"Вечер был прекрасный, и мы опять сидели под греческим куполом беседки над обрывом, глядя на долину, на Рейн, на голубые дали к югу и низкое солнце на западе.

Наша дама поднесла лорнет к глазам, посмотрела на колонны беседки - они, конечно, сверху донизу покрыты надписями туристов - и сказала своим обычным медлительно-презрительным тоном:
- Чувствительный немец свято чтит эти узаконенные путеводителями "места с прекрасным видом", schöne Aussicht. И считает непременным долгом расписаться: был и любовался Фриц такой-то.
Старичок-сенатор тотчас же возразил:
- Но позвольте скромно заметить, что тут есть фамилии и французские, и английские, и русские, и всякие иные прочие.
- Всё равно, - сказала дама. - "Сию станцию проезжал Иванов седьмой". И совершенно справедливая резолюция следующего проезжего: "Хоть ты и седьмой, а дурак!"
Все мы засмеялись,... а старичок пожал плечом и сказал:
- А я думаю, господа, что ваше остроумие над пошлостью этого обывателя гораздо пошлее, не говоря уже о вашем бессердечии и - о лицемерии, ибо кто же из вас тоже не расписывался в том или другом месте и в той или иной форме? Расписывается (и будет расписываться во веки веков) вовсе не один Фриц или Иванов. Всё человечество страдает этой слабостью. Вся земля покрыта нашими подписями, надписями и записями. Что такое литература, история? Вы думаете, что Гомером, Толстым, Нестером руководили не те же самые побуждения, что и седьмым Ивановым? Те же самые, уверяю вас...
... - Вы, ваше высокопревосходительство, нынче в философском настроении и хотите высказать, очевидно, ту бесспорную истину, что всё, мол, суета сует и что перед лицом Господа Бога совершенно равны и Данте, и какая-то Феня. Мол, река времён в своём теченье уносит все дела людей, то есть и Хеопса, и Фрица, и Иванова первого, и Иванова тысячу семьсот семьдесят седьмого. Вы эту Америку открыли? Да?
Но старичок только усмехнулся.
- Вы как нельзя более проницательны, мой старый друг, - ответил он. - За свою долгую жизнь я пришёл к чудовищным выводам относительно человеческого ума и человеческой осведомлённости насчёт даже самых бесспорных истин и насчёт возможности ещё долго напоминать их без всякого риска. Кроме того, мне просто всегда очень нравились старые истины, с годами же я становлюсь прямо обожателем их, ибо ведь это только истерическим поросятам из нынешних модернистов простительно думать, что мир лет десять тому назад стал совершенно неузнаваем по сравнению со всей предыдущей мировой историей. Было время, когда и я весьма немногим отличался от прочих. Прочие посягали на Иванова седьмого, а я смотрю, бывало, на клинопись и думаю: "Хоть ты и Вавилон построил и Сезостриса, как говорится, на голову разбил, а дурак!" Ну, а теперь я снисходительно отношусь и к Навуходоносору и к Иванову.
- И даже с нежностью, - сказала дама.
- И даже с нежностью, - подтвердил старичок. - Только, знаете, я даже и в былые времена был порою ей подвержен. Вот хоть бы это: "Посетили грешные". Помню, прочитал - и расчувствовался ужасно. Ах, до чего хорошо!"
28 июня 1924 НАДПИСИ