В последние годы понятийный аппарат в области современных конфликтов претерпевает значительные изменения. Появляются новые концепции и доктрины. Вместе с тем, некоторые из них трансформируются довольно уникальным образом. В частности, это касается таких понятий как «гибридная война». Этот термин в России часто можно услышать с телеэкрана или увидеть в газетах или научных изданиях. Как правило, это звучит, что «США или НАТО ведут гибридную войну против России». Однако в США, странах НАТО и их клиентах, включая Украину, говорят что «Россия ведет гибридную войну» и поэтому необходимо противостоять растущим «гибридным угрозам». Очевидно, что речь идет о специфической форме непрямых действий, несущих угрозу как для нас, так и для другой стороны, а выражение «гибридная война» стала удобным мемом для выражения этой действительности. Но если в эпоху холодной войны биполярного мира ядерное сдерживание представляло симметричные усилия двух сторон, можно ли поставить знак равенства между нынешним противодействием? Очевидно, что нет. Поскольку с одной стороны выступает государство с ограниченными возможностями на международной арене, то есть Россия, а с другой большая группа стран и военно-политический альянс. При этом ряд держав из этой группы довольно искушены во всякого рода подрывных операций самого широкого спектра, определяемых как политическая война, контрповстанческие операции, специальные операции и т.п. Также видно, что в последнее время упоминание «гибридной войны» стало применяться этими странами как некая зонтичная стратегия, имеющая глобальный политический характер. Особенно это стало заметно после того, как представители стран НАТО и их партнеры стали обвинять Россию после 2014 г. в «агрессии» и «злонамеренных действиях», почти всегда без каких-либо доказательств. Таким образом, мы видим явную милитаризацию политических процессов и дипломатии, что наносит серьезный вред международным отношениям и, непосредственно двусторонним отношениям между странами, где ряд государств намеренно маркируется в качестве субъектов гибридной войны, против которых нужно принимать определенные предупредительные меры по защите и отражения возможных провокационных действий. Чтобы не попасть в логическую ловушку и мыслить по западным клише необходимо прояснить концепцию гибридной войны и проследить его эволюцию. Известно, что этот термин впервые был применен и разрабатывался офицерами морской пехоты вооруженных сил США. Роберт Уокер обозначил гибридную войну таким образом: «"Гибридная война" - это то, что лежит в промежутках между специальной и обычной войной. Этот тип ведения войны обладает характеристиками как специальной, так и обычной сфер и требует чрезвычайной гибкости для оперативного и тактического перехода между специальной и обычной аренами».[i] Полковник Морской пехоты США Билл Немет в своей работе от 2002 г., использует эту концепцию для анализа чеченского конфликта в России.[ii] Позже концепция гибридной войны была выдвинута в совместной статье Джеймса Мэттиса и Фрэнка Хоффмана, опубликованной в ноябре 2005 года.[iii] Оба автора являлись профессиональными офицерами корпуса Морской пехоты, а Джеймс Мэттис позже занял пост министра обороны США. Это был короткий текст на несколько страниц, посвященный боевому опыту в Афганистане в Ираке, где американские войска осуществили вторжение всего за несколько лет до этого. Основное повествование касалось нерегулярных методов — терроризма, мятежа, неограниченной войны, партизанской войны или принуждения со стороны наркокриминальных группировок, эксплуатирующих утраченный контроль над несостоявшимся государством. Авторы сообщили, что эти методы становятся все более масштабными и изощренными, и они в ближайшем будущем будут бросать вызов интересам безопасности США во всем мире. Позже Фрэнк Хоффман развил эту концепцию в своем эссе “Конфликт в 21 веке: возникновение гибридных войн”, опубликованном в 2007 году.[iv] Основная идея автора заключалась в том, что вместо отдельных противников с принципиально разными подходами (конвенциональными, нерегулярными или террористическими) существуют определенные противники, которые будут использовать все формы войны и тактики, возможно, одновременно. В официальных документах и стратегиях американских военных, использованных в этой работе, упоминается термин "гибрид", а также сочетание традиционной и нетрадиционной тактики вместе с простыми и сложными технологиями. Фрэнк Хоффман утверждал, что гибридные угрозы включают в себя полный спектр различных способов ведения войны, включая обычные средства, нерегулярную тактику и формирования, террористические акты, включая неизбирательное насилие и принуждение, и преступные беспорядки. Гибридные войны могут вестись как государствами, так и различными негосударственными субъектами. Два года спустя в статье «Гибридная война и вызовы» Хоффман отметил, что «будущий конфликт будет мультимодальным или многовариантным, а не простой черно-белой характеристикой одной формы войны».[v] Он утверждал, что “гибридная война”, в которой противник, скорее всего, представит уникальные комбинированные или гибридные угрозы, специально нацеленные на уязвимые места США. Гибридные угрозы включают в себя полный спектр способов ведения войны, включая обычные средства, нерегулярную тактику и формирования, террористические акты, которые состоят из неизбирательного насилия и принуждения, а также преступных беспорядков. Эти мультимодальные мероприятия могут проводиться отдельными подразделениями или даже одним и тем же подразделением, но, как правило, оперативно и тактически направляются и координируются в рамках основного боевого пространства для достижения синергетического эффекта в физическом и психологическом измерениях конфликта. Эффект может быть получен на всех уровнях войны. Самое главное – последнее слово в этой фразе - война. Таким образом, раннее определение гибридных угроз, связано с боевым пространством, а также военными методами и средствами. Командование Объединенных сил США приняло концепцию гибридных угроз в 2009 году и подчеркнуло, что к ним относится любой противник, который одновременно и адаптивно использует специально подобранное сочетание конвенциональных, нерегулярных, террористических и преступных средств или действий в оперативном боевом пространстве. Вместо единого субъекта гибридная угроза или противник могут состоять из комбинации государственных и негосударственных субъектов.[vi] Позже в 2014 году, уже после возвращения Крыма в состав России, Хоффман написал, что «любой противник, который одновременно использует специально разработанное сочетание обычных вооружений, нерегулярной тактики, терроризма и преступного поведения в одно и то же время и в одном и том же боевом пространстве для достижения своих политических целей», и отметил, что гибридные угрозы - это конструкция, разработанная Корпусом морской пехоты десятилетие тому назад.[vii] Другие современные геостратеги, такие как Колин Грей, Макс Бут и Джон МакКуен присоединяются к формулировке Хоффмана о том, что в будущем конфликт будет скорее многообразным или многовариантным, чем стандартным типом войны с разделением на черное и белое.[viii] В 2015 г. Армия США выпустила Руководство по организации структуры сил для противодействия гибридным угрозам. Данный документ относится к категории полевых уставов.[ix] В нем дается четкое определение гибридных угроз и как их воспринимать. При этом упоминается Россия и агрессия Грузии в 2008 г., где дается специфическая интерпретация событий. Сказано, что «гибридная угроза - это разнообразная и динамичная комбинация регулярных сил, нерегулярных сил и / или преступных элементов, объединенных для достижения взаимовыгодных результатов. Гибридные угрозы являются инновационными, адаптивными, глобально связанными, сетевыми и встроенными в беспорядок местного населения. Они могут обладать широким спектром старых, адаптированных и передовых технологий, включая возможность создания оружия массового уничтожения. Они могут действовать условно и нетрадиционно, используя адаптивные и асимметричные комбинации традиционной, нерегулярной и преступной тактики и использование традиционных военных возможностей старыми и новыми способами. Гибридные угрозы стремятся насытить всю оперативную среду эффектами, которые поддерживают их курс действий и заставляют их противников реагировать по нескольким направлениям деятельности. Простая военная атака может оказаться недостаточно сложной, чтобы растянуть ресурсы, снизить интеллектуальный потенциал и ограничить свободу маневра. Вместо этого гибридные угрозы могут одновременно создавать экономическую нестабильность, способствовать отсутствию доверия к существующему управлению, атакуют информационные сети, обеспечивают увлекательное сообщение, соответствующее их целям, вызывают антропогенные гуманитарные кризисы и физически угрожают противникам. Синхронизированные и синергетические действия гибридных угроз могут иметь место в информационной, социальной, политической, инфраструктурной, экономической и военной областях». Еще один доктринальный документ TRADOC G-2 определяет гибридную войну как «использование политических, социальных, криминальных и других некинетических средств, используемых для преодоления военных ограничений».[x] В документе Joint Operating Environment 2035. The Joint Force in a Contested and Disordered World, выпущенном в 2016 г., применяется понятие «государственные гибридные стратагемы».

Там сказано, что «ряд ревизионистских государств будут применять целый ряд принудительных мер для продвижения своих национальных интересов с помощью комбинаций прямых и косвенных подходов, направленных на замедление, неправильное направление и притупление ответных мер со стороны целевых государств. Эти гибридные стратагемы будут направлены на распространение путаницы и хаоса, одновременно избегая атрибуции и потенциального возмездия». [xi] Говорится, что «гибридная смесь обычного сдерживания и прокси-войны бросит вызов способности объединенным силам успешно вмешаться в поддержку союзников и партнеров, против которых выступают соседние ревизионистские державы. Основные атрибуты государственных гибридных стратагем будут “...характеризоваться конвергенцией физических и психологических, кинетических и некинетических, комбатантов и некомбатантов...” и оперативным слиянием обычных и нерегулярных подходов. Вполне вероятно, что Россия будет продолжать использовать угрозу военной мощи для защиты региональных интересов и продвижения идей, что она все еще великая держава. Иран будет продолжать развивать и использовать региональных прокси и партнеров. Тем временем Китай может разработать более динамичную и адаптивную морскую стратегию в попытке навязать необратимые последствия для островных споров в Восточно-и Южно-Китайском морях». Таким образом, мы видим глобализацию гибридной войны, атрибуты которой автоматически присваиваются тем государствам, которые определены в стратегических документах США как угрозы. Но Россия особо фигурирует в аналитических документах и политической риторике представителей стран НАТО. В монографии, изданной корпорацией RAND в 2017 г. по теме гибридной войны в Балтийском регионе был сделан акцент на актуальные и возможные действия России. Было отмечено, что: «Термин «гибридная война» не имеет последовательного определения, но, как правило, относится к отрицательным и скрытным действиям, поддерживаемым угрозой или использованием обычных и / или ядерных сил, для воздействия на внутреннюю политику целевых стран. Потенциальную гибридную агрессию России в Прибалтике можно разделить на три категории: ненасильственная подрывная деятельность, скрытые насильственные действия и обычная война, поддерживаемая подрывной деятельностью. Учитывая повышение уровня жизни и растущую интеграцию многих русскоязычных в странах Балтии, России, вероятно, будет трудно использовать ненасильственную тактику для дестабилизации этих стран. Скрытые насильственные действия России также вряд ли будут успешными сами по себе, учитывая подготовку сил безопасности Эстонии и Латвии. Поэтому главная уязвимость стран Балтии заключается в локальном традиционном превосходстве России: широкомасштабное вторжение обычных русских в страны Балтии, узаконенное и поддерживаемое политической подрывной деятельностью, быстро сокрушит силы НАТО, которые в настоящее время находятся в регионе».[xii] То есть, западные авторы пытаются выдать приклеивание ярлыков к России как нечто само собой разумеющееся. Также заметна попытка в военно-политических кругах Запада дать оценку гибридной войне в геополитических координатах, часто с привязкой к другим концепциям. Амос Фокс отмечает, что «гибридная война имеет одну ногу в прошлом, с ее способностью вести обычную войну, и она имеет одну ногу в будущем. Гибридный способ войны - это общегосударственный подход к войне, который стремится интегрировать все инструменты национальной власти посредством кампаний, в которых дистанция между стратегическим и тактическим уровнями войны сокращается до такой степени, что оперативный уровень войны становится тонким, как бритва».[xiii] Однако, в 2017 г. термин «гибридная война» еще не был окончательно устоявшимся, как и приписывание России применение методов гибридной войны. В этом отношении показательной является дискуссия в подкомитете по новым угрозам и возможностям Комитета по вооружениям палаты представителей Конгресса США. 15 марта 2017 г. Конгрессмен Трент Фрэнкс от Аризоны задал вопрос: «Достаточно ли для борьбы с русской гибридной войной будет парка бронетанковой бригадной тактической группы в Восточной Европе, не улучшая наши возможности в киберпространстве и не укрепляя наши космические ресурсы для сдерживания России, или же мы должны зеркало отражать все действия, чтобы иметь возможность участвовать в них и противостоять им на каждом этапе их гибридной войны?». Старший аналитик из отдела по исследованиям зарубежных вооруженных сил Министерства обороны США Томас Тимоти ответил: «Конгрессмен, прежде всего, это всего лишь мое личное мнение. Я не думаю, что Россия ведет гибридную войну. Хотя я знаю, что много людей считает, что они ведут ее».[xiv] Далее он объяснил, что в России наращивали военную силу, поскольку чувствовали экзистенциальную угрозу со стороны США и НАТО, такую же, которую, вероятно, чувствовали страны Прибалтики со стороны России, видя военную реорганизацию у своих границ. Данную оценку мы видим вполне адекватной, но, к сожалению, подобные выводы присущи далеко не всем военным экспертам и политикам, принимающим решения в США. Однако затем мы видим переоценку концепции и ее применение на уровне международных отношений. И Россия чаще начинает фигурировать как постоянный субъект ведения гибридной войны. В феврале 2018 г. Сенатор Рид, выступая в Конгрессе США сказал, что «использование Кремлем злонамеренного финансового влияния является деликатной и частью более масштабной, скоординированной операции гибридной агрессии Кремля с использованием широкого спектра военных и невоенных инструментов, имеющихся в его распоряжении. Россия признает, что на данный момент ее военные возможности ограничены по сравнению с Соединенными Штатами и НАТО, и она будет стремиться избежать прямого военного конфликта с Западом. Вместо этого Россия применяет тактику, которая использует ее сильные стороны и направлена на наши систематические уязвимости».[xv] НАТО также уделяла особое внимание гибридным угрозам. Концепция Capstone, датированная 2010 годом, использовалась НАТО в их эксперименте "Противодействие гибридной угрозе". В этом документе гибридные угрозы определяются как угрозы, «исходящие от противников, способных одновременно адаптивно использовать обычные и нетрадиционные средства для достижения своих целей».[xvi] НАТО стало официально использовать определение «гибридная война» в отношении России после переворота на Украине в 2014 г. В обзорной статье НАТО говорится, что «гибридные конфликты включают в себя многоуровневые усилия, направленные на дестабилизацию функционирующего государства и поляризацию его общества».[xvii] Публикация Парламентской ассамблеи НАТО, изданная в 2015 году, определила гибридные угрозы как «использование асимметричной тактики для выявления и использования внутренних слабостей невоенными средствами, подкрепленная угрозой применения обычных военных средств».[xviii] В декабре 2015 года НАТО приняла Стратегию гибридной войны, в которой было определено, как они собираются бороться с гибридными угрозами. В апреле 2017 года несколько европейских членов союзников по НАТО официально согласились создать в Хельсинки Европейский центр передового опыта по противодействию гибридным угрозам. Патрик Каллен в статье, опубликованной этим центром, отметил, что «гибридные угрозы предназначены для того, чтобы размыть различие между миром и войной, а также усложнить и понизить пороги обнаружения и реагирования цели. В результате серьезные проблемы, создаваемые гибридными угрозами, требуют новых решений для раннего предупреждения».[xix] Центр передового опыта по противодействию гибридным угрозам в Хельсинки описывает гибридную угрозу как «скоординированные и синхронизированные действия, которые целенаправленно нацелены на системные уязвимости демократических государств и институтов с помощью широкого спектра средств (политических, экономических, военных, гражданских и информационных). Деятельность использует пороговые значения обнаружения и присвоения, а также границу между войной и миром. Цель состоит в том, чтобы влиять на различные формы принятия решений на местном (региональном), государственном или институциональном уровне в интересах и/или достижения стратегических целей агентов, одновременно подрывая и/или нанося ущерб цели».[xx] В начале 2017 г. в НАТО было создано новое Объединенное подразделение по разведке и безопасности (JISD). В публикации НАТО отмечалось, что это была «самая значительная реформа в истории разведки союзников. В ответ на сложную обстановку угроз, создаваемую напористой Россией, и рост терроризма и нестабильности на юге, союзники в корне меняют методы организации и анализа разведданных».[xxi] В новую структуру вошли 270 человек из различных стран НАТО. В июле 2017 года в JISD было создано новое подразделение для гибридного анализа. Его мандат заключается в анализе всего спектра гибридных действий на основе военных и гражданских, засекреченных и открытых источников. В НАТО попытались выработать целостный подход, включая кибербезопасность. Представители новой структуры отмечали, что «по образцу уже существующих консультативных групп по вопросам устойчивости или защиты критической инфраструктуры, Группа поддержки по противодействию гибридным ситуациям (CHST) может быть развернута в кратчайшие сроки у союзника, запрашивающего поддержку НАТО, либо в кризисных условиях, либо для оказания помощи в создании национального потенциала по противодействию гибридным ситуациям. Такие группы состоят из гражданских экспертов, набранных из пула экспертов НАТО, а также специалистов, назначенных союзниками».[xxii] В ноябре 2019 года первая CHST была развернута в Черногории. По запросу Военные консультативные группы также могут быть включены в состав CHST, предлагая, таким образом, всесторонние консультации между гражданскими и военными. Эти шаги демонстрируют, что НАТО разрабатывает варианты реагирования ниже порога статьи 5 (о коллективной обороне) Вашингтонского договора. До настоящего момента тема гибридных угроз является одной из основных в повестке НАТО. Например, среди шести ключевых вопросов, подготовленных для саммита НАТО в июне 2021 г. два из них относились к теме гибридных угроз: «Сдерживание агрессии России в Европе, включая применение Россией тактики кибер и гибридной войны. Повышение устойчивости государств - членов к реагированию на невоенные угрозы безопасности и кризисы, включая гибридные и киберугрозы, пандемии и изменение климата».[xxiii] Можно сказать, что на данный момент на Западе действует устойчивое убеждение, что Россия всячески пытается навредить евроатлантическому сообществу в целом и по отдельности, поэтому нужно оказывать противодействие в самых различных сферах и ситуациях.

Подобные действия, когда гражданские и военные специалисты стран НАТО проектируют выдуманных фантомов и создают под них какие-то меры воздействия, имеют явный признак политической паранойи, наподобие той, что был в США в 50-80-х гг. по поводу распространения коммунизма. Заявленное противодействие является ничем иным, как прикрытием для манипуляций общественным мнением и собственной агрессивной активности, нередко нарушающими нормы международного права. Слово "гибридный" применяется для любой деятельности России или российских кампаний. Например, взаимодействие "Росатом" с зарубежными партнерами для них - не что иное как «гибридная активность».[xxiv] Есть проблемы во внутренней политике Грузии - значит «Россия использует эту спорадическую и неуправляемую внешнюю политику и политику безопасности для ведения гибридной войны и усиления своего влияния в Грузии».[xxv] Даже давняя провокация эстонского руководства со сносом памятника неизвестному солдату в Таллине уже преподносится со стороны западных авторов как методика гибридных конфликтов, за которыми стоит Россия.[xxvi] Но проблема заключается в том, что любые действия России, будь то укрепление обороноспособности, принятие каких-то внутренних законов или поддержка соотечественников за рубежом и международная экономическая деятельность, будут восприниматься и объявляться как гибридные угрозы или соответствующая активность. Кризис доверия населения к собственной правящей элите также подстегивает Запад использовать пугало гибридных войн, чтобы переключить внимание с многочисленных внутренних проблем на обозначенного внешнего врага и исключить любые альтернативные сценарии экономического и политического развития в своем обществе. Как действовать в этом случае России? Использовать ли те же инструменты, что США и НАТО против России, классифицировав многочисленные провокации и попытки давления как признаки гибридной войны? Конечно же, официальная позиция России не согласна с попытками приклеить нам ярлык актора гибридной войны под каким-либо предлогом. Здесь можно вспомнить появление на Западе так называемой «доктрины Герасимова», хотя на самом деле ее не существует. Эта концепция была намеренно придумана экспертами НАТО на основе анализа публикаций начальника Генштаба вооруженных сил России, чтобы пугать своих обывателей и иметь повод для дальнейшей реализации своих планов. Аналогично и с гибридной войной. В мире существует много комплексных угроз, которые можно назвать гибридными, и от которых страдает российская государственность и общество. Но, несмотря на предложения руководства России вместе бороться с этими угрозами, страны НАТО предпочитают создавать свои собственные мифы и действовать в духе холодной войны. Что касается возможных ответов на эти провокации, то во-первых, нужно понимать, что любые жесткие меры будут вызывать соответствующую реакцию и давать Западу обоснования для очередных обвинений. Как минимум это вызовет спираль эскалации. Для избегания путаницы даже желательно ввести иную классификацию методов Запада, например, война иными средствами. Тем более, что сами западные политики и эксперты давно используют этот термин в отношении собственной геополитической стратегии.[xxvii] Во-вторых, нужно попытаться проникнуть в сознание противника, чтобы понять ход его мысли, найти там слабые места и противоречия, и тщательно проанализировав это, представить на суд широкой общественности за рубежом. В-третьих, продолжать укреплять свой суверенитет и политическую эффективность, показывая партнерам и союзникам (как и нейтральным странам) выгоды от взаимодействия с Россией. В-четвертых, совместные усилия по линии ОДКБ, ШОС и ЕАЭС должны учитывать реалии конфронтации с Западом не только по линии военно-политического противостояния, но и более широкие рамки геополитических процессов от торгово-экономической деятельности до научных исследований и уровня нарративов. Желательно создание и поддержка соответствующих аналитических и независимых центров, которые занимаются данной проблематикой, обмен опытом и постоянный мониторинг деятельности западных оппонентов. В-пятых, ни в коем случае не давать слабину и идти на компромиссы с Западом по принципиальным вопросам, включая ценности и национальные интересы. Эта позиция отражена и в текущих стратегических документах России, и в последнем послании Президента Владимира Путина.

[i] Walker, Robert G. Spec Fi: The United States Marines Corps and Special Operations, Master's Thesis, Monterey, CA, Naval Post Graduate School, December 1998, p.4-5. [ii] Nemeth, W. Future war and Chechnya: a case for hybrid warfare, Naval Postgraduate School, Monterey, Master Thesis, 2002ю [iii] Mattis, James N., Hoffman, Frank. Future Warfare: The Rise of Hybrid Wars // Proceedings Magazine, November 2005 Vol. 132/11/1, p. 233. [iv] Hoffman, Frank G. Conflict in the 21st century: The rise of hybrid wars. Arlington, VA: Potomac Institute for Policy Studies, 2007. [v] Hoffman, Frank G. Hybrid Warfare and Challenges // JFQ, issue 52, 1st quarter 2009. p. 35. [vi] Russell W. Glenn, Evolution and Conflict: Summary of the 2008 Israel Defense Forces-U.S. Joint Forces Command “Hybrid Threat Seminar War Game,” Santa Monica, CA: RAND, 2009. [vii] Hoffman, Frank. On Not-So-New Warfare: Political Warfare vs. Hybrid Threats // War on the Rocks, July 28, 2014. [viii] Савин Л.В. Сетевые угрозы национальной и международной безопасности: стратегия, тактика, гибридные акторы и технологии // Экономические стратегии № 2, 2014. http://www.inesnet.ru/article/setevye-ugrozy-nacionalnoj-i-mezhdunarodnoj-bezopasnosti-strategiya-taktika-gibridnye-aktory-i-texnologii/ [ix] Hybrid Threat Force Structure Organization Guide. FM 7-100.4. Headquarters Department of the Army Washington, DC, 4 June 2015. [x] TRADOC G-2, Threat Tactics Report Compendium: ISIL, North Korea, Russia, and China (Fort Leavenworth, KS: TRADOC G-2 ACE Threat Integration, 2015), 94. [xi] Joint Operating Environment 2035. The Joint Force in a Contested and Disordered World. 14 July 2016. Р.6. https://fas.org/man/eprint/joe2035.pdf [xii] Andrew Radin. Hybrid Warfare in the Baltics. Threats and Potential Responses, RAND Corporation, Santa Monica, 2017. [xiii] Amos C. Fox. Hybrid Warfare: The 21st Century Russian Way of Warfare. School of Advanced Military Studies, United States Army Command and General Staff College. Fort Leavenworth, Kansas. 2017. Р. 5. [xiv] Crafting an Information Warfare and Counter-Propaganda Strategy for the Emerging Security Enviroment. Hearing before the Subcommittee on Emerging Threats and Capabilities of the Committee on Armed Service House of Representatives One Hundred Fifteenth Congress Firts Session. March 15, 2017. Р. 20. https://fas.org/irp/congress/2017_hr/counter-prop.pdf [xv] Congressional Record Volume 164, Number 36 (Wednesday, February 28, 2018) https://fas.org/irp/congress/2018_cr/022818-reed.html [xvi] NATO – Supreme Allied Commander Transformation Headquarters, ‘Military Contribution to Countering Hybrid Threats Capstone Concept’. [xvii] Pindjak, Peter. Deterring Hybrid Warfare: A Chance for NATO and the EU to Work Together? // NATO Review, 2014. [xviii] NATO Parliamentary Assembly Defence and Security Committee, “Hybrid Warfare: NATO’s NewStrategic Challenge?” Draft Report, April 7, 2015. p. 3. [xix] Cullen, Patrick. Hybrid threats as a new ‘wicked problem’ for early warning. Strategic Analysis, May 2018. https://www.hybridcoe.fi/wp-content/uploads/2018/06/Strategic-Analysis-2018-5-Cullen.pdf [xx] https://www.hybridcoe.fi/hybrid-threats/ [xxi] Arndt Freytag von Loringhoven. Adapting NATO intelligence in support of “One NATO”. 08 September 2017. https://www.nato.int/docu/review/articles/2017/09/08/adapting-nato-intelligence-in-support-of-one-nato/index.html [xxii] Michael Ruhle, Clare Roberts. Enlarging NATO’s toolbox to counter hybrid threats. 19 March 2021. https://www.nato.int/docu/review/articles/2021/03/19/enlarging-natos-toolbox-to-counter-hybrid-threats/index.html [xxiii] NATO: Key Issues for the 117th Congress. Congressional Research Service. March 3, 2021. [xxiv] Hybrid Atoms: Rosatom in Europe and Nuclear Energy in Belarus. March 11, 2021. https://icds.ee/en/hybrid-atoms-rosatom-in-europe-and-nuclear-energy-in-belarus/ [xxv] Shota Gvineria. Russia Wages Hybrid Warfare and Increases Its Influence in Polarised Georgia. FEBRUARY 22, 2021 https://icds.ee/en/russia-wages-hybrid-warfare-and-increases-its-influence-in-polarised-georgia/ [xxvi] Juurvee, Ivo, and Mariita Mattiisen. The Bronze Soldier Crisis of 2007: Revisiting an Early Case of Hybrid Conflict. Tallinn: International Centre for Defence and Security, August 2020. [xxvii] Например, см. Блэквилл Р., Харрис Дж. Война иными средствами. Геоэкономика и искусство управления государством. М.: АСТ, 2017.