Вот так идешь с утра на базар, чтобы купить, например, копченых ребер, чтобы сварить с ними наваристый такой, густой, гороховый суп...

Потому что на дворе май, но как-то мается он, все никак не устаканится погода, то в жар, то в холод бросает, как влюбилось что-то снаружи. Только непонятно, в кого или во что?
Ну вот идешь себе, песенки мугыкаешь под нос, а тут бац! и она стоит.
Бабулечка. Чистенькая, в платочке светлом в ряпушку, в переднике, синеньком, таком же ветхом, как и она сама. Сиренью торгует.
Ловит твой взгляд и говорит:
— Купи сирень у меня, деточка? Смотри, какая красивая, а понюхай? Как пахнет… будто молодость. Тебе в самый раз будет! Ты не переживай, я недорого отдам.
А та сирень перевязана суровой ниткой. Где только и взяли ее? Сто лет не видела, настоящая суровая — серая с белым, как сама бабушкина доля, да и наша с вами, если честно...
— Бабушка, солнце, та я ж только на базар пришла. Мне продуктов надо купить, я зайду за сиренью, только где-то через то полчаса, ладно?
— А иди, деточка, я тут постою пока что, меня ещё есть. Точно прийдешь?
И заглядывает мне в глаза васильково-синими выцветшими детскими глазами.
— Да, точно прийду. Я так сирень ту люблю, аж дышать не могу.
— То ти, как я (смеется). Я и замуж виходила в мае, мать говорила — маяться будешь, кто ж замуж в мае выходит. А мне все одно было, очень любила Петра своего. Только он все смеялся надо мной, что кольцо обручальное некуда надеть...
И тут она показала руку. На ней, вместо пальцев — клешня, как у рака. Большой палец и указательный. И все. Черные такие, страшные, ногти, как у собаки, все в земле несмываемой. А на большом, после артритного сустава, колечко обручальное, тоненькое, золотое.
— Что с рукой у вас такое сталося, бабушка?
— Гитлер, будь ему неладная! Осколком срезало, еще маленькая была. Побежала за морковкой, а тут сомолет. Ну бомбанул. Совсем никого рядом не було — ни военных, ни танков, ни пушек. Только я одна — девчонка в поле. Очнулась, мама плачет, а пальцев уже нет. тю-тю.
И смеется.
— Петюшка мой мне кольцо на большой палец одел и сказал «Ты у меня, Анна, будешь, как индианка. Они так носят». Умер он три года назад, а я уже и не сниму это, со мной и похоронят. Ну то иди, но возвращайся, пообещала же? А что должна купить?
— Да, суп гороховый хочу, наверно, сварить.
— Ой, ну ты и дурная! Кто ж по весне такую еду варит? Купи зеленушку всякую, огородное уже не дорогое, курку зажарь или яичницу, от и хорошо будет. Уже ж проснулось все, надо кушать то, что земля родит.
Я побежала дальше. Неожиданно купила всякой зелени, курицу, сыра, как будто кто-то отваживал от прилавков с ребрами и зимней едой. Вернулась. Бабуля стояла на том же месте.
— Бабушка, ну я вернулась. Где сирень ваша?
— Смотри, не соврала, моя ж ты курочка. — Искренне удивилась бабушка. — У меня недорого, по два пятьдесят отдам.
У меня внутри аж перевернулось.
— А сколько там той сирени у вас?
— Та вот, четыре букета осталось...
— Ну так, давайте все, оптом, вот вам полтинник ривень и сдачи не надо.
— Как это так? Не деточка, я ж не попрошайничаю! Хотя...
И бабуля посмотрела строго щенячьми голубыми глазами аж в нутро мне.
— Я вот что тебе скажу, деточка. Я деньги твои возьму, пойду в церковь да свечек поставлю.
За парней наших. Чтоб не було войны. Никогда!
И тут я заплакала...
Маруся Васильева