Днем к ним наведался оружейник — сержант-сверхсрочник со склада артвооружения. Он сначала разобрал, почистил пулеметы, а затем выставил на некотором расстоянии от бэтээра небольшие фанерные щитки с закрепленными на них метками и мишенями и занялся выверкой пулеметного прицела. Оружейник вращал башню, что-то подкручивал, переставлял метки, снова подкручивал и вращал башню, сетуя на потускневшее от времени и поцарапанное защитное стекло на амбразуре прицела. Наконец он отложил в сторону свои инструменты. — Готово, — доложил он. — По-холодному пристрелял. Надо бы, конечно, на всякий случай проверить, как положено, кучность боя, но вам, я вижу, сейчас не до этого? — Точно, — кряхтя от напряжения, подтвердил Леха, ставивший на место корзину сцепления. — Ну, не беда, — глядя в прицел, сказал оружейник. — Погрешность при стрельбе если и будет, то минимальная. Не промахнетесь. Кому работу передать? Леха на время отвлекся и посмотрел на Рахимова. — Шурик, ты из таких пулеметов когда-нибудь стрелял? Рахимов отрицательно покачал головой: — Автомат стрелял немного. — Не горюй, это не труднее, чем хлопок на комбайне косить, — сказал Леха. — Принимай агрегаты! Назначаю тебя главным директором пулеметной точки! Остальные бойцы все при своих машинах, так что мы с тобой вдвоем в этом, — он постучал гаечным ключом по броне, — заведении ехать будем. Между прочим, в гвардейском, не забывай этого никогда! Оружейник посмеялся и, уступая место на сиденье башенного стрелка Рахимову, сказал: — Садись, братан, осваиваться будем! Рахимов деловито уселся на сиденье башенного стрелка. — Говорю сразу, — в назидательном тоне начал оружейник, — как и все русское оружие, эти пулеметы являются проявлением гения русской оружейной мысли! Ты меня понял?! Рахимов кивнул. Он кивал так глубоко и убедительно, что и без слов были ясны его способности схватывать все на лету. Оружейник щелкнул пальцами и продолжил, четко и медленно выговаривая каждую фразу, как учитель в начальной школе: — Пулеметы просты в стрельбе и неприхотливы в обращении! Проще говоря, стрелять будут в любом случае, если, конечно, в них специально не насрать! — Он слегка хохотнул, но затем смолк и серьезно добавил: — Хотя все же думаю, что и сраные, — он на секунду замолк, вероятно, осмысливая свое предположение, — работать будут. Но кайф от стрельбы, скорее всего, будет уже не тот! — Он опять хохотнул. — Ладно, братан, лирику в сторону! Теперь смотри в прицел! — начал он подробный курс обучения. — Видишь, там две шкалы? Левая шкала — под крупнокалиберный пулемет КПВТ калибром 14,5 миллиметра, а правая — под курсовой ПКТ, калибром 7,62. Усвоил? Рахимов кивнул, оружейник щелкнул пальцами, как бы подтверждая окончание данного этапа обучения. — Стреляют они от электроспусков — вот этих двух кнопок на поворотной рукояти башни. Какая для какого, догадался? Рахимов кивнул и пояснил: — Левый — для болшой, правый — для маленький! — Хорошо! — щелкнул оружейник. — Продолжаем! В случае выхода из строя аккумуляторов электроспуски работать перестанут, но можно будет стрелять от механических приводов, — он показал рукой рычаги на каждом из пулеметов и, сделав паузу, продолжил: — Единственный недостаток крупнокалиберного пулемета — это возможность перекоса патрона в патроннике в случае медленного отвода затворной рамы назад. Но чтобы не случилось перекоса, затвор должен при взведении отходить быстро! Это делается тросиком с большим и резким усилием. — Он оценивающе посмотрел на маленького ростом и легковесного Рахимова. — Вот этот случай как раз для тебя, братан. Ты видал, как петух курицу топчет?! Рахимов кивнул и заулыбался: — Видал! Сильно топчет! — Правильно! Поэтому у него и патрон в перекос не уходит! Вот так же сильно, безжалостно и с полной самоотдачей ты должен дергать за этот трос! Понял?! — Ага, ага! — смеялся Рахимов. — Ну, тогда дергай! Оружейник еще долго рассказывал правила эксплуатации и стрельбы из башенных пулеметов и тренировал Рахимова, заставляя его многократно изменять установки прицела и выбирать, каким пулеметом какую цель поражать с учетом изменяющихся условий стрельбы. Наконец он щелкнул пальцами и заключил: — Ну все, кажись, снайпер готов! Ты понял, — он весело стукнул Рахимова ладонью по спине, — что пулемет — залог здоровья?! Рахимов, взмокший от интенсивной учебы, стирал шапкой пот с лица и только кивал в ответ. Пожелав трудягам-гвардейцам удачи, оружейник собрал свои инструменты и ушел, а Рахимов снова пополз на четвереньках по масляным пятнам в моторный отсек, где все это время, не останавливаясь на перекур, работал Леха. Через сутки, смертельно уставшие, с поцарапанными, ноющими от постоянного напряжения руками и разламывающимися поясницами, они упали под утро на жесткие лавки для пехоты и уснули, уткнувшись носами в шапки, съежившись и поджав от холода ноги среди разбросанных гаечных ключей и грязной промасленной ветоши. Вся полковая техника, в том числе и машины ремроты, уже вытянулась в колонну. Полк ждал приказа на начало движения. Палаточный городок, еще вчера наполненный звуками и жизнью, был полностью разобран. О его недавнем существовании напоминали лишь прямоугольной формы площадки да тропинки, протоптанные на песке солдатскими сапогами. Редкие небольшие костерки растянулись мерцающей цепочкой вдоль всей колонны, отражаясь в зрачках беспокойно бегавших в отдалении шакалов, привыкших за прошедший месяц к изобилию объедков с солдатского стола. Отходы пищи, за неимением штатных точек для их утилизации, вываливались в отрытую ковшом экскаватора яму в полукилометре от расположения полка и длительное время являлись местом пиршества обитателей пустыни. Накануне эту яму засыпали, и теперь, внезапно снятые с довольствия, четвероногие хозяева пустыни бегали, лихорадочно шарахаясь от света костров, и пронзали темноту изощренным воем. Люди, сидящие и лежащие у костров, не обращали на них внимания. У костров и на технике никто не спал. Степь тонула в непроглядной ночи, скрывающей под своим огромным покрывалом бессонное волнение тысяч людей, которым остался лишь один короткий переход, бросок к тому берегу, где скоро перемешаются и спрессуются намертво в одном комке их судеб великая духовная сила с ужасающим душевным опустошением. Всего один шаг оставался этим людям к постижению того, что достанется им теперь навсегда и как награда, и как мука. И только один бэтээр с крепко спящим внутри экипажем из двух человек стоял отдельно ото всех и был здесь пока вроде бы ни при чем, как больной, еще не успевший отойти от наркоза. Леха проснулся от стука по броне. Он распахнул люк и выглянул наружу. Светало. У бэтээра стоял капитан Иванов. Его небритое лицо в рассветных сумерках казалось сильно постаревшим. — Чем порадуешь, старшина? — В основном готово. Осталось на ходу опробовать. — Леха вылез на броню, потянулся и зевнул. — Но теперь, как говорят, уже дорога покажет. — Тогда ставь своего гвардейца в ротную колонну. Часа через два покатимся! Поспать удалось? — Так точно, удалось. — Леха посмотрел на часы. — Четыре часа как секунда! — Он сел на башню и потер ладонями лицо. — Сейчас умоемся. — Он постучал по броне каблуком. — Подъем, Рахимов! — И снова посмотрел на Иванова: — Колодки тормозные надо развести, а то ночью чуток проехался — с большим трудом затормозил. Подносились, видать. — Разводи и давай в колонну. Да не тяни, а то зампотех по твоему поводу весь исстрадался и меня уже заелозил! Иванов ушел. Разводка тормозных колодок принесла кое-какой результат. Бэтээр, пусть и нехотя, с трудом, но все же стал тормозить и останавливаться в фазе, когда от давления ногой на тормозную педаль Лехины глаза уже ощутимо вылезали из орбит. Но и это в создавшейся ситуации было все же неплохо. Леха сменил грязную техническую куртку и комбинезон на чистый бушлат и форму. Пользуясь правами старшины, он полностью переодел и Рахимова. Они подогнали свою, в общем, восстановленную боевую машину в хвост ремроты и приступили к завтраку, расставив на носу бэтээра банки с кашей и тушенкой. В это время колонну обходил зампотех полка. Он остановился возле их бэтээра и придирчиво осматривал народившуюся сверхштатную боевую единицу, как будто решал, насколько достойна она выдвинуться вместе с ним на почетное выполнение интернационального долга. Леха с куском тушенки за щекой стоял смирно, испытывая внутреннее напряжение от важности момента, и, затаив дыхание, смотрел на зампотеха. Тот остановил взгляд на проступающем на броне из-под жирной масляной грязи гвардейском знаке. — Почему приказ не выполнил? — Он уставился на Леху. — Почему не закрасил, спрашиваю? Почему строевого номера на броне нет, как у людей?! Где знак полка, я тебя спрашиваю?! — Зампотех ткнул пальцем в стоящие рядом ремротовские машины, на дверях которых свежей белой краской были выведены номера и полковые знаки ромбовидной формы. — Краски нет, товарищ подполковник! Допоздна работали, ночью закончили, уже темно было! Не успели! — начал оправдываться Леха. — Не успели?! Тогда соскобли этот выпендреж! Разгильдяй! Где Иванов?! Иванов! — Зампотех покрутил головой по сторонам. Капитан Иванов в это время стоял с другого бока бэтээра и покуривал. Услыхав свою фамилию, он даже не сдвинулся с места, не желая лишний раз оправдываться по мелочам, отлично понимая нервозность зампотеха перед предстоящим маршем. — Бери топор и скобли! Пока командир полка не увидел! — жестикулировал перед Лехиным носом зампотех. — Давай, давай, товарищ прапорщик! — Есть! — ответил Леха, без энтузиазма направляясь к закрепленному на броне топору. Он медленно отстегнул от креплений топор, еще медленней забрался на бэтээр, очень надеясь, что зампотех пойдет с осмотром дальше. Но тот, видимо, решил воочию убедиться в неукоснительном исполнении своего приказа. — Давай, давай! — стимулировал он Лехину активность. Леха примостился на бортике и как бы между прочим посетовал, поднося лезвие топора к знаку: — Жалко скоблить, товарищ подполковник. Машина старая, под краской, наверное, еще петроглифы сохранились… — Чего?! Что за петроглифы? Леха быстро осознал, что оказался в дурацкой ситуации. Зампотех не знал, что такое петроглифы, и поэтому шутки не понял, требуя объяснений. Судя по выражению его лица, после объяснения он может просто оскорбиться, решив, что этот идиот прапорщик возомнил себя умней его, отчего шутит непонятными словами, дескать, зампотех в этом отношении недоразвитый. И правильно обидится. Далеко не все обязаны знать, что такое петроглифы! За каким чертом он ляпнул? Леха молчал в надежде, что зампотех оставит тему. Но молчание в этом случае было еще хуже. Озлобившийся зампотех нетерпеливо притопывал носком сапога. Пришлось отвечать: — Ну-у-у, это, товарищ подполковник, рисунки такие… — начал было Леха. — Чего?! — зампотех издевательски нервно поморщился. — Какие рисунки?! Ты че мне тут городишь?! Рисунки?! — Зампотех теперь проявлял излишнюю злобную любознательность, выходящую далеко за пределы материально-технической части. — Какие, ешь, там рисунки?! — Он хлопнул себя ладонями по бокам. — Ну, блин, везет же! Один идиот естествоиспытатель взрывпакетом баловался, другого прислали… Какие, я спрашиваю, рисунки там?! Ты что, надо мной издеваешься?! Скотина! Леха окончательно уразумел, что итогом этого необычного ликбеза, скорее всего, станет обычное дисциплинарное взыскание. Сзади раздался голос Иванова, решившего все же прийти на помощь своему подчиненному: — Петроглифы, товарищ подполковник, это рисунки доисторических людей! — Ага! — встрял Леха. — Мамонты всякие, свиньи, собаки… На горах рисуются! — Тьфу, ешь твое мыло! — зло плюнул зампотех. — Ну придурки! До места доедем, вы у меня там все горы своим говном изрисуете! Неандертальцы хреновы! Тьфу! Мазута нестроевая! — И пошел дальше вдоль колонны, продолжая свой гневный монолог, энергично жестикулируя. Командир ремроты Иванов последовал за ним, а Леха, облегченно вздохнув, пристегнул топор на место. Время шло, но сигнала к маршу все не было. Рахимов по-хозяйски прохаживался вокруг бэтээра. Он стучал ногами по колесам и беспредметно, но по-деловому заглядывал под броню. Леха тоже решил поразмять ноги. Он неторопливо пошел вдоль стоявших друг за другом машин. Но в ногах, хоть и накопивших усталость за прошедшие двое суток, чувствовалась какая-то неестественная упругость, от чего постоянно хотелось бежать. Казалось, внутри него скопилась недюжинная, неподвластная ему самому сила, освободиться от которой было невозможно. Хотелось разодрать грудную клетку и выпустить ее прочь ко всем чертям. Он смотрел на людей, стоявших у машин и сидевших на броне бэтээров. Бойцы разговаривали, шутили, пели. Их лица казались неестественно веселыми, а глаза таились в защитном прищуре, словно каждый из них был носителем некой тайны. За их заостренными в улыбке подбородками, напряженно бегающими желваками чувствовалось сильное нервное томление, обычно вызывающее неуемную дрожь в мышцах. Одной большой общей тайной, укрывшейся глубоко в душах этих молодых ребят, было тревожное предчувствие приближающейся, еще неведомой, но уже ясно ощутимой опасности. Естественный страх блудил где-то в подреберье их молодых организмов, заставляя учащенно биться сердца, глубже дышать и сильно, до боли под диафрагмой, втягивать животы. Он объединял их, толкая ближе друг к другу перед пугающей неизвестностью, слухи о которой уже давно витали по воинским частям и перестали удивлять, заставляя людей все чаще уединяться и думать, думать, по-новому глядя в прошлое, силясь осознать себя в настоящем. Молодые солдаты и необстрелянные офицеры срастались в одно целое. Война быстро навела свой порядок в их головах, выгнав оттуда наигранный патриотический пафос, обратив его за последний месяц в немудреный набор чугунных мыслей. Втискиваясь в пацанские умы и души, война выжимала из этих решительных людей остатки юношеской романтики, всасывая их по ночам в прилипшее к телу мокрое от пота белье, а днем в полы бушлатов, принуждая часто вытирать о них влажные ладони. Все они ждали команды к движению, как освобождения от маеты и непомерной душевной натуги, стремясь скорее подчиниться одному, неизбежному, но избавительному приказу и наконец двинуться, давя колесами и перемалывая гусеницами свои проклятые сомнения. Леха вернулся, залез в бэтээр, сел на водительское сиденье и устало закрыл глаза. Он вспомнил химбат и представил заснеженный военный городок, залитый солнечным светом, офицерских жен, выгуливающих своих чад на морозном воздухе, Яшу за шахматной доской, начфина, комбата Славкина и свою пустую койку с полосатым матрацем. Леха почти физически ощутил себя лежащим на ней. От этого ему сделалось до того приятно, что, не желая терять этого ощущения, он сложил руки на руле и уткнулся в них лицом. Но через некоторое время поднял голову, посмотрел в смотровое окно и тихо произнес: — А что, лучше было бы, если бы Яша сюда поехал?.. И хорошо, что так вышло… Леха продолжал молча сидеть в бэтээре, пока не услышал на улице громкие голоса. Он выглянул из люка и увидел летящие в низкое серое небо зеленые ракеты. Солдаты, покинувшие на время свои машины, сбегались к колонне и занимали места. Мгновенно заполнивший все вокруг надсадный рев двигателей и режущий глаза выхлопной чад, повисший над бескрайней степью, огласили уход из нее людей и преддверие возвращаемого ей покоя. Рахимов, что-то крича, размахнулся и далеко зашвырнул тряпку, которой он снова старательно очистил от грязи гвардейские знаки, и быстро забрался в люк. Леха запустил двигатели, включил радиостанцию и надел новенький, выданный ему накануне Ивановым зимний шлемофон. В эфире разнеслась долгожданная команда: — Внимание! Я — Беркут ноль первый! Я — Беркут ноль первый! Всем — триста тридцать три! Всем — триста тридцать три… Выполняя полученный приказ, Леха надавил на педаль газа… (продолжение следует...) #СтихиИПроза