «Читальный зал». Из-за стола поднялась высокая нарядная женщина со строгим, как у завуча, лицом. Но узнав бабушку, разулыбалась, захлопотала вокруг выпущенного на паркетный пол петуха и «закудахтала» вокруг меня не хуже несушки. Впервые чужой взрослый был так откровенно приветлив со мной. Мне сразу стало свободно и тепло. Бабушка с Анной Ивановной, своей одноклассницей, торопливо ушли пристраивать выпущенного из сетки и расхрабрившегося петуха, который шумно захлопал крыльями и звонко закукарекал на всё пустое гулкое здание библиотеки. А я пошла вдоль стеллажей с книгами, вдыхая сладчайший запах путешествий и приключений! На полках, как новенькие, стояли книги, в детской библиотеке затёртые до дыр. Книги, на которые надо было «записываться» за месяц вперёд и отмечаться дважды в неделю, здесь были на расстоянии вытянутой руки! Я взяла одну из них и забралась в кресло у окна. Я уже не слышала, как бабушка и Анна Ивановна с парой старушек и старичком, что раскланялся со мной как со взрослой, гремели посудой, ворковали и тихо смеялись вокруг накрытого белой салфеткой стола. Чувствовала запах чая и вкус печенья во рту, но была далеко-далеко!.. И очнулась лишь когда у меня из рук вытянули книгу! Бабушка раскраснелась и от неё пахло вишнёвой наливкой, откуда-то далеко вновь закукарекал петух... Анна Ивановна расцеловала меня, обдав ароматом сладких духов и наливки, потом расцеловалась с бабушкой и проводила нас до самой двери на морозную, с уже зажженными фонарями, улицу... С этого дня в моей жизни открылась новая счастливая дверь!.. И эта дверь была не одна! Каждая книжная обложка – граница иного мира, где я неузнанная могла быть мушкетёром короля или старателем на золотоносном ручье, рыцарем в средневековой Англии или пантерой в джунглях Индии, знаменитой актрисой и несчастной сиротой, фокусником и детективом, драконом, астронавтом, муравьём… Забравшись с ногами в огромное, чёрной кожи, кресло и шубой укрыв плечи от библиотечного холода, я читала взапой от раннего завтрака до синих сумерек, пока глаза могли угадывать буквы... Анна Ивановна подсовывала мне бутерброды, я проглатывала их, не чувствуя вкуса, или так и оставляла на блюдечке, не в силах вернуться в этот мир даже на пару минут! Герои книг прогнали кошмары, мучившие меня, я перестала плакать во сне. Рыжий кот больше не приходил ни в мои сны, ни на наш двор. Кто-то из соседей-охотников пристрелил его за кражу кур. О смерти красавца горевали его хозяин, переставший горланить песни, и наша кошка Мурка, не принёсшая в ту весну котят. Потеря мольберта, изрубленного мамой на дрова, как и пропажа картин и красок, не задели меня – я перестала рисовать. С первой капелью мы вернулись в городскую квартиру, но для меня и это прошло незамеченно. Всё свободное и не совсем свободное время я проводила в библиотеке, здание которой, к счастью, было между домом и школой. Бездетная Анна Ивановна на несколько лет стала для меня ближе одноклассников и родных. И не мудрено, она была милостивым пограничником в мир желанных грёз. Удивительно, несмотря на разницу в возрасте, постепенно мы стали подругами: в обмен на мелкие услуги она объясняла мне премудрости жизни, что были не поняты в книгах, растолковывала странности моей серой действительности... Вот только неприязнь, доходящую до тошноты, к рыжим кошкам, провалы в моей памяти и приступы удушья в присутствии отца объяснить не могла. Или не хотела?.. © Пушкина Галина, 2017 #ГалинаПушкина