Живи и радуйся.

Глава 22
В ресторанной чопорной обстановке, под звуки живого оркестра и тихий перезвон бокалов с вином Коля попросил у Ксении прощения.
- Мама, прости и пойми. Именно в области можно сделать отличную карьеру. Именно там сейчас кипит настоящая жизнь. Поверь, я знаю, что говорю. Меня направили на новый металлургический завод. Сейчас я – простой инженер, а через полгода могу и до зама главного инженера дойти! А что мне тут делать – всю жизнь на мизерном окладе, пятым лебедем в седьмом ряду!
Ксения молчала. Она даже облегчение испытала – наконец-то, грохнуло. Лучше так, чем ждать бесконечно, когда же сынок сделает очередной «сюрприз». Однако, в его словах было и рациональное зерно: карьеру в области можно сделать гораздо быстрее. И что мешает потом вернуться в Ленинград в качестве ведущего специалиста, а не бумажного клерка? Что ж, она готова к удару.
Дарья уставилась на тарелку с нетронутой ножкой цыпленка тапака. Машинально ковыряя вилкой блестящий от сливочного масла горошек, она тоже помалкивала. Было обидно: Коля ее даже не спросил. Будто не человек она, а чемодан. Дорожный скарб. Рухлядь…
Ксения помогла:
- Ну, мнение для тебя решительно не имеет никакого значения, сын. Но жену, жену ты спросил? Каково это – выбраться из такого… извини… Чтобы опять, туда же, простите, мордой в лужу! Да, ты очень принципиальный мужчина. Кто для тебя близкие люди? Точнее, что?
За столом царила неприятная, стеклянно звенящая тишина. Вежливый вопрос выросшего из-под земли лощеного официанта прозвучал зловещим громом:
- Кофе и пирожные подавать?
Все трое вздрогнули и очнулись.
- Нет, благодарю, я лично – не хочу, - отчеканила Ксения, - Дарья, а ты?
Даша повернула лицо к свекрови.
- Что, Ксения Владимировна?
- Будешь?
- Что?
Николай вмешался.
- Ты поедешь со мной, Даша? Или здесь, с мамой останешься?
Дарья перевела взгляд на мужа и без пауз ответила просто.
- Ну, разумеется, поеду. Я же твоя жена. Вместе, в горе и в радости. О чем разговор, конечно, поеду.
***
Всю последующую неделю Дарья собирала вещи. Их накопилось неприлично много. Волновало многое: стоило ли, помимо одежды, книг и разных других мелочей, накопившихся за годы ленинградской жизни, задуматься о транспортировке мебели. Кровати, например. Николай говорил, что сразу же по приезду их обеспечат жильем. Комнату дадут или служебную квартиру, как семье работника ИТР. Имеется ли там мебель?
На особые блага Дарья и не рассчитывала: пока Коля не представлял из себя ценного специалиста. Пихнут в общагу, и все дела. Придется спать на полу, чай готовить в кружке с кипятильником. Толкаться в очереди на кухню, в туалет, в душ. Дарье не привыкать – в их коммуналке тоже ведь общая кухня и санузел. Но коммунальный быт уже был устроен и согрет, а там?
Радовало то, что поедут они не в Тьмутаракань (кстати, вполне реальный город, существовавший на древних картах), а в родные Дарьины места. От деревни Дыми недалеко, каких-то сорок километров. Можно маму, бабушку, сестер почаще навещать. Помогать с лекарствами. Летом отдыхать среди благодатной деревенской природы – никто слова поперек не скажет. Она ведь теперь не Дашка, а Дарья Константиновна, супруга инженера. А это звучит!
Жалко было терять работу. Но… Работа – не волк, как говорится. Дарья себе найдет хорошую должность, соответствующую специальности. Почему бы не устроиться технологом на хлебозавод? Оклад хороший. Уважаемая профессия. В конце концов это – не конец света, хоть и плачет ночами Ксения Владимировна – вернуться в Ленинград они всегда успеют.
В разгаре сборов вдруг нагрянула Таня. Без предупредительной телеграммы, без звонка. Как с цепи сорвалась.
- По личным делам, - отбрехалась скороговоркой, оглядывая квартиру с кипами вещей, сумок и чемоданов, - а вы куда намылились, Дашка?
Дарья объяснила: куда и зачем. Таня такой новости не обрадовалась. Но виду не подала – деловито присоединилась к упаковке баулов.
- Колька, конечно, дурак, - шептала Татьяна сестре, - все оттуда – он – туда.
Объяснять ей, что такова программа ленинградских институтов, направлять выпускников в провинцию для накопления опыта и квалификации, было бесполезно.
- Что у тебя за личные дела? – не удержалась Дарья.
- Потом расскажу. Колька скоро придет?
***
Николай не задерживался. Явился вовремя. Тут Танюха его и прицепила. Получив от Николая номер телефона Игоря Воропаева и недоуменный взгляд, Татьяна побежала звонить. Через десять минут вышла из коридора загадочная и страшно довольная.
- Игорь пригласил меня в кино. Всех нас пригласил. Пойдем?
Николай нахмурился. Хотел отвертеться: дел невпроворот, пятнадцатого его уже ждут на глиноземном заводе… А он тут по киношкам шатается! Но встретившись с умаляющим взглядом жены, немного остыл и согласился. Когда еще они посетят любимый Художественный на Невском? Тем более, с огромным успехом шла премьера самого романтичного (как оказалось впоследствии – символичного для Ленинграда и Петербурга) фильма «Алые паруса».
Ой, лучше бы Дарья не ходила в кино. Ее раздражала слишком восторженная Ассоль, ну правда, ненормальная какая-то! Дурочка! Появись такая в их деревне – бабы заклевали бы, и парни засмеяли бедняжку.
Ту, киношную героиню, прекрасный Грей увозил в далекие дали, полные открытий и тайн. А ее «Грей» Коля – наоборот – из прекрасного далека тащил к опостылевшей нищей пристани. И паруса на семейной лодке вовсе не алые. Но об этом Дарья предпочла промолчать: не стоит обижать мужа. Он не юлил, не трусил, не прятался в теплом местечке северной столицы. Он оказался честным, открытым человеком, не побоявшимся трудностей. В чем дело? Что это за мещанские нотки? Стыдно должно быть!
Таня толком кино и не смотрела. Да и кавалер ее – тоже. Он не отрывался от профиля девушки, пока та с удовольствием его демонстрировала. После сеанса решили посидеть в кафешке. Потом отправились гулять по Невскому в сторону Лиговки – Николай упорно тянулся домой. Игорь же не торопился отпускать свою прелестную даму. Им было весело – он что-то смешное рассказывал Тане, и Таня заливисто смеялась.
- Пойдем домой, Даша, - Коля взял жену за руку, - с ними до утра болтаться можно. Нам это ни к чему!
Дарья вздохнула. Действительно, им-то зачем? У них все впереди – Игорь останется работать в Ленинграде. Он героическими порывами не обладал. В данный момент он желал обладать Татьяной. И Татьяна, судя по всему, была вовсе не против.
- Интересно, у них это серьезно? – спросила Даша у мужа, глядя на две фигурки впереди.
- Не знаю. Знаю одно – у Варапаева сейчас хата пустует. Родители в Комарово укатили. Он своего шанса не упустит.
Дарья поежилась.
- Неприятно мне это. Неужели Таня согласится? Надо ее предупредить, что ли.
- Не надо, - Коля слегка сжал ее ладонь, - это еще поглядеть надо, за кого больше волноваться придется. Танька его на живца ловит – не видишь, что ли? Пусть ловит, Игорь уже попался.
- Коля, что ты такое говоришь? Она же моя сестра!
Николай вдруг чмокнул ее в лоб, как неразумную маленькую девчушку.
- И хорошо. Захомутает Варапаева, как пить дать. Был у меня друг, станет свояк! За Танюху не беспокойся, ей давно замуж пора. В ее возрасте, я слышал, деревенские девчонки уже перестарками считаются.
- Я, значит, тоже перестарок?
- Ты у меня никогда не постареешь! – поспешил реабилитироваться Николай, - пошли-ка, Даша, спать!
Через три дня Даша и Николай уже уселись в отдельное купе поезда «Ленинград – Вологда». Татьяна – с ними. Отгулы закончились, пора на работу. Игорь провожал ее и смотрел в окно вагона грустными собачьими глазами. Оба выглядели, как ошалелые. Наверное, не сомкнули глаз ни на минуту за все это время.
Игорь все спрашивал Таню, отчаянно артикулируя губами, думая, что она его не слышит: Когда ты приедешь?
Таня загадочно поблескивала белками глаз и так же – губами: Не знаю!
Игорь: Я тебя люблю.
Таня: И я тебя.
Николай бесился:
- Мог бы с чемоданами помочь, идиот. Танька, ты что с ним сделала? Все мозги парню вывихнула!
Татьяна не обращала на родственника никакого внимания. Дарья пыталась оттащить сестру от окна. Тщетно. Татьяна бросала на Дарью испепеляющие взгляды, мол, не мешай.
Наконец-то, поезд, качнувшись, как пьяный пассажир, двинулся. Танька, не удержавшись, бухнулась объемным задом на сиденье. Вид у нее был, как у объевшейся сметаны кошки, довольный и гордый. Если бы Дарья знала, какую аферу проделала ее сестрица за столь короткое время, со стыда бы сгорела. Но она не знала. И, тем не менее, Дарье за Таньку было неловко.
Дождавшись, пока затянутый в струнку, неулыбчивый и строгий Николай выйдет из купе на поиски проводника, Дарья укорила Татьяну:
- Что ты ведешь себя, как… кокотка, честное слово! Неудобно становится прямо.
Танька расправила на коленях платье, вновь посмотрела в окошко и вдруг протяжно, тоненько так, как бабушки в деревне поют, вывела:
- И-и-и-и-и, касатушка моя,
Не тебе судить мИня-я-я-я,
Я девчонка молодая,
Да не завистли-и-вая!
Сверкнув очами, помрачнела вдруг и забралась на верхнюю полку, где и пробыла всю дорогу практически безвылазно. Даже чай не стала пить.
Поздно вечером оба, и Даша, и Николай, переодетые для сна, как раз уснуть долго не могли. Коля волновался, представлял, как покажется начальству, с чего начнет работу. Было волнительно и страшновато.
Дарья вспоминала свою первую поездку в Ленинград. Свои чувства перебирала в памяти. Отчего-то пришла на ум кофточка с васильками… давно уже Маришке подарена та кофточка. Теперь Даша выглядит по-другому: короткий жакет с круглыми крупными пуговицами, прямая серая юбка. Вон, висит на плечиках, чтобы не измяться в дороге. И прическа у Дарьи другая: нет кос. Обрезала она косы, еще два года назад. (Николай ужасно на нее разозлился тогда) У Дарьи теперь прекрасная стрижка, и ей очень идет модная «боб-каре», как назвал прическу молодой мастер в парикмахерской на Лиговке…
Господи, о чем она думает? О ерунде какой-то… А то, что свекровь не пошла с ними на вокзал, осталась дома со словами «долгие проводы – лишние слезы» - думать не хочется. Что-то разладилось у Дарьи с Ксенией после свадьбы. И от этого Дарья чувствует себя виноватой.
Николай ровно посапывал. Он не храпел и не дергался во время сна. Такой вот… дисциплинированный соня. Дарья улыбнулась. С Николаем жить трудно, но хоть спать легко.
***
Глава 23
А потом заклубилась, забурлила новая жизнь. Коля с головой окунулся в работу. А работы было – непочатый край. Он так и не съездил повидаться с Ириной и Васеной – с первого дня пошло-поехало, закрутилось. Завод поставлял стране сырье для алюминия, планы требовалось выполнять в полной мере, а если по правде – перевыполнять! Задача не из легких – на то и существуют планы, чтобы успевать поставлять продукцию вовремя. Но время было такое – работать в соответствии с планами считалось неправильным. Если ты не пашешь на грани человеческих возможностей – значит, ты – не рабочий. Ты – лентяй.
И люди принимали это за истину. За догму. Был в крови какой-то азарт, соревновательные процессы – в каждой организации. Боролись за звание лучшего звена, бригады, завода и фабрики. Боролись, побеждали, отставали, снова боролись, толкая страну своей борьбой вперед, только вперед, торопились жить. И жили! Ах, какая это была жизнь!
Маришка получила, наконец, отдельную квартиру! Ах, какая это была квартира! В новом кирпичном доме, на втором этаже, с отдельным санузлом! Туалет и ванная были объединены – подумаешь, печаль какая! Зато никаких очередей! Как короли они с Лешкой! И личная кухонька, облицованная кафельной плиткой, беленькой, чистенькой, блестящей от своей новизны!
Не беда, что маленькая та кухня – пять квадратов! Зато под окном специальный ящик для продуктов. А можно и банки туда поставить с соленьями из деревни – Леша стоял в очереди на холодильник, семейную мечту, а то беда просто – пельмени негде хранить! Леше день рождения в июле, ни холодца не наварить, ни пельменей не налепить на праздник. Без холодильника туговато. И пусть морозилка маленькая, пачка масла только вместится, зато полки просторные и холодит прилично – бидончик с пивком и лимонад есть, куда ставить. За холодильником следует очередь телевизора! Давно пора!
В бараке все бегали смотреть телевизор к Трибунцеву Сергею, уезжавшему за длинным рублем на Севера. Дома у Трибунцева оставалась мамаша, добрая тетка и не скандальная. Богатством сына не кичилась – пускала всех желающих. А вот теперь все разъехались – остались без телевизора. Нужен телевизор – Лешка прям страдал без него. Чудо современной техники. Маришка обошлась бы, конечно, (а то купи, так весь подъезд будет все вечера здесь, в Маришкиной квартире заседать) но разве мужа убедишь в обратном? С годами семейной жизни Лешка из скромного, молчаливого паренька превратился в семейного, крепкого хозяина. Слово его – золото. Дети слушаются отца с полувзгляда. Как скажет Алексей – так и будет. Хороший мужик – Маришка тайком от всех его ужасно ревнует и боится, как бы такого прекрасного супруга не увели. А что? Резон есть. Дом – полная чаша. Тахту купили, полки с книгами на стене, торшер модный, ковер, шторы на окне!
Вторую, узкую, как пенал, комнату, оборудовали под детскую. Там попроще, но зато дети спят на разных кроватях, а не на одной, как раньше. Хорошие кровати, не раскладушки, между прочим! И коврики на стене, чтобы не холодило и не поддувало. И ящик для игрушек. И шкафчик для учебников и книг. Есть в нем тайная секция. Нажимаешь на секретный замочек – хоп, и дверца отходит, превращаясь в рабочий стол. Делай уроки – не хочу! На кухне заниматься ребятам Маришка запретила – она там с кипятком, со сковородами вечно – еще заденет кого, не дай Бог. Нечего… Нервы трепать… Матери тоже покой нужен хоть иногда!
Она, самая тихонькая, самая слабенькая из Костиных дочерей, была неприметной, неинтересной и некрасивой. Как вышла замуж вперед старших сестер, непонятно. Что такого нашел в Маришке Алексей, симпатичный паренек? Наверное, родную душу. Он ужасно стеснялся крикливых, бойких девчонок. А Маринка была спокойной, ласковой, робкой. И запала в душу Лешке. И все у них было по-честному. Ладком. И общую постель они разделили только после росписи в ЗАГСе. Маринке можно было позавидовать – хорошая семейная жизнь у нее сложилась. А теперь и квартира имеется! Зря Васена поругивала младшую. Зря…
Ирина за свою Маришку была очень рада. И Лешку полюбила. Вот какой, тихонький, тихонький, а, получилось, что единственный мужик в семье. Рукастый, головастый, работящий. Уж в выходные, да во время отпуска, когда приезжает, в гамаке не полеживает, на рыбалке не пропадает. На пару с Маришкой трудится на картошке. Картошки Ирина садит много, кое-что продает. Когда ей с этой картошкой возиться? Не бабку же на поле гнать? А дочка с зятем никогда слова поперек не скажут – надо, так надо. Понимают – сами зимой с огорода питаться будут. Вот и работают, не морщатся, что устали. И ребятишек к труду смолоду приучают.
У Леши все в руках горит: баню обновил, за домом следит. Сарайку старую разобрал и новую поставил. А доски от разобранной сараюшки аккуратно распилил и в поленницу сложил – летнюю кухню ими топит. Да, эта мода у всех в селе появилась – летние кухни строить. Мол, чтобы жарко в избе летом не было. Отпускникам (выросшим детям, в города уехавшим и теперь навещавшим родителей только летом) неудобственно спать в духоте! Теперь бабы на улице с чугунами возюкаются.
Ирина в этом случае хранила твердость: вам надо, вы и вошкайтесь с чугунками на самодельной низенькой печурке. А она всю жизнь корм для скотины и щи суточные в русской печи парила! И дальше так будет делать! Разошлась, в общем. А Лешка-зять улыбнулся загадочно:
- Но грибы, да ушицу лучше на летней кухне сготовить, а, мамуль? Не будешь же ты вечно печь топить?
И прав оказался! Прибежит из лесу с коробом белых, почистит их, и на печурке в сковороде пожарит с картошкой. Сам! А, главное, варенье варить удобно. Раньше у Ирины была буржуечка для этих дел приспособлена, да прохудилась совсем, никчемная стала. А теперь хорошо – вари себе, тут же баночки - на столе рядком. И всякая оса с мухой над варевом не вьется – Леша такую будочку сколотил, с застекленными окошками. Ни одна зараза не пробьется. Ирина на зятя не нахвалится. Маришка смеется и мужа «гением инженерной мысли» называет.
Хотя гений инженерной мысли у них Колька, второй зять, выкормыш Васены. Но тот, змей, появляется в деревне редко. Дашка приезжает с сыном, та дочка правильная, послушная. Помогает в огороде наравне с Маришкой и Алексеем. Но тоже – не разбежится матерь повидать, вечно занятая на производстве. Можно подумать, ребята не занятые. Но они звезд с неба не хватают, а Кольке с Дашкой этого неба вечно мало! Все в начальники метят! Николай, чего уж Бога гневить, инженер в заводском ПТО. Всегда в чистом, всегда при костюме – Дарья вечерами этот его костюм парит-гладит. И носки ему чистые – дай. И рубашку с галстуком! Начальник, как же.
Ирина Николая стесняется. Говорит он чисто, не по-нашему. И смотрит так, вроде брезгует. А, может быть, взгляд у него отстраненный, уставший… Чай, не сахар, такая про-из-вод-на-я нагрузка. У Ирины в сердце только и осталось, что воспоминание о Кольке-огуречике. Какой он жалконький был в ту страшную зиму сорок первого года. Какой бедненький… Теперь вон какой! При пиджаке и должности. Серьезный. Улыбается редко. И навещает редко. Как это… не-нор-мирован-ный рабочий день. А если отпуск выпадает, так сразу к матери в Ленинград летит. И Дашку с собою тащит. Побудут у Ксении с недельку, а потом в Крым или в Сочи уезжают.
Море – говорят! Воздух. Фрукты. Пансионат, где живут на всем готовеньком. Ирина никогда в жизни своей моря не видела. Это очень, очень много воды. И вода теплая, зеленая с виду. Дашка открытки привозила, показывала. Красиво, ничего не скажешь. Яблоки с детскую головенку величиной. Груши. Персики с абрикосами – из этих персиков Маришка компоту наварила – ужас – целый ящик притащен был. Вкусные, мягонькие. Конечно… В деревне что, картошка, да огурцы.
Но ведь и малина, и земляника, и черника – не хуже. Ирина на печи столько этой ягоды насушит, благодать. В мешочки полотняные насыплет, едятся не хуже, а то и лучше персиков этих. Че же свое добро хаять, да брезговать… Мог бы и не брезговать лишний раз этот Коля-Николай. Лешка как-то с ним не сошелся характерами, от сохи мужик, тоже стесняется. Маришка который раз говорила мужу: дружить надо, лишнее теплое местечко тебе на заводе определит родственник-то. Да где там… Алексей блата терпеть не может.
- Сами с усами! Без родственников обойдемся, - рычит.
Сами, так сами. А вообще Ирина зря, конечно, Колю хает. Не зазнался он, с народом все. И Дарья – простая, как была. Только говорит не по-деревенски. А так, вся при всем. И одевается богато. И обходительная такая. С сыночком, Сашенькой, ласковая и справедливая. Хорошая мать, нечего сказать. И ребеночек у них хороший, понятливый и говорливый.
Танькин ребеночек-то…
Ой, Танька-Танька, горлинка сиротливая, боль незаживающая…
О Таньке лучше молчать, не бередить душу. А то давление подскочит, и опять скорую придется вызывать. Врачиха городская приедет, уколов наставит, а то и вообще в больницу Ирину увезет. На кого мать оставишь? Раньше Веня-председатель распорядился бы, девчоночку какую за старухой приглядеть отправил, пионерку – тимуровку. А теперь нету Вени. Отмучился, родимый. Второй год на кладбище отдыхает от земных дел. Хороший был человек, царство ему небесное.
За Веней вслед и изба его сельсоветская одичала. На бревна не разобрали, конечно, комсомольцы на дыбки стали, памятник истории, мол. Теперь в местном памятнике магазин. Тетки туда за хлебом таскаются, да за разной мануфактурой. Продавщицей там Нинка работает, прежняя молодуха Еленка уволилась, ей все призрак Веньки в углу мерещился. Мол, сидит там и вздыхает, и пол под его шагами скрипит. А Нинке ничего не мерещится. Нинка смеется над Ленкой и спокойно водку мужикам чуть ли не ящиками сплавляет.
Ирине все кажется, что не Вени мертвого Еленка боится, а мертвой Таньки. Знает, сволочь, по чью душу Танечка являлась к Ленке в магазин. Знает, да сказать боится. То-то они на похороны с бугаем Витькой не пришли. Совесть мучает. А и пусть мучает! Ирина никому об этом - ни слова. Дарья на колени перед Ириной упала, упрашивала молчать. Ирина дочь свою старшую послушала. Незачем языком трепать, Сашеньку под удар сплетникам ставить. Пусть правда сама дырочку найдет. А она ведь найдет?
***
Глава 24
Ирина вспоминать не хотела, а Дарья помнила всю свою жизнь. Помнила и чувствовала за собой вину: проморгала сестренку, проглядела. Да и как не проморгать – Татьяна при своей внешней общительности очень потайной была, как ящичек с секретом, как матрешка. Откроешь ее, а там еще одна матрешка, а в той – еще одна. Пока до сути доберешься – запутаешься.
Не до Танюхи тогда Дарье было: устраивались на новом месте, вникали в новую жизнь. Больше за Колю переживала. Как ему? Как влиться в коллектив, как освоиться, как оглядеться вокруг. Мама все обижалась на зятя, а ведь не знала, что Николаю тогда очень тяжело пришлось. И Дарье – тяжело. Она технологом на хлебозавод устроилась. Многое позабыла, заново учиться пришлось. Такой наставницы, как Галина, подружка дорогая, здесь не было. Женщины норовистые, подозрительные к чужим. Дарью поначалу невзлюбили. Это уж потом потихонечку привыкли… Когда Дарье о Тане думать, о Танькиной личной трагедии. Уж, если со стороны глядеть, ей только завидовать оставалось – все Танюшке давалось легко, играючи.
Она тогда с Игорем погуляла и уехала в деревню. А потом заявила, что догулялась. Приехала сначала к Дашке в гости: к тому времени им с Николаем выделили служебное жилье. Ну вот, приехала Татьяна, расстегнула пальтишко. А там, под пальтишком – живот. Когда успела?
- Тогда, - говорит Таня, - и успела. После кино. Вот такие алые паруса!
Дарья только руками всплеснула.
- А Игорь – что?
- А Игорь – ничего! Я ему письмо написала. А он не отвечает. Забоялся, поди.
Под Танькиными глазами – черные круги. Дышит тяжко. Видно, тяжело ей беременность дается.
- На учет встала? Тебе бы в больнице полежать – опухла вся! – Дарья суетливо сняла с Татьяны платок-шалечку, наклонилась, чтобы разуть ее. Та покорно уселась на скамеечку, неловко выпятив живот, позволила с себя стянуть ботики.
- В ботиках щеголяет, дурочка. Валенки надо надевать! – ругалась Дарья.
- А Коля где, на работе? Я к нему, Даша.
Понятно, что к нему. Больше не к кому. Натворила дел, а Колька – расхлебывай.
- Он мне записку от Игоря передавал, чтобы я с ним познакомилась. Он виноват.
Ну, а кто еще? Конечно, Коля виноват. Коля Таньку под этого Игорька подложил, ага. А Танька сопротивлялась, прям!
И все равно, точит сердце какой-то червячок, сосет под ложечкой. И Дарье уже казалось, что именно Коля виноват. И Коля, и она, Дарья. Не пошли бы тогда в кино, а потом по Невскому гулять вчетвером, не бросили бы Таньку одну – ничего бы такого не было. Не сидела бы сейчас перед Дарьей Таня, выпятив живот, не снимала бы с ее опухших ног Даша тесные, узконосые, вовсе для таких пузатых барышень не приспособленные ботики!
Николай вернулся с работы поздно. Усталый, рассеянный, а глаза горят. Интересно ему. Жизнь! Не терпится жене про все рассказать. Однако, не в этот раз – Танька укорчиво на него смотрит. А из-под халатика живот выпирает упрямым мячиком. Доигралась, стерва беспутняя!
- Игорю я написала, а он не отвечает. Ты сам напиши ему, Николай. Ты друг. Он тебя послушает!
Послушает, как же. Много они друзей слушают. Теперь этого Игорька днем с огнем не сыщешь! Кому нужна такая ответственность?
Но Николай верен себе. Он на днях в партию вступил. Он должен призвать к ответу друга. Хоть и далеко друг, и не судья ему Коля… А все равно – мерзко. Танька виновата не меньше, сама показала свое несознательное поведение, но с женщины спрос небольшой. Женщины, как дети малые, куда позовут, туда и идут. А Таня – деревенская к тому же, особой культуры не разумеет, ответственности не несет. Игоря нужно приструнить и пристыдить. А надо – и пригрозить партийным собранием. Такие вещи недопустимы. Можно и с работы слететь. И из Ленинграда в самую глухомань, к черту на выселки отправиться. Никакие папы, мамы не помогут. Им самим достанется!
Николай всю ночь не спал. Как ему некогда было, а все же выпросил у директора на следующий день выходной. Объяснил честно, в чем дело. Директор, человек старой революционной закваски, без лишних слов Николая отпустил.
- Правильный ты человек, Коля. Я к тебе прикипел, как к сыну. Ступай, поставь на место негодяя!
И Коля поехал в Ленинград. Без предварительного звонка. Без предупреждения. Свалился, как снег на голову, в большую квартиру Воропаевых, расположенную на Моховой улице. Матушка Игоря застыла в дверях – не ожидала. Сам Игорь отдыхал после «тяжелой» работы в своей комнаты.
Николай оглядел внимательным взором гостиную, куда был приглашен мадам Воропаевой. Дубовый стол на толстых ногах, стулья ручной отделки. Массивный буфет работы Гайдина, стоивший не одну сотню, а то и тысячу рублей. Хорошо устроились Ворапаевы. Уж не мама Колина, вдова героя, всю жизнь вынужденная тесниться в коммуналке.
Зачем их Игорьку какая-то сельская пейзанка, правда? Чувствуется, мамашино влияние. Уже в курсе, судя по всему. Странно, что в комнату пригласили, а не на пороге стоять оставили. Но чаю, кофею не предлагают. Николай для них – смерд. Жалкий человечишко с Лиговки. Игорек ошибся в выборе друга. Ах, этот Игорек, вечно он ошибается…
Игорь, наконец-то вышел из комнаты. Подмышкой книга Беляева. Ага, фантастикой увлекается…
«Я ему сейчас покажу фантастику»
- Привет. Как твои дела – не спрашиваю, вижу, хорошо, - Коля говорил отрывисто, зло, - книжонки почитываем, в потолок плюем. На этом диване дело было?
Игорь вздрогнул. Дикими глазами взглянул на оттоманку в углу.
- Ты чего, Коля? Ты о чем?
Николай сидел на стуле, облокотившись об поверхность массивного стола, и пристально вцепился взглядом в потухшие очи Игоря. Со стороны если смотреть: ни дать, ни взять: картина Ге «Петр 1 допрашивает царевича Алексея Петровича в Петергофе»
- А я, Игорь, не люблю, когда дураками прикидываются. Я, Игорь, человек простой и прямой, как столб. Было у вас с Татьяной?
- У нее не только со мной было. Чего сразу я?
Николай сверкнул глазами. (Один-в-один, Петр Первый в Монплезире)
- Ты не юли. Ты, парень, коммунист, или – так? А, может, ты не коммунист? Может, после того, как в этой комнатке прекрасной с барышнями поразвлекаешься, литературку почитываешь? А? Почитываешь, знаю. Разговорчики диссидентские ведешь. С приятелями своими золотыми. Ведешь, это я тоже знаю. Я много чего про тебя, Игоречек, знаю. И молчать не буду, если что.
- Ты и сам… - начал было Игорь.
- Замолчи! – спокойно и властно оборвал его Николай, - слушай меня внимательно. Два раза повторять не стану. Завтра ты отпрашиваешься у своего начальства. Так и говори – за невестой поеду. В положении моя невеста. Волнуюсь очень. Послезавтра ты и она, нарядные и умытые, торжественно идете в ЗАГС. Можно папу и маму с собой взять для истории. А можно и не брать. Дело твое – ты отец теперь, взрослый человек, тебе решать. Понял, папаша?
На Игоря больно было смотреть. Игорь был похож на человека, которого толкнули на минное поле. По щекам его полились слезы.
- Ну, я пошел. Привет мамаше, передай, что я восхищен изысканной обстановкой вашей квартиры. У буржуев шкафчик покупали?
Николай покинул квартиру, так и не дождавшись ответа.
Ну а дальше – по накатанной. Уже через три недели Татьяна и Игорь расписались. Конечно, старшие Воропаевы ее категорически не принимали. Но Таньке, нашей бойкой, хитрой Таньке, как по нотам, разыгравшей столь блистательную комбинацию, на свекров было чихать с высокой колокольни. В ее жизни открылись столь радужные перспективы, что Воропаевы с их позой ущемленного достоинства ей были до лампочки.
Игорю пришлось раскошелиться на новую одежду для беременной женушки, на обувь и мебель. Та, в отличие от скромной и непритязательной декабристки Дашки, не собиралась ютиться на диванчике в комнате домработницы, выписанной Воропаевыми из Низино. Дашка украсила своим телом двухспальное ложе, отделанное деревянными завитушками и крендельками, принадлежавшее доселе мадам Ветошкиной, бывшей владелице роскошного гарнитура, после революции оставленного на произвол судьбы в большом доме, который сдавался ею же приличной публике.
Сердце покойной Ветошкиной, сбежавшей в Париж, может быть, и успокоилось бы, если бы знала та, что на чудной мебели спит и обедает товарищ Колбасьев, бывшей моряк, писатель и поэт, расстрелянный в 1937 году. Его квартира перешла номенклатурщикам Воропаевым, людям осторожным и удачливым. Но если бы Ветошкина узнала, что впоследствии ее мебелЯ освоит бойкая Танька из деревни Дыми Ленинградской области, то сердце мадамы разорвалось бы на части.
А Татьяна, наслаждаясь роскошью питерской квартиры, гоняла незадачливого Игорька (струсившего перед суровым Николаем, на том и погоревшего) в хвост и в гриву. Со временем она обещала стать весьма сварливой дамочкой, о которых интеллигентные ленинградцы не любят говорить. (А уж мы, обыкновенные граждане-товарищи, насмотрелись на таких в жизни достаточно. Резвые бабенки. Ни ума, ни фантазии, а глядишь – уже кабинеты осваивают, страной руководят. А потом, под домашним арестом картины рисуют, ага.)
Но Татьяна предполагала, а Бог располагал. Все учла она, все предусмотрела, всех в округе обманула. Но слов доктора Грачевской мимо ушей пропустила. А надо было слушать внимательно Ольгу Анатольевну и беречься. Показатели плохие, и сердечко, и почки не справлялись с нагрузкой. Пока Танька по Гостинке носилась, деньги мужа тратила, прошляпила угрозу своей беременности, на учет в Ленинграде так и не встала. Думала, так сойдет. Уж на улице не родит.
Не родила бы, конечно. Но врачи ленинградские и на таких сроках приняли бы соответствующие меры. И ребеночек выжил бы, и мама его, на «радость» свекрам.
Но Танька, дуреха безголовая, о своем здоровье так и не позаботилась. Потому и погибла несчастная девка в ноябре 1961 года во время затяжных родов. Умные и опытные доктора так и не смогли ей помочь. Остался на этом свете маленький Сашка, никому не нужный.
Мамаша Игоря дурой не была. Увидев крупного, здорового младенца, сразу поняла: такие богатыри недоношенными не могут быть. Деревенское отродье. Не дал Бог обмануть честных людей. Туда и дорога мошеннице!
Николай, со стыда готовый под землю провалиться, сам теперь перед Игоречком, во фрунт вытянувшись, стоял. Позорище какое. Ну и Танька, ну и нахалка. Он не знал, куда себя девать. Хотелось Татьяне башку открутить! Вспомнил, что отмучилась гетера деревенская, и обмяк. Жалко девку стало. И малыша жалко до смерти. Своя кровь, как ни крути. А что покойная Танюха обманом пыталась ребеночка в богатую семью подложить, как кукушка – яйцо, так… Натура такая, ничего тут не поделаешь теперь.
Мальчика окрестили Сашкой и увезли из Ленинграда без особого шума. Вместе с телом грешной матери, рабы Божьей Татьяны (как шептала Васена, оплакивая внучку).
Похоронили Таню на кладбище недалеко от бывшего Дымского монастыря. Народу было много – Танюху любили в деревне, ни смотря ни на что. Вот только Витька с Еленкой на похоронах не было. А народ такой – знает, откуда ветер дует. И Ирина – знала. Однако, молчали все. Молчали по природной своей тактичности: видели своими глазами: у Дарьи с Николаем ребенок появился нежданно, негаданно. Когда успели? Приезжала же Дарья летом – живота у нее не было и в помине.
Кто-то понял, кто-то нет. Но рты не раскрывали. Зачем тень на плетень наводить?
Больше всех по Таньке убивалась Ирина. Даже появление Сашеньки облегчения не давало. Что Ирине Сашенька – если бы рядом рос… А так… Хорошо, что Николай принял ребеночка. Дарья ни разу не пожаловалась, что не желает видеть муж чужого сына в своем доме.
Только одним утешалась Ирина. Тем, что Ленку мучает призрак покойной дочери. И не жалко даже было эту Ленку. По-хорошему, Витьке покоя бы не давать, борову раскормленному. Но Витьку Танька не трогала. Любила, поди…
Продолжение следует..
---
Автор: Анна Лебедева