Душевные истории

Сонный внук зачмокал во сне, завозился и Евгения Сергеевна отвлеклась от дочери. - Бай-бай- бай! Котя-котя, коток… - колыбельная зажурчала, завораживая переливами и малыш успокоился. Через пару минут он уже спал в кроватке, когда-то принадлежавшей его матери, а Женя обнимала на кухне рыдающую дочь. - Алина, у меня сейчас сердце разорвется! Что случилось? Почему ты в ночь, одна? Где Роман? - Я не знаю… Дома, наверное… Ох, мам! Все плохо… - Доченька, я не слепая. То, что ты не от хорошей жизни ко мне прибежала – понимаю. Не понимаю только одного – почему? Женя провела ладонью по щекам Алины и скомандовала: - А ну! Отставить рев! Что папа сказал бы, увидев тебя в таких соплях? А? - Слезами горю не поможешь… - Вот именно! Давай-ка я тебе водички дам, и ты мне все расскажешь по порядку. Стакан Алина удержать не смогла. Силы почему-то оставили ее, и она поразилась сама себе. Только что вела машину, несла сына, стелила постель и все это четко, размеренно, как всегда. А сейчас сидит – кисель-киселем и даже стакан с водой в руках удержать не может. Слабость накатывала волнами, как когда-то в юности и было уже все равно, что происходит и о чем говорит сейчас мама. Глаза сами собой закрывались и голос мамы зазвучал вдруг где-то далеко и еле слышно. - Господи, да ты спишь совсем! Так, все! Вставай! Давай, Аленький, я тебя не унесу! Ты тяжелая! Вот так! Шагай к себе и ложись! Завтра поговорим! У Алины хватило еще сил дойти до комнаты и взглянуть на Мишу, что спал, разметавшись и скинув с себя легкое одеяло, которым укрыла его бабушка. Алина потянулась было, чтобы поправить, но передумала. Не замерзнет. Дома тепло. Дома… Это стало единственной мыслью, дарящей хоть какое-то чувство стабильности и покоя, и Алина ухватилась сейчас за нее, не давая ускользнуть. Она дома! Миша рядом… А с остальным… Мама права – утро вечера мудренее… Алина улеглась на свою кровать, вытянулась и закрыла глаза. Она еще успела почувствовать, как мама укрыла ее, подоткнув одеяло, как в детстве, легонько поцеловала и теплые губы задержались на лбу Алины таким же знакомым, выверенным движением, каким она сама проверяла температуру у сына. - Спите, мои хорошие! Что бы с вами не случилось – вы дома! Легкая полуулыбка скользнула по губам Алины и Женя вздрогнула. Так ее дочь улыбалась редко и только тогда, когда ей было по-настоящему плохо. Женя поежилась. Значит, случилось что-то совсем нехорошее. То, что выгнало ее ребенка из дома в ночь, заставило проехать через весь город с сонным сыном, и отняло силы настолько, что дочь уснула почти мгновенно, словно спасаясь от этой напасти, как делала когда-то в детстве. - А если я посплю, то быстрее поправлюсь? – алая от жара пятилетняя Алинка утыкалась носом в ладонь матери. - Конечно! Сон все лечит! Алина в это поверила. И спала «как сурок» всегда, когда ей было плохо. Когда она болела или кто-то огорчал ее. Были это сложности в школе или разочарование от первой любви, которая случилась у Алины в старших классах – девочка просто приходила домой, укрывалась с головой одеялом и засыпала. Будить ее в это время занятием было совершенно неблагодарным и бесполезным. В лучшем случае отмахнется, что-то сердито пробурчав. - Илюшенька Муромец! Не трогай ее! Пусть дрыхнет! – отчим Алины, заменивший ей отца, со смехом обнимал недовольную Женю. – Ну что ты волнуешься? Все по уставу! Солдат спит – служба идет. Поспит-поспит и снова в бой. Она же у нас сильная! Наша девочка… Своей Аркадий Семенович Воронцов Алину считал не просто так. Она носила его фамилию и другого отца не знала. Женя вышла замуж, будучи на пятом месяце беременности, и Аркадий отлично знал, что ребенок, которого ждет его любимая женщина – не от него. Они познакомились случайно. Ее, «лимиту», выгнали из общежития, как стало ясно, что она на сносях. Денег оставалось только на дорогу до дома, где Женьку никто не ждал, и на пару пирожков с картошкой, которыми торговали на Курском вокзале. Именно таким пирожком давилась Женя, присаливая его слезами, когда возле лавочки, на которой она сидела, остановился высокий, подтянутый молодой человек в военной форме. - О чем дева плачешь? О чем слезы льешь? – вдруг тихо пропел он и присел на корточки, подобрав полы шинели. Почему-то эти, до боли знакомые строки, которые Женькина родня старательно выводила на всех семейных праздниках, сидя в обнимку за большим столом, стали последней каплей в ее страданиях по своей непутевой жизни. И она ухватилась за протянутую руку, вцепившись в нее так, что парень поморщился, а потом заревела уже в голос, совершенно не стесняясь тех, кто оглядывался, проходя мимо. Парень, однако, ее вой слушать не стал. Он достал из кармана платок, протянул Жене и скомандовал: - А ну! Отставить слезы! Вытирайся и поехали! - Куда? – Женя от удивления даже плакать перестала. - Сначала ко мне, а там посмотрим! Он подхватил Женины скудные пожитки, ее саму и, загрузив доставшееся добро в такси, отвез будущую свою жену в небольшую двухкомнатную квартиру на окраине Москвы. - Располагайся! - Да ты что?! Нельзя так! - Почему? - Твои родители вернутся и выгонят меня! А тебя отругают! Парень усмехнулся, но невесело. Боль, скользнувшая в этой улыбке, резанула Женю по сердцу. - Что ты? - Да так… Ничего! Не бойся! Никто тебя не выгонит. Я один живу. Родителей у меня нет. Точнее, не так. Отца нет, а мама… Ее не стало два года назад. Поэтому, я сам себе хозяин. - Оно и видно! – Женя прикусила бойкий свой язычок, но было уже поздно. - Ты о чем? – парень нахмурился и его густые, почти сросшиеся на переносице брови, сошлись в одну темную линию. - Да бардак вон какой! Пыли – огород развести можно! У тебя тряпка есть? - Есть! И веник тоже! А то, что бардак… Служба... Я сегодня впервые сюда попал после того, как мама… Договорить ему Женя не дала. Шагнула ближе, закрыла рот ладонью и помотала головой: - Не надо… Не вспоминай сейчас. Больно тебе… Лучше дай мне тряпку, я пол вымою… Так началась их совместная жизнь. Расписались они быстро и Алину из роддома забирал Аркадий на законных основаниях. Это уже потом Алина поняла, что столько любви, сколько ей досталось от Аркадия, получают редко даже родные дети. И для него она всегда была роднее некуда. У отца на руках она засыпала всегда сразу и без капризов. А стоило Аркадию достать с полки любимую книжку и начать читать сказку про аленький цветочек, как уходили любые печали и огорчения. - Ты мой Аленький цветочек, Алиночка! Мое счастье и моя радость! - И мамина! - И мамина, конечно, тоже! Наша! О том, что он ей неродной отец, Алина узнала случайно. Бабушка с маминой стороны, которую Алина лет до двенадцати знать не знала, вдруг вспомнила о том, что у нее есть дочь и внучка и прикатила погостить в столицу. Почему она не появлялась раньше, Алина не знала. Мама никогда особо не рассказывала ей о своей семье, твердя, что самые близкие люди для Алины это родители. - Зачем тебе знать о тех, кто о нас с тобой даже знать не хочет? У тебя есть я, есть папа… Разве мало? - Мне хватит! - Вот и хорошо! Не спрашивай меня ни о чем, доченька. Просто запомни, что больнее, чем самые близкие, родные люди, никто на свете сделать не может. Где тонко – там легче рвется, а такая связь – это всегда… Очень близко и очень крепко, потому и рвать больнее… - А зачем рвать? - Всякое в жизни бывает. Все мы разные, Аленький! И все по-разному смотрим на эту жизнь. Я только хочу, чтобы ты знала – что бы с тобой не случилось, у тебя есть дом и мы с папой! Тебе есть куда идти, понимаешь? - Я знаю! - Алина кивала так уверенно, что Женя была почти спокойна за нее. А зря… Именно эту детскую уверенность в том, что бояться в этом мире ничего не стоит, пока рядом есть те, кто тебя любит, и попыталась пошатнуть Алинкина бабушка. Глядя, как девочка вьюном вьется вокруг Аркадия, мать Жени поймала момент и шепнула внучке: - Что ты его все отцом кличешь? Никто он тебе, поняла? Отчим! Отец у тебя – невесть кто. Даже мать твоя и то небось не знает, от кого тебя прижила. А папка твой, которого ты так называешь, лопух! Чужого дитя тетёшкает, а своих не нажил! Алина, отшатнувшись от той, кому еще накануне была так рада, и ничего не ответила. В глазах вдруг потемнело, мир качнулся раз, потом другой и завертелся вдруг вокруг в бешеной тошнотворной пляске. Женя заглянула в комнату на шум и ахнула. Алина, белая как мел, лежала на полу, раскинув руки. - Мама! Что случилось?! - А я знаю?! Нежные такие стали все – слова не скажи! Что стоишь? Воды неси! Когда Алина очнулась, бабушки в их доме уже не было. - Она… - Уехала, Аленький! И больше никогда сюда не вернется! - Зачем, мама? – Алина, уткнувшись носом в ладонь Жени, дрожала так, что кровать ходила ходуном. Женя, вздохнув, приподняла дочь, посадила ее к себе на колени и, закутав в одеяло, прошептала: - Не знаю… Счастливая я слишком… Наверное, поэтому… Так Алина узнала, что люди, даже самые близкие и родные, могут сходить с ума от зависти. Историю своей матери она узнала в тот же день и, благодаря тому, что Женя ничего не стала скрывать от нее, поняла многое, если не все. - Отца твоего… Настоящего отца, Алинка, я очень любила. - А он? - Не знаю. Мне кажется, что не особо. Я была для него удобным вариантом. Ничего не прошу, не требую, готова отдать все и сразу, лишь бы меня любили… Мне ведь этого всегда не хватало, Аленький. Так уж получилось, что до Аркаши, я и не знала, что такое любовь. Не страсть, от которой искры летят во все стороны и небу жарко становится, а настоящая любовь. Тихая такая, ласковая, которая обнимет и укроет от любой беды и всякой печали. Только с ним я поняла, чего именно искала с самого детства. Меня ведь не любили родители. Так уж получилось. Я ведь третья в семье, да еще и девка. Отец очень о сыне мечтал. А мать почему-то все девочек рожала. На мне споткнулась. Что-то там не задалось, и врачи ей рожать еще запретили. Вот и получилось, что вроде как я виновата. - В чем, мам? Разве от тебя что-то зависело? - Ничего, конечно. Но кого это волновало? Меня назначили виноватой. Надо же было на ком-то злость сорвать. - Не понимаю… - Я тоже. Ни тогда не понимала, ни сейчас. Не мне судить их, конечно, но так нельзя! Дети ведь на этот свет сами не приходят и не просятся. Так, за что? - Ты поэтому домой не вернулась, когда узнала, что меня ждешь? - Нет. Я уехала бы, потому, что идти мне было совершенно некуда. Мать меня из дома выставила, едва я девять классов окончила. Просто собрала мои вещи и отправила в город – учиться. Да только какая могла быть учеба, если есть было нечего? Сестры мои, когда учились, забот не знали. Раз в две недели отец в город ездил и возил «гостинчики». А я за все время, сколько здесь жила, даже банки огурцов и тех не видала. Зачем? Сама же справляюсь… - А ты не справлялась? - Нет. Меня девчата, соседки по общаге подкармливали, пока я все не бросила и на работу не устроилась. Полегче стало. А потом я твоего отца встретила. Думала – вот оно, настоящее. Будет семья, и у меня опора появится. А получилось все наоборот. Опору у меня из-под ног выбили окончательно. И если бы не Аркаша, кто знает, где бы мы сейчас с тобой были… - Он тебя пожалел? - Наверное. Не знаю. Мы никогда не говорили об этом. Нам вообще лишние слова не нужны были. Мы и так все друг о друге понимали. Только, знаешь, что я тебе скажу? - Что? - Даже, если и пожалел, то ничего плохого в этом нет. Раньше на Руси не говорили – «люблю». А говорили – «жалею». Понимаешь? - Кажется, да… А его… Ну моего отца, ты еще видела? - Однажды. Мы с тобой в поликлинику ходили и по дороге его встретили. - И что? - А ничего! Он меня с коляской увидел и на другую сторону улицы перешел. А я обрадовалась. Врать не люблю, ты знаешь. А тут соврала бы. Не сказала бы про тебя ни словечка. У тебя есть отец и ты это знаешь. Лучше его и на свете-то не бывает, поняла? - Мам! Я что, по-твоему, совсем глупая?! Больше они к этому разговору не возвращались. Алина точно знала, что для Аркадия она родная дочь. Потому, что невозможно так любить чужого ребенка. И, даже когда на свет появился ее младший брат, Алина видела – к ней отношение никак не изменилось. Она все тот же Цветочек. Самый нежный и драгоценный, который нужно беречь. И ее берегли. Иногда даже слишком. О том, что она собирается замуж, Алина первым делом сообщила отцу, а не матери. - Пап, ты ее подготовь как-нибудь, ладно? А то она нервничать будет, а ей нельзя! Опять по ночам спать перестанет. - Хитрюга! Хочешь, чтобы все мамины ахи-охи мимо тебя прошли? - Все не пройдут. Но хотя бы половиночка, а? – Алина, ухватив отца под локоть, приноравливалась к его широкому шагу. – Реветь будет… - А как же! И я буду! Каждый день мы дочь замуж выдаем, что ли? И он правда плакал. И когда вел Алину под руку к цветочной арке на берегу озера, где ждал ее жених. И когда танцевал с ней на свадьбе, уже зная, что отмеряно ему совсем немного на эту радость. Отца не стало, когда Мише, сыну Алины, едва исполнился месяц. Он еще успел увидеть внука и попенять Алине за ее слезы. - Не реви, Аленький! Я всегда буду рядом, и ты это знаешь! Не рви мне сердце! Я хочу быть спокоен за тебя! Ты меня что, совсем не любишь, если решила утопить? - Я тебя жалею, папка! Если бы ты знал, как я тебя жалею! – Алина целовала похудевшие руки отца. – Больно тебе? - Нет. Хорошо. Вас увидел и все прошло! Проводив отца Алина на время перебралась к матери. - Мы с тобой поживем, мам. Вовка уехал, и ты совсем одна. - Скоро вернется. Обещает невесту привезти показать. Алинка, мне страшно! - Почему? - А мало ли. А если мы ей не понравимся? - Поверь, мам, она боится так же, как и ты. - Откуда ты знаешь? - А я с ней разговаривала. - Когда?! - Вовка звонил по скайпу, хотел племянника увидеть. Вот тогда и познакомились. - И как она тебе? - Пока сложно сказать. Но похоже, хорошая. Пока мы разговаривали, она Вовчику дважды кружку с чаем меняла. - Заботливая… - И видно, что не на показ это. Просто, как само собой разумеющееся. - А Вовка как? - По-моему – счастлив. Разве это не главное, мам? - Конечно, ты права, Алиночка… Вовка женился через год после ухода отца. И Женя уже без страха обнимала на свадьбе свою невестку. Алина оказалась совершенно права. Сын Евгении был совершенно и неподдельно счастлив. А что еще матери надо? Она немного успокоилась, радуясь тому, что дети пристроены. И сегодняшний демарш дочери был ей совершенно непонятен. От этого становилось не просто страшно, а даже немного жутко. Немного, потому, что Женя понимала – безвыходных ситуаций на свете бывает не так много. Зятя своего она знала и могла уверенно сказать, что обидеть Алину он не мог. Хотя… Чужая душа, как и семья – тот еще секретик. С виду все хорошо, а копни… Главное, что Алина не пошла искать защиты у кого-то, а пришла домой. Женя понимала, что это значит. И готова была сделать все, чтобы ее дочь и дальше понимала – здесь для нее всегда есть место и помощь. Сон не шел. Впрочем, так было всегда, когда Женя нервничала. Она стояла у окна в кухне, грея руки о неизвестно какую по счету чашку с чаем и глядя, как в соседних домах зажигаются одно за другим окна. Люди… Сколько окон – столько и судеб… Собираются на работу или просто не спят, радуются и огорчаются, любят и ненавидят… Все там, за тонкими стеклами… Хрупкое, сложное, и… прекрасное в любом своем проявлении. Потому, что это – жизнь! Пока она есть – все хорошо! Ведь что-то можно исправить, изменить, переосмыслить. А когда… поздно! И ничего уже не поделаешь! Жена вздохнула и опустила глаза, глянув во двор. Машину Романа она узнала сразу. Зять стоял, запрокинув голову наверх и глядя на ее окна. Она махнула рукой раз, другой и подобралась. Идет… Сейчас главное – не сорваться! Не заистерить попусту, не накинуться с упреками. В ссоре всегда виноваты двое. Это Женя знала очень хорошо. А значит, нужно постараться понять, что случилось, выслушав обе стороны. И это даже хорошо, что Роман приехал сейчас, пока Алина спит. Ведь, выслушай она первой дочь, все было бы гораздо сложнее. Свой ребенок всегда ближе… Женя открыла дверь и покачала головой: - Синий весь! Сколько мерз там? А? - Не знаю. Она здесь? - Да. Спят с Мишенькой. Что ты встал? Проходи! Чай будешь? Чашка, сахар, кипяток… Мысли путаются, а надо бы по полочкам все. - Что стряслось, Рома? - А Алина ничего не сказала? - Нет пока. Она была не в том состоянии, чтобы что-то рассказывать. Ты знаешь, как она на стресс реагирует. - Знаю… Сурок мой… - Вот я и хочу тебя послушать для начала. Объяснишь мне, почему она примчалась среди ночи с ребенком, да еще в таком состоянии? Ее трясло, Рома! Что у вас случилось? - Это я виноват… - Роман опустил голову, не решаясь поднять глаза на тещу. - А поподробнее? - Алина видела… Меня с другой девушкой. Женина рука дрогнула и кипяток, который она наливала в чашку, брызнул на пол, заставив ее отпрыгнуть от стола. - Ничего себе! - Я не буду оправдываться. Это прозвучит глупо. Могу только сказать, что между нами ничего не было. Дурацкая ситуация! И оправдания мне в ней совершенно никакого нет. Сам виноват! - Ну-ка, дорогой зять, расскажи-ка мне все с самого начала и без посыпания головы пеплом. Я сама вулкан включу, если надо будет. Чем больше Женя слушала, тем больше светлело ее лицо. Господи, какое же счастье, что она научилась у Аркадия не рубить с плеча сразу, без разбора! Он всегда настаивал, что человек достоин того, чтобы его хотя бы выслушали, прежде, чем выносить приговор. И сколько раз эта простая истина спасала их брак, Женя даже посчитать не могла. В отличие от мужа, она всегда была взрывной и эмоциональной. И, когда дело доходило до настоящей ссоры, Аркадий обычно говорил: - Так! Расходимся по углам! Два часа на размышления и выпуск пара, а потом будем разговаривать. Роман закончил говорить и Женя взяла его за руку. - А теперь все это ты спокойно расскажешь Алине. И, если она захочет покричать и поругаться, пусть! Главное, не отпускай ее! Понял? - Да. - Тогда, иди! Хотя, нет. Погоди минутку. Женя вышла из кухни, заглянула к дочери и с минуту просто стояла в дверях детской, прислушиваясь к дыханию своих любимых. А потом тихонько вошла и забрала из кроватки внука. Уложив его у себя в спальне, она вернулась к Роману и посмотрела ему в глаза: - Иди! И в следующий раз думай, прежде, чем быть слишком вежливым мальчиком там, где это не надо! У тебя прекрасное воспитание, мой дорогой, но не все это оценивают правильно. Некоторые думают, что ты даешь надежду на что-то большее, чем простая вежливость в их адрес. - Следующего раза не будет! – Роман обнял тещу и закрыл за собой дверь детской. А Женя ушла к себе, прилегла рядом с внуком и тихонько поглаживая спинку спящего Миши, прошептала: - А что? Умный, красивый, успешный! Конечно, на него охотницы найдутся! И сделают все так, чтобы мама твоя сбежала куда подальше! Подумаешь, в щечку эта кикимора его поцеловала! Глупости какие! Эх, Мишаня, иногда хорошее воспитание для мальчика может закончиться большими проблемами! Не смог отпихнуть эту мымру! Конечно, не смог! Потому, что папка у тебя – мужчина... А мужчины с девочками не дерутся. Хотя иногда не мешало бы! Ты меня не слушай, маленький, я просто очень сержусь сейчас... А мама папу твоего очень любит... Ох, дети... Ну, да ничего! Помирятся! Куда денутся! В отличие от твоей бабушки, мамочка у тебя, мой хороший, умная женщина! Это потому, что и у нее воспитание было хорошим! Дедушка твой постарался. Сначала меня воспитал, а потом и маму твою, за что огромное ему спасибо! Жаль, Мишенька, что ты его так и не узнал… Вот, кто научил бы тебя всему-всему… И как в мячик играть, и как рыбку ловить, и как сказки слушать… Знаешь, какая сказка была у мамы любимой? Про аленький цветочек… Хочешь, расскажу? Когда Алина заглянула в комнату матери спустя пару часов, Женя сладко спала рядом с внуком. - Давай не будем их будить? Ладно? – Роман обнял жену и улыбнулся, почувствовав, как та прильнула к нему. - Давай… - Ты на меня еще сердишься? - Очень! Будешь теперь вымаливать у меня прощение! - На коленях? Или так, пешком постою? - Пошути мне еще! Джентльмен! Не мог даме дорогу указать? И направление задать? - Не мог… Ты же знаешь… - Ой, молчи! Все я знаю! Только видеть такого больше не хочу, понял? - Куда уж понятнее! Аленький, а хочешь, я тебе завтрак приготовлю? - Хочу! И кофейку свари. Твоего, фирменного! Пойдем! Буду выдавать тебе индульгенцию, так уж и быть! Дверь в спальню закрылась, Мишка причмокнул во сне, а Женя улыбнулась. Вот и хорошо! Вот и ладно! Так и должно быть… Тихий смех донесся с кухни и Женя снова зажмурилась. Хорошим будет день… Правильным… Автор: Людмила Лаврова.

- Ну что тут непонятного? Хочу, чтобы Дима на мне женился. Вот покажу справку и он сразу и жениться! - Ага! Или жениться, или расстанется. Врать-то .... не хорошо. Может просто поговоришь с ним? - спросила Алена. - Я говорила уже миллион раз. Он постоянно отшучивается, а я так больше не могу! Отдавай справку, порвешь же! Катя отобрала у Алёны справку и убрала в сумку. - И вообще, ты же вон замужем. И Андрей твой не тянул время, а сразу сделал предложение. И теперь вы счастливы! Алена хотела сказать, что да, она замужем и что они действительно были счастливы, но сейчас это не так. По крайней мере ей кажется, что за ее спиной что-то происходит. Возможно даже ее Андрей влюбился в кого-то. И от этого ей, Алёне, плохо. А ещё хуже становится от того, что она не может, как все обычные женщины, взять телефон своего мужчины и посмотреть его переписки и знать наверняка кажется ей что-то или это что-то имеет место быть. - Да, мы счастливы, - произнесла Алена и растянула губы в улыбке. - Вот видишь! И я! И я тоже хочу быть счастливой! -Ладно, - сказала Алена. - Отговаривать не буду. Но я бы сперва пообщалась бы словами, то бишь поговорила бы друг с другом. - Я тебя услышала, - Катя стала серьезной, как никогда. - Подумаю об этом. ............. Каждый Аленин день был похож один на другой, как день сурка. Завтрак - поездка на работу - общение с Андреем во время работы - поездка с работы - их встреча на остановке - заход в магазин - приготовление ужина - небольшое общение потом и сон. И все-равно Алена чувствовала, что что-то не так, но никак не могла уловить что. - Алена, ты что такая задумчивая? - спросил Андрей. - Я? - Алена вздрогнула.- Да нет, все хорошо. Что будем делать на выходных? - Кстати! Я забыл! Меня же родители просили приехать. Так что я к ним. Ты со мной? - Нет, - Алена покачала головой. Уж к кому, а к родителям Андрея она ехать точно не хотела. - Давай ты один. - Ладно. Один, так один. В воскресенье вечером вернусь. ................ На следующий день Андрей действительно уехал и даже позвонил Алёне и сказал, что доехал и прислал селфи. И вроде бы Алёне надо было бы расслабиться после этого, а она, наоборот, напрягалась. Да просто Андрей никогда такие фотографии не присылал. Ей показалось, что этим своим поведением, он формирует свое алиби. Мол смотри - я у родителей! Хотя кто знает где он, потому что по этой фотографии нельзя было идентифицировать его местонахождение. Конечно, Алена разволновалась и вышла на прогулку. Она хотела погулять в парке, но ноги ее принесли в пиццерию и там она купила большую пиццу, а потом она оказалась в магазине и вышла оттуда с большим тортом. А дома просто поставила все покупки на стол и расплакалась. ............... Шло время. Несколько раз Алена пыталась поговорить и обсудить их отношения, но Андрей каждый раз переводил их разговор на другое. И в какой-то момент она смирилась. Тот день тоже был таким же, как всегда. Ребята встретились после работы, поужинали. Алена собрала посуду, чтобы поставить в посудомоечную машину и тут Андрей сказал: - Нам надо поговорить. От неожиданности из рук Алёны упала чашка, но не разбилась, а треснула. - Это к счастью, - сказал Андрей. - Не выбрасывай ее. Я из нее пить буду. Алена пожала плечами. Она поставила столовые приборы в посудомойку, включила ее и села напротив Андрея. За все это время ни он, ни она не проронили ни слова. Наконец Андрей сказал: - Я хочу развестись. - Что с нашим браком не так? - спросила Алена. - Все так. Только мне нравится одна девушка с работы больше тебя, - Андрей опустил глаза в низ и уставился на стол. - Хорошо, - спокойно сказала Алена. - Хорошо? - видимо Андрей удивился, потому что стол его перестал интересовать и он уставился на Алёну. - И это все, что ты мне скажешь? - А что ещё говорить? Насильно мил не будешь. .............. Алена стала готовиться к разводу. Ну как готовиться? Никакой совместной собственности у них не было - квартира была Андрея, так что она просто начала собирать свои вещи. Ну и договорилась, что на выходных к ней подъедет один знакомый и перевезет их все к ее родителям. "Какое счастье, что мы никого из живности не завели и о детях пока не думали, " - рассуждала сама с собой Алена. Вообще, после признания Андрея, у нее просто свалился камень с души и ей стало легко-легко. Ведь пазл сразу сложился. "Почему я сразу не подумала, что он мог влюбиться в кого-то с работы? Об этом надо было подумать с самого начала!" - думала Алена. А ещё она думала, что будет страдать и плакать. Но мало того, что у нее не было слез, ей ещё хотелось радоваться и смеяться. Наверное, подсознательно она ждала именно такого развития событий и уже давно смирилась с ним. ............. В тот вечер Андрей уехал к своим родителям и приехал только в субботу. Алена собрала свои вещи и уже ждала знакомого. - Ну что, уезжаешь? - спросил Андрей. - Как видишь, - ответила Алена. - А почему ты такая спокойная? - вдруг стал кипятиться Андрей. - Ты что, меня не любила? - Почему не любила? - удивилась Алена. - Ты меня спрашиваешь? Это у меня к тебе вопросы. Почему ты мне не устроила скандал? Почему не перебила всю посуду? Почему ты за меня не борешься? - Андрей говорил все громче и громче. Эти слова задели Алёну. Он хочет скандал? Да пожалуйста! Он резко встала и направилась на кухню, говоря попутно: - Значит ты хочешь, чтобы я перебила посуду? - Нет, Ален, я образно сказал, - пошел на попятную Андрей, но девушку уже было не остановить. Она схватила тарелку и со всей силой бросила ее на пол. - Сколько раз я пыталась выяснить, что происходит? Сколько? Нет. Ты не хотел говорить со мной. Нет. Ты не хотел решать проблемы. Ты прятался за моей спиной! За одной тарелкой последовала вторая, потом третья. - Ален, ну правда, хватит! - А когда ты уехал к родителям и прислал мне свою фотографию, я поняла, что ты вовсе не у них. Алена остановилась. - А когда я встретила Свету с твоей работы и ты меня спросила почему я не была с тобой на вечеринке, которую устраивали на твоей работе в честь сдачи какого-то крутого проекта, то я поняла: это конец. Алена взяла ту самую треснутую чашку Андрея и бросила ее на пол. В этот раз она разбилась. В этот момент раздался звонок в дверь - это был знакомый Алёны. Она взяла свои вещи и ушла. ............. Алена сидела в кафе с Катей. - Алена, прекрасно выглядишь! - сказала Катя. - Думала, что ты будешь выглядеть расстроенной. - Спасибо! - Алена улыбнулась. - Слушай, неужели вы правда с Андреем разводитесь? Вы для меня примером были. Я думала, что вы будете вместе всю жизнь. - Я тоже так думала, но видишь, как получилось....И, честно сказать, я даже рада, что все так получилось. - Почему? У тебя уже кто-то есть на примете? - Нет. Дело не в этом. Просто Андрей меня атакует. Он теперь говорит, что хотел меня проверить и не собирался разводиться. И винит меня в нашем расставании, - Катя заметила, что Алена стала сердиться. - И что? Ты ему не веришь? - спросила Катя. - Я бы очень хотела бы, чтобы вы были вместе. Вы такая красивая пара! - Катюш....Я может тоже хотела бы, чтобы мы были вместе. Но он сам виноват! Он разрушил мою жизнь, мои мечты. Мне кажется, что его девушка с работы, ну в которую он влюбился, "бортанула". Вот он и решил отыграть все назад. И поэтому винит меня, что я не так среагировала на его слова о расставании. Алена помолчала и добавила: - Вообще-то, я хочу быть счастливой, а не это вот все.... Катя вздохнула. - А я замуж выхожу? - сказала Катя. - За кого? За Диму? - Алена вспомнила, как Катя хотела показать своему парню справку о том, что она беременна. - За Диму, - кивнула Катя. - А справку ты ему показывала? - улыбнулась Алена. - Показывала, - Катя опустила голову вниз. - И что? - Пришлось признаться, что я купила справку. Представляешь, он решил пойти со мной на УЗИ. Я испугалась и призналась что просто хотела замуж. А он рассмеялся и сделал предложение. - Класс! - Да. Знаешь, Ален, я уверена, что у тебя тоже все будет так, как ты хочешь. Автор: Хозяйка дома с Камчатки.

‒ Где? Это ночнушка так лежит, тут только мышцы! ‒ испуганно рассматривает себя в большое зеркало Ирина, стягивает сорочку на спине, собирает её в тугой катышек так, чтобы ткань легла точно по фигуре. ‒ Ну, тебе виднее, ‒ усмехается Роман, отворачивается. Дальше смотреть на жену ему не хочется, не интересно. Ирина, ещё придирчивее поглядев на себя, наконец, выключает свет и ныряет под одеяло. Потянувшись к мужу, она хочет поцеловать его, пожелав спокойной ночи, но Рома делает вид, что уже спит. У Ирки замерзли ноги, пальцы ледяные, всё потому, что Ромкина мама, Мария Фёдоровна, к которой они приехали, чтобы отпраздновать завтра её день рождения, на ночь, зимой и летом, в любую погоду, открывает балкон, уверяя, что так лучше, а то ей душно и сны снятся кошмарные. Ну, её комната – её дело, тут уж Ирина помалкивает, но сквозняком тянет по всему дому, тем более, что на улице минус пятнадцать… Раньше бы Ирина, пробежав босиком от ванны до их с мужем комнаты, сунула бы ножки под его одеяло, к горячим, большим ступням, прижалась бы к нему целиком, обняла, слушая, как стучит Ромино сердце, затаилась и уснула, а он боялся бы убрать руку из-под её головы, не желая тревожить Ирин сон… Но это раньше... Ира, совсем не желая засыпать, задумалась, вспоминая, когда они последний раз были ласковы друг с другом. Год назад? Два? Даже и не вспомнить … Семь лет их супружеской жизни в этом году, а внутри как будто всё вымерло, завяло. Женщина повернулась к стенке, не желая больше рассматривать небритое Ромкино лицо. У кровати стоит тумбочка, на тумбочке – их с мужем свадебное фото. Смешные такие, как будто и не они вовсе, а какие-то другие люди… В день свадьбы, вернее, утром, Ира узнала, что беременна, матери ничего не сказала, Роме тоже. И так хватало нервотрёпки. О будущем ребёнке знала только Ирина сестра, Юлька. Той тогда было двадцать девять, а Ире двадцать шесть. ‒ Чего-чего? Это я сейчас правильно поняла? ‒ услышав тайну, зашептала Юлька, скомкала Ирино лицо в своих теплых, пахнущих кремом ладонях, улыбнулась, приподняв брови. ‒ Это я теперь тётка, да? Ирина растерянно закивала, но призналась, что очень боится. ‒ А чего тут бояться?! Ребенок Ромин? Ромин. Ты замужем? ‒ тут Юля посмотрела на часы, засуетилась. ‒ Почти замужем, но если мы опоздаем, то так и останешься невестой, а Рома найдёт себе в окрестностях дамочку пошустрее. Так, ускорились! Не, ну хорошо же! Девять месяцев – и ты мать! У вас, я смотрю, не заржавеет! Нашей матушке только не говори, а то весь праздник насмарку! ‒ Юля помогла сестре затянуть платье, потом, подумав, ослабила корсет. ‒ А вот фату, дорогая, придётся оставить. Грех совершён, дева нечиста. Себе возьму! Юля нацепила на причёску полупрозрачную, кружевную фату, стала кружиться по комнате. ‒ Нет, Юлька! Отдай! Ну давай же сюда! ‒ испуганно оглянулась на дверь Ирина. ‒ Зря что ли покупали?.. Свадьба прошла превосходно, веселились, кидали букет, было много тостов. Ромины и Ирины родители чинно восседали за столом молодых, чокались и улыбались. Ира старалась не пить шампанского, подменяла его на сок… После свадьбы Ирина с мужем стали жить в доставшейся ему от бабушки квартире на Оболенском. ‒ Ну, на первое время эта двушка – нормально, ‒ рассуждал Рома. ‒ А там купим побольше, надо только чуть-чуть подождать. Ирина кивала, а про себя думала, что ждать-то тут долго не придётся, когда родится ребёнок, ему нужен будет простор… Недели через три, после того, как молодожёны вернулись из свадебного путешествия, Мария Фёдоровна заметила, что Ира слишком много ест. Отозвав её на кухню, якобы помочь помыть посуду, женщина усадила невестку за маленький стол, села сама и прямо спросила: ‒ Ты ждёшь ребёнка, Ира? Иринка растерялась, потому что не хотела никому говорить про беременность, пока не пройдет хотя бы два месяца, не хотела обнадёживать, ведь мало ли, что случится… ‒ Ну, я же спросила! Что ты так смотришь? Говори как есть! ‒ строже повторила Мария Фёдоровна. ‒ Да, ‒ кивнула невестка, улыбнулась. ‒ Какой срок? ‒ не разделяя Ириного восторга, уточнила Мария Фёдоровна. ‒ Полтора месяца всего, я… ‒ сказала Ира, потом, вспомнив, что в сумке у неё есть фотография с УЗИ, хотела показать свекрови, но та даже смотреть не стала. ‒ Так, это сейчас не к месту. Отец пробил Ромочке место в посольстве, он тебе не говорил, но скоро вам ехать надо. А там, за границей, ну какие беременности, Ира?! Мало ли что случится, Рома будет отвлекаться, дергаться, ты ему всю карьеру можешь загубить! ‒ Ну что вы такое говорите? ‒ опешила Ира, стоя с черно-белым снимком в руках. ‒ Беременность – нормальное состояние, везде есть врачи, мы же не в Сахару едем. Хорошо всё будет, поверьте! ‒ Хорошо? Для кого? Ты знаешь, что значит быть дипломатом? Я уважаю твою профессию, Ира, учить детей – это похвально и там, за границей, ты тоже была бы уместна, но не с пузом же! Мы с мужем позволили себе завести Ромочку, когда всё устаканилось, утряслось, мы поняли, что больше никуда не поедем, переселились в большую квартиру и тогда… В общем, я дам координаты, ты сходишь, покажешься, тебе скажут, что и как сделать. ‒ Я не буду делать аборт, ‒ Ирина пожала плечами. ‒ Это наше с Ромой дело, как мы решим, так и будет! ‒ Ваше с Ромой? Ну смешно, ей-богу! Это твоё дело – быть мудрой и дальновидной женой. На первом месте должна стоять карьера мужа, его благополучие, на втором здоровье мужа, на третьем, ‒ Мария Фёдоровна задумалась, загибая пальцы, ‒ на третьем его удовлетворённость браком, а уж потом ты. Рома человек публичный, а тебя вон уже разносить стало, того гляди, пойдут пигментные пятна, и куда тебя? Не показывать? Ерунда! Не дури, Ира, сделай, как говорю. Опять же и тебе карьеру надо строить, стаж нарабатывать, а ты сразу в декрет решила… Да и странно, Рома у нас воспитан в строгости, в целомудрии, его ли этот ребёнок? Ирина даже задохнулась от этих слов. Рома и целомудрие – два далёких друг от друга понятия, уж ей, Ире, это хорошо известно! ‒ Родишь, я потребую тест ДНК, имей в виду. Я не позволю водить нашу семью за нос! ‒ Мария Фёдоровна отвернулась и принялась вытирать посуду. Ира, красная, злая, закусив губу, вышла из кухни, хотела поговорить с мужем, но тот о чём-то спорил с отцом в кабинете, отвлекать их не хотелось… … ‒ Ириш, бери на работе расчёт, мы улетаем. Решилось наконец-то! ‒ радостно выпалил с порога Рома, вернувшись вечером с работы. ‒ В смысле? Ром, я только перевелась в другую школу, мне дали вести класс, кружки… Куда мы улетаем? Мне не дадут отпуск. ‒ Ир, ты замужем за человеком с большим будущим! Ну на кой тебе эти классы, эти кружки, если нас ждут в посольстве. Документы уже оформляются, вылет через две недели, так что… ‒ Куда? ‒ растерянно спросила Ирина, Рома ответил. Она сначала просто смотрела на него, потом вдруг завизжала, предвкушая огромные перемены в жизни… … Дня через два Ира побежала с работы в женскую консультацию, тянуло живот. ‒ Ну, надо полежать недельки две, чтобы малыш закрепился как следует. Да и тонус у вас ‒ будь здоров, капельницы будем ставить. Сейчас в дневной стационар вас направлю, полежите. И обязательно больничный. ‒ Нельзя мне сейчас больничный, новая работа… Да и улетаем мы с мужем, он у меня дипломат…‒ пожала плечами Ира, одеваясь. ‒ Может, я таблеточки попью какие? ‒ Ирина, включите-ка голову, куда это вы собрались уезжать?! Ваше состояние сейчас достаточно опасное. Я могу отпустить вас домой, некоторые не любят больничных стен, я понимаю, но надо вынашивать, слышите! Выносить – это такая же трудная работа, как и родить. И не слушайте тех, кто говорит, что беременность – это совершенно нормальное состояние. Да, нормальное, но когда она первая, то организм ещё не знаком с этими изменениями, он прилаживается, старается, давайте ему поможем! Вы теперь ответственны не только за себя! — строго одернула пациентку доктор. Ира позвонила сестре, но та была занята, сказала, что перезвонит завтра. Обсуждать что-то с матерью Ира не хотела, у них были достаточно натянутые отношения, слишком уж отличались характеры, мнения, взгляды… У Ирины были знакомые девочки, которые месяцами лежали в больницах, вынашивая ребенка, они не вставали вообще, всегда пребывали в горизонтальном состоянии чтобы не усугубить начавшиеся нарушения. А вдруг у Иры будет так же?! А как же Рома, работа, их семейная жизнь?!.. … ‒ Ну, решилась? ‒ увидев на пороге невестку, Мария Фёдоровна кивнула. ‒ А я так и знала, что прибежишь, как только Рома с тобой новостями поделится, ‒ Мария Фёдоровна велела Ире пройти в комнату, открыла секретер, вынула из ящичка записную книжку, стала медленно листать её, ища нужный номер. ‒ Вот, скажешь, что от меня. Романа не волнуй лишний раз, у него сейчас самая горячая пора будет, проверки всякие, документы готовить надо. Матери что-то говорила? ‒ Нет, я пока никому. Юле только… ‒ Скажешь, самопроизвольное прерывание. Успеть бы… Ох… Мария Фёдоровна очень переживала: за Романа, его карьеру, за то, как расскажет подругам и коллегам, что сын теперь большой человек, что вот с женой улетел в другую страну, будут там жить и работать. А за невестку что переживать?! Здоровая, спортом в юности занималась, авось обойдётся!.. … Ира вздохнула, потянулась, отвернула от себя свадебную фотографию. Та была из другой жизни – счастливой, полной надежд, планов, счастливых вспышек, а теперь… Теперь Рома хочет ребёнка, а Ирина не может забеременеть. У него всё в порядке, у неё нарушен гормональный фон. Она устала пить таблетки, сдавать кровь, устала отвечать любопытным знакомым, что они с Ромой «работают» над тем, чтобы стать родителями… Юле тогда, перед самым отъездом, она сказала, что никакого ребенка не было, просто ошибка лаборатории… ‒ И когда ты это сделала? ‒ не глядя на сестру, спросила Юля. ‒ Что сделала? Я же тебе говорю, ничего там не было! ‒ упрямо твердила Ира, всё накладывая и накладывая себе сахарный песок в чашку. ‒ Десятая, ‒ машинально отметила Юля. ‒ Не слишком ли будет сладко? Хотя, видимо, жёны дипломатов всё ощущают по-другому… ‒ Юлька! ‒ Ну всё, что уж теперь говорить! Надо ж оказаться такой ду… ‒ Не обзывайся! Я сделала, как считала нужным! ‒ выпалила Ира. ‒ Да я про себя. Я племяшке уже игрушку купила музыкальную… Думала, побольше будет, подарю… Ещё чаю?.. …За границей Ира, преподаватель математики, работала в школе для детей представителей посольства, но только не по специальности, а просто вела кружок лепки, всем очень нравилось, всем, кроме самой Ирины... Рома занимался рабочими вопросами, ходил в костюме и научился медленно пить горький черный кофе, как делают это коллеги постарше… А когда вернулись домой, муж заговорил о семье, о детях. Ира была не против, тем более, что у Ромкиных друзей было по три-пять детей, это считалось почетным, хорошим делом. ‒ Ну и нам отставать не надо, ‒ говорил он, а мать поднимала тост за тостом на очередной годовщине их свадьбы, говоря, что давно пора ей стать бабушкой. Вот и в прошлом феврале, когда Ира и Ромка приехали к свекрови, чтобы отметить её день рождения, началось: внуков бы… А когда ты… Ира, а вы думали… «Еще бы советы стала давать, как именно это делается!» ‒ ворчала Ирина, расстегивая в выделенной им с мужем комнате чемодан и раскладывая на полке в шкафу одежду. ‒ Ир, а что ты ерепенишься? Что возмущаться? ‒ аккуратно развесив рубашку, пожал плечами Рома. ‒ Я тоже считаю, что пора нам завести ребенка. Надо тебе провериться, выяснить, почему не получается ничего. Ира кивнула… Ей назначили большой список обследований и анализов, Рома почитал потом результаты, покачал головой. Ирина слышала, как в тот вечер он звонил матери. ‒ Привет… Да, сходила она… Ну тут вообще кошмар, мам! Куда ни кинь, везде отклонения. Завтра пойдём на консультацию, что дальше-то делать? Ну, я не знаю, здорова вроде, ничего не болит… Мария Фёдоровна что-то говорила, Рома кивал, косясь на дверь, за которой стояла Ира и всё слышала. ‒ Для тебя это правда так серьезно? ‒ чуть позже спросила Ира, поглаживая мужа по спине. ‒ Что? ‒ Ну, дети. ‒ Да. Пора, Ира. Это определённый шаг в росте нашей семьи. Вот и начальство стало интересоваться, не собираемся ли мы рожать. ‒ Прям так и интересуется? Это когда? На совещаниях? ‒ убрала руку Ира, выпрямилась. Не так давно муж перешёл в отдел, где делами правила женщина, весьма красивая и хваткая Лора Бальмонт, как узнала от знакомых Ирина. ‒ В личных беседах разумеется! Ир, я не понимаю, что за придирки? Давай, беременей уже, рожай, не порть стране статистику! ‒ включил ноутбук Роман, отвернулся, стал смотреть какие-то мультики. Ира, было, потянулась к нему, но Рома буркнул, что устал, что хочет просто отвлечься. ‒ Ну, не вопрос! ‒ кивнула Ира. ‒ Так начальству и скажи: не можем, у нас мультики! ‒ Ой, да ну тебя, ты душная такая последнее время стала! — отмахнулся Роман. ‒ Скучная, вот прям «училка», как она есть! ‒ Ну разведись! ‒ вспылила Ирина. ‒ Найди другую себе, свежую. И ушла на кухню, а Рома, покачав головой опять сосредоточился на нарисованных человечках… К врачу на консультацию по результатам обследования Роман попасть не смог, позвонил Ире, когда она уже входила в кабинет, сказал, что не успевает. Ирина даже обрадовалась, лучше уж без него, спокойнее. Зато пришла Ирина сестра, постучалась, села рядом, уходить не захотела. ‒ Извините, но у нас врачебная тайна, ‒ пожала плечами врач. ‒ Ничего, пусть Юля останется, от неё секретов нет. ‒ Хорошо. Тогда вот что я вам скажу… После всего услышанного Юля молча встала, вышла из кабинета. Ира окликнула её, но сестра даже не обернулась. Ира догнала её уже на стоянке, дернула за плечо, развернула к себе. ‒ Ну а что мне тогда было делать?! Кто знал, что такие последствия будут?! Так было лучше для нашей с Ромой поездки, семьи, так сказала Мария… ‒ Ах, вот кто у нас тут главный советчик! ‒ Юля захлопнула дверцу машины, развернулась. ‒ А сейчас она что говорит? Можно рожать? Ничему это не помешает? Ир, тогда и сейчас это твое дело, но я сомневаюсь, что твой муж обрадуется, узнав, что ты решила все за него, а мне обидно, что ты тогда соврала мне. Ир, я думала, мы подруги, а теперь уж и не знаю… Извини, но мне неприятно. Ира отвернулась. Так трудно угодить всем ‒ и себе, и Юльке, и свекрови, и мужу… Стараешься, а выходит не очень… — Ладно, не реви. Не самый плохой у тебя случай, сказали же! Садись, я подвезу! ‒ Юля кивнула на заднее сидение, Ира послушно села. ‒ Домой? — Нет, мне на работу, олимпиада сегодня у девятых, мои участвуют, ‒ вытирая слезы, прошептала Ирина. — Ну не пуха… ‒ пожелала Юля, высадив сестру у ворот школы. ‒ Мужу всё расскажи, слышишь?! Серьезное дело-то! Ирина помахала в ответ. Ничего она Роме не расскажет! Это было её личное дело, она тогда приняла решение, и точка… … В квартире свекрови всегда плохо спалось. Ира ворочалась, ей снились кошмары, скрипел матрас, то и дело сваливалось на пол одеяло. — Ну хватит уже! Что ты как корова! ‒ гаркнул Рома. Ира затихла. Она только что проснулась и поняла, что плакала во сне. — Ром, ты что так грубо? Я просто кошмар видела. Пожалел был лучше! — Жалеть? Ир, а ты не находишь, что тебя только и надо, что жалеть? Куча болячек, бесплодие это, гормоны пачками пьёшь… А меня кто пожалеет? ‒ вдруг разозлился мужчина. ‒ Я брал в жёны женщину, думал, что нормальную, здоровую, холил, лелеял, берег, всегда лучшее тебе старался достать, оберегал от всяких неприятностей. А что в итоге? Семь лет живём, и никакого прогресса. — Шесть, Рома, ‒ села на кровати Ирина. ‒ Годовщины ещё не было. — Не придирайся. — Извини, но здоровье ‒ непостоянная величина, оно может ухудшаться и улучшаться, в чем я виновата?! Ира уже не говорила, она кричала, стоя посреди спальни и смотря на мужа сверху вниз. — Ну, женщинам виднее, что мешает им стать матерями! ‒ дверь распахнулась, на пороге стояла Мария Фёдоровна в халате. ‒ Извините, но Ира так орала, что я проснулась, испугалась даже, что вы дерётесь. Всякие споры тут вообще неуместны, Ирина. Причина твоих сегодняшних проблем кроется в прошлом, ведь так? Что там такого было, что теперь Роме приходится столько платить за твоё лечение? Я думаю, мы должны знать! Ира широко распахнула глаза, удивленно раскрыла рот. Ах вот как теперь?! Мария Фёдоровна в кусты решила спрятаться, свалить всё на невестку?! Не выйдет! — Мам, ты не волнуйся, слышишь?! Ну где там твои капли, хочешь, я принесу? — вскочил Роман, стал натягивать халат, запутался в рукавах, беспомощно посмотрел на жену. Ира пожала плечами. — Ну что ты стоишь? Видишь, маме из-за тебя плохо! Принеси воды! Ира! Она принесла воду, накапала Марии Фёдоровне капли, унесла стакан. А потом стала одеваться, не смущаясь ни свекрови, ни мужа. — Ты что, Ирина?! Ты куда собралась? — Мария Фёдоровна уже опять стояла на пороге комнаты, раскинув руки. — Не пущу! Мужу карьеру загубить опять хочешь? Рома ждёт новое назначение, там абы кого не берут, там… — У Ромы есть хорошая мама, хорошая начальница, которая ему сочувствует, у Ромы есть карьера. Я считаю, что я тут лишняя, — пожала плечами Ира. — О моей карьере, жизни, моих проблемах мало кто здесь думает. Я вышла замуж, устроилась на работу, это было для меня очень волнительно, ведь дали вести восьмой класс, я только-только познакомилась с ребятами, узнала, как лучше с ними себя вести, но нет, у Ромы карьера! Мы уехали. — Как будто тебе было плохо там! ‒ вскричал Роман. — Было плохо, очень плохо, потому что я понимала, что всё это нестабильно. Сегодня я работаю здесь, завтра не работаю, а что дальше? Вернулись, я опять ищу работу, стараюсь всем угодить, устроились, живём, но новая беда — Рома решает, что надо родить ребёнка. И не получается… Год, два, три… У меня проблемы. Да, здоровье никуда не годится, опять камень в сторону Роминой карьеры? А вы, Мария Фёдоровна, не хотите ничего сказать? Нет? Свекровь отрицательно покачала головой. — Ну тогда я сама скажу. Тогда, на нашей свадьбе, Рома, я уже была беременна. Совсем маленький срок, я думала пока тебе не говорить, подождать, ведь всякое бывает… Но Мария Фёдоровна догадалась, посоветовала сделать прерывание. — У тебя были проблемы! — вскричала Мария Фёдоровна. ‒ К этому всё шло! — Нет, позвольте по порядку! Проблемы начались, когда вы стали мне капать на мозг, что я мешаю поездке Ромы, его будущему, что «куда ж я с пузом»! Вот тогда начались проблемы, и врач велела мне ложиться на сохранение. — Подожди, Ир, я что-то не успеваю, — Рома сел на кровать, потер лицо. — Я правильно понимаю, что ты скрыла от меня беременность, потому что хотела поехать в загранку? Да? И избавилась от ребёнка, потому что он мешал тебе поехать? — Я еще раз повторяю тебе, Рома, что твоя мама… — Нет, не нужно мне повторять. Мало ли, что говорит моя мама! У меня еще есть дяди и тёти, есть начальница, есть коллеги. Ты их всех будешь слушать? Ты приняла решение, потому что так сказала моя мама? Он вдруг рассмеялся, хлопнул себя по коленям, вскочил и стал ходить туда-сюда по комнате. — Твоя мать сомневалась, что ребёнок от тебя, сказала, что будет делать тест на отцовство, — тихо добавила Ирина, отойдя в уголок. — Ну, знаешь, раз свекровь сказала… Ир, ну как ты могла?! Как могла мне ничего не сказать?! Я на тебе женился, думал, всё вместе теперь, как одно целое, а ты… — Ну знаешь, ты тоже только и делаешь последнее время, что оскорбляешь меня! То вес, то ещё что-то не нравится, не подступись к тебе стало! ‒ огрызнулась Ира. — У начальницы фигурка получше? Ира схватила сумку и, хлопнув дверью, ушла. — Ну и пусть, сынок. Сейчас не иди за ней, ну куда она денется?! Вернется! От таких людей не уходят, если только ты её выгонишь, — мягко положила свою руку сыну на плечо Мария Фёдоровна. — Был бы отец жив, такой бы разгон ей устроил, мама не горюй! Жена такого человека, а ведет себя как малолетка! Ром, а, может, есть у неё кто, а? Вот от тебя и рожать не хочет… Ты бы проверил, она никому деньги не перечисляет? А то эти учительницы… Мужчина, сбросив руку матери, бросился одеваться. — Выйди! ‒ гаркнул он. — Что? ‒ тоненько переспросила Мария Фёдоровна. — Выйди, я сказал! По-моему, тут о моей карьере больше всех печёшься ты! А если бы я стал слесарем или водителем, тогда что? Ваш с отцом мир бы рухнул? Не оправдал бы я почетного титула вашего сына? Зачем ты постоянно вмешиваешься, мама?! С кем мне дружить, куда поступать, где работать, рожать или не рожать нам ребенка… Зачем ты лезешь, когда не просят?! Ирка глупая была, ты ей наговорила всякого, небось, что меня и уволить могут, а я ж так об этой поездке мечтал… Да? Говорила? Мария Фёдоровна поджала губы, отвернулась. — Понятно. И когда вы всё успеваете это обговорить, решить, сделать?! Значит так, больше в мою жизнь не ногой. — Рома, сынок, а мне-то теперь что делать, а? Отца нет, ты меня прогоняешь, я-то теперь кому нужна буду? — растерянно спросила женщина, пока Роман завязывал кроссовки. — Я подумаю и решу, — бросил ей с порога мужчина и захлопнул дверь… Он увидел Ирину сидящей на лавочке у соседнего подъезда. — Не уехала? ‒ спросил Рома, устроился рядом. — Нет, ключи забыла, — пожала плечами Ирина. — Ну понятно. Свекровь не напомнила, ты и не подумала, да? — язвительно ответил Роман. — Ром, прости меня… Мне не нужны были эти поездки, правда! Нет, конечно, интересно, но и так было бы хорошо… Давай всё заново начнём, а? Ну, постараемся, я ещё раз обследуюсь и рожу нам ребёнка, а? Ира немного заискивающе посмотрела мужу в глаза, но тот только махнул рукой. — Там видно будет, а пока мне уехать надо, месяца на два–три. Вернусь, решим, что дальше. — С этой едешь? — тихо спросила Ирина. — С кем? — Со своей Лорой? Мне Кондакова Виолетта рассказала, что у вас тёплые отношения с новой начальницей… — Кондакова твоя сорока. Но да, с ней. А что мне скрывать, собственно?! Лора Михайловна и я уезжаем, есть некоторые поручения, есть работа, что тут такого? Или ты хочешь с нами? Извини, на жён мест нет, — отрезал Рома. — Всё, спать пойдём, а то сидим тут у всех на виду, как два осла. — Почему осла? — спросила Ира, обняв мужа и думая, что он сейчас поцелует её. — Потому что я так сказал. Всё, домой! — Роман отстранился, сдернул руки жены со своей шеи, как будто эти прикосновения обжигали его… Мария Фёдоровна, наблюдавшая за сценой примирения из окошка, тут же кинулась к себе в комнату, выключила свет и затаилась. Она слышала, как вернулась молодёжь, как захлопнулась дверь в их комнату, потом всё стихло. — И что теперь–то? Сказал он ей или нет про Лору? — растерянно пожала она плечами и тоже легла досыпать… Через неделю Роман уехал в командировку, оставив Ирину одну в их квартире на Оболенском. Мария Фёдоровна предлагала невестке пока перебраться к ней, но Ира не согласилась, сославшись на то, что неудобно добираться до работы. Прошёл месяц, за ним второй, третий, Рома писал ,что задерживается, появились дела особой важности, присылал иногда фотографии, а потом, накануне Ириного дня рождения, написал, что хотел бы развестись с Ирой, потому как, всё обдумав, он пришёл к выводу, что их жизнь зашла в тупик, а у него, у Романа, теперь будет полноценная семья с ребёнком. — И зовётся она Лора… — протянула Юля, приехавшая по первому зову сестры. — Ну и чего ты лежишь? Что тут слёзы лить? Прямо алмаз потеряла что ли? Разводись, имущество поделите, и живи припеваючи. А дальше видно будет. — А что там видно, а, Юль? Может, мне к вам переехать? Хотя нет… Куда я ещё, и так друг у друга на головах живёте… — Ну а что по поводу этой квартиры? — Юля осмотрелась. — Он её с барского плеча дарит тебе? — Да конечно… Вряд ли. Юль, это я во всём виновата, да? — Ира села на кровати, сестра обняла её, положила голову на плечо. — Не знаю. А что бы изменил этот ребёнок? С ним ещё больше хлопот, сейчас бы в школу пошёл, надоедал уроками… А Лора была бы рядом вся такая свободная, без обременения… Я тут её в интернете нашла, — Юля вынула телефон, стала листать фотографии. — И что? Даже смотреть боюсь! — прошептала Ира. — А ничего. Мелкая, полная, вся как пышка. Вот, смотри! — сунула ей под нос снимок сестра. — Да ладно! А мне говорил, что я поправилась! И вот теперь променял на такую… Уууу, Юлька, ну где была моя голова тогда, шесть лет назад?!.. Развели их тихо и быстро, Лоре и Роману не нужна была шумиха, всё–таки не дворники, а люди на ответственных постах… Роман попросил бывшую супругу освободить квартиру, потому что туда должны были въехать Лоркины родители, а сам Рома перебирался к жене на Ленинский проспект. — Ну куда же я пойду, Рома? У моих нет места, давай хоть эту квартиру разменяем на две, а? Я понимаю, квартира тебе по наследству досталась, я на неё не претендую, но может… — начала, было, Ирина, но в разговор тут же встряла Лора. — Извини, дорогая, но раньше надо было думать. Сними комнату, в конце концов! Ты взрослая женщина, разберёшься. Ром, пусть она уйдет, меня тошнит от её духов! — прошептала на ухо мужу женщина. Роман показал Ире на дверь… На первое время Ирина, как не странно, договорилась пожить у Марии Фёдоровны. Та последнее время хворала, нужно было вызывать врачей, ждать их, открывать двери, записывать всё, что надо, ходить в аптеку, а у Иры в школе каникулы, много свободного времени. Они мала разговаривали, помня, что друг другу почти враги. Но их объединяло одно – стойкая неприязнь к Лоре. Та, с недоразвитой верхней губой, прямо как у героини «Войны и мира», колобочком каталась по их жизням, выскакивая то тут, то там. Новая невестка Марии Фёдоровне сначала приглянулась — интеллигентная, хваткая, очень на саму Марию похожая, а потом не заладилось у них как–то, мелкие тёрки, мнения, прения, а уж перед отъездом, когда Лорка уговорила мужа выпросить у матери серьги с рубинами и колье к ним, Мария Фёдоровна окончательно разочаровалась в новой невестке. — С чего вдруг?! — рассердилась женщина. — Сервизы забрала, шкаф даже забрала, а теперь за украшения принялась? Нет! — Ну мам, это же семейная реликвия, передаётся от женщины к женщине, вот Лора имеет право на… — А пусть сначала до моих похорон доживёт, а потом заимеет право. Я смотрю, Ромочка, нашлась наконец та, кто тобой крутить будет?! Передай ей, что ничего я ей не дам. Счастливого пути! Мария Фёдоровна захлопнула за сыном дверь, часто задышала, что–то шепча. Ирине о драгоценностях Мария Федоровна ничего не сказала, но стала смотреть на бывшую невестку добрее. Их сплотило одно – Лора. — Хорошо, что они уехали всё же, — то и дело кивала сама себе Мария Фёдоровна. — Пусть подальше живут, а то как–то тяжело с этой Лоркой. Ира помягче, человечнее что ли. Потом Лора ещё звонила, предупредила, что придут за комодом и секретером, заберут на реставрацию, просила, чтобы свекровь убрала все личные вещи. Вид уплывающей из квартиры мебели окончательно добил Марию Фёдоровну, она слегла, трясущимися руками набрала рабочий номер Ирины, попросила приехать, долго извинялась, просила прощения, потом просто тихо заплакала… — Ну, Мария Фёдоровна, пора принимать лекарства, — бодро стучалась теперь в соседнюю комнату по утрам Ирина, вносила поднос с таблетками и тёплым сладким чаем в большой чашке. — Как вы? — Опять ворочалась всю ночь. Ир, а может вернется Рома ещё, а? Ну как ты думаешь? — К вам конечно. А я теперь свободная, ко мне ему дороги нет. Ирине разрешили не принимать гормоны, она снова немного похудела, стала чувствовать себя какой–то легкой, точно спину выпрямила. — Мария Фёдоровна, я на курсы теперь буду ходить, вторник и пятница. Они вечером, поздно, — сообщила Ира, раскладывая по тарелкам пюре и аккуратно помещая рядом тушёную печёнку. — А что за курсы? По работе? — Да, повышение квалификации. Окончу, может быть тогда перейду в колледж или вообще замахнусь на ВУЗ. Но правда, у меня нет степени… — Степень – дело наживное. А знаешь, — тут Мария Фёдоровна, положив вилку, подняла вверх указательный палец. — Сделаем мы тебе степень. Я позвоню своим знакомым, найдем тебе руководителя, защитишься. И Лора тебе в подмётки тогда не сгодится! — Да ну что вы! Тут же совсем другое – она родит скоро, а это покруче любой степени! — махнула рукой Ирина. — Ну посмотрим, кого она ещё родит, — нахмурилась свекровь, снова принялась есть… … На курсах к Ире стал постоянно подсаживаться один мужчина, преподаватель в какой–то школе в центре Москвы. Садился, будто случайно задевал её тетрадь локтем, извинялся, здоровался, задавал какие–то вопросы, Ира неохотно отвечала. Новые знакомства в её планы совершенно не входили. Мужчину звали Иванков Тимур Андреевич. — А может быть вас проводить до метро? — наконец решился он продолжить знакомство. — Темно совсем, пешком вам одной идти опасно! — Да вы что! — рассмеялась Ира. — Снег, всё бело кругом, света много. Да и район тут людный. Не надо, спасибо. — Ну а просто проводить? — Нет. — Понятно, тогда я пойду рядом, потому что мне в вашу сторону, — не отставал Тимур. — А что вы делали у нас в институте? — вдруг спросил он, помогая Ире надеть шубку. — Я? Аааа, ну я решила защититься, вот, нужно же как–то всё продумать, написать… Вот… — пожала плечами Ирина. — Вы у Аринского? Хороший человек, очень хороший. И учёный прекрасный, — открыв перед женщиной дверь, продолжил Тимур. — А вы знаете, что он разводит кенаров? Да, такая вот слабость… — Не знала, но замечала у него на пиджаке иногда перышки, всё думала, откуда… — улыбнулась Ира. Тимур ей нравился, нравилось его спокойствие, какая–то простота, но не та, когда лезут в душу, как в карманы, а добрая, достойная простота, пропитанная уважением и чувством собственного достоинства. — Пригласит в гости, обязательно идите! Это что–то с чем–то! Так, вам до какой станции?.. Они не заметили, как добрались до дома Марии Фёдоровны, потом не заметили, как первый раз поцеловались, вернее Тимур смело и быстро сделал это, а Ира растерянно на него смотрела… Мария Фёдоровна с любопытством наблюдала румянец на щеках своей жилички, замечала, как похорошела невестка, а потом как–то сразу вся сникла. — Ты чего? Расстались что ли? — не выдержала свекровь. — Нет, но я готовлюсь. Даже на занятия не хожу… Из–за него… — не удивившись осведомленности женщины, ответила Ира. — Не нравится что ли? — Я не должна ему нравиться. Ему семью надо, деток, — пожала плечами Ирина. — За него всё решила уже, да? Однажды мы с тобой накуролесили, сейчас хоть не делай ошибок! — вздохнула Мария Фёдоровна. — Я скажу ему всю правду и попрошу оставить меня в покое! — Ирина, глядя в окно, заметила входящего в подъезд Тимура, кинулась к двери, схватила пальто и выскочила на лестницу. А Мария Фёдоровна пошла к себе, опять ломило спину… — Я сейчас тебе всё скажу, а ты не перебивай меня, хорошо? — схватив гостя за лацканы пальто и прижав его к стене, протараторила она. — Ну может быть, мы хотя бы в кафе сходим, там посидим, а то тут как–то неудобно… — огляделся Тимур. — Нет, я буду говорить здесь… Ира рассказала про бывшего мужа, про ребёнка, поезду за границу, про то, чем всё это обернулось, и как обстоят дела сейчас. — Шансов нет. Я не хочу больше семей, этих игр, не хочу, чтобы от меня чего–то ждали, а потом уходили к другим. Поэтому давай расстанемся, — заключила она, отвернулась. — Ты всё опять решила за всех… — с грустью ответил Тимур. — А может мне не нужны дети? — Все так говорят, а потом перетекают к нормальным женщинам. Уходи прямо сейчас. — Хорошо. — кивнул мужчина. — Ты любишь гитару? — крикнул он уже снизу. Ира посмотрела через перила, пожала плечами… Они больше не встречались. На курсах Иванков перевёлся на другой поток, в институте Ира его тоже не видела. Профессор Аринский пару раз приглашал её к себе домой, познакомиться с женой и канарейками, но Ира отказывалась, боясь, что наткнётся там на Тимура… Ирина боялась и в то же время надеялась забыть Иванкова, было и было, идём дальше! Но нет, он мерещился ей на улице, в метро, автобусе, магазине… — Да позвони ты ему! — уговаривала Мария Фёдоровна. — Ну как маленькие! — Нет. — Он звонил тебе вчера, я забыла сказать, — выпалила то, что вертелось на языке, свекровь. Ира вздрогнула, разлила чай на юбку, принялась вытирать, но пятно только еще больше расползалось по ткани. — Что хотел? — Ничего, так, просто… — отвела глаза Мария Фёдоровна. — Я уж не лезу больше никуда, дала слово же… Но Мария Фёдоровна не могла «не лезть», уж такая натура… … Однажды, в солнечный, наполненный звоном мартовской капели полдень, когда Ирина только–только вышла из метро и хотела уже повернуть на свою улицу, она заметила группу людей с музыкальными инструментами. Из колонки, стоящей прямо на талом снегу, лились звуки гитары, рядом парень отбивал ритм на там–таме, ещё один паренек с рыжими волосами пританцовывая, держал вторую гитару. Первым музыкантом оказался Тимур. Он, расстегнув кожанку и лихо забросив шарф назад, смотрел на Иру, играл «Pretty woman» и пел. Играл превосходно, а вот пение – было явно не его «коньком». Но Ира впечатлилась, растаяла, тем более что вдруг в руках музыканта появился букет гербер. — С днём рождения, Ир, — прошептал мужчина. — И насчёт детей я договорился, у меня пять племянников, нам отдадут одного… Ну Ир, не плачь, ну вот… Зачем ты плачешь?!.. Вокруг собрались зрители, кто–то хлопал, другие кричали: «Горько»… Ирина, закрыв глаза, спрятала лицо в меховом воротнике куртки Тимура. — Ну горько же, ребята! — кричали кругом. — Невозможно горько!.. Ох, горько и страшно было начинать всё сначала, страшно и радостно, страшно и очень приятно, потому что это новый шанс стать счастливой!.. Они расписались после защиты Ириной диссертации. Ира переехала к мужу на Нахимовский проспект. Мария Фёдоровна очень сокрушалась, что теперь останется одна, но не долго длилась её свобода. Скоро вернулась Лора с Романом, они потом долгое время жили с Марией Фёдоровной, потому что ребенку была нужна бабушка, а Лоре свобода. Рома разрывался между своими женщинами и сыном, мечтал опять куда–то уехать, но пока об этом не могло быть и речи, Лора ждала второго ребёнка… … — Ира, ты? — Рома едва узнал бывшую жену, пока стояли в очереди в цирк. — Роман? Надо же, какая встреча! Познакомься, это мой муж, Тимур. — Очень приятно… — Рома пожал протянутую ему руку. — А вы, что, детство решили вспомнить? — спросил он, чувствуя, как сын дергает его руку. — А где Лора? — поинтересовалась в свою очередь Ира, оглядываясь. — Дома, — ответил Роман и заметил прячущуюся за Ирино пальто девочку. Ей было года четыре. — Ваша? — кивнул он на ребёнка. — Нет, взяли напрокат, — серьезно ответил Тимур. — А то в цирк без детей не пускают. Хочешь, тебе тоже возьмём? —Нет, у меня свой есть… Гена! Гена, ну куда ты делся?! — заорал Рома. — Мы сейчас поедем домой! А ну вернись! Но Генка уже улепетывал, выхватив у кого–то воздушный шарик и то и дело оглядываясь в ожидании погони. — Ну тогда удачи! — помахал им Тимур. — Сашка, садись пока на плечи ко мне, а то затопчут! Девочка с готовностью протянула отцу руки и, смеясь, уже сидела на самом верху, размахивая флажком. Ира фотографировала их, а потом оглянулась, но Рому так и не увидела. Он изменился, уставший такой… Теперь они каждый сам по себе, у них свои семьи, супруги и дети, вымоленные, выпрошенные у судьбы, выбранные, любимые и самые лучшие. Они идут по жизни и делают новые ошибки, прощают, целуют их на ночь детей и молят Бога, чтобы Тот хранил их и оберегал. И да преумножится их счастье, у каждого своё!

-Да точно, ба, ну не веришь, пошли со мной, спросишь у тёть Маши. -Не пойду я никуды, не фатало ишшо, пойди, спроси, - передразнила бабушка внучку, - пойдительница- спросительница кака, иди ужо, штоб в восемь дома была, как штык. -Хорошо, бабулечка, - Люда прыгала на одной ноге, пытаясь одновременно одеть сапог и просунуть руку в рукав пальто. -А ты куды в сапогах? Вот ишшо, а ну дай суды. -Да, баба, - Люда чуть не заплакала. -Не бакай, бакаить она мне, иди вон, пимы на печке возьми и иди, ишшо придумала. Мать тебе не для баловства прислала, а на дело, в техикум твой ходить, али тама в больницу. -Баба, а мы с Веркой...в больницу пойдём, - попыталась схитрить Людмила. -В каку таку больницу? Што ты из бабки д у р у - то делашь, в больницу, иди давай, пока не передумала, а Верке скажи своей, нехай до нас ходить, што тама у них, каких уроков наделашь? Челядни полон дом, иди, не вой сказала, ишь, выпендрилась, новые сапоги наденеть, ага, щас. Они деньгИ-то хучь знаешь как зарабатываются? От, то-то и оно, мать тама батрачит, штобы ты королевишной тута ходила, а ты... -Какой королеишной, баба, какой королевишной, ты меня вон, как крепостную какую девку, в чёрном теле держишь, мама сказала носить сапоги, а ты забираешь, я не пойду в валенках. -Ишь та, расхорохорилась, ну не ходи, мене -то ково, сиди на печи, жувай калачи, да чай дудонь. Будешь с Дунькой - д.у.р.о.ч.к.о.й по улицам ходить, пластинки выклянчивать, неучем -то, а как ишшо -то, задарма -то хто тебя будеть держать. -Ну баба! Людмиле ооочень нужны были сапоги, ну очень. Как? Вот как она в валенках подшитых перед Сашей предстанет, что за позорище -то. -Ууууу, - начала плакать девчонка, - отдай сапоги. -Не отдам! Иди ужо, пока я не надрала тебе косы. -Не пойду, никуда не пойду, а учителям скажу, что ты не пустила, пусть тебя накажут, -Люда продолжала рыдать. Это был весомый аргумент, он должен был сработать, бабушка была неграмотная и как все неграмотные благоговела перед обладающими знаниями, но только ни перед Людой, Люду она могла и за волосы потрепать, и вообще... -Говори, - равнодушно сказала бабушка, - мине то чё? Ты же и опростоволосишьси, не захотела в пимах до подружки добежать. Эх, бабушка, бабушка, не понять тебе, слишком давно ты была в Людмилином возрасте, слишком давно твои глаза смотрят на этот мир, а сердце не бьётся радостно, едва заслышав звук шагов любимого... Как? Ну как Люда предстанет перед Сашкой в этих дурацких пимах? Поняв, что слезами ничего не добьёшься, Людмила начинает молчком натягивать валенки и тянется за новым пальто, хоть так... -Куды, вон овчинка, иё и надевай, ишь та, шустрая. У Люды нет уже сил спорить с бабушкой, натянув старую, перешитую из дедовой дохи овчинку, надев старые, подшитые валенки, намотав на голову шаль, Людмила горестно вздыхая поплелась к подружке. -Ну и пусть, пусть, - думала девчонка яростно шмыгая носом, - не увидит меня Саша в новом пальто и в новых сапожках, пойдёт к Нинке Думкиной, а я...я так и останусь одна...замуж никогда не выйду, буду одна век вековать, иииии. Люда споткнулась и полетела вперёд головой, от слёз её глаза ничего не видели. -Люська, ты что ли? Люда чуть не потеряла сознание, ведь поднял её Сашка, Сашка! От стыда за свой вид, она готова была провалится сквозь землю. -Я, - сипло прошептала, а что ей ещё делать оставалось? -А ты чего ревёшь? Обидел кто? Люся помотала головой. -А что? Случилось что- то? С бабушкой? -Волк, - прошептала Люда. -Чего? Какой волк, ты что? -Там. -Где? Да то собака Нечаевых, глупая, какой же это волк, успокойся. Людмила рада была бы успокоится, да слёзы лились ручьём и сделать с собой девушка ничего не могла. -Ну- ну, чего ты, идём...идём я тебя провожу до дома. Я пораньше сегодня, отпросился, соревнования у нас...Эх ты, кулёма, волка напугалась, тоже Черныш, иди, иди сюда, доходяга, ну, ты чего хороших девчонок пугаешь? Люда знала Черныша и мысленно попросила у него прощения. Довёл Саша Людмилу до дома, подтолкнул тихонечко к калитке. -Ну беги, кулёма. Не бойся больше волков-то, да они сами тебя могут напугаться, вон ты какая, вся изрёванная, замотана, как колобок...Ну беги. Опустив голову, Людмила поплелась к дому на крыльце стояла бабушка. - Эт чего же, девка, так быстро нагостилась. А ну стой, иде была? -Отстань, баба... -Ах, язви тебя в черепушку, - бабушка засеменила следом за Людой, - ты что же, окаянная, ты к ему что ли собиралась? А? К ему, я тя спрашиваю? Ах, ты ж...Людка ты брось это, слыхала, Сашка не про тебя парень, брось. Ве знають, к Нинке бегат Сашка, то ись за Нинкою. А она им крутить, как хочеть. Да и старше он тебя, брось. Скажи яму, а то я скажу, скажи, мол, антиресы наши с вами Саша, не совпадають, а ежели не поймёть то по другому объясни, с матерными словами. Слышишь, нет? Оёёёй, горе -то какое. Што делать? Надо матерю твою вызывать. Мать Людмилы, с мужем и двумя детьми, жила в Ленинграде. Оттуда она высылала посылки для Людмилы с бабулей. Так получилось, что Люда не жила с матерью и почти не знала братьев. Отца своего Люда тоже не знала, Григорий Петрович, был отчим Люды. Вотчим, как называла его бабушка. Отчим был хороший, наверное. Люда приезжала к ним домой, каждое лето на две или три недели. Мать с отчимом водили её по музеям, гуляли. На минуточку, на самую малость, Людмила представила себе, что живёт с мамой и отчимом, с братьями...только на минуточку, но столкнувшись с холодным, ледяным взглядом Григория Петровича, который, казалось, прочитал её мысли...Люда перестала об этом мечтать и запретила себе думать. Люда знает, отчим сразу поставил матери условие, помогать будет, но рядом видеть не хочет, это про Люду. Мать плакала бабуле в колени, бабушка гладила её по голове и успокаивала. -Иди, доча, ничё не поделать...ну што теперя? Мы с Люсей проживём как - нибудь, к тому жа он обещал помогать, а ты иди. Иди, да радуйси, порченая, а стокмо тебе, это за все твои страдания...Иди доча, не переживай. Люда знала, мать родила её в "девках", отец от Людмилы отказался ещё до её рождения. От позора, спровадила бабушку юную мать к знакомым, в Ленинград, там она выучилась, пошла работать на завод, там и встретила Григория Петровича. -Мам, он старый, - шептала она своей матери. -Ну и што? Тебе што исти его што ли?Не дури девка, соглашайси, тебе ли выбирать? Девчонку как раз поможеть воспитать. Не помог...Но помогает деньгами. Вот мать -то и собралась вызывать бабушка, а зачем? Что такого случилось? Да он и внимания не обращает на Люду, а тут ещё в таком виде, ууууу. Кое как бабушка добилась от Людмилы, что не было ничего, что просто проводил до дома Сашка, потому что упала. Не сказала Люда главного, каждый вечер, убегает от Веры в семь часов, двадцать минут стоит на холоде, а потом, когда выходят рабочие, забегает вперёд и идёт тихонечко, ожидая, что Сашка её догонит...Обратит внимание. А он и догоняет, даже здоровается и всё... Прошла зима, наступила весна. Да-да, прям наступила, залила все дороги, разбушлатила всю спящую зелень, полезла мать- мачеха, зацвела буйным цветом сон - трава, в народе именуемая подснежниками. Всё цветёт и пышет, хочется и Людмиле так расцвести, так...чтобы Саша и думать забыл про эту Нинку. Смотрит в зеркало девчонка на себя, нос курносый, с веснушками, глазки маленькие, белёсые реснички, косички торчат в разные стороны. Эх, вот взять бы, да и превратиться в такую красавицу, как Нина... Каждый вечер ходит Люда встречать Сашку, на танцы стала бегать так и там стоит, за ним смотрит...Да только он не обращает внимания. А тут, слух прошёл, будто бы Нина, замуж выходит и не за Сашку, нет...за городского какого-то. Оёёёй, что же с Сашкой-то будет, думает Люда... Пришла на танцы, а он там, пьяненький, ходит, на всех задирается. В глаза ему сказать боятся, понимает Люда, а как только выйдет на улицу, так и навалятся, всем гуртом... Пошла к Сашке. Он узнал её. - Ааа, кулёма...ты что тут? Волков боишься, ик...пойдём, до дома провожу. Сердце у Людмилы чуть не выпрыгнуло, сам, сам Сашка -то предложил, а у калитки...ой, баттюшшки, поцеловал. Всю ночь уснуть не могла, ворочалась, трогала пальчиками то место, где поцеловал Сашка. Мииилый, любимый, родной... Так шептала девчонка. Дождалась... Еле как вечера дождалась, нарядилась, бабушка слова не сказала, когда Люда новые туфельки надела и пошла Сашку встречать. Он мимо прошёл, кивнул только и пошагал прочь, потом опять и опять. Не выдержала, подошла сама. -Здравствуй, Саша. -Привет, Люсь... -Саша, - зажмурив глаза говорит Люда, - а пойдём в кино? Там фильм новый... -Я его смотрел уже, Люсь...да и ты тоже...я тебя видел. Люда покраснела. -Ты знаешь что? Ты не ходи за мной, ладно? Надо мной мужики уже смеются, что ты как...Не надо, не ходи... -Я, я...Саша... - Я не хороший, Люда, я плохой, слышишь? И у нас с тобой, как в том кино, в которое ты зовёшь, ничего не будет, понимаешь? Я не такой, я не герой, я простой мужик, от меня ушла недавно любимая женщина. Я не смогу, как в том кино...понимаешь, это только у них так, а в жизни по другому. Я не могу сердце заставить забыть красавицу Анфису и полюбить мышку Тосю, понимаешь? В жизни всё по- другому, имена тоже другие, но ты поняла о чём я. -Она не любит тебя, понял, не любит и никогда не любила, а я люблю, - Люда заревела. -Я - то тебя не люблю, Люсь...мне та нужна, любимая. Ну начну я с тобой, просто, чтобы забыть ту, а она позовёт и я пойду, понимаешь? Уйду и не оглянусь. Я же тебе жизнь сломаю, пойми. -Ну и пусть, Саша... -Нет, не пусть, уходи, слышишь? Уходи...и никогда не попадайся мне на глаза, я тебя терпеть не могу, маленькая, уродливая, девчонка. Люда заревела и убежала. Она заболела. Целую неделю лежала с температурой, даже мать пришлось вызывать. А потом прошло, будто и не было ничего, раз и прошло и любовь та...она будто прошла. Нина, как и гооврил Сашка, вернулась и поманила, а он пошёл. Люда вышла замуж, за хорошего парня, мать её в Ленинраде устроила, комнату дали, с помощью отчима конечно, с братьями даже сдружилась. Живёт, работает, бабушку схоронила к себе в Ленинград забирала, оттуда и провожали её. Однажды приехала продавать дом бабушкин, мать отказалась в её пользу и встретила Сашку. Защемило что -то и тут же прошло. -Здравствуй, Люда. -Привет, Саш. -Смотрю цветёшь, молодец девочка. Люда вскинула подбородок, смотри, мол, любуйся, грызи локти, от когоотказался. -Молодец, - повторил Саша, - а я тебе Люда, этого бы не дал, не смог бы дать. Я вон, со своей любовью мучаюсь, то позовёт, я тогда на крыльях летаю, то опять в пучину бросит...лечу опять в пропасть. Я тогда, когда слова те злые тебе сказал, таким подлецом себя почувствовал, но иначе нельзя тебя было в чувство привести...Погубил бы я тебя, несчастной сделал бы, а так...смотрю у тебя всё хорошо... -А ты...у тебя? -У меня тоже Люда. -А ты сейчас как...ну где? -Я то...сейчас летаю... -Спасибо тебе, Саша, за всё спасибо... Автор: Мавридика д.

Жили молодые Богдановы в небольшом городке. И хотя совсем недавно город считался поселком, в нем активно развивалась промышленность. Строились заводы и фабрики. Здесь была хорошая больница и школа. Иван работал водителем, Марья трудилась на молочном заводе. Красавицы дочки родились в семье одна за другой. Первой была Дуняша, затем Натка, а следом и Зинка появились. Не так легко было одевать трех девчонок в красивые платья, а все ж старались мать с отцом наряжать дочек. Чаще всего новое платье покупалось Дуне. Если выпадала возможность два наряда пошить, то еще и Ната получала новенькое. Зина же всегда донашивала за сестрами. Хорошо, что характер у младшенькой был, как у мальчишки. Все равно ей было, что носить. Заплаток много, так это ж еще и лучше. Не станет матушка бранить за дырки на старой одежде. После Зинё целым ничего не оставалось, такой уж проказницей она была. Матери частенько приходилось штопать ее одежду. Латаные-перелатанные платья Марья не выбрасывала, даже когда Зина из них вырастала. Отстирывала, отглаживала и складывала в комод – за несколько лет их немало накопилось. Старшие дочки уже в школу пошли, когда у Богдановых родилась Люба. Всех девочек нежно любил отец, а в Любаше души не чаял. Чудо какой хорошенькой получилась Любаша – мордашка кругленькая, румяная, глазки лучистые, светло-зеленые, как весенняя листва. Ладненькая девчоночка была -загляденье просто. Веселая, ласковая, нрав покладистый. Старшие дочки Ивана частенько переругивались между собой. В чем-то они и соперницами были, могли ссориться из-за мелочей, а вот с Любашей такого не было. Последнюю конфетку младшенькой, сладкий петушок девчоночке, ласковое слово ей. Любаша платила близким той же любовью, что они давали ей. Всегда улыбалась, слушалась, ни на кого зла не таила. Вот только не знал никто, что тоска одна Любкино сердечко съедала. Хуже горькой редьки надоели ей старые латаные платья от старших сестер. Новенькое-то девчонке не шили и не покупали. - Мам, а мне, когда платье из ситца купят? – спросила Любаша, когда новое нарядное чудо лимонно-желтого цвета получила Дуняша. - А на кой тебе платье покупать? – засмеялась матушка. – Дуняшка вырастет, Натке отдаст, Натка вырастет, Зинке перейдет. Ну а после Зинки все платья твои. Не расстраивайся дружочек, твои сёстры так быстро растут, что обновки не успеваем покупать. Загрустила Любаша, губешки задрожали у нее. Это ж сколько ждать ей платьице, да и сколько заплаток на нем появится после сестер, особенно после Зины. - Отчего ж такая мордашка печальная у моего котенка? – ласково спросила Марья, коснувшись пальцем кончика дочкиного носа. - Очень хочется мне платьице из ситца. Только новое! Только мое, а не после сестёр, - произнесла со вздохом девочка. - Да у тебя ж платьев целый комод! И ситцевые, и какие хочешь, - засмеялась Марья, - уж не тебе печалиться, родная. Мать напекла сладких булочек и прикрыла их полотенцем, чтобы до ужина не зачерствели. На кухне пахло просто бесподобно, но Марья никому не давала выпечку, чтобы до вечера не растаскали. А любимице своей Любаше все-таки дала самую румяную булочку. Очень ей хотелось побаловать дочку – а то, чего ж она грустит попусту? Взяла Любаша гостинец и поблагодарила матушку. Не стала больше просить, знала ведь, что матери и отцу не так просто четырем дочкам угодить. Да и стыдно ей было капризничать, ведь и балуют её все. Дуню мать поругать может, Натке порой отец пальцем грозит, вот и Зине попадает. А ее, Любашу, никто в жизни не бранил, даже сёстры. Но глядела она на сестер и вздыхала. Ох, было б у нее зеленое ситцевое платье, как у Дуни – легкое, воздушное. Чтобы разлеталось на ветру и глаз радовало. Или Наткино голубенькое, что перешло средней сестре от старшей и сохраняло прежнюю свежесть и красоту. Но увы, оставался у Любаши целый комод одежды – выцветшей, с заплатками, а то и дырками. *** Своего десятого дня рождения в мае 1940 года девочка ждала с нетерпением. До этого она все уши прожужжала отцу и матери, какой подарок хотела бы получить – платьице ситцевое, новенькое, легкое, в цветочек. - А я тебе куклу какую красивую купил месяц назад, вот и ждал подарок этого дня! - сказал отец. Он протянул дочке презент. Кукла была бесподобная. Сестры, которые стояли рядом, так и ахнули от восхищения. А еще радовались, предвкушая то счастье, которое вот-вот промелькнет в зеленых глазах Любаши. Куклу доставили из столицы. Там есть магазин со всякими интересными вещами для детей. И Дунька, и Натка, и Зинка ни разу не были в Москве. И магазина этого не видели, хотя всей душой этого желали. Только слышали о нём. Слезы и обида блеснули в Любашиных глазах. Не сумела скрыть она разочарование, увидев чудесную куклу вместо желанного подарка. - Что с тобой, душенька? – растерянно спросил отец. Кинулись к девочке встревоженные мать с отцом. Сестры с недоумением поглядывали друг на друга. А Любаша плакала уже навзрыд. Никогда не капризничала она, на ревела от обиды. А тут дала волю слезам, еще и поскуливала, аж завывала. - Тебе не понравилась кукла? – с изумлением спросила мать. При этом понимала она, что даже не самый прекрасный подарок никогда не вызвал бы у дочери таких страданий. В чем же дело было. - Я платье хочу! Новое и красивое! – плакала дочка. - Ты чего, Любочка? У тебя целый комод этих платьев, - рассмеялась Натка, - подрастешь, и мое голубое заберешь. - Даже я его носить не стану, сразу тебе отдам, - кивнула Зина. - Я достану ситец, и мать пошьет тебе платье, - сказал Иван. - Много ситца, много платьев будет, слышишь, дочка? Любаша кивнула. Услышав обещание отца, девочка поверила и вроде как даже успокоилась. Знала она, что, если папка говорит что-то, значит все так и будет. Вот только ежедневные хлопоты отвлекли Ивана, да и Марья не напоминала. Потому очень нескоро выполнил отец свое обещание. Тот самый день, когда принес Иван большущий отрез нового ситца и торжественно вручил дочери, Любаша помнила всю жизнь. Затаив дыхание, девочка разглядывала ткань. - Папа, - прошептала Люба, не веря своим глазам. Она трогала ситец – до чего он был мягкий, легкий, просто чудо! - Это, дочка, ситец, тебе на платье, - произнес отец с улыбкой, - ты уж прости меня, никак уразуметь не мог, что девчонке новенькое платьице хочется. Все казалось, что нет толку в новых нарядах, если их от сестер у тебя много. - Спасибо, папа, - тихо произнесла девочка, - а когда мы сможем пошить мне платье? - Пойдем завтра к портнихе и договоримся с ней, - вмешалась в разговор Марья, - будет у тебя ситцевое платье, самое красивое и модное. Покашливал отец, стоя рядом, всё не знал, как сказать дочке еще об одном подарке для нее. Он говорил о том, что теперь будут у девочки платья, обещал ей и синие, и зеленые, и в цветочек наряды. А потом показал ей еще один свёрток. Она была большая и стояла в углу. - Красные сапожки! – воскликнула девочка, доставая чудесные сапоги на небольшом каблучке. Сердце её просто замерло от счастье. Обладать такими бесподобными сапогами – что может быть прекраснее? А еще знать, что скоро у неё будет ситцевое платье – ох, слишком много счастья для одного дня. Свои красные сапоги Любаша не носила. Матушка всё не позволяла – то грязь на улице, то повода нет такую красоту носить. Люба расстраивалась, но все же не спорила. Даже то, что сапожки лежали у нее в шкафчике, радовало сердце. К портнихе в тот день мать не повела дочку. Знакомая швея приболела, нужно было подождать. А потом и вовсе времени не стало – Марья заболела и долго не могла оправиться. А как выздоровела, так повседневные хлопоты затянули её с головой. **** А вскоре немцы вступили на советскую землю. Совсем другие мысли теперь были у людей. Ивана на фронт забрали – одна теперь управлялась Марья. Тяжело ей было, а уж потом еще труднее пришлось, ведь пришла ей похоронка на мужа спустя полтора месяца. Горе в семье было таким сильным, что казалось, будто никогда больше вдова Ивана и его дочери не смогут радоваться. Любаша, которая всегда раньше улыбалась и жизни радовалась, теперь же она постоянно грустила, была напряжена, думала о чем-то своем. Однажды Люба завела с матерью разговор. Надо бы пошить, наконец, ей платье из ситца. Уж почти два года лежит без дела материал. Разве ж это дело? - Как же можешь ты о нарядах думать, когда и года не прошло, как отец погиб? – возмутилась Марья. Никогда раньше не бранила она младшую дочь, а тут напустилась рассержено. - Да хоть бы в память о папе пошили уже! – воскликнула Люба. – Он подарил мне ситец, чтобы платье у меня было. Чего же мы ждем, почему папину волю не уважим? - Нет теперь ему дела до земных дел, - резко ответила Марья, - а ситец будет лежать, сколько нужно. Вот закончится война, будет тебе платье. Сейчас не время щеголять, ни у кого обновок нету. Не знаем, что завтра есть будем. Ситуация на фронте обострялась, в местную больницу привозили раненых. Требовались медикаменты, худо обстояло дело с марлей, ватой и бинтами. Руководители предприятий, фабрик и школ обращались к работникам с призывом помочь больнице. Принимались самые разные ткани, которые можно было использовать для пошива простыней для раненых и раскроя на бинты. Дуня была уже взрослой, она работала санитаркой в больнице. С горечью в голосе рассказывала она матери и сестрам об острой нехватке перевязочных материалов. - Я уже отнесла туда все наши старые вещи, - вздохнула девушка, - принимают всё, даже самое старье, лишь бы было чистое. - Нам больше нечего отдать, - развела руками Марья. Она работала на молокозаводе. Последние месяцы женщина трудилась ни износ. Все пищевые предприятия функционировали в усиленном режиме, ведь их задачей было кормить солдат. Однако несмотря на жуткую, непрестанную усталость, Марья оставалась заботливой матерью для своих дочерей. А ещё в её душе оставалось место милосердию. Понимала она, что в военное время людям не до красоты и баловства. Раненые солдаты нуждались в медицинской помощи, но и простые люди, далёкие от медицины, помогали бойцам чем могли. В ту ночь Марья долго не могла уснуть, всё думала о своем покойном муже. А еще о тысячах солдат и о нехватке марли и бинтов. Поэтому к утру, так и не сомкнув глаз, женщина приняла решение. Она взяла тот самый ситец, что Иван покупал Любаше на платье и отдала старшей дочери. - Отнеси это в больницу, там эта ткань нужнее, - шепнула она Дуняше. Как поняла Дуня, что сунула ей мать, сердце её болезненно сжалось. Знала она, что это ситец, который был куплен Любаше на платье. Но ни минуты не раздумывая, приняла девушка ткань. Больнице она нужнее, а девчонка еще нагуляется в красивых платьях, когда мирные времена настанут. Как узнала Люба, что ситец мать и сестра отдали в больницу, расплакалась. Кинулась на кровать и рыдала долго-долго. Ведь пока лежал белоснежный материал у матери в шкафу, оставалась у девушки надежда. Она как маячок освещала её душу, открывая путь к радости. Теперь же этого маячка не было. А еще это был папин подарок. Впрочем, не сердилась девушка на маму и Дуняшу. Знала ведь, что поступок их продиктован благородством, а не намерением её обделить. И всё же жизнь без мечты стала совсем унылой. Не оставалось больше ничего, что могло бы радовать Любу в те страшные, голодные военные годы. Очень не хватало еды. Снизилось количество хлеба, исчезло мясо и сахар. Но однажды Марья позвала дочерей на ужин. Девушки так и ахнули от того изобилия, что мать выставила на стол. была тушенка, картошка и сахарница была наполнена доверху. А еще печенье в вазочке. - Мама, ну откуда это? – удивилась Любаша и почувствовала, как неприятный холодок пробегает по ее коже. - Я продала твои красные сапоги, - сухо ответила мать, - они лежат без дела уже несколько лет. Куда тебе их носить? Да и малы уже. Зато мы будем сыты. Любаша поймала себя на мысли, что ей уже не больно. После того, как разрушилась её мечта ситцевом платье, девушка будто перестала чувствовать боль.. *** Кончилась война, и наступили совсем другие времена. И всё же было тяжело. Советским людям предстояло восстанавливать страну, по-прежнему в цене был упорный труд. Строились заводы, фабрики, магазины. Только прилавки наполнялись товаром не сразу. В первую очередь привозили продукты питания, вещи первой необходимости. Любаша пошла работать в ясли няней. Одновременно она училась в педагогическом училище. Мечты о ситцевом платье будто бы канули в прошлом. Девушка носила добротный шерстяной костюм. Он был почти новый – его купила соседка, но вещь оказалась ей не по размеру. - Какая красота, - произнесла мать, любуясь Любашей, - тебе очень к лицу. Шерстяной костюм будто бы придавливал ее к земле, заставлял думать о серьезном и тягостном. Девушка училась, работала. Закончив педучилище, она стала учительницей. Вскоре Любаша познакомилась с Виктором, который работал на химзаводе. Молодые люди сначала дружили, затем поженились. Новой семье выделили квартиру от предприятия, где работал супруг. Первое время все было хорошо, но вскоре Виктор начал попивать. И ругалась с ним жена, и по-хорошему разговаривала, а всё без толку. Не думала Любаша о том, чтобы развестись. Страшное это было что-то – развод. А на работе что скажут? А мать, разве, поймет? Потому и мучилась Люба с мужем, периодически пытаясь воздействовать на него. - Почему я не могу получить свою зарплату? – возмутился Виктор, которому в кассе предприятия отказали в выдаче денег. - Я договорилась, чтобы твою зарплату отдавали мне, - спокойно ответила Любаша, - все знают, что ты деньги пропиваешь, а потом прогуливаешь смены. - И что я теперь даже выпить после работы не могу? – выкрикнул муж, страшно раздосадованный. - Не можешь, - произнесла Люба, - пьяница мне в доме не нужен. Меньше стал пить Виктор, когда деньги в кошелек жены перетекли. А потом у супругов родилась маленькая Танечка. И тогда муж, вроде как, за ум взялся. Вновь училась Любаша быть счастливой. Глядя в светлые глазенки любимой доченьки, Люба радовалась и мечтала. А однажды, прогуливаясь с коляской мимо универсама, загляделась на манекен. «Она похожа на меня, - подумала вдруг Любаша, - и платье у нее такое славное, мне бы точно пошло». Платье на витрине не продавалось, зато в магазине был ситец. Не раздумывая ни секунды, Люба купила потрясающе красивую ткань – белую в мелкий цветочек. - Зачем это тебе? – удивился муж, глядя на кусок ткани, который жена выложила из сумки. - Я хочу сшить себе платье из ситца, -с улыбкой произнесла Любаша. Как же хорошо и легко ей было в тот момент! Виктор пожал плечами. Женщин этих не поймешь – какие-то глупости их радуют. Всё некогда было Любе ткань в ателье отнести и сшить, наконец, платье из ситца. Много проблем навалилось, еще и Виктор за старое взялся. Жена с ним ругалась, грозила разводом, а всё без толку. Даже жалобу написала на супруга и прямо на завод отнесла. Пропесочили безответственного мужа, как следует, и вновь стали его зарплату Любаше отдавать. Но всё тянуло Виктора пить и веселиться с друзьями. - Отдай деньги, – требовал муж, возмущенный тем, что жена мешает ему выпить. - Не дам, - покачала головой Люба, - и не проси. Тебе что, друзья дороже, чем жена с дочкой? Пробубнил что-то невнятное Виктор, добавил, что семьей дорожит, а всё равно уже одна нога уже в ботинке была. Махнула на него рукой Любаша, пошла дочку кормить. - Не дашь? – угрожающе прокричал муж. – Ну так сама виновата, тебе же хуже будет. Пока кормила Люба Таню на кухне, прошел Виктор в комнату прямо в обуви. Вроде как деньги искал. Однако Любаша знала, что никаких денег он не найдет – жена надежно все спрятала. Усмехнулась она, услышав, как хлопнула входная дверь. Подумала, что без денег не напьется муженек. А еще задумалась о том, что надо бы до ателье дойти. «Покормлю Танюшку и пойдем с ней гулять, да зайду к портнихе, - подумала Люба. - Хоть радость на душе появится». Пошла она в комнату и ахнула. Перевернул там все супруг, когда заначку искал. Деньги-то он не нашел, а вот ситец забрал. Как потом оказалось, Виктор продал ткань, чтобы хватило на выпивку. Он и понять не мог, почему жена была в таком бешенстве от его поступка. И хотя понимал Виктор, что поступил плохо, а все ж не недоумевал, почему жена так остро отреагировала. После сбивчивых объяснений Любы он пообещал, что непременно купит ей точно такую же ткань завтра. Муж обнял жену и постарался успокоить. - Завтра я зайду в магазин по пути с работы, - пообещал Виктор, - мы купим ткань и сошьем тебе платье. Любаша вроде как даже успокоилась. Ей показалось, что достучалась она до своего безответственного мужа. Вот только на следующий день Виктор не пришел домой. Сначала Люба думала, что супруг вновь пустился во все тяжкие. Ведь она как раз дала ему деньги на то, чтобы купить ткань. Но не пришел Виктор ни в семь вечера, ни в десять, ни ночью. Не появился он и под утро. Вскоре стало известно о беде. Накануне вечером мужчина вышел с работы и, действительно, отправился в магазин. Но у него схватило сердце, и он упал на землю. Прохожие доставили Виктора в больницу, где он умер, так и не придя в себя. *** После долгих лет вдовства Люба вышла второй раз замуж. Станислав Чупатов был ответственным и серьезным человеком. Он стал заботливым, внимательным отцом Тане, заботился о Любаше и был на хорошем счету на работе. У супругов появились общие дети. Когда Тане было двенадцать лет в семье родилась Ольга, а еще через год Степан. Все они жили дружной семьей. Люба давно уже одевалась в строгие платья и солидные костюмы. Учителю полагалось выглядеть так, чтобы вызывать уважение. Куда бы она могла пойти в легком воздушном платье? В магазинах появились красивые платья для девочек. Любе хотелось наряжать дочку, но Таня не проявляла особого интереса к нарядам. Девочка занималась спортом и предпочитала брючки, шорты. Единственным платьем, в котором можно было увидеть Таню, была школьная форма. По разным причинам семья никак не могла выехать на море. То отпуск не совпадал у супругов, то у Степки ветрянка, то у Любы заболела мать. Но однажды Стас заявил о том, что летом их семья непременно отправится на курорт. - В этом году меня ничто не остановит, - твердо произнес мужчина, обнимая жену, - моя жена еще ни разу в жизни не видела Ялту, разве так можно? Любаша рассмеялась. Она и сама была не прочь понежиться на морском бережку. И ребятам полезно будет погреться на солнышке. - Можно начинать собираться? – весело поинтересовалась жена. – Отпуск через два месяца, нам пора хотя бы купить чемодан. Стас кивнул. Он сказал, что чемодан купит завтра. А пока… - Любаш, я не знаю, понравится ли тебе эта вещь, - со смущением произнес мужчина, - но я увидел это в магазине и решил, что обязательно хочу поехать с тобой на море. Люба была заинтригована. Что же такого её муж увидеть в магазине, что заставило его задуматься о поездке на курорт? - Оно было на манекене и не продавалось, - сказал Стас, - но ты же знаешь меня. Если я захочу, никакая продавщица меня не переспорит. Пришлось даже позвать заведующую. - Стас, я не понимаю, - растерянно произнесла Любаша, - покажи уже, что ты там купил? Муж протянул Любе сверток. Почему-то ее руки задрожали, хотя она понятия не имела, что внутри. Непослушными пальцами распаковала она упаковку, и на ее руках оказалось прелестное светло-зеленое платье из легкой воздушной ткани. - Платье из ситца, - прошептала Люба, и в глазах ее появились слезы. Да как же это могло случиться? Она столько лет мечтала о нем, плакала… Порой Любаша находилась совсем близко к мечте, а потом мечты рушились. Сколько раз она уже могла купить или сшить его? Но почему-то такое простое желание много лет оказывалось недоступным. - Ты постоянно в строгом костюме, много работаешь и очень устаешь, - улыбнулся Стас, - а дома удобный халат, и снова у тебя работа, только по дому, забота о нас. А я хочу увидеть тебя легкой, порхающей… - Обязательно увидишь, - тихо произнесла Люба, смахивая слезы. Стас был немного смущен. Он не мог понять, почему его простой подарок привел жену в такое волнение. Но он видел, что платье безумно понравилось Любаше. *** Платье пришлось Любе впору. Оно совсем не походило на легкое ситцевое чудо из ее старой детской мечты, и все это было именно оно! Любаша постоянно трогала его, гладила. Порой ей казалось, что ткань пахнет как во времена её детства, когда она и сестры были совсем юными, и был жив отец. Всей семьей Чупатовы отправились на море. С радостью Люба надевала светло-зеленое платье из ситца. В нем она чувствовала себя легкой, совсем юной, будто не было за плечами долгих лет войны, тяжелой работы, вдовства и тревог. Рядом с ней был любимый человек и дети. Может быть, платье из ситца и не было уж так сильно ей нужно. Однако, дотянувшись до мечты, Любаша вдруг поняла, что стала по-настоящему счастливой. Автор: Хельга.

Всех покупателей она делила на три категории: «курицы», как эта девица; «собаки», которым дай только повод, начнут лаять и ругать всех и вся; и «не от мира сего», к которым она причисляла тех, кто не подходил ни к одной из перечисленных двух категорий. Лидия давно пробила продукты и ждала оплаты. Девица долго рылась в объёмном кошельке, перебирая скидочные карточки других магазинов длинными нарощенными ногтями ядовито зелёного цвета. - Оплата картой? – спросила со вздохом Лидия медлительную девицу. Та кивнула и продолжила рыться в кошельке. Очередь нетерпеливо ждала, наблюдая за ней вместе с Лидией. Наконец, девица нашла карточку и приложила её к считывающему устройству. Очередь облегчённо выдохнула, зашевелилась. Лидия еле сдерживалась, чтобы не поторопить девицу, задерживающую очередь. А та невозмутимо вложила карточку в кошелёк, закрыла его, убрала в сумочку и застегнула её на молнию. Только после этого стала складывать продукты в пакет. Всё делала медленно, последовательно. Наконец, пошла к выходу с таким видом, будто делала одолжение Лиде, очереди и всему миру. «Что за сонная муха? Не живёт и не умирает. Неужели не могла приготовить карточку заранее? И ведь замужем. На пальце обручальное кольцо. И где глаза у мужиков? Хотя, понятно, где», - ворчала про себя Лидия, пробивая продукты следующему покупателю. Она бросила взгляд на подошедшую к кассе женщину с девочкой. Бабушка и внучка. Этих Лидия сразу отнесла к категории «не от мира сего». Она видела их часто. Пожилая женщина суетливо складывала продукты в пакет. Девочка стояла рядом, безучастно глядя на неё своими большими голубыми глазами. Из-под шапочки выбивались светлые кудряшки. Лидия каждый раз ловила себя на мысли, что у неё могла быть вот такая светленькая голубоглазая дочка. Женщина собрала с тарелочки сдачу и торопливо отошла от кассы, чтобы не мешать остальным. Девочка следовала за бабушкой, как приклеенная. Брала женщина всегда минимум продуктов. Да и понятно, на пенсию не разгуляешься. Лидия снова бросила на них взгляд. Бабушка с сумкой ковыляла к выходу, опираясь на палочку, девочка не отставала от неё. Лидия вздохнула и продолжила пробивать ненавистные продукты не менее ненавистным покупателям. Через день Лидия снова увидела пожилую женщину. Она положила на ленту у кассы обычный свой набор продуктов – молоко, батон, пачку макарон. Иногда к нему прибавлялась пачка чая, песок или какие-то овощи. - Здравствуйте. Вы сегодня без внучки? – спросила Лидия. Покупателей в магазине мало, у кассы нет очереди, можно и поговорить. - Да. Ната в садик, наконец, пошла, - ответила женщина, складывая торопливо продукты сразу в пакет. - Двести девятнадцать рублей сорок семь копеек, - назвала Лидия сумму к оплате. - А до этого не ходила? Вроде большая девочка уже, - заметила Лидия, ожидая оплату по чеку. - Ходила, конечно. Только… Мама у неё умерла недавно, дочка моя. – На глазах женщины выступили слёзы. – Переживала девочка, замкнулась в себе. Ох, горюшко. – Женщина смахнула слезу, рассеянно собрала сдачу. Лидия, не раздумывая, взяла шоколадку со стойки, где стояли товары со скидкой, и сунула в пакет женщине. - Для внучки. - Ой... Зачем? Не надо. Сколько я должна? – Женщина суетливо полезла в сумку за кошельком. - Не надо. - Лидия остановила её руку. - Спасибо! – сказала растерянная женщина и поковыляла к выходу. *** Отца своего Лидия не помнила. Мать говорила, что он был красавцем. Лидия не очень верила её словам. Тощая, носатая, грубоватая мать и красавец – это как-то не вязалось. Хотя на мать Лидия совсем не походила: высокая, статная, с прямым носом и копной густых каштановых волос. Отец бросил их, когда Лида была совсем маленькой. Жили они с мамой в небольшом посёлке при железнодорожной станции. Мать часто называла маленькую Лиду хвостом, прицепом, мешающим ей устроить личную жизнь. Лида не помнила, чтобы мать когда-нибудь обнимал её, целовала, говорила ласковые слова. Называла она её Лидкой, за шалости и ошибки бранила, грубо обзывала, не стесняясь в выражениях. Могла и сапогом отходить. Лида к матери тоже не чувствовала привязанности. Окончила с грехом пополам школу и уехала учиться в торгово-кулинарное училище в областном городе. Она не мечтала стать поваром или продавцом. Просто туда легко поступить, давали общежитие, можно было быстро начать подрабатывать. А деньги Лиде были нужны. Мать сразу сказала, что тянуть на своей шее Лидку не собирается. Вырвавшись из дома и начав самостоятельную жизнь, Лида быстро освоилась. На втором курсе влюбилась в парня старше себя. Но тот бросил её ещё до того, как она узнала, что беременная. Не раздумывая, не поддаваясь на уговоры и запугивания врачей, сделала аборт. Не хотела, чтобы ребёнок стал ей помехой, как сама Лида для матери. Снова влюбилась в красивого парня, когда уже работала в магазине. Но до свадьбы дело не дошло. Родителям жениха она не приглянулась. Потом был Алик, женатый и толстый. Он был влюблён безумно, купил ей однокомнатную квартиру для встреч. Лиде он не очень нравился, но она терпела его. Связь между ними длилась семь долгих скучных лет. Приходил он к Лиде раз-два в неделю, никогда не предупреждал заранее. Она сидела дома выходные и в праздники, ждала, вдруг придёт. Не скандалила, недовольства не показывала, боялась, что отберёт квартиру. Не отобрал. Она, наверное, надоела ему, а может ещё что случилось, только Алик приходить перестал. Лида не жалела о нём. Были и другие мужчины, но замуж никто так и не позвал. Лида смирилась, хотела родить для себя, когда поняла, что годы уходят, ловить ей больше нечего, вокруг полно молоденьких и красивых девушек. Но, оказалось, детей у неё после аборта никогда уже не будет. К матери она ездила первое время, привозила продукты. Мать продуктам радовалась, но на стол их не выставляла, боялась, что Лида сама и съест их. Восемь лет назад мать сгорела вместе с домом. Лида ездила на похороны. На кладбище у могилы она стояла одна. Двое мужчин легко несли гроб. Соседи рассказывали, что взяла мать на постой квартиранта приезжего. Случайно или нет, но через месяц дом ночью загорелся, вспыхну как факел. Лето стояло сухое и жаркое. Полиция нашла только обгоревшее тело матери. Лида не очень сильно переживала. Не видела от матери любви и заботы, давно привыкла жить самостоятельно. На могилу не ездила. У неё после похорон осталось ощущение, что в гробу вместо матери была пыль, слишком лёгкий он был. Так и жила Лидия одна. Не жаловала удачливых женщин. Терпеть не могла таких вот куриц, как медлительная сонная девица с открытым ртом и нарощенными ногтями. Всё у них в шоколаде, даже мужья есть. И за что только мужики любят их? Скоро сорок. Лидия стала сильно краситься, румянить щёки, пытаясь за макияжем скрыть появившиеся морщины и увядающую кожу лица. Она часто думала, что если бы не тот аборт, у неё могла быть именно такая светленькая голубоглазая дочка, как у той женщины с палочкой. Она бы её любила со всей силой нерастраченной нежности и любви, наряжала бы, заплетала в косы пушистые банты, ходила бы на утренники в садик и гордилась своей красавицей… Через несколько дней Лида снова увидела в магазине женщину. В этот раз она положила на ленту у кассы не молоко и макароны, а колбасу, курицу, сыр… - Здравствуйте, - поздоровалась Лида. – У вас праздник намечается? - Да какой праздник. Сорок дней дочери завтра. Соседи, может, зайдут помянуть, надо стол собрать. Набрала вот, а как донесу, не знаю. Лида пробила продукты, отдала сдачу. - Вы подождите, не уходите, я сейчас. Она позвала другого кассира, подменить её. Через пять минут вышла к женщине в пальто и с объёмной сумкой в руках. - Пойдёмте. Я провожу вас. - Да что вы? Мне так неудобно... Я тут недалеко живу… – приговаривала женщина, стараясь не отстать от Лиды, когда та взяла без разговоров у неё пакет с продуктами и пошла к выходу. Галина Николаевна, так представилась женщина, смущённо что-то рассказывала всю дорогу. Лида слушала её вполуха, думала о своём. Когда дома она выложила из своей сумки фрукты, конфеты, бутылочку вина, нарезку мяса и красной рыбы, женщина замахала руками, отказываясь брать. - Не надо, что вы? Мне нечем с вами расплатиться. - Я денег с вас не возьму, - успокоила Галину Николаевну Лидия. - А вы приходите завтра на сорок дней. Мы утром с Наточкой на кладбище поедем, а к часу соседи подойдут, помянем мою Анечку. Придёте? – с надеждой спросила растерянная женщина. - Приду. - Лидия улыбнулась. – А отец у девочки есть? - Есть, конечно. Как не быть? Только он ушёл сразу, как Анечка заболела. У него уже другая семья, вроде сын недавно родился. На похороны звать его не стала. - То есть, девочка будет жить с вами? – уточнила Лидия. - А с кем же? Родственники есть, конечно. Двоюродный брат Анечки, племянница. Живут не здесь, в Москве. На поминках обещали помогать, позаботиться о Наточке. Только никто не спросил, как мы с ней жить будем на мою пенсию. Никто не предложил взять её к себе. Вы не подумайте, я не осуждаю никого. У всех свои заботы, дети, внуки. Кому нужен чужой ребёнок, лишний рот? А я старая уже. Случись что, Наточке прямая дорога в детский дом, получается. А куда же ещё? Только и молю Господа, чтобы дал пожить подольше, чтобы успеть поднять мою сиротинушку. Лидия возвращалась в магазин и думала о девочке. Не завидная судьба её ждёт. У неё самой хоть мать была, не по чужим людям скиталась, тычки и оскорбления не от чужих людей получала. На следующий день Лидия пришла на поминки. Кроме неё за столом сидели ещё две соседки. Родственники не приехали. Ната сидела с куклой в руках, не глядя ни на кого. Лидия подсела к ней. - Как зовут твою куклу? - Аня, - не поднимая головы, ответила девочка. - Как маму? А ты знаешь, что когда люди уходят на небо, обязательно посылают своим близким кого-то вместо себя? Котёнка, собачку, другого человека, чтобы им не так было скучно и одиноко. - Правда? И мне мама пошлёт кого-то? А когда? - Девочка подняла на Лиду свои большие голубые глаза. Лидия впервые заметила в них хоть какое-то проявление чувств, а не пустоту и безразличие, как раньше. Лидия стала часто приходить к бабушке с внучкой, приносить продукты. - Я не ворую, вы не подумайте. Просто я одна живу, мне не на кого деньги тратить. А вам тяжело, - сказала она на протесты Галины Николаевны принять очередную помощь. К новогоднему утреннику купила для Наты воздушное розовое платье и корону с разноцветными камнями. Ната спокойно поблагодарила, но от платья весь вечер не отводила глаз. Когда Лидия собралась уходить, Ната подошла к ней в прихожей. Лидия присела перед девочкой на корточки. - Я знаю кто ты. Тебя мама послала мне вместо себя. Ты же не уйдёшь, не оставишь меня? – Ната серьёзно и пристально смотрела в глаза Лидии. - Не оставлю. – Лида обняла девочку, сглатывая слёзы, подняла глаза на Галину Николаевну. Та закрыла ладонью рот, сдерживая рыдания. По щекам бабушки Наты текли слёзы. На следующий день Лидия вместе с Галиной Николаевной пришла на утренник в садик. Нарядная Ната водила хоровод вокруг ёлки и то и дело поглядывала на них. - Вы же не просто так к нам приходите, помогаете, верно? – спросила Галина Николаевна, когда они вышли из сада после утренника. – Наточка ждёт вас каждый день, спрашивает, когда придёте. - Я мечтала о такой дочке. Только у меня нет, и не будет детей. – И Лидия честно рассказал всё о себе. Ната всё больше привыкала к Лидии и однажды назвала её мамой. Когда Лидия позвала Нату жить к себе, та согласилась сразу, но посмотрела на бабушку, ожидая её разрешения. - Иди к маме, - подтолкнула внучку Галина Николаевна. Вот так у Наты появилась новая любящая мама, а у Лидии дочка, о которой она мечтала. Галина Николаевна умерла через четыре года, успев написать завещание на квартиру на внучку. Родственников много, только никто из них не помог им в трудную минуту. Боялась, что отберут у девочки квартиру. Ушла спокойно, ведь Наточка не осталась одна. Лида оформила опекунство над девочкой. Вот так случайно пересеклись три нелёгкие женские судьбы. Может, и правда, любящие нас люди, уходя на небо, посылают вместо себя ангелов? Автор: Живые страницы.

Мать не баловала Варю, и та, если раньше и просила о чём-то, быстро поняла, что у матери на всё готов ответ: "не нужно", "у меня такого в детстве не было" или просто "отстань со своими глупостями". Деньги матери давались нелегко. Восемь часов, исключая обеденный перерыв она стояла за ткацким станком. От постоянного шума в цеху у неё снизился слух, и она орала, а не говорила. Варя привыкла и не обижалась. Но эти янтарные заколочки снились ей во сне. Каждый раз, проходя мимо киоска, она смотрела, не купили ли их. Однажды её заметил мужчина с мальчиком. Мужчина покупал газету, а мальчику стало любопытно, что там высматривает за стеклом девочка с косичками. — Что это ты там высматриваешь, девочка? — спросил мужчина, думая, что Варя глядит на журнал "Советский экран" с Маргаритой Тереховой на обложке. Многие девочки интересовались тогда кино, и хотели стать актрисами. Варя смутилась, и засунув руки в карманы, качнула головой: — Ничего. — Да на заколки она смотрит, — ответила за неё киоскёрша, каждый день останавливается! — Какие заколки? — мужчине ничего не оставалось, как купить их, иначе вопрос не имел смысла. Он заплатил, а потом поручил сынишке догнать девочку и отдать ей заколки. — Спасибо, но я не могу их взять, — опустила глаза Варя, — мама не велела мне брать у чужих. — Ну куда мне их теперь, самому, что ли, надеть? — сказал подоспевший мужчина, — бери. Девочка представила, как смешно будет выглядеть этот высокий, усатый мужчина с заколками, и улыбнувшись, взяла. Дома она узнала много новых слов, из которых "пpoc т и т у т к а" было самым приличным. Благодаря особенности матери изъясняться криком, эпитеты, которыми она награждала свою дочь, слышал весь подъезд. Оскорблениями дело не ограничилось, мать схватила прыгалки и стала лупить ими Варю, приговаривая: — Вот тебе заколки, вот! — Мамааа-а-аааа, — ревела Варя, вздрагивая от ударов, — не на-а-а-адо! Я верну... верну их назааааад! — Веди меня к нему! — тяжело дыша, потребовала женщина и отбросила скакалку. — К кому? Я его не знаю... — испуганно глядя на мать, сказала девочка, — он мне их у киоска купил, и всё... я не знаю его... Мать посмотрела на избитую дочь, на открытых участках кожи которой вздулись багровые полосы от ударов, и до неё дошёл весь ужас содеянного. Зарыдав, она обняла Варю: — Прости меня... прости! Урок девочка усвоила накрепко. Ничего не брать даже у очень симпатичных людей. Что-то сломалось у неё внутри, ей даже не жалко было заколок, которые мать куда-то выбросила, очевидно затем, чтобы не оставлять никаких воспоминаний о своей экзекуции над дочерью. Когда девочка выросла, заколки и любая бижутерия уже были не редкостью. Чего только не продавалось! Варвара неплохо зарабатывала, и могла себе позволить любые заколки. Только вот они ей были уже ни к чему — у неё были тонкие и мягкие волосы, которые обрекали её на короткую стрижку. Мужчинам она нравилась, но отношения заканчивались, даже не начавшись: как только молодой человек приходил на свидание с букетом цветов, или, что ещё хуже, с подарком, она менялась в лице и сославшись на срочные дела, уходила. — Я больная! — жаловалась она по телефону подруге, — только что он мне нравился, как вдруг... я слышу, как она обзывает меня. — Варькин, ну ты что! — в голосе подруги слышалось сочувствие, — тебе к психологу надо, — так ты до старости одна останешься. — Одна не останусь, — вытирала та слёзы, — у меня ты есть. И мама. Мама лежала прикрыв глаза, и не сразу отозвалась на зов, когда Варвара вернулась домой. Она лежала такая маленькая, сухонькая... жалкая. Её подкосила денежная реформа. Новое государство, новые реалии. Когда трудовые рубли, которые она всю жизнь бережно складывала на безбедную старость для себя и прекрасное будущее для единственной дочки, превратились в копейки, она словно обезумела. Сначала пыталась вернуть средства, писала во все инстанции, президенту, но осознав всю тщетность своих усилий, слегла. "Они не деньги обесценили, они жизнь мою обесценили", — только и сказала. И сложила руки на груди, как покойница. Первое время Варваре приходилось с ней очень тяжело — мама отказывалась от еды. Но потом стало полегче, хотя полностью она так и не оправилась. — Подойди, — попыталась она оторвать руку от одеяла. Это ей удалось, но ненадолго, — я, похоже, уми... — Мама, прошу тебя! — опустилась перед кроватью на колени Варя, — сейчас всё лечится, и тебя вылечат. — Милая моя, — губы матери дрогнули в улыбке, — добрая... Без меня, глупой, жадной старухи тебе будет легче. Я знаю... Прости меня за те заколки. Прости, дочка. — Мама, прошу не надо! — заплакала Варвара, — я давно забыла. — А я — нет. В серванте достань, там всё, что мне удалось спасти... хочу, чтобы ты достала... Варвара открыла барный шкафчик в серванте, и достала небольшую шкатулку. — Эта? — показала маме. — Да... Открой. В шкатулке лежала бирка из роддома, с надписью "Цветкова Татьяна Сергеевна, девочка, 3450", несколько золотых безделушек и ... те самые заколки. Они потемнели от времени. Варвара взяла их в руки, и улыбнулась, пообещав себе, что оставит их, наряду с золотом. Мама сохранила их. С тех пор она никогда не бранила её, даже за дело. Всё пыталась объяснить по-хорошему. — Я хотела отдать их тебе, но не смогла, — сказала женщина, — они бы напоминали мне, что я худшая мать в мире. Но я любила тебя, копила деньги, как тогда говорили, "на приданое"... теперь понимаю, что всё это... Прости меня. Не надо было тогда... — Мама, я забыла! И ты забудь... я давно тебя простила, мамочка. Я люблю тебя. — Хорошо... Я тоже тебя... люблю. Женщина закрыла глаза и забылась сном. К утру она умерла. Прошёл год. Варвара познакомилась с мужчиной, и тот повёл её знакомиться с родителями. — Вот, знакомьтесь, это Варенька, — представил он её матери и отцу, — а это моя мама, Галина Николаевна и отец, Александр Андреевич. — Очень приятно, — сказал мужчина, и Варя внимательнее присмотрелась к нему, — нет, показалось. Они незнакомы. — Ты очень понравилась моим родителям, — сказал ей на следующий день избранник. Весной они поженились. Варвара переехала к мужу, и кроме любимых вещей, перевезла и мамину шкатулку. — Что там? — спросил муж. — Моё приданое! — улыбнулась она и открыла её. Сверху маминой ювелирки лежали заколки. Варвара почистила их, как смогла, но кое-где осталась чернота, и они смотрелись винтажными. И пластик из оранжевого стал бледно-жёлтым. Муж взял заколки и странно посмотрел на неё. — У тебя в детстве косички были? — Это ты? Твой папа мне купил? — выдохнула она. На мгновение перед ней, протягивая руку, оказался лопоухий пацан, которого отец послал отдать ей заколки. *** Эту семейную историю Варя рассказала своей невестке как пример того, что в этой жизни случайностей не бывает: из-за травмы связанной с заколками, она не могла выйти замуж, пока не встретила сына того, кто ей их подарил. Автор Лютик

Чай, уж не так и дорого ее-то окно будет– маленькое же. Одна ведь она. И работу пока не найдет. Хотя..., – мать задумалась, как бы засомневалась, – Соседи говорят – не больно-то помощи она рада. Не знаю... – Старушка что ли? – Не-ет, что ты. Девчушка, можно сказать. Хромоногая она. Мать ее померла вот недавно, жили на ее пенсию, болела мать-то, лежала уж. Может и помнишь ты – Софья, красивая такая женщина была. Почему-то мать считала, что Андрей должен был помнить тут всех. Но он уж давным давно из станицы уехал, появлялся тут редко, лишь по необходимости. Помнил он мало кого. – Не помню, мам. – А стекло-то уж давно фанерой у них закрыто зимой. Софья ведь, не выходя из дому, прожила несколько лет. Таське двенадцать было, когда она слегла, – мать вздохнула, – Мы все помогали. Всё сама девчонка. И пироги печет, и за хозяйством... До восьмого класса худо-бедно ходила ещё в школу. Ей бы работу сейчас... А где, инвалиду-то? Андрей ездил сюда не часто. Ездил – по обязанности. Матери окна сменил давно в доме, с ремонтом помогал. Но не своими руками, конечно, нанимал... Когда-то и они с другом Мишкой просто уехали отсюда в город, снимали комнату у старушки нанимались на любые работы. Стояла задача – выжить, устроиться в городе. И, чего скрывать, когда познакомился Андрей с Лизой, когда начинали они семейную жизнь, искренне радовался, что есть у нее свое жилье. Тогда с Мишкой, можно сказать, случайно начали раскручивать они свой бизнес. Глобальных планов не было, но когда дело пошло совсем неплохо, пришел и вкус денег. Буквально за четыре года они вдруг стали владельцами оконного бизнеса. Тогда, в начале двухтысячных, эта мода на пластиковые окна сделала их довольно обеспеченными людьми. Мишка женат не был, их райцентра ему уже было мало, и он перебрался в Подмосковье. Андрей тоже переехал с семьёй в Краснодар, но оконный бизнес его процветал по всему региону. Росла дочка. Больше детей жена не хотела. Прожили они почти десять лет, и разошлись по обоюдному согласию. Расстройства от развода не почувствовали – стали к тому времени чужими людьми. Лишь мать Андрея переживала о разводе, но и она со временем успокоилась. С внучкой и со снохой перезванивалась. Милена, дочка Андрея, пока была поменьше, приезжала к бабушке в гости. – Как ты один-то, Андрюш? – переживала мать, – Ведь и покушать приготовить некому. – Мам, я имею возможность и уборку заказать, и в кафе покушать. Не переживай. Есть ведь и доставка... Ехать сюда специально, чтоб ставить бесплатно кому-то чужому окна, Андрей совсем не хотел. – Мам, это ж... Специальная машина нужна, а тут расстояние, время, замеры... – Понятно, – мать вздохнула, в общем-то, понимая сына, – Ладно, я так просто спросила. Думаю – мало ли... Андрей сегодня решил остаться у матери, переночевать. Спешить нынче ему было некуда, с собой – ноут. Но работать не хотелось, да и у матери дел было немного. Неделю назад она наняла соседа, который давно уж подрабатывал, перекапывая огород под зиму. Стояли прозрачные осенние дни. Андрей решил прогуляться по станице. Он давно уж заметил, что когда у земли наступает короткая светлая предзимняя передышка, нападает на него некая задумчивость, как будто становится зорче сердце. А здесь, дома, особенно. Андрей прошел по улице, отметил что-то новое, а потом, чтоб пройти по кругу, свернул в проулок. Он опять шел там, где прошлый раз проехал на машине. И опять перед глазами – старый дом с разбитым окном. Замка на дверях, сквозь жердяной забор, он не увидел. Хата не походила на запущенную: во дворе чисто подметено, у сарая аккуратно, по-хозяйски сложен приметок сена. И Андрей вдруг ни с того, ни с сего глазами привычно начал замерять разбитое окно. Вероятно, это уже рабочая привычка. Раз разбито, раз старое – надо менять. А тут... Треснутое стекло, старательно заклеенное скотчем, ободранная рама со слоями отошедшей, высохшей краски, с выпавшими кусками замазки. Однако за этим окном – глиняные горшки с цветущими растениями, белые в голубой цветок ситцевые занавески. И в надломанном стекле играют лучи заходящего солнца. Андрей даже подумал, что у него, в огромной его четырёхкомнатной квартире, с высокими потолками и великолепными окнами, стекла грязнее. А ещё карниз упал, да так и лежит одним концом на полу. Андрей закрыл свое окно концом бархатной шторы, прицепив его за оставшийся штырь, да и забыл. На бархатных шторах давно скопились волны пыли. Давно собирался вызвать он мойщиков окон, давно собирался нанять клининговую службу, но ... Что-то в последнее время захандрил. Совсем ничего не хотелось... Хорошо, что мать не видит сейчас его жилище. На просторной его кухне, у одной стены копились пакеты хламья, плита представляла собой нечто отвратительное и липкое. Лишь картины, подлинники, которые покупал он за немалые деньги, напоминали о том, что когда-то в этой квартире было чисто, как в картинной галерее. Когда-то... И тут из-за угла тихо вышла женщина. Сначала Андрею показалось – хромая старушка. Тощая, в большой фуфайке, юбке, платке и калошах. В руке – лопата. Она тоже увидела, стоящего за забором Андрея, приостановилась, взглянула – лицо бледное, по-детски припухлое и немного курносое, выражает смесь растерянности, испуга и любопытства. – Здравствуйте, – уже вынужденно поздоровался Андрей. – Здравствуйте, – откликнулась тихо, отпустила платок ниже на лоб и двинулась к сараю. – А я смотрю – окно разбито, – оправдывал Андрей свое любопытство, идя с другой стороны изгороди в этом же направлении, что и хозяйка, – Это профессиональное, я – оконщик. Он ожидал, что девушка хоть что-то скажет, но она молчала, открыла сарай, зашла внутрь, а когда вышла, припадая чуток на ногу, Андрей, противореча своему предыдущему решению, зачем-то предложил. – А хотите, я Вам новое окно поставлю? Совершенно бесплатно..., – видимо, благодать осенних дней ударила в голову, захотелось сделать что-то хорошее. Иначе, как объяснить этот порыв? Девушка на мгновение замерла, взглянула на него большими глубокими серыми глазами, которые вдруг показались Андрею отдаленно знакомыми, а потом отмерла, как очнулась, щёлкнула щеколда, девушка помотала головой. – Нет, не нужно, – отказалась. – Так я ж... Я денег не возьму, не думайте. Мне б обмерять его только... – Спасибо Вам, но не надо, – она оглянулась уже заходя в дом. Скрипнула дверь, хлопнула и закрылась на какую-то внутреннюю железку. Боится? Неужели он ее так напугал? Дома, уж почти уснув, он вдруг ее вспомнил. Это ж она... Ага... Точно! Он даже привстал с постели. Как мог он забыть! "Косоногая сорока ходит просит пирожка" – кричали они ей вслед. Она маленькая ещё была совсем, а вот также смотрела на них своими большими глазенками, хотя выходила на улицу редко, но когда выходила... Они ждали этого, дразнили ее из-за отца. Его терпеть не могли в станице многие. Имел он свое ружье, и тщательно охранял свой сад. А росли у него какие-то исключительные груши, сливы и виноград. Все это он отвозил на базар, и тогда его считали жадным спекулянтом. Соляным разрядом из ружья однажды прилетело Мишке. Он потом целый день просидел в реке, вымачивая из ранок соль. Они мстили Таське за отца. Дразнили ее и в школе, и на улице. Это было неким увлечением и большой радостью. Соляной дробью их было не испугать, они мстили – строили козни, обдумывали планы очистки сада. И вот однажды, притаившись за малинником, решив, что дома хозяина нет, не рассчитали – стали свидетелями неприятной картины. Отец, держа Таську за тонкую ручонку, вытащил во двор и стал лупасить веником. Она тихо пищала, подвывала, но громко не кричала. Мальчишки застыли в кустарнике, боясь пошевелиться. Отец истязал девчонку так долго, что едва хватило сил, не броситься на защиту, а когда закончил, со злобой кинул веник, толкнул Таську и направился в дом. Она присела, где стояла, обняв красные исхлестанные ноги и тихо сидела так, подвывая и не шевелясь. Мальчишки подождали ещё несколько минут, и решили ретироваться. Она обернулась, услышав их, шмыгнула носом и тихо смотрела, как лезут они через забор, подсаживая и подтягивая друг друга. Андрюха всё ждал, когда кликнет она отца, боялся, что не успеют они смыться, оглядывался на нее. Но она все также сидела и смотрела на них молча. С тех пор Андрюха больше ее не дразнил, и других одергивал. – Да чего вы... Она-то тут причем, если папаня – козел. Того сада уж не было, может поэтому он не припомнил этот двор и сад. Там совсем все по-другому. – Мам, а у этой Таси хромоногой ведь раньше забор был огромный и сад, да? – Да, было... Так ведь сгорел их сад. Пожар был большой. Давно уж... Когда хозяин умер. Тогда даже говорили, что жена и подожгла. Да-а... Давняя история. Он ведь жестокий был, видать, терпела... Бедная женщина. Тася за ней столько лет ухаживала. Ох... Таська с малолетства, считай, и стряпает, и за хозяйством... – Мам, пошли сходим вместе, замеряю раму. Я предложил, но она отказалась. – Да. Такая она. Никогда ни у кого ничего не попросит. Разве что... Давай к тётке Анне сходим, соседке ее, с ней поговорим. Они, вроде, в дружбе. Баба Анна сходить к Таисье, как называла она девушку, пообещала сама. Но вскоре пришла с ответом отрицательным. Нет, бесплатно не примет. Но вот, коль с работой чего подскажете – будет Таисья благодарна. А то никак не найдет она работу. Образования, считай, нет, инвалидность, да и транспортные у них проблемы тут... Где и нашла – не поездишь. – Уборщицей она пошла бы, только чтоб не далеко, и график чтоб под наш транспорт, а то всем в шесть утра уборку подавай, а как доехать-то, коль первый автобус от нас в восемь. Вот и мается девчонка. На инвалидскую-то не больно проживёшь нынче, – ратовала баба Аня. Андрей пообещал узнать, хоть и понимал, что тут, в этом регионе, знакомых у него практически не осталось. Но попытаться что-нибудь найти было можно. Андрей уехал из станицы вовремя. Бабье лето, как капризная бабенка, обернулось и стало вдруг снежным. Бесился ледяной ветер, нахлёстывал стены мелкой водяной пылью, протяжно-нудил в водосточной трубе, которая висела рядом с окном спальни Андрея. Работа отвлекала. А ещё Андрей заказал маленькое окно. Заказал на глаз, без замеров. Но вечерами нападала неимоверная тоска. Серая мгла затягивала небо, закрывала видимые раньше крыши домов. Он лежал у себя в квартире и думал о том – как же дует сейчас в то старое оконце с разбитым стеклом. Впрочем, там примерно такие и другие окна. И если б хозяйка дала разрешение, он поменял бы ей окна во всем доме. Благотворительно – платой за украденные из ее сада в детстве фрукты. Странная она, эта Тася. Некрасивая, несчастная, совсем уж бедная, а такая гордая. Наверное, это сочетание качеств и вызывало у него интерес. Может, настолько чванливая и глупая? Или трусливая? Или ... Работу уборщицы ищет, а от новых окон в доме отказывается. Уборщицы... Тапки его прилипали к полу. Надо взять швабру... Вот и ему б уборщицу ... Окно легко зашло в его джип. И уж через неделю Андрей ехал в станицу к матери. Так часто он к ней никогда не ездил. – Мам, а я окно все же привез. – Какое окно? – Для Таисьи этой вашей. – Вот те на! – мать всплеснула руками, – Так она ж отказалася. – Ну, может, увидит, так понравится. – Не знаю, – мать качала головой, сомневалась, – Опять что ль к Анне идти? Так ты из-за этого приехал-то? – Не надо никуда ходить. Я сам. Я вот и работу ей нашел, спрошу заодно – согласна или нет? – А что за работа? – Уборщицей. Но в городе. С проживанием. Правда, временная. – Ох, не знаю, не знаю... Ну, поди. Коль получится... Андрей поехал на машине. Выгрузил окно, смело зашел в калитку. Ни одна хозяйка не откажется, увидев такое окно. Он специально взял именно само окно, а не инструмент, как делать привычнее и логичнее. Над печной трубой стоял дым, значит хозяйка дома. Морозило и этот морозец почему-то придавал уверенности и бодрости. Андрей постучал, но за дверью долго никто не откликался. Потом скрипнула дверь, шаркнула деревянная задвижка. – Баб Ань, ты? – раздался голос из-за двери. Половицы скрипнула, скульнула дверь, и все стихло. Андрей внёс окно в сенцы и встал перед комнатной дверью, не зная, что делать дальше. Он постучал в комнатную дверь и объяснил, что он вовсе не баба Аня. – Минуту... В комнате послышалось метание, слышно было, как хозяйка хлопает дверцей шкафа, наверняка, спешно натягивает на себя одежду. Андрей стоял в тёмных сенях, ждал. Наконец, решительно распахнулась дверь, серые боязливые глаза вцепились в него. Он даже не признал ее – каштановые волнистые волосы распущены, лицо такое нежное, почти детское. Сейчас перед ним она стояла не в длинной юбке и фуфайке, как в прошлый раз, а в трико и вязаной тонкой кофте. – Не бойтесь, грабить не буду, – выпалил он, – Разрешите? – он вытащил оконную раму, оклеенную защитной бумагой, – Вот, – он поставил раму на пол. – Что это? – Окно Ваше. Знаю, знаю...Вы отказались прошлый раз. Но ведь вон погода, что творит, и я подумал ... В общем... конечно, дом выстудим немного, не сезон сейчас для установки окон, но ведь и теплее будет. Это я Вам гарантирую. – Мне не нужно, я же говорила. Мне нечем Вам заплатить. Я без работы сейчас... – Так и не надо платить. У меня бизнес оконный. Почему я не могу помочь соседям матери? Считайте, что Вы стали победителем акции " Окно в подарок". – Нет, – девушка стояла перед ним и, по всей видимости, вид нового окна ее ничуть не заставил передумать, – Нет. Так нельзя. Очень жаль, но Вы зря... В общем, зря старались. Простите... – Да Вы что? – Андрей был искренне огорчён и удивлен, – Может Вы думаете, что это долго? Я выломаю старое и поставлю вам новое окно за пару часов, и, я взял все, для откосов, если позволите. Ваши цветы... – Нет, я не могу так... Когда будут у меня деньги, я займусь домом, но не сейчас... , – она была так напряжена, что Андрей физически почувствовал это – она очень ждала, когда он уйдет. Он подхватил окно, вышел в сени. – Скажите, а могу я это окно у Вас оставить? Оно мне теперь не нужно, а Вы, когда надумаете..., – он уже собирался приставить его к стене. – Нет, пожалуйста заберите его, – девушка шла следом, припадая на ногу, как бы выпроваживая из дома незваного гостя. – Ой, я чуть не забыл, – Андрей притворился ничего не понимающим, поставил все ж таки раму на пол, – Я ж работу Вам нашел! – Работу? – она посмотрела уже мягче. – Да... Работу. Уборщицы. Пойдете? – Ну... Я... А где это? – В Краснодаре, но не пугайтесь. С проживанием и всего на пару недель, а может и меньше. В общем, фронт работ осилите, и можете возвращаться сюда, домой. Оплата – сорок тысяч, уборки много, сразу скажу... – Да? – она явно заинтересовалась, глаза забегали. – И ещё питание за счёт работодателя. – Интересно, а где уборка? Это что? Офис, производство или... – Квартира. Четыре комнаты, грязь неимоверная, хозяин – сущая свинья. Они встретились глазами, она поймала его лёгкую улыбку. – Это Вы о себе, да? Андрей не ожидал такой интуиции. – О себе, – повинно кивнул, – Но сразу скажу: хоть живу и один, но интим не предлагать, – пытался шутить, – Никаких ухаживаний и заигрываний, лишь деловое партнёрство. Плачу за уборку, ну, может и за готовку чуток... Но это на Ваше усмотрение. Она опустила голову, он не видел ее глаз, никак не мог понять, что она по этому поводу думает. Прошло несколько секунд, она подняла голову, помотала головой мелко: – Нет, простите. Но я не могу... – Почему? – Хозяйство и..., – она замолчала. – Ну, две недели и мама моя Ваше хозяйство присмотрит, или баба Аня, мы договоримся. Но мне очень уборка нужна, понимаете? Не хочется, чтоб свои знали, какой я там навёл ... в общем, разговоров не хочу. А Вы моему бомонду человек чужой, от Вас не улетит. Да и земляки, считай... Выручайте, Таисья. – Ну, я не знаю. Я не умею, наверное, как надо... – Вы? – он провел рукой вокруг, – Вы умеете. Видели б Вы мое хозяйство! В общем, я даю Вам время подумать до завтра. И очень надеюсь на Вашу помощь. Соглашайтесь, Таисья. Очень выручите. А то мне уж и домой идти не хочется. Только матери это моей не говорите. Он подхватил окно и направился к двери. – Постойте. Оставьте, оставьте окно-то. Если я соглашусь, пусть оно будет в счёт оплаты тогда. А если нет – завтра заберёте, – сказала, махнув рукой,– Я подумаю... В полдень дня следующего они выехали в Краснодар. – Скажите, Вы это из жалости что ли? – встретила она его утром, и получив отрицательный ответ, опять спросила, – Тогда зачем? Рядом сесть не захотела, сидела сзади. Запихнули ее большой, для двух недель, но лёгкий не по размеру, чемодан в багажник. Ехали молча. Андрей почему-то все еще переживал, как бы она не раз думала, не заставила его повернуть, а она, по всей видимости, его стеснялась. В большой машине, как летучая мышка, забилась в угол. Пуховик бежевый, в котором ее саму найти было трудно, платок, какие-то совсем не по сезону туфли из-под длинной юбки. Больше похожа на престарелую цыганку, чем на молодую девицу. А он ещё думал сводить ее для начала в кафе. Ладно, зачем ему это? Главное, чтоб дома навела относительный порядок. И ему – гора с плеч, и ей – заработок. А через пару недель свезет, как говорят у них в станице, ее обратно, поставит окно и гудбай. Хотя настроение Андрея, загоревшееся было по дороге на малую родину, когда вез он окно, потухло. Тогда думал он, что вот подарит человеку некую радость, и возрадуется сам... Но... особой радости от подарка он не увидел, скорее наоборот– неприятие. Да и сейчас Таисья ничуть не сглаживала ему тоскливую осеннюю дорогу, грустно смотрела в окно, односложно отвечала на вопросы и молчала. Наверное, угрюмая девица. Ещё бы, с таким-то папашей, с больной долгие годы матерью... Да, жизнь у девчонки – не приведи никому. Хотя... молодая ведь, все впереди, чего бы унывать-то? Ну, да – инвалид. Так и они – не мрачные личности. У Андрея на производстве работал парень без стопы – юморист от Бога. Он вспоминал свою жену, ее наряды, которые каждый год были уже устарелыми, и менялись на новые, ее желание казаться всегда жизнерадостной. Даже если на душе – тоска, она должна была казаться всем счастливой. Ее смысл жизни был в этой фразе – "казаться всем благополучной". От этого Андрей и устал. Но, как и все семейные пары, они взаимоопылялись, и сейчас и Андрей уж пытался соответствовать – казаться всем успешным, уверенным в себе и счастливым. Он любил добротную одежду, хорошие машины и рестораны. Счастливым не был, но об этом никто не догадывался. Гостей он в дом не звал – там его одиночество и тоска явно определялись. – Не пугайтесь. Пальто можно и в Вашу комнату, а то тут у меня ещё..., – вешалка его была завещана тряпьем, – Вот Ваша будет комната, располагайтесь. Уж простите, бардак, но поэтому Вас и привез. Она осматривалась очень спокойно, раздевалась. Достала из чемодана свои домашние тапки и пошла осматривать квартиру. Делала она это молча, и лишь возле картин остановилась, потрогала раму пальцами из длинных вытянутых рукавов свитера. – Как за ними ухаживать? Я не знаю. Такие... – Раму можно и влажной, а само полотно сухой, наверное, тряпкой. Да, не волнуйтесь. Если что, ругать не буду. Давайте, наверное, чаю попьем. Пироги тут мамины... – И я привезла, – хватилась она и метнулась в свою комнату, и оттуда уже крикнула, – А плита у вас работает? Андрей даже удивился – голос грудной красивый. – Конечно, только залита вся, не пугайтесь. – Ничего, – она появилась с пакетом пирожков, – Ничего, главное, чтоб включалась. Тут, в квартире, ей все было интересно. Она пила чай, крутила головой, как галка. Андрей понял – Таисья уже изучает фронт работ, анализирует, думает, с чего начать. И вопросы соответствующие – о горячей воде, о мусорных баках, о стиралке... Ужасается роботу-пылесосу. Казалось, она приступила б уже сейчас. – Так, объявляю. Вся работа с завтрашнего дня. Я с утра – уеду на свою работу, а Вы приступайте к своей. А сегодня – вечер отдыха. Могу предложить душ. Правда, там антисанитария. Белье постельное вроде есть в шкафу. А я... Я так устал, что лягу на диванчике, а в душ утром уж, перед работой. Он нажал на кнопку стодюймового своего телевизора, Таисья заморгала глазами, смотрела на экран, не отрываясь. Андрей косился на девушку – неужто есть еще люди, которых можно удивить большим телевизором? – Тась, а у вас-то телевидение дома какое. У матери триколор ещё. А у вас? – А у нас уж давно не работает телевизор. Стоит, но не включается. А я... В общем, я книжки люблю, вот и не ремонтировала. – Ясно. Если хотите, буду возвращать Вас, посмотрю. Я техникум закончил радиомеханический, так что... Это уж потом окнами начали мы заниматься. – А окна у вас какие красивые, – она смотрела на два окна его большого зала. На подоконниках навален мусор, даже сковорода засаленная стоит на одном. Карниз поломан, шторы – кое-как. Пара запыленных горшков для цветов с высохшими ветками и паутиной. Да ни каких-нибудь, а из европейского 3-d пластика, заказанные его помощницей откуда-то из Швеции. И все это на фоне, действительно, эксклюзивных арочных окон, сделанных по спецпроекту. – Да уж, красота окон сейчас у меня налицо, – отшутился Андрей. Таисья посмотрела на него скорее жалостливо, чем осуждающе. В первый вечер посидели они недолго. Таисья, вскоре ушла к себе в комнату, а Андрей так и уснул перед включенным телевизором. А когда проснулся ночью, почему-то очень обрадовался, вспомнив, что в квартире он не один. Видно устал он быть один. Утром проснулся на запах горячего кофе. – Я тут сварила Вам, как на пакете написано. Вы не против? – Ничуть, ооо... Я и не знал, что у меня есть такой кофе. Наверное, подарил кто-нибудь. Щедро оставив денег и предложив не экономить на моющих средствах, он уехал на работу. А вечером дома опять ждал сюрприз – тушёное с мясом рагу, отсутствие штор на окнах и мусорных пакетов на кухне, а ещё кучками разложенные по всему залу его вещи. Тут было все. И то, что давно нужно было выкинуть, что лежало в мусорных пакетах, и совсем новые вещи. – Извините. Я выносила мусор, а вот это ... Надо, чтоб Вы указали, что можно выкинуть, а что разложить по ящикам. Я видела хорошие ящики для таких вещей. Пластиковые. У вас и полки есть в спальне для этого. Она, в спортивных штанах, с убранными в пучок волосами, слегка взбудораженная уборкой, растрёпанная, выглядела удивительно привлекательно. Андрей улыбнулся, а потом схватился за голову – сколько ж она всего перелопатила за день. Вечер ушел на разбор вещей. – Всё- всё. Я сдаюсь, – они разбирали уже восьмую кучу. – Ну, пожалуйста, давайте разберём ещё вот эти железки. Иначе процесс мой собъется. – Выброси все, да и делов-то... – А если там окажется что-то нужное? – Купим новое! – Ну, пожалуйста, – она присела перед кучей барахла, обхватила коленки, и Андрей вспомнил ее, такую же маленькую, сидящую во дворе. – О, Господи! Ну, давай, – он уж и сам не заметил, как начал называть ее на "ты", – Сейчас повыбрасываем все нафиг. – Это же часы! Куда вы их в мусор? Они же идут! – Они мне надоели, старье. Хочешь, забирай! – Хочу. Заберу. Милые часы, зря Вы добром раскидываетесь. – Добро... Ох уж...Надо свозить тебя в музей часов. Есть тут у нас такой. А кстати, показать тебе Краснодар? Ты была тут? – Была, один раз, с мамой, – она сказала это как-то грустно, опустив глаза, – Но я совсем маленькая была, не помню... – Так. Записываю в планы – экскурсия по Краснодару. Таисья застенчиво краснела. Господи, совсем дитя, – думал Андрей, и сам ещё, в общем-то, молодой, тридцатитрехлетний, но, казалось, такой умудренный опытом мужчина. Вкусный ужин ждал его каждый вечер. Уже блестели окна, и белоснежной стала сантехника, которую он уж собирался менять. Неужели возможно было ее отмыть? Но муки Андрея не прекращались – ежевечерне Таисья ходила за ним по пятам с вопросами о вещах. – Вам всё бы выбросить! Ну, так же нельзя! Вы вообще останетесь без штанов! – Тась, ну, вот ты мне шесть мочалок суёшь, предлагаешь выбрать. Неужто сама не можешь? – Не могу. Вдруг тут есть самая любимая, а я выброшу! Я тут не хозяйка. – Ты ж некоторые из них под ванной нашла, как они могут быть любимыми, если они там три года лежат? – А вдруг вы искали какую-то из них, и не нашли, а она была любимая... – Ооо!!! Зачем я тебя привез? – Увезите! Но тогда погрязнете в бардаке, – бурчала себе под нос. Эта тонюсенькая девочка с серыми глазами уже, казалось, управляла им, а он подчинялся. В субботу он уговорил ее поехать с ним в кафе, а потом на экскурсию по Краснодару. Погода стояла мерзкая, тянул ветер, пробивало на изморозь, только что выпавший снег набухал, жалобно хлюпая на нечищенных улицах города под ногами. Порой они сидели в машине, пережидали хлынувший дождь со снежными хлопьями. И казалось Андрею, что совсем ему все равно, как одета Тася, и все равно, что рядом с ним, успешным и обеспеченным, хромоногая девушка. А когда разделась она в кафе, оставшись в широкой теплой цыганской своей юбке и вытянутом свитере, показалось, что она тут самая стильная, самая красивая. А Тася стеснялась, робела и не могла расслабиться. Казалось, она ждёт, когда ж закончится эта мука, и они уйдут отсюда. Вот только когда подошёл к нему старый знакомы Гена, случился казус– Андрей вдруг вернулся в себя прежнего. – О, привет, Андрей Федорович. С кем это ты, познакомишь? – Да... Да это знакомая моя с родины, домработница, – отмахнулся Андрей,– По делам ездили и вот... заехали перекусить. Тася сидела с прямой спиной, смотрела прямо на Андрея и на его знакомого. – Здравствуйте, – кивнула. – Ох, каких ты домработниц выбираешь! – цокнул языком Гена, а потом провожал взглядом ковыляющую Тасю. Андрею было стыдно перед Таисьей, а Тася как будто и не обиделась. В художественной галерее она вдруг разулыбалась, вздыхала и вдыхала вкус прекрасного. – Ты любишь живопись? – Я не знаю... Андрей все хотел сделать Тасе какой-нибудь подарок. Смотрел на ее туфли, понимал, что ноги ее мёрзнут, но, вспоминая историю с окном, не решался предложить зайти в обувной. Не хотелось все испортить одним вот таким предложением. Но все же затянул он ее в художественный магазин. Набрал масляных красок, кистей, взял мольберт и холсты. – Палитру берём тебе? – Мне? – Ну, да... Я вообще никогда не умел рисовать. – И я... Почему Вы решили, что я... – Вижу потенциал. И не спорь... В интернете есть уроки, займешься. – У меня нет интернета. – У меня есть. – Нет-нет. Я и так сегодня работу прогуливаю, очень много ещё дел. Я не уложусь в две недели. – Ничего, оплачу тебе – три. И это сказано было зря. Таисья сказала, что договор есть договор, и больше договоренного она не возьмёт все равно. Она косилась на пакет с художественным реквизитом, но в руки так ничего и не взяла. Зато квартира Андрея превращалась в домашний уютный рай. Здесь Тася была художником. Стиралось, отмывалось, вычищалось и выбрасывалось все долго, но тщательно. Он уж и забыл, как может сверкать хрустальная люстра! На окнах опять цвели цветы. Но не те, которые были когда-то принесены сюда дизайнером, а другие – приносящие тепло откуда-то из детства. Такие, вроде, росли у бабушки. И вечерами, по-прежнему, находились вопросы и дела к Андрею, но они его совсем не напрягали, а наоборот – летел он домой на крыльях. Здесь ждал его аромат теплого ужина, заботливая, немного излишне суетящаяся Тася, и уютная квартира. – Андрей, а Вы давно звонили дочке? – Да...вроде... Ну, да... Давненько... – Извините, я сую нос, куда не надо... – Надо. Спасибо, Тась. Сейчас наберу. Она будет с интересом смотреть телевизор, который никогда не включала без него. Смотреть широко распахнутыми глазами и тщательно скрывать свой интерес. – Давай фильм хороший посмотрим. – Как хотите. Может я пойду к себе? – Посиди ещё чуток. Мороженого хошь? Мороженое – была ее слабость. И смотрел он фильмы ее глазами, и один раз чуть не заплакал вместе с ней на фильме, который смотрел уж третий раз. Тася влияла на него как-то особенно. Оказалось, что она довольно начитанна. Гораздо начитаннее его. Дочь бабы Ани возила ей книги, и она перечитала всю классику, знала стихи. А ещё ему просто нравилось, когда он, вечером, усталый валяется на диване перед телевизором и видит в отражении большого зеркала в прихожей, как зашла она в ванную, как вышла оттуда, припадая на ногу, с полотенцем на голове в простом домашнем халатике. Такая светлая, мокрая и немного усталая. Ноги худенькие вызывали совсем не те ассоциации, какие вызывают женские ноги у молодых мужчин – он вспоминал эти же ноги, но детские, исхлестанные жёстким веником. И хотелось оберечь их, защитить, как тогда... И злился он сам на себя. Приближался день их отъезда, а он все придумывал и придумывал задачи. – Тась, ну, еще недельку. Вот привезут тюль, кто мне ее повесит? – Нет, договор есть договор. Если будет нужно, дела накопятся, я ещё приеду. А пока... Я уже бездельничаю. – Здрасьте! Стираешь, в магазин бегаешь, убираешь... Где тут безделье? Но Таисья, как всегда, стояла на своем. Он переночевал у матери, а утром уже был у нее – окно можно было сделать быстрее, но он не спешил. Рядом была привычная женщина – Тася, она готовила обед, играло радио России, за окном шел тихий снег. И не хотелось никуда уезжать. – Вот и готово. – Оставьте, я все тут сама уберу. – Ну, уж нет. Теперь я у тебя в работниках. – Кстати, надо рассчитаться. Сколько я должна за окно? – Сколько? Сейчас соображу..., – он подметал мусор возле окна, – Ага сообразил – ты должна будешь ещё раз ко мне приехать на две недели. – Дороговато берете, Андрей,– улыбнулась Таисья. – Так ведь и окно-то – загляденье. Снег за новым белоснежным окном и правда делал его сказочным. Они прощались. – Тася, я хочу сказать тебе, что ты – удивительная девушка. Я старше тебя на шесть лет, но я многому бы поучился у тебя. – Вы? У меня? Ну, что Вы! – она улыбалась. – Да-да... И многим бы следовало поучиться. Вот я уверен. Андрей ехал обратно, снег летел в стекло. Запорошенные поля, как будто в сказочном сне, мелькали за окном. И казалось – трасса, как мост, висит где-то в пространстве между небом и землёй. И Андрей тоже – висит. Он ехал домой, в чистую свою квартиру, но возвращаться туда не хотелось. И ясно было – почему. Нужно было время, чтобы разобраться в своих чувствах, желаниях, мыслях. Он влюблялся не раз. Ох, какое это было чувство! Будоражило, окрыляло, вдохновляло на подвиги. Хотелось доказывать свое достоинство, свою состоятельность и брутальность. А здесь... Здесь совсем другое. Таисья знала его как бы изнутри, со всеми его недостатками, грязным бельем, тайнами и капризами. Он прожил с женой долгих десять лет, но такой близости душ и у них не было. Они красовались друг перед другом даже дома, не было расслабления. Но и представить себя рядом с Тасей он пока не мог. Временами не мог. Что скажут люди, коллеги? Она не такая как все. Хоть куклой ее наряди, такой она не станет. И отметина эта – хромоногость, как знак. Да, она не такая, как его окружение, как женщины его окружения. Андрей промаялся целый месяц. Он несколько дней держался, не звонил ей. Но однажды вечером, выпив пива, не сдержался, набрал. – Тась, я скучаю по тебе. А ты? Она положила трубку. Господи, что он творит! Скорей набрал опять – она трубку не взяла. Через неделю позвонил опять. Трубку она взяла, молчала, а он болтал, молол какие-то глупости, рассказывал о проблемах в хозяйстве, хотел насмешить. Она слушала, и непонятно было – улыбается или серьезна? – Тась, ты здесь? Скажи, ты хотела бы, чтоб я приехал? Ты мне очень нужна, – он говорил как будто бы о хозяйстве. – Андрей, пожалуйста, не приезжайте. И не звоните мне больше. А для хозяйства, найдите другую женщину. Я Вас вот сейчас прошу, и больше не буду. – Тася, – он задохнулся ее именем, – Тась, но почему? – Вы же понимаете. Вы все понимаете. Пожалуйста, не просить объяснять то, что Вам и так понятно. Да, уже по телефонным разговорам она поняла, что отношение его к ней, не как к домработнице. И он полетел в станицу. Эти ее слова так испугали его. Только благодаря им он и понял, как страшно ему ее потерять. И все равно ему, что скажут люди, и все равно, как там будет дальше... Тася – его женщина, с детства, с тех самых пор, когда он начал за нее заступаться. Он даже не поехал к матери, остановился возле дома Таси, стучал, колотил в новое окно, пока не вышла из соседнего дома баба Анна, и не сказала, что Тася нашла работу где-то в районе, сняла там комнату и уехала. Ни адреса, ни места работы соседка не знала. – Оставил бы ты ее, Андрюша. Она человек с израненной душой. – Это почему? Потому что отец бил? – Ты знаешь чё ли? – Да видели мы как-то в детстве, – Андрей упал на холодную скамейку. – Да... И ее бил, и ножку он ей выдернул, сломал, когда маленькая была. Лечили, лечили тогда, да вот... И мать ее – бедная женщина. И померла от этого, хоть и унес ирода Бог уж. Столько страданий... – Люблю я ее, баб Ань. Чего делать-то мне? – Андрей сидел, опершись в колени, держался за голову. – Забудь. Постарайся забыть. Ведь изранишь, если разлюбишь, а она и так – подранок, считай. – Тогда и я подранком стану, – он пошел к машине. Он честно хотел забыть, уходил с головой в дела, чаще встречался с дочкой, пробовал завести роман. Но так и не смог. Весной заарканил знакомого программиста, и тот вычислил местонахождение Таси по новому номеру телефона, который он выклянчил у бабы Ани. Она работала кассиром в небольшом супермаркете, в Таганроге. Он приехал туда, долго смотрел на нее через стекло, а потом набрал разного мороженого не глядя, какое под руку попадется, встал в очередь. Она узнала его, лишь когда пробивала мороженое, в больших глазах вспыхнул испуг, но лишь на мгновение. – У меня нет холодильника. Куда мне мороженое деть? – спросил он. – Оставь, я уберу здесь. Мы заканчиваем в девять, – вот так просто, без ломания, без истерик. Просто констатация – ты меня нашел. До девяти он маялся в машине. Съездил, купил цветы. Он не понимал, что его ждёт. Представлял, как выйдет она из магазина, отдаст ему мороженое и отправится своей дорогой. Что тогда делать? Бежать следом, но она упрямая... Таська, Таська... Неужто не понимает она, как дорога ему? И когда в десятом часу, с большим пакетом она вышла из магазина с парой коллег, он не бросился навстречу с цветами, как собирался. Нашло какое-то оцепенение. Он медленно вышел из машины, и колени его дрожали. Она огляделась, попрощалась с женщинами и направилась к нему, прихрамывая и немного улыбаясь. – Не волнуйся так. Ты чего, Андрюш? Хорошо все. И мороженое цело, – она протягивала пакет. Руки его были мокрые. Они поехали в гостиницу, потому что она жила не одна, снимала квартиру с девушкой на двоих. Гостиницу предложила она сама. В первой гостинице не оказалось мест, и Андрей нервничал, что не подумал об этом раньше. Но как он мог подумать? А когда остановился перед второй гостиницей, вдруг застыл, не побежал на ресепшен. – Что случилось, Андрей? – тихо спросила Тася. – Тась, а я помню тебя маленькую. Я видел, как хлестал тебя отец веником. – Да, я знаю. Я всегда тебя помнила. И не забывала. Ты тогда все оглядывался, боялся, что выйдет отец. И потом помню – ты меня от мальчишек закрыл, когда они шишками пуляться начали. И ещё в школе – я с лестницы шла, запнулась, а ты меня ухватил. – Да? Я не помню, Тась... – Я догадывалась. Ты и не должен помнить. Твоя жизнь насыщена друзьями, общением, событиями. Разве упомнишь хромоногую девчонку из детства? А я не забыла. Мне ведь не так часто попадались такие, как ты. – Тась, я не пойму тебя... Тогда почему ты оттолкнула меня? Уехала, на звонки не отвечала... Если ты, если... – Любила. И сейчас люблю. Трудно объяснить, Андрюш. Но вот послушай, я тебе сказку одну расскажу. Она откинулась на сиденье и, глядя вперёд, начала рассказ: – Высоко-высоко в синем небе летели два лебедя. Они всегда летали только парой, и больше всего боялись потерять друг друга. В общем, такая лебединая верность. Куда лебедь, туда и лебёдушка. И вот однажды решили они взлететь в самые высокие выси. Но перед тем как отправиться в путь, собрались сил набраться и ещё раз вблизи на землю взглянуть. Но в траве был силок. Лебедь взлетел, а вот лебёдушка попалась – билась, металась, кричала, ломала крылья. Он летал над ней, звал. И она вырвалась всё-таки на волю. Да... Но только крылья она себе обломала – лететь не могла. И лебедь остался с ней жить в тихом болоте – затоне. Жили дружно и часто смотрели ввысь, метались и стонали от того, что мечта их не сбылась. Иногда лебедь не сдерживался, взлетал высоко, но камнем потом бросался вниз к своей лебёдушке. И вот со временем лебеди, живя на земле, перестали смотреть в небо. Они потеряли лебединую красоту и превратились в болотных гусаков. Тася замолчала. Андрей тоже все понял. Он молчал, глядя перед собой. – Тась. Мы не пойдем в гостиницу. Я отвезу тебя сейчас на квартиру, и завтра ты дашь мне ответ на вопрос – выйдешь ли за меня? Только учти, это я с обломанными крыльями сейчас. Это ты зовёшь меня ввысь, а я разучился летать. Я всю зиму пытался, но я не могу без тебя совсем. Это я очень нуждаюсь в тебе, и я тебя тяну в болото. Ты подумай, стоит ли оставаться со мной? Или все же ... лететь... Мороженое растаяло. Он так и сделал, отвёз ее на квартиру, а сам отправился в гостиницу. Сейчас он был, как иссохший старик. Хотелось выть на луну, и луна, подстать настроению, была хмурая с прозеленью, как недоспелая груша. Он смотрел на нее из окна гостиницы, она висела низко, чуть ли не меж ветвей деревьев, там, где сиротливо чернело обветшалое пустое гнездо. Уснул он лишь под утро, буквально на час. Проснулся и стал смотреть на часы. Звонить было страшно, и он выжидал и выжидал время. Примерно в одиннадцать она позвонила сама. – Ты спал? – Конечно. Крепко спал, и ты меня разбудила. – Так и будешь врать всю жизнь? – А ты готова слушать мою правду всю жизнь? Небольшая пауза, вздох и очень серьезно: – Только правду и готова. Он никак не мог сглотнуть ком, вставший в горле, молчал. – Андрюш, наверное, мне две недели придется отработать. – Не придется, я договорюсь, – наконец очнулся он. – Нет, нет... Так неловко, – и Андрей, вспомнив с кем имеет дело, согласился. Он готов был ждать..., – Андрюш, а ведь я рисовала твоими красками. Я тебе сейчас пришлю фото моей первой картины. На фото – дом с разбитым окном, очень похожий на дом Таси. За окном в осколках разбитого стекла бьётся лебёдушка, а над крышей летает ее друг – белый лебедь. Автор: Рассеянный хореограф.

Так его вымуштровала жена, строго следила, чтобы он приходил домой с чистой подошвой, заставляла поднимать ноги и показывать, не топтался ли опять с мужиками по земле у пивной бочки. Если ботинки ревизию не проходили, то Семену Михайловичу выдавалась тряпка, и перст супруги указывал на улицу. Семён послушно уходил, возвращался второй раз, уже «чистенький», допускался до пухлой щеки, к которой следовало припасть губами мягко, нежно. И чтобы без щетины. От щетины у Софочки разыгрывалась аллергия, лицо сыпало так, как будто она болеет «стыдной» болезнью. Какой именно, София не уточняла, Семен должен был и так всё понять. Он не понимал, но помалкивал… — Сёма, оставь! — шепнула брату Анечка, приехавшая помогать хоронить Софию. — Я сама всё сделаю. Ну что ты, сам же говорил, что спина болит! — Ничего. Я уж вытру, а то сама знаешь, Софочка не любит… Потом осекся, закусила губу Аня, отвернулась, всхлипнула. Вот как любил человек жену, что до сих пор её мнение уважает… — Ну, держитесь, дядя Сёма, — бубнил сосед Николай, хлопал Семена Михайловича по плечу своей рабочей, натруженной рукой. — Да… Да… Как–то надо… Тут уж… — шептал вдовец. — Проходите, там, вон… Там сестра стол накрыла… Да… Николай по сотому разу велел держаться, соседка Тонечка всё спрашивала Семена, «как же он теперь будет». Вообще её интересовал вопрос про квартиру. Если сосед уедет, то кто будет вместо него? Вон в тринадцатой поселили какого–то старикана, глухого, стучащего тростью по полу всякий раз, как показывают футбол. Только София Борисовна и могла его усмирить. Строгая была женщина, царствие ей небесное… — Да я и сам не знаю. Я, признаться, впервые вот так… Ну… Да вы проходите к столу. Там сестра, Аня, уже накрыла. Он «так», конечно, в первый раз. Чтоб вот прям до конца, до финиша с женой пробыть. Два предыдущих брака распались по причине несхожести характеров. А вот с Софочкой — до гробовой доски. Как жить дальше в таких случаях, она инструкции не оставляла, а Семён сам не додумался пока… Скрипач Андрей Фёдорович, служащий в филармонии, нарядился сегодня в торжественный черный фрак, смиренно склонил голову, кивнул Семёну. У Софьи Борисовны в гостях Андрюша бывал часто. Она когда–то устроила его на «теплое» местечко в ту самую филармонию и велела навещать себя раз в неделю, ублажать женский слух прекрасными мелодиями. Сегодня он в этом доме в последний раз. Анна Михайловна суетливо ходила из кухни в гостиную и обратно, переставляла рюмки и бокалы на длинном, накрытом праздничной белой скатертью столе. — Ну вот так у нас… Другой не нашлось, — оправдывалась она насчет белоснежной, до неприличия торжественно расшитой кремовыми нитями по бокам скатерти. Такую бы на свадьбы стелить да крестины, а тут похороны… — Семён Михайлович! Дорогой! — басил в коридоре Егор Петрович, коллега покойницы, как он представился в траурном зале, когда говорили речи. — Нехорошо как у вас! Нехорошо! — А что такое?! Что? Не кричите, Софочка не уважает! Мне скажите! Брата не дергайте, видите, на человеке лица нет! Жену только что похоронил! — выскочила из кухни Аня, загородила своей грудью убитого горем Семёна. Егор Петрович хмыкнул, разглядывая Анечку, та смутилась, зарделась вся. Надо же, ещё не забыли женщины, как стыдиться надобно! — Я говорю, зеркало надо бы завесить. Негоже Софии Борисовне на нас с того света смотреть! — Он почему–то передернул плечами, то ли боялся нечисти, то ли ещё что. Семёна тоже передернуло. — Сейчас! Вешала же! Помню, что черный платок вешала. Упал что ли? — Аня полезла куда–то вниз, выудила из щели между столиком и стеной платок, опять набросила на зеркало. Егор Петрович всё это время наблюдал за ней, двусмысленно хмыкал. Скорбящие походили друг за другом по квартире, обсудили похороны, то, как нынче промерзла земля, то, что батюшка хорошо говорил, проникновенно; вспомнили, как накануне София Борисовна собиралась выписываться из больницы, звонила, давала указания. — Вы же каждый день её навещали, да? — обернулась к Семену Тонечка, до этого рассматривающая фарфоровых пастушек на полке за стеклянной дверцей шкафа. Пустышки были одеты по–летнему, им тепло и весело, вон какие улыбки. А Тоне холодно, ноги в туфлях заледенели, поскорее бы пригласили к столу! — Да. Ну а как же не навестить? — беспомощно протянул Семён. — И навещал, и стряпал, носил в судочках, кормил. Дело такое… Да… Все вздохнули. — Прошу к столу. Чем богаты, — с придыханием сказала Аня, поправила фартук. Она так радовалась за брата, что тот долго живет в браке, что как будто всё у них с Софочкой правильно и ладно. «Нашел наконец человек родную душу. Хоть на старости лет будет, с кем–то поохать!» — любила она говорить подругам. А тут такое дело… Похороны. — К столу — это отлично. Это в самый момент вы попали! — кивнул Егор Петрович. — А с зеркалами я вас всё же надоумил! Ну признайтесь! Аня пожала плечами. Этот напыщенный индюк ей совсем не нравился, так что же он вьется вокруг неё, окаянный?! Расселись, выпили по первой, помянули. Семён сказал короткую речь, но вышло как–то формально, поверхностно. «Прожила долгую жизнь… Имеет благодарности… Вела общество к светлому будущему…» Все кивали. Софочка умела «вести общество». В её присутствии все рано или поздно (так хуже для них), становились шёлковыми, вымуштрованными, до мелочей знающие «этикет». С её приездом к Семену в подъезде перестали хлопать дверью, хотя та, тяжеленная, так и норовила жахнуть по косяку. Сам подъезд дворник перекрасил в любимый Софочкин цвет — светло–бежевый. Жильцы перестали кормить дворовых котят, потому что на кошек у Софочки была аллергия, как и на щетину. А от хлопания дверьми у неё болела голова. В квартирах тоже наступил полный порядок, никто никого не заливал, не мучал полуночными песнями под гитару, даже ремонты старались подгадать на время, когда Софочка с мужем будут в санатории. Даже студень варили исключительно в отсутствие Софии Борисовны, потому что запах её «просто убивал». Только отъезжало с Софочкой, жизнь в доме менялась, все старались «успеть», «не упустить момент», «быстро сварганить». София Борисовна усердно вела общество и на работе. Трудясь по административной части, а проще говоря, в архиве одного заведения, она выбила себе отдельный от остальных кабинет, завела графики, кучу графиков — проверок, отчетов, планирований, ревизий, учётов. Бумажки архива до Софии Борисовны перетряхивались раза два за всё существование организации, а при ней каждый месяц. Собрания проходили ярко, «с огоньком», потому что у Софочки всегда было, что сказать, даже если все торопились на новогодний концерт или собрались просто чтобы поздравить именинника. И вроде бы дана отмашка расходиться, и все уже в предвкушении застолья, но тут вверх вытягивается полная женская рука. У владелицы этой руки есть ряд вопросов… Надо бы обсудить… Непонятная личная жизнь вахтерши, вызывающий наряд секретаря; большое количество отгулов у уборщицы — это за какие такие заслуги, позвольте спросить? Оставались, объясняли, оправдывались. Иначе было нельзя. Никто не знал, что будет, если «воспротивиться», никто не пробовал, боялись, просто знали, что тогда «дело–труба»… — Ну так что же теперь с квартирой? — не отставала Тонечка. — Аня, вы сюда не собираетесь переезжать? А что это, вот, на блюде? Щука? Господи, где же вы нашли такую жирную щуку?! — Антонина уже лезла своей вилкой в общее блюдо. Семён втягивал голову в плечи. София Борисовна никогда не позволяла так делать. Даже если они только вдвоем, осаживала голодного мужа, велела ждать, пока она разложит всё по порционным тарелкам. — Да это у нас знакомый рыбак есть, вот, по осени наловил. Сам–то он не любитель щуки, всё больше карпов предпочитает, так что… Словом, спасибо! — Аня опять зарделась. Егору Петровичу она нравилась всё больше. — Рыбалка — это хорошо! — кивнул Николай. — Вы, Семен Михайлович, вроде как раньше тоже занимались. Нет? — Ой, что вы! Сёма так ловко закидывал эти самые… Донки, вот, вспомнила. Так далеко, умело, что утром вынимали хороший улов. И лодка была надувная, и удочки даже ещё от нашего папы остались! Салатиков кому–то ещё положить? — Аня разговорилась, потом замолкла под строгим взглядом брата, вымученным, страдальческим. — Простите… Разлили ещё, выпили. То ли от того, что намерзлись на кладбище, то ли от жары в комнате все теперь разрумянились, у женщин поползли по шее красные пятна. Софочка очень стеснялась таких пятен, хотя что ту такого?! Просто сосуды расширяются. Но она нервничала, сразу набрасывала на шею платок… — Так а что же родственники покойной Софии Борисовны не приехали? Я думал, хотя бы простятся… — Егор Петрович опять говорил громко, все на него шикнули. — Да они, понимаете ли, не общались долгое время… Что–то там внутри семьи… — Семен почувствовал, как потеют его ладони. Жена не любила трогать его потные руки, гнала сразу в ванную мыть их с мылом. Но теперь что–то дернуло Сёму, и он незаметно вытер руки о скатерть. Дерзкий! — В ссоре что ли? — назвал вещи своими именами Николай. — Боже мой! — прошептал скрипач, до этого только тихо клевавший «оливье» со своей тарелки. Он даже, кажется, не пил, так, пригубит, и всё. — Да уж не мудрено! — хихикнула окосевшая Тоня. Она с утра ничего не ела, опьяняла быстро, её тянуло на «бесчинства» и шуточки. Аня принесла очередное угощение. Грешно в такой–то день думать о вкусностях, но Анна Михайловна любила готовить, брат накупил продуктов, так от чего же не угодить гостям! — Ты что! Это блюдо нельзя трогать! — испуганно прошептал Сёма. — На него только если осетрину… Редко брали её, дорого… Софочка не разрешала другое класть. Аня и все гости воззрились на выложенные на овальном, с золотой каёмкой блюде кусочки колбасы, ветчины, даже было немного домашней буженины. Но Аня считала, что та не удалась, вышла суховатой, вот, замаскировала покупным. — Прости, Я не знала, а ты ничего не сказал. Плохо вышло, да? — Аня расстроилась. В доме у Софии и Семена было столько условностей и «обычаев», что она чаще предпочитала вообще сюда не приходить. Невестка сердилась, если Аня делала «не так», Семён расстраивался, вечер портился, и всё становилось плохо. Тогда Аннушка решила, что лучше ей просто погулять с братом, поговорить на природе. Так и делали. — Ой! Да что вы церемонитесь! — вдруг хлопнула по столу рукой Тонечка, звякнули вилки. — Её уж нет, вашей Софии Михайловны! Какая разница, с чего есть! Аня, вы душка! Вы просто шарман! Вы прирожденный повар, ресторатор, да что там, вы маэстро кухни! Давайте, ставьте сюда! Вот, я освобожу место. — Тоня неловко поднялась, опрокинула рюмку, засмеялась, отставила пару тарелок. — Вооот какое место! Ик! Семён Михайлович! Перестаньте сидеть таким угрюмым! Налейте всем! Давайте–ка выпьем! Все удивленно смотрели на расшумевшуюся Антонину, а она уже тянула рюмку к графину. — Выпьем за… — Все скорбно потупились, ожидая тост—поминание. Но… — Выпьем за Аню! Такой красивой, доброй и хлебосольной женщины я давно не встречала. Аня, за вас! Тонечка потянулась со всеми чокаться. Водка полилась на скатерть, на красную икру, селедку, укрытую тонкими колечками репчатого лука, на исходящую паром вареную картошку и ту самую щуку, присыпанную укропом. Анна Михайловна смутилась, посмотрела на брата. Тот пожал плечами. И чокнулся. И ещё, и ещё раз! И вдруг скинул ненавистный пиджак, расстегнул ворот рубашки. Свободен! Он же свободен! Нет её, нет! Не рыкнет она на него, Софочка эта, не даст подзатыльник, как мальчишке, не испепелит взглядом, не лишит ужина только потому, что у Семёна нет сил помыться. Не прикажет спать в другой комнате на раскладушке, потому что ей, Софочке, сегодня хочется простора. Так, наверное, радовался бы старик–рыбак, если бы его жену украл царь морской. Стыдно, очень стыдно! Но так приятно… Через минуту Егор Петрович потянется к радиоприёмнику, нашёл волну с музыкой. Передают вальсы. И вот он уже топчется по паркету с Аней, та, красная, трепетная, смотрит на ноги, боится опозориться. Её вальсам никто не учил. Софочке бы это не понравилось. — Да и ч ё р т с ней! — махнул рукой Николай, тоже втиснулся танцевать с какой–то молчаливой, грузной дамой. Она сидела в самом углу, кажется, это Софочкина подруга. — Как вас зовут? Мы не представлены! — шепнул Николай. — Лена, — тоже тихо ответила Колина партнерша. — Леночка! Вы прекрасны! — разошелся Николай. София Михайловна запрещала Коле работать на дому, а Коля, столяр–краснодеревщик, вытачивал разные безделушки, покрывал их лаком и дарил знакомым. Раньше соседка прибегала к нему, устраивала скандал. Теперь отныне никто не позвонит в его дверь, не закричит, не вызовет милицию, не запретит взять в руки стамеску и сыпать на пол стружечки, тоненькие, почти прозрачные. Теперь он, Коля, сделает для Лены что–нибудь красивое, непременно сделает! Надо только взять её адрес!.. Антонина танцевала одна. Плавно двигалась, закрыв глаза, шевелила руками, вздыхала. Ей тоже досталось от Софочки. Тоня Семенова любила сильные, терпкие духи. А София Михайловна считала это неприличным. Семенова любила красную помаду, а соседка — нет. Тоня носила летом сарафаны с тоненькими бретельками, а Софа обзывала её гулящей девчонкой. У Тонечкиной квартиры была старая, обшарпанная дверь, она не нравилась соседке… Но и дверь, и сама Тоня Софочку пережили. Хватит с них. За столом остался только вдовец. Он сидел, глядя исподлобья, а потом вдруг заплакал, тихо, тайком, только плечи дрожали. — Ты чего, Сёма? — кинулась к брату Аня. — Жену жалко, да? Ну врачи сделали всё, что могли… Всё… — Нет! Не то! Не то, Аня! Я же… Я же теперь и на рыбалку смогу! И шкаф этот с клопами выкину, что на балконе стоит, да? И на лыжах к Волхонское поеду зимой, ведь правда? И собаку заведу, назову Тимом, будет мне тапочки приносить! Господи, Боже ты мой! Софочка померла! Похоронили! Свободен. Все посмотрели на него, Егор Петрович крякнул, молодцевато запустил большие пальцы в подмышки, став похожим на петуха, изумленно распахнула глаза Антонина, Елена остановилась, высвободилась из объятий Николая, добавила: — Все свободны! Все! Лена была многим обязана Софочке. Всем обязана. Та помогла Елене переехать в Москву, устроиться на работу. И за это Лена должна была быть благодарной подруге всю свою жизнь. Она непременно должна была доставать для Софии деликатесы и экзотические фрукты, одежду и парфюм из–за границы, ведь это Софочка познакомила Лену с дипломатом! Лена обязана была являться к Софии Михайловне и докладывать, надумали ли они с мужем завести ребенка. Если да, то чаще всего Софии это не нравилось, «не ко времени». Лене надо сопровождать подругу в поездках на дачу, а уж как тут сопровождать, если «пузо»! Так и прожили каждая свою жизнь… Аня взяла гитару, села на диванчик, запела романс. Тоня нескладно подтягивала, Елена просто кивала. Мужчины допивали водку. Хорошие поминки у Софочки выдались, уютные, все улыбаются, никто не стонет, не рыдает, на столе разносолы, скоро будут пить чай… Двое мужчин, проходя мимо занавешенных окон квартиры Семёна, остановились, прислушались. — Праздник что ли какой у Поповых? — спросил один. — Да поминки вроде. София Борисовна преставилась третьего дня! — покачал головой другой. — Весело как её провожают. Без всхлипываний, даже приятно. Хорошая была женщина, видимо, раз вокруг себя таких людей собрала. И поют красиво! Бедный муж! — прошептал первый. Его собеседник только хмыкнул. Он знал Софочку очень хорошо, горевать не собирался. Его автомобиль ей тоже не нравился… Гости разошлись ближе к двенадцати. Аня хотела остаться, помыть посуду, но Семён отправил её домой. Он всё сделает сам. Вымылся, до пены взбивая хозяйственное мыло и растирая спину жесткой мочалкой, потом долго пил на кухне чай, брал варенье прямо из банки, смачно облизывал ложку, жмурился от удовольствия. Хорошо то как! Лег во втором часу. Резко сдернул покрывало с большой супружеской кровати, разлегся «звездой», раскинул свои мощные, мускулистые руки, вздохнул, заходил вверх–вниз его большой живот. Просторно, до чего же просторно! Всё время, пока жена лежала в больнице, он спал на диванчике в другой комнате, берег, так сказать, её ложе. А теперь не нужно. Всё кончено, разрешилось… Семён долго смотрел в потолок, где трепыхались тени от растущего во дворе тополя, щупал просторную кровать, терся головой о мягкую наволочку, а потом заплакал. По–настоящему, горько и некрасиво кривя рот. Софочки больше нет, жены, а ведь двадцать лет прожили, как умели. Жалко… Кто–то вздохнул рядом, горько и в то же время с успокоением: «Любил… Какая была, такой и любил. По–настоящему. Как же он теперь?..» Автор: Зюзинские истории.

Мать у нее была человеком трудным, и Жене всегда не хватало её тепла. Она была прохладна, слегка насмешлива и снисходительна. Матери, впрочем как и многим другим, казалось, что Женька не очень-то "удалась". Маленькая она всегда была худа и угловата, резка характером, а иногда даже агрессивна. Этакий бесёнок. Когда мать рожала четвертого, Женька даже ушла из дома и бродила три дня. Ей казалось, что живут они и так хуже других, а мать вот опять несёт им сплошные сложности. В подростковом возрасте Женька с головой, руками и ногами ушла в спорт. Занималась лёгкой атлетикой, и обнаружились в этом деле у неё немалые способности. Она не вылезала из маек и треников, стриглась под мальчишку. Это было ещё и осознанно выгодно: на красивые наряды в семье не было средств. И как-то постепенно у Жени сформировалась некая неприязнь к девушкам другого сорта: гламурным, как она их называла. Сразу после школы Женька легко поступила в физкультурный вуз и окончила его. Поработав в областном центре год, вернулась сюда – учителем физкультуры в свою родную школу провинциального городка. Здесь хотя бы было где жить. Её никто никогда не любил по-настоящему, а она и не просила. Наоборот, своим бунтарством и внешним видом доказывала – не очень-то и надо. Было в её жизни всего одно исключение, но оно было далёким и совсем нереальным. И она там была внешне как раз такой, какие в жизни реальной её раздражали. Только вот таких и любят. Даже такого рода ученицы её бесили. К ним порой она была беспощадна. Ей было 26. Она была коренастая, с плоской грудью, короткими перьями крашенных в белый и рыжий цвета волос и крепкими ногами. И порой длинноногие старшеклассницы на неё смотрели с жалостью. Ранние, они уже заводили романы, а порой и открыто жили, предрекая себе будущий брак. Сегодняшний Женькин день был вообще отвратительным. С утра порвались любимые кроссовки и на этот раз окончательно. На улице шел дождь, а в школе с утра она получила нагоняй за не сданный вовремя отчёт за четверть. Обвинение было несправедливым, потому что, когда Женька на прошлой неделе отчёт собралась сдать, завуча на месте не оказалось – слиняла пораньше. Она хотела доказать это, но только перессорилась со всеми. На уроке она орала на "больных и нежных" старшеклассниц так, что притихли даже пацаны. Старшеклассницы такую злобу физручки списывали на неудачную личную жизнь и зависть. А Женька знала – это не зависть. Это нечто другое. Она была уверена, что счастье дано не всем, что оно разлагает, что оно вредно. Любовь мутит голову, растлевает душу и превращает человека в тряпку. Она такого себе не хочет. Из этого правила самоограничения было всего одно единственное исключение, но оно висело высоко над реальностью и никак не могло изменить её жизнь. Оно было некой интернет-игрой. Когда-то там, в соцсети, она превратилась в красотку, а теперь уже и забыла об этом. Теперь там она была самой собой, вот только с аватарки смотрела совсем другая девушка. И менять что-то было поздно. Когда в реальности "накатывало" сильно, это общение очень помогало. А ещё помогали тренировки. Когда было очень плохо, Женька начинала тренироваться: она до тошноты отжималась, бегала, скакала через препятствия, пока не падала с ног совсем ... Вот и сегодня после своих уроков она "оторвалась" на стадионе... В общем, ноги волочила домой, потная и злая на весь белый свет. И тут ... И тут увидела его. На скамейке возле особенного дома-особняка сидел парень в военной форме, рядом с ним стояла большая спортивная сумка. К нему как раз подошла знакомая матери – тетя Люба. Они о чем-то беседовали. Женька перешла на другую сторону улицы, уткнула подбородок в ворот застиранной оранжевой олимпийки и быстро прошла дальше. Её дом был за углом. Парень посмотрел на неё вскользь и продолжил разговор с соседкой. Завернув за угол забора с зарослями сирени, Женька остановилась и стала подглядывать, искоса посматривая на свою улицу, чтоб никто её за этим занятием не увидел – педагог ведь... Тетя Люба отправилась к своему дому в ее сторону, а парень, посидев минуту, тоже встал, взял сумку, огляделся и медленно побрёл в сторону другую. Женька сделала вид, что возвращается: – Здрасьте, тёть Люб! Чё за парень-то? – Да вот, – соседка обрадовалась тому, что можно поделиться, – Мы в магазин ходили, смотрю – сидит. Думаю, ну может к Горячевым. Потом уж Тёмку накормила спать уложила, а он всё сидит. Часа три сидел, вот и вышла. А он какую-то Евгению Минскую ищет. Говорю – нет, Горячевых это дом. Но они здесь не живут, говорю, как дача у них, – тетя Люба, развела руками, – Ошибся, видать. – Бывает, – Евгения сделав крюк, возвращалась домой. Сейчас она находилась в состоянии какой-то прострации. Неужели это он? Неужели он её нашел! Приехал...сам... Из такой дали! А, не найдя, теперь поедет назад. Женька взьерошила волосы пальцами, словно стряхивая растерянность. Минская – её ник в сети. Когда-то она выиграла в Минске серьезные соревнования. Хотелось написать ему сразу что-нибудь хорошее, поблагодарить, она даже достала телефон, но очухалась ... Прочла последние от него сообщения, отправленные часа два назад. В тот момент она носилась по стадиону. – Женечка, привет! Где ходишь? Жду возле твоего дома с нетерпением! И ещё через час: – Ау, Женёк! Я приехал, встречай! Сюрприз! Она смотрела на его фото и медленно осознавала – это всё. Это конец! Теперь она не напишет ему больше никогда. Эта было и останется всего лишь виртуальным общением. Прошлым общением. Теперь нет человека, который её понимает, который знает о ней так много, который стал так близок ... хоть и был на расстоянии. Лёшка! Ее Лёшка только что был здесь, рядом, только руку протяни. Как же он нашел-то её? Она остановилась, быстро нашла фото дома, который она отправляла ему. Так все просто. Населенный пункт указан в шапке профиля, а на фото "её" дома при увеличении можно прочесть "ул. Советская 23". На глаза попалась недавняя переписка: – А ты любишь сюрпризы? – спрашивал он. – Смотря какие! – Приятные! – Тогда люблю... Он тогда уже собирался ... О чем она думала, когда так глупо и тупо врала? Тогда – ни о чём. Когда начала она с ним общаться, решила немного поиграть. Все мужики любят что? Ага... Открыла фотошоп и быстро стала гламурной брюнеткой с шикарными длинными волосами, роскошной грудью и узкой талией. Получите, что хотите! Тогда ещё бушевала обида на весь пол мужской. А когда общение началось, и попросил он показать её городок, она написала, что живёт в этом вот доме – почти особняке с маленькими колоннами и башенками, возле которого он её сейчас и ждал. Советская, 23. Это уже потом оказалось, что так близки они духом, что любят одни и те же книги, спорт, думают и мечтают об одном и том же. Казалось и во всем людском море не сыщешь человека более близкого по духу. Вечерами она писала ему длинные письма, выкладывая всю душу. Только вот в этих письмах представлялась она учителем музыки, почему-то. Звучало более романтично... Она рассказывала ему о матери, о сестрах, о конфликтах, о том, как любит бег, как любит плавать, ну, и о музыке тоже. А он вспоминал, как чуть не утонул в детстве и какой у него замечательный дед, с которым он её обязательно познакомит... Да много о чем... Да, Женька влюбилась в молодого парня – военнослужащего из далёкого военного округа. Вот только признаться ему во лжи всё не решалась. ... Она всё оттягивала этот момент. Было стыдно и страшно. Телефон издал знакомый звук. Леша писал сообщение: – Женечка! Я так тебя и не нашел. А так хотел найти ... *** Леха давно решил – этот отпуск у него будет особенный. Он купил билеты на поезд и ещё купил кольцо. Если все сделать быстро, возможно, он вернётся из отпуска уже не один. Но это при лучшем раскладе. Он так в это верил, что даже купил и поставил в своей комнате общаги новый диван. С Женькой они были на одной волне. Его девушка! И должна стать его женой. К тому же и красавица! Хотя вот за это он даже переживал. Уж больно вычурно и даже немного вульгарно она выглядела на фото. Привыкнет ли к суровой жизни их военного городка? Но по общению он чувствовал – должна. И он решил явиться этаким сюрпризом. Но вот, не вышло. Тот городок Н., тот дом, но никакой Евгении там не проживает. И телефонами они так и не обменялись. Довольствовались соцсетью. Это было даже романтично. Может он поспешил? От местной женщины он узнал, что в городе этом пять школ. В какой из них работает Евгения, определить трудно, но он спросил, где ближайшая и направился туда. Вахтерша долго не могла понять, что ему надо, но потом всё же позвала сотрудницу. Ответ был отрицательный: нет, у них нет преподавателя музыки Евгении Минской, и она не знает такую в городе. Теперь предстояло ехать к родителям и деду совсем в другие российские края. И пока возвращался на автостанцию, он все оглядывался по сторонам. Казалось, вот сейчас он обязательно её встретит. Она же здесь живёт, в этом городе. Выйдет она из-за угла, тряхнёт густой шевелюрой волос, и он её, конечно, сразу узнает. *** Женька проскрипела половицами в свои комнаты. На кухне, завернутая в шаль, копошилась мать. Девушка прямо на пороге сбросила с плеча тяжёлую сумку и бухнулась на свою койку. Она стащила олимпийку, положила на колени телефон, обхватила руками голые плечи, смотрела на фото Лёши нежно и пристально. Прощалась. – Есть будешь? – крикнула мать. – Нет. Женька легла, отвернувшись к стене. Не то что есть, даже жить не хотелось. И виновата в этом сама. Она заплакала. Это бывало так редко! А теперь намокла подушка. Она закуталась с головой, чтоб не услышала мать. Так она пролежала около часа... Всю жизнь она собой недовольна, этакий "гадкий утёнок", который лебедем так и не стал. Делал вид, что и не хочет им стать, а, вероятно, хотел. И не лебедем, а просто, чтоб любили. Врал сам себе, а теперь ещё и другим. Вот всегда она была решительна и резка, а сейчас размякла, как тряпка. И все из-за этой самой идиотской любви ... Портит она людей. Не нужна она ей. Пусть эти мужики пяляться на красоток, а ей не нужен никто! Но вот Алексей ... Он был именно тем, кто нужен был очень. До боли, до изнеможения ... Телефон опять жалостливо скрипнул. А может ... А может пусть хотя бы Лешка знает... А чего теперь терять? Она встала с постели, полна решимости, утёрла краем пододеяльника раскрасневшееся лицо, посмотрела на часы и натянула олимпийку. Расписание местных автобусов она знала наизусть – столько ездила на учебу. Прикидывала, а когда прикинула, села опять. Поздно ... автобус ушёл. Написать? А что тут можно написать в оправдание. Нет ей оправдания. Надо, чтоб увидел... Автобус отправился со станции, а если ... А если напрямую, через огороды ... *** Алексей сидел на заднем сиденье, когда мальчик сидящий напротив показал матери на окно за ним. Леха оглянулся. По дороге за автобусом бежала девушка в оранжевой олимпийке с короткой стрижкой пестро-выкрашенных волос. Она бежала молниеносно, почти нагоняя автобус. Он видел её там, на улице у предполагаемого дома Жени. "Спортсменка бежит свой кросс", – подумал Алексей и отвернулся. Сейчас ему было не до таких вот спортсменок. Он держал в руках телефон и писал сообщения любимой, а она, почему-то, не отвечала. Здесь, в этом городе, хоть он и небольшой, найти её было невозможно. Так жаль. Он опять оглянулся. Уже очень далеко, на повороте лесной дороги стояла девушка в оранжевой олимпийке. Она уже не бежала, а стояла грустно опустив руки. Во всем её облике чувствовалась какая-то потеря. Такая же, какая сейчас была и у него. И тут ... вдруг пришло озарение. Лешка схватил сумку и рванул к водителю. – Стойте! Остановите, я выйду... *** Женя этой остановки автобуса уже не видела. Она брела по дороге назад. Телефон она оставила дома. Не получилось. Она не догнала, не остановила, не явилась пред очами человека, который так дорог, в своем истинном облике. Может и к лучшему. Видон у неё сейчас ... Пусть по-прежнему представляет её такой, как на той фотке. Женьке было уже все равно. – Жень ... Жень, ты? Она резко оглянулась. По дороге почти бежал Алексей со спортивной сумкой через плечо. Она стояла и молчала. Он подошёл. – Ты-ы. Я так и знал, что ты. Ну, здравствуй, Жень! Я сюрпризом. – И я, – ответила Женька и развела руками. Леха рассмеялся: – Будем считать, что сюрпризы наши удались. Ты даже лучше, чем на той фотке. – Я бежала, чтоб сказать тебе это ... показать. И дом тот – не мой. Женька опустила глаза. – Да и шут с ним, с домом, – Алексей поставил сумку на асфальт дороги и взял Женьку за руку, – У меня ещё есть сюрприз – я, вообще-то, за тобой, Жень ... Автор: Рассеянный хореограф. Группа Жизненные истории