На днях выложил статью "ТАЙНА ОЗЕРА БЕЗДОНКА и КОНЦЛАГЕРЯ Stalag 354". Выложил, чтобы осветить свои догадки о направлении поиска останков жертв нацистов в пределах нынешнего микрорайона Боровуха, но обратил внимание на огромный интерес читателей к данной теме - просмотр статистики группы позволяет судить об этом.
Признаться, концлагерь - это не любимая моя тема. Когда я читаю или пишу о нем, или рассказываю школьникам у мемориала "Звезда", периодически просят об этом их педагоги, у меня идет какой-то мощный отток энергии. Наверное, развитое воображение не дает повествовать об этом, не пропуская всю ту боль через себя...
Однако рассказывать, вероятно, все же надо...
Посему представлю следующий эпизод истории выживания советского военнопленного в гитлеровском концлагере в Боровухе-1:
Место действия - казарма, где до войны сначала располагались бойцы 18-ой танковой бригады, в 1939 году преобразованной в 25-ую, а затем 2-го стрелкового Краснознаменного полка 50-ой дивизии. После войны в ней размещались части 357-го парашютно-десантного полка.
Время действия: Ноябрь 1941 года.
"...Подходит время становиться в очередь, чтобы попасть в уборную, один раз в сутки пускают, очередь выстраивается на два-три часа. Простившись с новыми товарищами, выхожу в темный вонючий коридор, становлюсь в очередь и стою в полусонном состоянии. Уборная в конце коридора, там горит тусклый свет и слышны окрики, брань полицаев: «Давай, давай, не задерживайся, всем надо!..» Не дают засидеться.
Кажется, что ты в бреду. Но сколько длится этот кошмарный сон? — я уже потерял счет дням, здесь мы третий день, а день здесь идет как год, за двадцать четыре часа ты можешь бессчетное число раз умереть, а есть и пить сейчас не дают ни разу, только кусок хлеба, но уже не такого, как тогда, возле вагонов, а тяжелого, с опилками.
Оказывается, нас держат впроголодь, чтобы мы не объелись и не облились, чтобы отеков не было после голода дороги, о нас "заботятся"...
Вдруг кто-то больно толкает меня в скулу. Я не раздумываю, срабатывает инстинкт... И сейчас рука моя сама бьет кого-то в темноте. Тут же ее хватают чьи-то сильные лапы и выворачивают. Звучит повелительное:
— Полицейский, сюда!
И раньше чем успеваю опомниться, меня уже волокут и вталкивают в квадратную комнату.
Передо мной стоит подтянутый полицейский в шинели и фуражке, вытирает щеку белым платком. Я перед ним — в самом жалком виде, расстегнутый ватник, под ним из серого суконного одеяла поддевка, вернее, в куске сукна вырезана дырка для головы, напялено, чтобы теплее было. Смотрю на него как бы загипнотизированный своей униженностью, и оттого, что я сознаю, как выгляжу, во мне опять что-то заклякло. Сзади нары, на нарах полицейские лежат. Те, что привели, скалят зубы, и я догадываюсь, что передо мной начальник батальонной полиции.
— Ты что, не видишь, кто идет?
Я не думал нарываться, само собой вырвалось:
— А у тебя что, звезда во лбу горит?
Он обращается к полицаям, смеясь:
— Братцы, давно ли этой сволочи звезду со лба сняли, а он ее на мне ищет.
И тут же удар потряс мою голову. Но я удержался на ногах. Чувствую, как наполняется рот после треска чем-то неудобным и теплым. Я выплюнул зуб. Кровь потекла по подбородку. Но продолжаю смотреть ему в глаза. Опять молниеносный удар, уже с другой стороны. И я начинаю захлебываться, потерял дыхание. Раскрыл рот и выплюнул два зуба. Собрав последние силы, стою ровно, знаю, что нельзя упасть, забьют ногами. Гогочут полицейские:
— Вы — дантист, господин начальник!
А начальник дает милостивое приказание:
— Мальчики, дайте по очереди.
Выстроились, и каждый норовит ударить. Но уже я ПОТЕРЯЛ СОЗНАНИЕ И УПАЛ, мишень вышла из строя.
Вот тогда, наверно, меня и отнесли В КОНЕЦ КОРИДОРА, БРОСИЛИ В ТРУПНУЮ ЯМУ, куда складывали ДНЕВНУЮ НОРМУ.
(Из трупной ямы погибших вывозили на двуколках на территорию, где ныне мемориал "Звезда" и хоронили в длинных траншеях длиной по 80 метров. В каждой такой траншее, а их было 4 - 5, покоится около 3 тысяч человек. Прим В.К.)
Очнулся я только утром, вернее, еще было темно. Ощутил на себе чьи-то ноги, стал отпихивать, но все во мне так болело, что при напряжении плыло сознание и я замирал, потом опять старался освободиться от чужих ног и рук, боялся, что начнут еще бросать И МОГУТ ПРИДАВИТЬ ТАК, ЧТО НЕ ВЫБЕРИШЬСЯ. Когда я освободился и пролез несколько ступенек, очутившись опять в коридоре, было удивительно тихо, и я пополз к своей комнате, подальше от этого конечного пункта пребывания в плену, встать на ноги я не имел сил.
(Несколько лет назад нынешний владелец здания этой казармы (см. фото 3-4) расчищал подвал под лестницей и нашел в нем нижнюю половину человеческого скелета - это он мне рассказал, когда с телеканалом "звезда" мы снимали сюжет о М.Я. Скрябине - защитнике ДОТа №50, прошедшем концлагерь... Прим. В.К.)
Я лежал, передыхая, под стенкой, один в пустом широком и длинном коридоре бывшей казармы, вдруг шаги из боковой двери, и передо мной остановился властный человек, но еще не могу рассмотреть кто.
— Ты что здесь делаешь?! Почему не на построении?!
Поднял глаза и узнал начальника батальонной полиции. На меня опять нападает желание острить, всегда это приводило к неприятностям. Ответил как мог спокойно:
— Гуляю.
Он, узнав меня, тоже спокойно сказал:
— Гуляй, гуляй. Из какой комнаты?
Назвал, и он ушел, а я пополз дальше к своей комнате, из которой ушел, познакомившись с новыми друзьями. Силюсь залезть на нары, но это трудно. После нескольких попыток добрался до первого яруса лег, но мог лежать только на правом боку, в левом такая боль, что, если на него лечь, сразу теряю сознание, видно, когда упал, били ногами и поломали ребра.
Немного успокоился, стер запекшуюся кровь на подбородке. Саднит во рту и, чувствую, там кровавое месиво, но нет воды прополоскать рот, и нет воды утолить жар внутри, горит там сухим огнем. Вдруг открылась дверь, и входит опять он, мой МУЧИТЕЛЬ. Идет ко мне. Садится напротив на нары и разглядывает меня. Я тоже, собрав все силы, стараюсь спокойно смотреть на него, будто его и не узнал, и все, что происходит, так и надо. Спрашивает:
— Откуда ты?
— Из Москвы, из художественного института.
— А я из Свердловска, был студентом второго курса медицинского института. Два года работал ШПИОНОМ НА НЕМЦЕВ, должны они меня лейтенантом послать в армию, да документы, что я шпионом был, затерялись. Пока найдут, сюда направили, начальником батальонной полиции.
Я не мог понять, что заставило его прийти ко мне, вчера им же избитому до полусмерти, и признаться В СВОЕЙ ПОДЛОСТИ. Уже второй раз я выслушиваю признание В ШПИОНАЖЕ, и на меня нападает оцепенение. Сразу проносятся картины нашей мирной жизни, мы все студенты, и вот кто-то из нас работает на врага, готовит кровавую бойню. Для чего? Чтобы стать офицером немецкой армии и ему что-то перепало от фашистов? Но и у нас он может быть офицером и иметь положение, если выучится. Может, месть? Месть тех, раскулаченных при коллективизации, их много, ведь тысячи были загнаны на Север, не понимая своей вины; когда мы бродили в окружении, крестьяне тоже говорили: «Хуже не будет, всего натерпелись и в тридцать первом, и в тридцать третьем, тридцать восьмом...»
И все же это чудовищно сказать: «Я был шпионом, я готовил эту расправу». Я понимаю причины их ненависти к советской власти, но власть-то это России, твоего народа, она ошибается или ты ошибаешься, но нельзя же ждать, что кто-то придет спасать тебя, не щадя живота своего, из одной жалости к тебе, придут грабить и убивать твой народ, и надежда, что своей жестокостью ты станешь для них своим, ложна. Да, станешь. Но только холуем, с кличкой предателя. Опять, выходит, не месть, а слова о мести — лишь предлог для устройства своей шкуры. А если месть безличная, месть бешеной собаки?..
Начинает разговор о литературе, он Горького не любит, «очень уж тенденциозный писатель», и Чехов — «слюнявый». Напрягаюсь, держу приличный тон, оппонирую, и во мне сладость, что не согнулся я ни вчера, ни сегодня перед этим отщепенцем, и сейчас я не лезу на рожон, но остаюсь при своем мнении, а он юлит, ищет оправдания своей подлости. Да, будет еще лизать он горячую сковороду в аду мучений за свои поступки. Поднимается:
— Знаешь, заходи, ты мне понравился. Я тоже вежливый:
— Как только будет возможность.
Он ушел, и я остался один, радость и горечь во мне, радость, что не уронил я свое достоинство, и горечь за все, что происходит со мной. Но боль так сильна, что вскоре я впал в забытье, и когда пришли с построения мои товарищи, нашли меня без сознания..."
Источник: Обрыньба Николай Ипполитович "Судьба ополченца"
На фото:
Присоединяйтесь к ОК, чтобы подписаться на группу и комментировать публикации.
Комментарии 2