Агрономы всех стран соединяйтесь!

КРЕЩЕНСКАЯ НОЧЬ

Тёмный ельник снегами, как мехом,
Опушили седые морозы,
В блёстках инея, точно в алмазах,
Задремали, склонившись, берёзы.
Неподвижно застыли их ветки,
И меж ними на снежное лоно,
Точно сквозь серебро кружевное,
Полный месяц глядит с небосклона.
Высоко он поднялся над лесом,
В ярком свете своём цепенея,
И причудливо стелются тени,
На снегу под ветвями чернея.
Замело чащи леса метелью, -
Только вьются следы и дорожки,
Убегая меж сосен и ёлок,
Меж берёзок до ветхой сторожки.
Убаюкала вьюга седая
Дикой песнею лес опустелый,
И заснул он, засыпанный вьюгой,
Весь сквозной, неподвижный и белый.
Спят таинственно стройные чащи,
Спят, одетые снегом глубоким,
И поляны, и луг, и овраги,
Где когда-то шумели потоки.
Тишина - даже ветка не хруснет!
А, быть может, за этим оврагом
Пробирается волк по сугробам
Осторожным и вкрадчивым шагом.
Тишина, - а, быть может, он близко...
И стою я, исполнен тревоги,
И гляжу напряжённо на чащи,
На следы и кусты вдоль дороги.
В дальних чащах, где ветви и тени
В лунном свете узоры сплетают,
Всё мне чудится что-то живое,
Всё как будто зверьки пробегают.
Огонёк из лесной караулки
Осторожно и робко мерцает,
Точно он притаился под лесом
И чего-то в тиши поджидает.
Бриллиантом лучистым и ярким,
То зелёным, то синим играя,
На востоке у трона Господня,
Тихо блещет звезда, как живая.
А над лесом всё выше и выше
Всходит месяц, - и в дивном покое
Замирает морозная полночь
И хрустальное царство лесное!
1901

МЕТЕОР

Рождество, много снегу, ясные морозные дни, извозчики ездят резво, вызывающе, с двух часов на катке в городском саду играет военная музыка.
Верстах в трёх от города старая сосновая роща.
Смеясь, переговариваясь, идут к ней по снежному полю, суют ногами в длинных шведских лыжах, держа в правой руке длинные тонкие палки с колёсиками на конце, лицеист, гимназистка, высокий и полный богатый молодой человек, кадет и курсистка в пенсне, очень близорукая, неловкая и очень обидчивая. Она одна молчит, идёт старательнее и хуже всех. Все одеты так, как ходят на каток. Одна она в настоящем лыжном кастюме, в белой шерстяной вязанке и такой же шапочке.
Роща близится, становится живописнее, величественнее, чернее и зеленее. Над нею уже стоит прозрачно-бледная круглая луна, Справа чистое солнце почти касается вдали золотисто-блестящей снежной равнины с чуть заметным зеленоватым тоном.
Курсистка впереди всех, - порой спотыкаясь и роняя пенсне, она первая входит в рощу, в длинную снежную просеку среди мачтовых сосен. Белая длинная вязанка обтягивает её большой зад и груди. Живой, смуглый, широконосый кадет, не отставая от неё ни на шаг, всё подсмеивается над ней, всё острит. Она каждый раз зло и находчиво отвечает ему, старательно делая своё дело. Однако между ними что-то есть.
В роще вечереет, морозит, высокое небо над просекой холодеет и синеет; далеко впереди, за поляной, верхушки нескольких сосен, особенно высоких, краснеют. В роще ещё слаще чувствовать себя молодым, праздничным, всё время близким к какому-то счастью дышать этим зимним эфирным воздухом. Лицеист ждёт счастья напряжённее всех, двигаясь всё время рядом с гимназисткой.
Спокойнее прочих богатый молодой человек с его необыкновенно нежным цветом лица и пятнистым румянцем.
На поляне останавливаются, отдыхая и говоря все разом, мужчины курят, испытывая от табаку особенное наслаждение. У всех блестящие глаза, лёгкий иней на ресницах.
- Теперь куда?
- Конечно, вниз, на реку!
- А вон, господа, ещё лыжники!
- Кто это? Неужели Ильины? Вот приятная встреча!
Пролёты высоких аллей расходятся от поляны во все стороны. В той, что ведёт прямо к реке, приближаются мужчина и женщина. Слышен звонкий женский смех, кажущийся притворным.
- Кто это? - спрашивает гимназистка лицеиста. - Вы лучше меня видите.
- Ваши партнёры по любительскому спектаклю. Залесская с Потёмкиным.
- Ах, я не хочу встречаться с ними. Я её терпеть не могу. Уйдём куда-нибудь. Встретимся с нашими на лугу.
- Слушаю-с, Господа, мы вам пока откланиваемся. До скорого свидания на реке.
- Это почему? - спрашивает кадет, нелепо выкатывая глаза. - Что сей внезапный сон значит?
- Нам пора отношения выяснить, - отвечает гимназистка, смеясь. - Au revoir*, господа. Можете нам завидовать.
И, взявшись за руки, лицеист и гимназистка едут в просеку направо. Их провожают напутственными криками, шутками.
У лицеиста крепко бьётся сердце. Он чувствует, что она под видом шутки, с той спокойной и удивительной смелостью, на которую способны только женщины, сказала правду. Он знает, что за эти праздничные дни всё сказано без слов между ним и ею, что они ждут только момента и решительности осуществить это сказанное без слов. И вот этот момент внезапно настал. Однако она идёт и молчит, и его волнение увеличивается сомнением, не ошибается ли он.
Она молчит, она спокойно и как ни в чём не бывало двигает лыжами. От волнения молчит и он или же говорит что-нибудь явно ненужное.
- Хотите идти слева? Тут глубже снег...
- Нет, спасибо, мне очень хорошо...
И они опять молча суют лыжи, слегка наклоняясь вперёд. Снег вокруг, среди сосновых розоватых стволов, становится всё глубже, белее, сосны всё оснеженнее. Вечер мягко меняет краски, всё больше сливаясь с воцаряющейся лунной ночью.
- Ох, я, кажется, устала! - говорит она наконец, поворачивая к нему раскрасневшееся лицо и слегка улыбаясь. - Куда мы идём? Мы заблудимся...
У него ещё больше замирает сердце, но он отвечает, стараясь говорить как можно обыденнее:
- Ещё немного. Скоро опять поляна и скамейка, - разве вы не помните? Вы потише, поровнее. Вот так: раз, раз... раз, раз...
На поляне, возле скамейки, утонувшей в снегу, он отпускает её руку и, только отпустив, чувствует, какое это было наслаждение держать её, как будто сосредоточившую в себе всю прелесть всего её женского существа.
Он утаптывает снег возле скамейки, срезает лыжей снежную подушку с неё, смахивает платком сухие остатки снега. Она садится и на минуту блаженно закрывает глаза.
- Как хорошо. Какая тишина. Какие это птицы?
По кустам можжевельника перелетают толстые, зобастые, с красными грудками снегири.
- Это снегири.
- Как они красивы!
- Хотите, убью одного?
И он вынимает из кармана маленький револьвер.
- Нет, не надо, - говорит она с нерешительной улыбкой.
Толстый снегирь перелетает ближе.
- Видите, он сам идёт навстречу смерти. Так я стреляю.
- Нет, нет, не надо.
- Вы боитесь?
- Нет, но не хочу...
Она слабо махает рукой на снегиря, но снегирь перелетает ещё ближе. И тотчас же, как хлопнувший кнут, раздаётся выстрел, от которого она быстро закрывает глаза и затыкает уши.
Снегиря на кусте уже нет. Промах, конечно? Подняв глаза кверху, они видят, что луна среди верхушек сосен уже в сиянии и возле неё вьётся серебристый ястребок, которого откуда-то спугнул выстрел. Потом смотрят в кусты. Снегирь взъерошенным комочком лежит на снегу.
- Это совершенно неправдоподобно! - восклицает лицеист, кидаясь к нему. - Из револьвера и вдруг попасть!
И ещё напряжённее чувствует, что время идёт, а они оба говорят и делают совсем не то, что надо.
- И вам не жаль? - спрашивает она, разглядывая ещё теплого снегиря.
- Увы, ничуть! - шутливо выговаривает он с трудом, стукнув от внутренней дрожи зубами при взгляде на её губы, мех вокруг шеи, маленькие ботинки в снегу. - Вы запачкали кровью руку...
Она кладёт снегиря на скамейку и поднимает на него глаза, которые кажутся вопросительными и ждущими.
- Дайте вытру снегом...
Она протягивает руку. Он вытирает, замирая от нестерпимого желания целовать, кусать её.
Вечера уже почти нет. Луна между соснами уже зеркальная. В лёгкой тени от верхушек сосен снег принял цвет золы, а на местах освещённых искрится.
- Однако что же это мы? - говорит она, вдруг поднимаясь. - Мы рискуем не найти их. Идёмте скорее!
И опять они берутся за руки и поспешно двигают лыжами. Проходит пять, десять минут...
- Постойте! Мы, кажется, совсем не туда идём! Где мы? Опять какая-то поляна...
- Нет, верно, - говорит лицеист. - Видите - поляна покатая, это уже спуск к реке. Мы незаметно всё время забирали влево.
Но она стоит, растерянно оглядываясь. Поляна глухая, в глубоком снегу. Над головою уже совсем по-ночному блещет луна, тени меж сосен черны, четки, на краю поляны тонет в сугробах чёрная изба без окон, снежная, пухлая крыша её вся играет белыми и синими бриллиантами. Тишина мёртвая.
Вы куда-то завели меня, - говорит она негромко, уже с неподдельным страхом. - Идём назад.
Но он странно смотрит на неё и тянет её за руку вперёд.
- Давайте только заглянем в эту избу... На одну минуту...
Она делает несколько шагов, но возле избы решительно противится, останавливается и отнимает у него руку. Он, бросив лыжи, идёт по твёрдому сугробу к раскрытой двери и, наклоняясь, скрывается в её темноте. Через минуту раздаётся из избы его голос:
- Как здесь хорошо! Загляните хоть в окно! Неужели вы боитесь?
- Нет, но не хочу. Где вы? Пойдёмте, поздно.
- Как красив здесь лунный свет! Это что-то сказочное!
- Если вы не выйдете, я уйду одна...
И, скрипя по морозному снегу, она подходит к окну, заглядывает в него:
- Где вы там?
И вдруг её ослепляет таким дивным, таким страшным и райски прекрасным зелёным светом от прорезавшего всё небо и разорвавшегося метеора, что она вскрикивает и в ужасе бросается в дверь избы.
Через полчаса они снова выходят на залитую луною поляну и уже imageдо самой реки не могут произнести ни слова.
*До свидания (франц.)

Ф. ЭНГЕЛЬС. ОБ АВТОРИТЕТЕ

Некоторые социалисты начали в последнее время настоящий крестовый поход против того, что они называют принципом авторитета. Достаточно им заявить, что тот или иной акт авторитарен, чтобы осудить его. Этим упрощённым приёмом стали злоупотреблять до такой степени, что необходимо рассмотреть вопрос несколько подробнее. Авторитет в том смысле, о котором здесь идёт речь, означает навязывание нам чужой воли; с другой стороны, авторитет предполагает подчинение. Но поскольку оба эти выражения звучат неприятно и выражаемое ими отношение тягостно для подчинённой стороны, спрашивается, нельзя ли обойтись без этого отношения, не можем ли мы — при существующих в современном обществе условиях — создать иной общественный строй, при котором этот авторитет окажется беспредметным и, следовательно, должен будет исчезнуть.
Рассматривая экономические, промышленные и аграрные отношения, лежащие в основе современного буржуазного общества, мы обнаруживаем, что они имеют тенденцию все больше заменять разрозненные действия комбинированной деятельностью людей. Вместо небольших мастерских разрозненных производителей появилась современная промышленность с её огромными фабриками и заводами, в которых сотни рабочих управляют сложными машинами, приводимыми в движение паром; дилижансы и повозки на больших дорогах вытеснены железнодорожными поездами, так же как маленькие парусные шхуны и фелюги — пароходами. Даже в земледелии все больше начинают господствовать машина и пар, медленно, но неуклонно заменяющие мелких собственников крупными капиталистами, которые обрабатывают с помощью наёмных рабочих большие площади земли. Таким образом, комбинированная деятельность, усложнение процессов, зависящих друг от друга, становятся на место независимой деятельности отдельных лиц. Но комбинированная деятельность означает организацию, а возможна ли организация без авторитета?
Предположим, что социальная революция свергла капиталистов, авторитету которых подчиняются в настоящее время производство и обращение богатств. Предположим, становясь вполне на точку зрения антиавторитаристов, что земля и орудия труда стали коллективной собственностью тех рабочих, которые их используют. Исчезнет ли авторитет или же он только изменит свою форму? Посмотрим.
Возьмём в качестве примера бумагопрядильню. Хлопок должен подвергнуться по крайней мере шести последовательным операциям, прежде чем он превратится в нить, и эти операции производятся по большей части в разных помещениях. Далее, для бесперебойного функционирования машин нужен инженер, наблюдающий за паровой машиной, нужны механики для ежедневного ремонта и много других рабочих для переноски продуктов из одного помещения в другое и так далее. Все эти рабочие — мужчины, женщины и дети — вынуждены начинать и кончать работу в часы, определяемые авторитетом пара, которому дела нет до личной автономии. Итак, рабочие прежде всего должны условиться относительно часов труда; а как только эти часы установлены, они уж обязательны для всех без исключения. Затем в каждом помещении ежеминутно возникают частные вопросы, касающиеся процесса производства, распределения материалов и т. д., которые требуется разрешать сейчас же, во избежание немедленного прекращения всего производства. И как бы ни разрешались эти вопросы, решением ли делегата, поставленного во главе каждой отрасли труда, или, если это возможно, большинством голосов, воля отдельных лиц всегда должна подчиняться, а это означает, что вопросы будут разрешаться авторитарно.
Механический автомат большой фабрики оказывается гораздо более деспотичным, чем были когда-либо мелкие капиталисты, на которых работают рабочие. По крайней мере, что касается часов труда, то над воротами этих фабрик можно написать: Оставьте всякую автономию, вы, входящие сюда! Если человек наукой и творческим гением подчинил себе силы природы, то они ему мстят, подчиняя его самого, поскольку он пользуется ими, настоящему деспотизму, независимо от какой-либо социальной организации. Желать уничтожения авторитета в крупной промышленности значит желать уничтожения самой промышленности — уничтожения паровой прядильной машины, чтобы вернуться к прялке.
Возьмём другой пример — железную дорогу. Здесь также сотрудничество бесчисленного множества лиц безусловно необходимо; это сотрудничество должно осуществляться в точно установленные часы во избежание несчастных случаев. И здесь первым условием дела является господствующая воля, решающая всякий подчинённый вопрос, — представлена ли эта воля одним делегатом или целым комитетом, которому поручено выполнять постановления большинства заинтересованных лиц. И в том и в другом случае налицо резко выраженный авторитет. Мало того: что стало бы с первым же отправляемым поездом, если бы был уничтожен авторитет железнодорожных служащих по отношению к господам пассажирам? Но как нельзя более очевидна необходимость авторитета — и притом авторитета самого властного — на судне в открытом море. Там в момент опасности жизнь всех зависит от немедленного и беспрекословного подчинения всех воле одного.
Если я выдвигаю эти аргументы против самых отчаянных антиавторитаристов, то они могут дать мне лишь следующий ответ: «Да! это правда, но дело идёт здесь не об авторитете, которым мы наделяем наших делегатов, а об известном поручении». Эти люди думают, что мы можем изменить известную вещь, если мы изменим её имя. Эти глубокие мыслители просто-напросто смеются над нами. Итак, мы видели, что, с одной стороны, известный авторитет, каким бы образом он ни был создан, а с другой стороны, известное подчинение, независимо от какой бы то ни было общественной организации, обязательны для нас при тех материальных условиях, в которых происходит производство и обращение продуктов.
С другой стороны, мы видели, что с развитием крупной промышленности и крупного земледелия материальные условия производства и обращения неизбежно усложняются и стремятся ко все большему расширению сферы этого авторитета. Нелепо поэтому изображать принцип авторитета абсолютно плохим, а принцип автономии — абсолютно хорошим. Авторитет и автономия вещи относительные, и область их применения меняется вместе с различными фазами общественного развития. Если бы автономисты хотели сказать только, что социальная организация будущего будет допускать авторитет лишь в тех границах, которые с неизбежностью предписываются условиями производства, тогда с ними можно было бы столковаться. Но они слепы по отношению ко всем фактам, которые делают необходимым авторитет, и они борются страстно против слова.
Почему антиавторитаристы не ограничиваются тем, чтобы кричать против политического авторитета, против государства? Все социалисты согласны в том, что политическое государство, а вместе с ним и политический авторитет исчезнут вследствие будущей социальной революции, то есть что общественные функции потеряют свой политический характер и превратятся в простые административные функции, наблюдающие за социальными интересами. Но антиавторитаристы требуют, чтобы авторитарное политическое государство было отменено одним ударом, ещё раньше, чем будут отменены те социальные отношения, которые породили его. Они требуют, чтобы первым актом социальной революции была отмена авторитета.
Видали ли они когда-нибудь революцию, эти господа? Революция есть, несомненно, самая авторитарная вещь, какая только возможна. Революция есть акт, в котором часть населения навязывает свою волю другой части посредством ружей, штыков и пушек, то есть средств чрезвычайно авторитарных. И если победившая партия не хочет потерять плоды своих усилий, она должна удерживать своё господство посредством того страха, который внушает реакционерам её оружие. Если бы Парижская Коммуна не опиралась на авторитет вооружённого народа против буржуазии, то разве она продержалась бы дольше одного дня? Не вправе ли мы, наоборот, порицать Коммуну за то, что она слишком мало пользовалась этим авторитетом?
Итак: или — или. Или антиавторитаристы сами не знают, что они говорят, и в этом случае они сеют лишь путаницу. Или они это знают, и в этом случае они изменяют движению пролетариата. В обоих случаях они служат только реакции.
Написано Ф. Энгельсом в октябре 1872 —
марте 1873 г.
Напечатано в декабре 1873 г. в сборнике
«Almanacco Repubblicano per l'аппо 1874»
Подпись: Фридрих Энгельс

ДОЛОЙ КАПИТАЛИЗМ!

«Надо честно сказать, система распределения доходов и расходов в России откровенно несправедлива, на одном и том же предприятии разрыв зарплат между топ-менеджерами и работниками может достигать 100 и более раз – эти цифры учитывают только заработную плату, оставляя в стороне доходы собственников в виде дивидендов и так далее», – заявил Председатель Федерации независимых профсоюзов России М. Шмаков, выступая на съезде независимых профсоюзов ФНПР. (РИА Новости, 7 февраля 2015 г.) И что нового мы узнали? Вот если бы М. Шмаков объяснил бы нам: как же случается, что в современной капиталистической России можно вообще не работать и в то же время быть очень богатым человеком, тогда все его заявления имели бы какой-то смысл. А так все эти громкие фразы, произнесённые на съезде независимых (от кого?) профсоюзов в городе Сочи, есть обыкновенная демагогия, одурачение рабочего класса. И всё-таки, как же случается, что, не работая, можно быть очень богатым человеком? Более того, это обогащение вообще осуществляется в полном соответствии с действующей Конституцией РФ, а именно, в полном соответствие со статьёй 37, в которой говорится: «Принудительный труд запрещён». Или, говоря проще, в современной России никого нельзя заставить работать. А между тем тот, кто отказывается работать, не отказывается кушать; он просто погибнет от голода. Следовательно, этот человек просто обязан работать. Но если он не работает, но кушает, то, значит, кто-то другой работает за себя и за того, кто не работает. Здесь налицо присвоение результатов чужого труда, жизнь за чужой счёт. Уже здесь мы фактически имеем конституционное узаконивание тунеядства в современной России. Но просто так, прямо, нельзя присвоить продукты, произведённые чужим трудом. Такое присвоение даже в рамках буржуазных правовых отношений не допускается, наоборот, признаётся кражей и преследуется в уголовном порядке. И, тем не менее, как мы видели, из 37 статьи конституции РФ вытекает, что такое присвоение всё-таки допускается. Следовательно, должны существовать возведённые в закон условия, которые допускали бы законное присвоение продуктов, произведённых чужим трудом, прямо, без всяких оговорок. И такие, возведённые в закон, условия действительно существует. Слушайте: «1. Граждане и их объединения вправе иметь в частной собственности землю. 2. Владение, пользование и распоряжение землёй и другими природными ресурсами осуществляются их собственниками свободно, если это не наносит ущерба окружающей среде и не нарушает прав и законных интересов иных лиц». (Конституция РФ, ст. 36). Если теперь сюда добавить ещё статью 34 Конституции РФ: «1.Каждый имеет право на свободное использование своих способностей и имущества для предпринимательской и иной не запрещенной законом экономической деятельности», – то мы получаем полный набор конституционно узаконенных условий капиталистического способа производства, а именно: нахождение земли и средств производства в частной собственности. Но, в чём заключается смысл частной собственности на землю? Только в том, чтобы земля приносила доход её собственнику? А это возможно только в том случае, если собственник земли взимает плату за пользование землёй, т.е. взимает дань за право жить на земле с другого человека. С другой стороны, крупные средства производства: заводы, фабрики, электростанции и т.д., могут быть созданы и приведены в действие исключительно усилиями всего общества. Поэтому никто в отдельности не может сказать о них: «Это сделал я, это мои предприятия». Следовательно, крупные средства производства должны находиться исключительно в общественной собственности. Однако согласно, опять-таки, Конституции РФ крупные средства производства могут находиться в частной собственности. Короче говоря, узаконивание в Конституции РФ права частной собственности на землю и крупные средства производства, равно как и на банки, есть юридическая фикция, обыкновенное мошенничество. Итак, современная Россия — это капиталистическое общество, или, точнее говоря, общество, которое осуществляется на основе капиталистического способа производства. Но — что такое капиталистический способ производства? Прежде чем перейти к рассмотрению капиталистического способа производства, необходимо, во избежание недоразумений, сделать несколько предварительных замечаний. Во-первых: «Без труда, — гласит народная поговорка, — не выловишь и рыбку из пруда». Однако голыми руками много не наловишь. Для этого надо иметь или удочку, или сети, или снасти и т.д., одним словом — орудия труда, средства производства. Между тем при капиталистическом способе производства средства производства: земля, машины, здания и т.д. в форме частной собственности находятся в руках нерабочих — капиталистов, в то время как рабочие обладают только личным условием производства — рабочей силой. А это фактически означает, что рабочие находятся в зависимом положении от капиталистов, и поэтому, чтобы не умереть от голода, вынуждены наниматься на работу к капиталистам. Наём же рабочего капиталистом есть не что иное, как покупка-продажа рабочей силы: рабочий продаёт свою рабочую силу, капиталист покупает её. Таким образом, при капитализме рабочая сила является товаром. Какова стоимость товара рабочей силы? Стоимость всякого товара измеряется необходимым для его производства трудом; количество же самого труда измеряется его продолжительностью, рабочим временем. Рабочая сила существует в виде живого рабочего, который нуждается в определённой сумме жизненных средств как для себя, так и для содержания своей семьи. Таким образом, рабочее время, необходимое для производства этих жизненных средств, и представляет собой стоимость товара рабочей силы. Во-вторых: Поскольку рабочий продал свою рабочую силу капиталисту, постольку он потерял право собственности на её использование. Право собственности на использование рабочей силы теперь принадлежит капиталисту. Следовательно, теперь капиталисту принадлежит не только труд рабочего, но и созданный трудом рабочего предмет потребления. Итак, рабочий продаёт капиталисту свою рабочую силу за известную плату в день, называемой зарплатой. Однако, то обстоятельство, что для поддержания жизни рабочего в течение 24 часов достаточно, скажем, половины рабочего дня, нисколько не препятствует тому, чтобы рабочий работал целый рабочий день. Следовательно, стоимость рабочей силы, оплаченная в заработной плате, и стоимость, создаваемая в процессе её использования в течение целого рабочего дня, суть две различные величины. Капиталист, покупая рабочую силу, имеет в виду именно это различие стоимости. То, что капиталист даёт рабочему за его рабочую силу при её покупке и то, что он получает при использовании этой рабочей силы, это, как говорят в Одессе, две большие разницы. Здесь дело происходит совершенно так, как при использовании лошади в буквальном смысле: корм, необходимый для лошади, и то время, в течение которого она работает на хозяина, представляют собой совсем не одно и то же. В капиталистическом обществе рабочему разрешают работать, следовательно, жить лишь постольку, поскольку он известное количество времени работает даром на капиталиста. При таком положении дел с зарплатой, с перераспределением общественного богатства в «интересах» работников, наконец, с Конституцией РФ, трудящимся классам России ничего не остаётся, как, начертав на своих знамёнах: «Долой капитализм!», завоевать политическую власть и обратить землю и её недра, средства производства и банки в общественную собственность.

ПРАВЯЩИЙ КЛАСС И РАЗВИТИЕ ОБЩЕСТВА

Общество развивается, когда правящий класс выполняет общественно-полезную функцию, связанную с его общественным положением. Так например в феодальную эпоху феодал выполнял организаторские и защитные функции на подвластной ему территории. Зарождающаяся буржуазия непосредственно участвовала в самом производстве и в организации производства и т.д.
Но, когда правящий класс, в ходе исторического развития, превращается в общественного паразита, общество начинает деградировать и приходить в упадок.
Устранение рабовладельцев от участия в производственной жизни рабовладельческого общества, их общественный паразитизм, привел к упадку античной культуры и крушению этих обществ.
Феодал, постепенно устраняясь от функций организации и защиты, в эпоху крепостного права превратился в паразита-помещика, что в итоге и привело к разложению феодального способа производства и к буржуазным революциям.
Современный капитализм, отстранившись от участия в общественном производстве, ограничился только финансовыми дележами общественного богатства, взятыми в качестве дани с общества. Буржуазия превратилась в общественного паразита.
Паразитизм буржуазной власти особенно рельефно проявляется в зависимых от западного капитала странах, где наиболее сильно заметен процесс деградации и упадка. Паразитируя на распродаже общественных ресурсов и игнорируя развитие производства, компрадорская буржуазия желает устраниться даже от социальных общественных забот. Но на сегодняшний день этим гниением и упадком заражен весь капиталистический мир. Общественная деградация принимает самые уродливые формы: от общего упадка культуры, до фашизации общества.
Противостоять прогрессирующей деградации может только смена способа производства, где правящим классом станет всё общество в своей развитой форме, а на начальном этапе рабочий класс.

КАПИТАЛИСТИЧЕСКАЯ ЭКСПЛУАТАЦИЯ. ЧТО ЭТО ТАКОЕ?

Вряд ли надо говорить, что эксплуатация человека человеком, т.е. безвозмездное присвоение одним человеком продуктов труда другого человека, существует не испокон веков. Наоборот, на примере первобытного общества, которое не знало эксплуатации человека человеком, доказано, что она есть явление историческое, т.е. возникает при определённых экономических условиях, и таких условий два. Во-первых, наличие частной собственности на землю и средства производства; это первичное условие возникает в период разложения первобытного общества. При наличии частной собственности на землю и средства производства одни владеют землёй и средствами производства, а другие – лишены их, что ставит последних в зависимое положение от собственников земли и средств производства. Здесь впервые возникает возможность порабощения человека человеком, т.е. возникает возможность для того, кто владеет землёй и средствами производства, превращать того, кто лишён этих последних, в раба или в простое орудие труда. Но возможность ещё не означает действительность. Собственник земли и средств производства содержит раба не ради удовольствия, а для того, чтобы раб работал в его пользу. А каким путём он может извлечь для себя пользу из труда раба? Только тем путём, что раб производит своим трудом большее количество предметов потребления, чем то, какое собственник земли и средств производства принуждён отдавать рабу для того, чтобы тот сохранил свою трудоспособность. Следовательно, для того чтобы собственник земли и средств производства извлёк для себя пользу из труда раба, или, что то же самое, эксплуатация человека человеком осуществилась, должен быть достигнут определённый уровень производительности труда. Это, второе, и достаточное условие для эксплуатации человека человеком совершилось в эпоху становления рабовладельческого общества. Если нет этих двух условий, то эксплуатация человека человеком невозможна. Но если частная собственность на землю и средства производства дана, то она, как предпосылка эксплуатации человека человеком, будет постоянно воспроизводить её.
Человечество знает три способа эксплуатации человека человеком, сменяющих друг друга на протяжении веков: рабовладельческую, крепостническую и капиталистическую.
Они однотипны, ибо основаны на частной собственности на средства производства и землю, но вместе с тем различаются, ибо осуществляются при различных условиях осуществления общественной жизни. Впрочем, различие между рабовладельческой и крепостнической эксплуатациями не существенно. Это объясняется тем, что они осуществляются при примерно одинаковой низкой производительности труда и слабо развитой торговле. Здесь различие заключается лишь в степени жестокости и бесчеловечности эксплуатации как таковой. Но как бы ни оценивались рабовладельческая и крепостническая эксплуатации, здесь всегда целью эксплуатации является (остаётся) то, чтобы использовать труд раба и крепостного для выколачивания как можно большего количества материальных предметов потребления, следовательно, увеличивать производство предметов потребления, действительное богатство. В этом смысле эти ранние способы эксплуатации человека человеком были нормальными явлениями, сыграли в истории человечества прогрессивную роль. «Нам никогда не следовало бы забывать, что всё наше экономическое, политическое и интеллектуальное развитие имело своей предпосылкой такой строй, в котором рабство было в той же мере необходимо, в какой и общепризнано. В этом смысле мы вправе сказать: без античного рабства не было бы и современного социализма». (Ф. Энгельс).
Иначе обстоит дело с капиталистической эксплуатацией, которая осуществляется при достаточно высокой производительности труда и сильно развитой торговле, и поэтому существенно отличается от рабовладельческой и крепостнической эксплуатации. Существенное отличие здесь состоит в том, что целью капиталистической эксплуатации никогда не является выколачивание собственно самих предметов потребления, как это было при рабовладельческой и крепостнической эксплуатации, а всегда является выколачивание денег. В результате этого все экономические законы капиталистического общества извращаются, действуют навыворот. В чём тут дело? Опять-таки в цели капиталистической эксплуатации – в деньгах.
Буржуазная политическая экономия уже давно доказала, что деньги – не вещь, а меновая стоимость предмета потребления, т.е. количественная пропорция, в которой предмет потребления одного рода обменивается на предмет потребления другого рода. (Или, говоря другими словами, деньги – это общественные отношения, проявляющиеся в особой вещи). Точно также буржуазным политэкономом Давидом Рикардо доказано, что стоимость предмета потребления определяется исключительно количеством труда, которое затрачивается на его производство, а количество самого труда измеряется его продолжительностью, рабочим временем. И, наконец, не требуется иметь марксовых очков, чтобы видеть, что время, затрачиваемое на производство предмета потребления, следовательно, его меновая стоимость есть величина переменная: она растёт или падает в обратном отношении к росту или падению производительности труда. Чем выше производительность труда, т.е. чем больше предметов потребления производится в единицу времени, тем меньше меновая стоимость предмета потребления, т.е. тем меньше его денежное выражение; и наоборот. Но так как целью капиталистической эксплуатации является не сам предмет потребления, а его денежное выражение, или, проще говоря, деньги, – то с точки зрения капиталистической эксплуатации рост производительности труда, стало быть, развитие производства становится злом. Следовательно, тут уже безусловный интерес капиталистов требует, чтобы ради денег, ради этой химеры останавливать производство, разрушать огромную массу средств производства. Яркий пример этого – экономические кризисы, во время которых внезапно останавливаются, даже разрушаются тысячи предприятий и миллионы рабочих лишаются работы, обрекаются на огромные лишения. Тем самым, однако, доказывается, что капиталистическая эксплуатация является ненормальным, извращенным явлением, играет регрессивную роль в развитии общества и поэтому она должна быть уничтожена. А чтобы уничтожить её, надо, прежде всего, уничтожить основу, на которой она осуществляется, а именно: частную собственность на землю и средства производства.

ПОЧЕМУ ОБЫВАТЕЛЬ БОИТСЯ НАСИЛИЯ?

Нам часто приходится слышать пожелания о «мире», которые исходят от тех, кого обычно принято называть аполитичными. Такие люди в целом не возражают против справедливости и свободы рабочих, иногда даже считая переход к таким порядкам более прогрессивным, но при малейшем разговоре о том – как практически будет завоевано счастье для народов, они сразу же кричат о недопустимости всякого насилия.
Их не смущает и то, что сегодня власть капитала точно так же поддерживается насилием. Никак нельзя назвать «миром» - события, которые начинались в перестройку и достигли кульминации во время обстрела «Белого дома» осенью 1993 года. Наоборот, такие сторонники «мира» используют прошлые жертвы в качестве предостережения от новой борьбы.
Дело здесь не только в гуманизме тех, кто сам бороться не собирается, а следовательно, и в жертвы такой борьбы попадет едва. Обывателя пугает неизвестность! Капиталистический строй, худо-бедно, позволяет таким гражданам жить, часто относительно неплохо. Отказываясь признаваться открыто, многие такие граждане хорошо сами понимают – их счастье далеко не только трудовое, они полностью зависимы от капитала. Поэтому появление последовательной партии рабочего класса, не идущей на сговор и уступки по принципиальным вопросам с буржуазией, сильно пугает таких обывателей.
Насилие лишь общепризнанный предлог отказываться от перемен и максимально сдержать порывы бороться за них всех прочих. За этим предлогом скрывается желание не растерять имеющегося, не встать на одну ступень с большинством трудящихся.
Это следует четко понимать всем агитаторам. Нельзя развеять миф, который пугает не сам собой, а служит прикрытием совсем других страхов. Что же касается самого насилия в будущей борьбе, то его количество как раз зависит от партии – чем решительнее, непримиримее и более массовое движение трудящихся – тем меньше найдется дураков, готовых встать на пути у революции. Именно так отряды тех, кто брал оружие впервые (но четко понимая для себя смысл его использования), разгромили титулованных офицеров и генералов.