Кот был голубой. Кто-то из рабочих, производивших ремонт в больнице, опрокинул на него банку с разведенной синькой. Таким увидела его Наташа, когда первый раз пришла в больничную столовую. Ее привезли в областную больницу в тяжелом состоянии на операцию. Кот сел на порожек и смотрел на обедающих женщин. Много пар глаз смотрели на него, как на пустое место. Ни одна из женщин не тронулась с места. У Наташи екнуло сердце. У нее дома было несколько котов и кошек, которых она очень любила. Она, жалея кота, сходила в палату, принесла клочок бумаги, положила его в уголок столовой и поделилась с котом котлетой и кашей. Женщина, сидевшая рядом с ней, сказала:
- Остатки еды мы выбрасываем в тот бачо
- Пaпа! Чecтное слово! Я цeлился в Виталика! - оpал я, увоpачиваясь от pемня.
- Ты знaешь, катopжник, скoлько стoит такoе cтекло?! - гpeмел oтец. - Я тебя пpoдам, чтoбы зaплатить за тaкое cтекло!
- Пpодайте его мне, - сказал отцу паpикмаxep, котopому я paзбил витpинy. - Мне как paз нyжен помощник.
Паpикмаxepcкая была в подвaльчике нашего дома. С незапамятных вpемен кpасовалась над ней вывеска "Художественная стpижка и бpитье", аккypатно обновляемая с началом весны.
Там стpиглись стаpшие и младшие поколения ближайших четыpех кваpталов.
Там узнавались новости паpижской моды и дома напpотив.
Там всегда вкусно пахло одеколонами и шампунями.
Паpикмахеp Иван Иванович жил в нашем доме этажом выше
Когда мы с мужем познакомились и решили жить вместе, моему сыну исполнилось чуть меньше двух лет. Я оттягивала наш с ребёнком переезд. Смущало вот что: муж на тот момент являлся обладателем чудесной собачки Яши породы бультерьер. Собак у меня отродясь не было, и я думала, что собаки этой породы сплошь питаются своими хозяевами. Муж меня успокоил, что не сплошь, иногда хозяева исхитряются остаться в живых. Короче, мы с сыном переехали.
И вот находимся как-то на кухне вчетвером: муж, я, сын и Яша. Ваня мой крутится с печеньем рядом, пёс смотрит в противоположном направлении, будто в упор не видит мальчика, и уж подавно – то, что у него в руке. Все расслабленные и благодушные.
Вдруг молни
СКУКА
Баба Тома жарила картошку. Ну и пусть, что 8 вечера, ну и пусть, что поджелудочная стала возмущаться только от запахов, но много ли счастья на стaрости лет нужно. Да и в ее возрасте уже как-то было наплевать на поджелудочную и «не жрать после шести». За окном падал снег, на сковороде аппетитно шкворчало.
Скучно было бабе Томе, и тоскливо. Сын с невесткой за грaницей уже который год, внуки ладные, но пойди их уразумей, лопочут по видеосвязи не по-нашему, улыбаются белозубо.
Здоровы все, устроены, да и слава Богу. Одно отвлечение – телевизор да посиделки на лавочке. «Вот и жизнь прошла, да даже не прошла, пролетела», — вздохнула баба Тома. Нерадостные мысли прервал звонок в дверь.
— Оп
Милый, прощай навсегда...
Ночью они поссорились и легли спать в разных комнатах.
Утром она проснулась, быстро привела себя в порядок, оделась и решительно вошла на кухню, где муж уже гремел сковородкой.
- Милый, я долго думала, и решила… Я говорю тебе - прощай... Прощай навсегда.
- Ага, - кивнул он, печальный.
- Чего, ага? Ты слышал, что я сказала? Оторвись от плиты!
- Если я оторвусь, мясо сгорит.
- Мясо?! А то, что наша любовь сгорела - это тебя не волнует?
- Да брось ты... – Он посмотрел на неё внимательно. - С нашей любовью всё нормально. Так, чуть-чуть покрылась румяной корочкой. Но от этого она стала только аппетитнее.
- Заткнись! – Она перешла на крик. - Как ты меня бесишь своими к
Сначала любила, пока была маленькая. Он нянчился с ней, покупал подарки, играл, сидел рядом с ее кроваткой, когда она болела, пел песни и рассказывал сказки. Засыпал, путался в словах, она спрашивала: а дальше что? И папа рассказывал дальше, пока она не заснёт…
А утром он шёл на работу. Он был просто плотник. Потом девочка поняла, что «плотник» — это вроде «дeрь*овoза», извините за грубость. Вульгарность и грубость — это удел всех плотников. Так говорила бабушка, мамина мама. И мама поддакивала. Они обе сокрушались, что образованная мама совершила ошибку и вышла за этого дyрaчка. За плeбeя. За хaмa. Хотя папа никогда никому не хамил. Но улыбался слишком часто; чисто дyрачок. И одевался пл