Из книги "Отблески дальних костров"

ПРИОБЩЕНИЕ К СЪЁМКЕ
– Незадолго до окончания первого курса Пермского университета к нам в группу пришли геологи из Пермской СТЭ Борис Клименко и Алик Артамонов приглашать на работу на полевой сезон. У них была договоренность с деканатом, что работу в съёмочной партии нам зачтут как учебную практику по общей геологии. Нас набралось семь человек: Вадим Лебедев, Коля Тетенов, Толик Соколов, Володька Богомягков, две девчонки – Люда Мельникова и Татьяна Артамонова (Алик Артамонов её однофамилец) и я. Хотелось узнать, что такое геология в деле, в поле, и себя попробовать – туда ли выбираем дорогу в жизни.
Съёмка проводилась по Хоза-Тумпу. из Вёлса мы добирались до Приисковой, там стояли добротные дома. И никого! В посёлке только один человек был – аблизинский завхоз. Мы у него переночевали, потом он отправил нас через перевал на болота в верховья Пропащей, где нас и
встретили геологи.
Мы все в самолёте не уместились, и первые пять человек улетели на два дня раньше до Красновишерска, потом посадка на Вае, а с Ваи уже на лодках. Мы вылетали втроём. В Красновишерске, на аэродроме, к нам какой-то мужик прицепился: «надо выпить, надо выпить!» он нас просто задрал. Нам проще было выпить, чтобы только отвязался. Тогда я первый раз попробовал водку, причём из горла.
День заканчивался, рейса на Ваю нет. Ночевали в каком-то сарае. Тут другой мужик рядом с нами оказался, интеллигентного вида. Он всё эскизы писал и нам показывал: «Похоже, не похоже?» а мы были далеки от этого.
На следующий день прилетели в Ваю. Там три дня ждали лодку, чтобы уехать на Вёлс. В экспедиции нам объясняли: «Долетите, найдёте там лодку, вас обязательно по реке поднимут». Ага, как же! Ни жратвы, ни денег у нас не было.
Наконец доплыли до Вёлса, нас пожалел добрый человек. Мы на его глазах день, другой, третий. «Ребята, вы чего?» объяснили. Он закончил свои дела и повёз нас. Путешествие по воде интереснее, чем по воздуху. Лодка длинная, неустойчивая. Плывём, а вокруг тайга, скалы. Камни иногда за винт цеплялись, и несколько раз шпонка слетала. Добрались до Вёлса. Первая группа всё ещё была там, соединились мы с ними. И ещё пару дней ждали лодку до Приисковой. Отвезли наконец и туда. Вечером ходили на рыбалку, поймали тайменя на три килограмма. Была знатная уха! Переночевали на Приисковой. С утра пораньше завхоз показал нам дорогу, и мы пошли по просеке в лагерь к Клименко. Дошли до лагеря. Боря Клименко раздал по одиннадцать рублей за билеты на самолёт. А на хрена в тайге эти деньги?
С нами был студент, Юрка Лебедев. Пока мы шли на Пропащую, он всё галдел: «Сейчас деньги дадут, нужно будет отовариться». Нас было восемь человек, сумма оказалась приличная. Кто пойдёт в Вёлс за водкой?» Я худой был, щуплый и всегда вызывался добровольцем. Мы с Лебедевым напрямую спустились пешком в Вёлс по лесовозной дороге. Купили два рюкзака водки и портвейна. Какой-то мужик за бутылку портвейна довёз нас до Приисковой.
Завхоза там уже не было. Мы переночевали и с утра пораньше рванули по знакомой уже дороге. Пришли, рюкзаки попрятали. Клименко нас увидел, глаза выпучил: «аА вы откуда взялись?» Мы что-то наплели ему. Он скомандовал: «Марш в лагерь к съёмщикам!»
А в этом лагере ещё Боцман оставался и две девчонки из нашей компании. Девчонки, насколько я помню, не участвовали в этом деле. Мы с Боцманом по-братски поделили содержимое рюкзаков.
Почти у всех тогда прозвища были. К примеру, Вадик Лебедев, двоюродный брат Генриха Лебедева, был капитаном, сейчас он главный геолог в «Чукотскгеологии», я его «начальником Чукотки» называю. Володька Богомягков был Боцманом, Саня Духанин – Дельфином. Почему Дельфин? Не скажу даже. Было три Саши. Саша Смирнов был, Саша Большой, я – Саша Средний, Саша Кирпилёв – Саша Маленький. После третьего курса мы почему-то все стали Шурами, соответственно Большим, Средним и Маленьким. Юрку Лебедева звали вечным студентом: когда мы учились на первом курсе, он уже несколько лет числился на пятом.
Мы с Юркой пошлёпали на базу Кутимской партии, которая стояла на берегу Вёлса, гораздо выше посёлка. База капитальная была, там и пекарня, и склад, и два лабаза на курьих ножках. Негласным хозяином базы был Иван Нестеренко, вечно бичующий мужик. База находилась на
другом берегу, нам объяснили, в каком месте брод. Приметой служила сваленная ёлка. Мы удачно перешли через Вёлс. Разделись до трусов, натянули болотники, рюкзаки на плечи – и вперёд… Вода ледяная, нам всё это в диковинку. Пришли на базу, там пару дней проторчали. Пока
было время, решили хариуса половить. Иван Нестеренко предупредил, что там мансийка-старуха живёт. Она хариусов ловит, поймает и ест в сыром виде. Мы одного хариуса поймали, другого. Решили попробовать поесть сырую рыбу, как старая мансийка. Тогда мы многое узнали, что в
жизни пригодилось. Не раз потом ели сырую рыбу. Настала пора работать. Мы получили энцефалитки и всё остальное, погрузили вьюки на лошадей и пошли по Хоза-Тумпу – километров двадцать пять пути было. Сейчас я могу представить, что такое двадцать пять километров, но – по тайге! Пройти их надо было за один день, по тропе, через ветровалы с валёжинами, по курумнику.
Лагерь располагался на Хоза-Тумпе. Володя Лычников был старшим геологом, Ростислав Егорович Уткин – начальником отряда. Юрка Лебедев, как всегда, с забойщиками шу-шу-шу. Те быстро помогли палатку поставить, нары сколотить. Учили уму-разуму. мы удивлялись: надо же,
какие приветливые. Уткин нас собрал под вечер: «Завтра в маршрут, идёт группа из пяти человек. Кто-то один останется на камералку. Как хотите, хоть жребий тяните. Остальные на маршрут». Потянули мы жребий, оставаться выпало мне. Что такое камералка – знать не знаю. Я расстроился.
Все остальные готовились к маршруту.
Забойщики говорят: «Ну, где там у вас, пора уже». А стаканов нет. Если идти на кухню, спалиться можно. Кухней-то заведовала Алевтина, жена Володи Лычникова. я быстро сообразил: бутылку обмотал шпагатом, поджёг и в родничок опустил. Откололась верхушка – получилась рюмка. Одна, вторая. Третья не получилась…
Ночью начали квасить. Сначала тихонечко, но шила в мешке не утаишь – шумновато стало в нашей палатке. Тут к нам Володя Лычников пришёл, приструнил нас, потом зашёл Ростислав Егорович, рявкнул. Мужчина он был импозантный, весь портупеями перепоясан. Геолог – одно
слово! Но он удивительно строил себе жилище, чтобы избавиться от комаров: пологов не признавал. Он ставил шестиместную палатку, внутри неё – четырёхместную, а там и двухместную! И все имели входы с разных сторон. Такое сооружение мы ставили ему три раза за полевой сезон.
Мы притихли. Толик Соколов пьяным голосом сказал: «Я завтра не пойду. Давай ты пойдёшь вместо меня» – это он мне. Он сочинял стихи. Правда, у него часто рифмы хромали, а то и вовсе вылетали. Я до сих пор его строки помню:
Выпьем за геологов, за этих добрых олухов,
За их дела большие, за их будни непростые.
Вот бы и нам открыть клады, хоть пустяковые, но – руды!
Так выпьем, что ли, братцы, за тех, кто в поле!
Это он написал, когда первый раз побывал в поле. А вот ещё одно его творение:
Мужчины и женщины,
Обвенчанные и необвенчанные,
Шуруйте на работу буровую
И расширяйте базу сырьевую!
Прочь розы всякие и незабудки,
Да здравствуют шурфы и «дудки»!
Конечно, я согласился идти в маршрут вместо Толика. А выпили мы капитально. Утром собрались. Ростислав Егорович говорит: «Воду с собой не берём. Тринадцать километров подход, потом маршрут». На меня повесили радиометр, рюкзак. Я первый раз с большого бодуна, сам не свой, до конца не понимаю, что со мной происходит. Будь он неладен, этот большой бодун…
До осевой части Уральского хребта было метров сто пятьдесят. Полого достаточно. Поднялись. идём по тропе, ещё роса кругом искрится. Я росинки языком слизываю. меня всего выворачивает, язык во рту не помещается. Хорошо, что тропа шла по водоразделу, напрягаться не пришлось. Мелкий соснячок по сторонам, стланичек кедровый, но тропа хорошая. Набитая мансийская тропа. Идём-идём, Ростислав Егорович поглядывает на меня, как я себя чувствую. Пришли к началу маршрута. Пить хочется, просто невозможно терпеть. Уткин говорит: «Так, студент, вот тебе журнал, будешь мерить радиоактивный фон и записывать сюда». Я думал, что умру. Попытался траву какую-то жевать, ещё хуже стало. Тогда я достал сухарь из рюкзака и шёл дальше с сухариком во рту. Вроде легче было. Уткин сообщил, что через четыре километра внизу речка будет. Это был реверанс в мою сторону. Заодно и пообедаем, добавил он. Пока до этой речки дошли, у меня уже никаких сил не было. Упал на берегу. Показания я записывал на автомате.
Мы пообедали. Пошли дальше. Шли по компасу, Уткин знай себе шаги считает. Четыреста метров он отшагал, потом на подъёме надо было металку отобрать. Забрались мы с другим студентом туда, я приготовил мешочек, он дёрн молотком содрал, горсть песка насыпал в мешочек,
я написал этикетку. Дальше пошли. Уткин всё идёт и идёт без остановки, продолжает шаги считать. Фиксирует в полевом дневнике всё, что по пути встречается, а мы вдвоём пробы отбираем. Вся группа поднялась наверх. к этому моменту я уже оживать начал.
Одновременно со съёмщиками работали геофизики – магнитку делали. Через каждые пятьдесят метров они срубали ветку и на тропу клали. Я спросил Уткина, что это за ветки. он ответил, что геофизики пикеты расставляют. «А как они расстояние меряют?» – «Шаги считают. Я тоже считаю всю дорогу». Он шёл, иногда разговаривал то с одним, то с другим и в это время считал. Эта привычка до автоматизма доходит у профессионалов. я теперь, когда хожу на дачу, тоже счётчик «включаю». Идти четыре километра, он сам включается. Сотни считаются, и пальцы загибаются.
Уткин по дороге учил меня шаги считать: идёшь обычным шагом и считаешь не каждый шаг, а пары шагов. Потом он про каменные реки рассказывал, как они образуются, о вулканах говорил, о гипербазитах. Хоть мы и проходили уже общую геологию, но было интереснее слушать его.
Мой первый маршрут запомнился мне на всю жизнь. После той первой практики четверо из восьми ребят ушли – посчитали, что сделали неправильный выбор в жизни. А мне понравилось, я прямо почувствовал, что тут и должен быть, в этой среде. Я понял, что такое съёмка и что
такое разведка.
ЗАБОЙНАЯ РОМАНТИКА
– На съёмке меня поразило многое, особенно проходка «дудок». Забойщики как бугаи: если кувалдой махнёт такой, когда кайло оттягивает, только отскакивать успевай. И среди них был один дедок невзрачный и плюгавенький, который выдавал в месяц по семьдесят-восемьдесят метров проходки. А бугаи эти в лучшем случае пятьдесят. У него кайлушечка малёхонькая, он ею тюк да тюк, тюк да тюк – смотришь, в нарядах опять за семьдесят. Коры выветривания по гранитам были там, и этот дедок в них «дудки» проходил. Категория проходки пятая, самая высокая, но если проходить с умом – раскайлить и выкинуть, – то идёт довольно легко. В сланцах – там сплошное мучение, особенно если они на дыбы встают. Я так до конца и не уяснил, как дедок из этих «дудок» породу выкидывал – глубины-то немаленькие он проходил.
Через полтора месяца из лагеря Клименко радиограмма пришла, что рабочие разбежались и план горит. Боцман уже шурфы копал в полный рост, в связи с производственной необходимостью. Уткин построил нас: «Есть добровольцы на шурфы?» Все молчат. Я думаю: «Надо попробовать, что это такое», – и делаю шаг вперёд. Мы только что на Рассоху с лагерем перебрались, и там мужики в это время кайла оттягивали. Я присматриваться стал, как это делается. интересно же: кайло в костёр, до белого каления. Я потом пытался повторить, ни хрена у меня не получалось. Там ни горна, ничего же не было! Как они раздували?
Я перешёл в лагерь Клименко и давай шурф копать. Он выставил меня на линию, где мощность четвертички поменьше. Через полдня все руки в крови. Руки зажили, я снова на линию – никто приказа не отменял. Уж как я хотел на коры попасть или на песочек, плевать, что категория низкая. Но нет! Клименко выставил меня на пойму, а там валуны с галькой. Он над душой стоял: «Давай до коренного ложа добивай».
Сейчас я думаю: как я оттуда эти валуны вытаскивал? На чём всё тогда держалось? Я сам-то сорок пять килограммов весил всего. Но кое какие уловки мы тоже применяли. Приходим шурф документировать, а на забое вода, и понятно, что её туда специально налили. «Дальше копать нельзя», – заявляет забойщик. Вот и я: ковыряю-ковыряю – ни хрена не ковыряется! Не идёт, и всё! Боцман говорит: «Пойдём на речку, воды притащим». Мы воды во фляжки, в котелки наберём, в шурфы нальём и геологов ждём – сидим, покуриваем, типа геологическое осложнение.
Приходит Володя Лычников: «Вы какого чёрта воды туда налили?» – «Нет, мы не наливали». Но зачастую он жалел нас и закрывал глаза на нашу наглость.
Одна линия у нас была в сторону посёлка Вёлса. У меня шурф был рядом с лесовозной дорогой. Сначала тяжело шёл, а потом хорошо. Однажды, уже после обеда, приходит Алик Артамонов и заводит разговор издалека: «Из ваших студентов, что сейчас у нас работают, кто Николаи?» – «Только Коля Тетенов», – отвечаю. «А вы с ним родственники?» – «Нет, но очень хорошие друзья. а что случилось?» – «Ну как бы тебе сказать… Тут радиограмма пришла непонятная, ты только не волнуйся. Сообщили, что умер отец у Тимонова Николая. Где-то умудрились напутать».
Кому ехать, мне или коле? Колю уже с того лагеря отправили в Вёлс, я твёрдо решил ехать тоже. Алик мои шмотки принёс уже на линию, дал мне денег, и я прямо с того шурфа на Вёлс рванул.
Спустился по малиннику, дорога была знакомая. Следов медвежьих навалом. На склоне высоченные ёлки. Добежал я до реки, умылся, побежал дальше по лесовозной дороге. Темнеть стало. У меня мурашки по телу. Я даже сейчас их помню. Дорога глинистая была, ни одного валу
на. Я комок сухой глины поднял и в руке на всякий случай держу. Иду и вижу, что на меня два зелёных глаза смотрят. У меня всё внутри оборвалось. Я глиняный комок в эти глаза запустил. И тут на меня у-ух-у-у-у! Ёлки-палки, может, сова, может, филин. Отлегло от души. Вот я тогда натерпелся страху. Услышал лай вёлсовских собак, ещё быстрее побежал.
Ближе к посёлку появился просвет, звёзды видно. Встретились с Колей в Вёлсе. Нам дали лодку, мы на ней до Ваи быстро добрались. Потом до Перми самолётом и сразу на поезд. Коля в
Верещагино соскочил, я приехал домой, весь чумазый, взъерошенный.
Полевик! Батя дверь открывает: «Ты чего это вдруг нарисовался?» Я наплёл, что за шмотками приехал. И сразу побежал Коле звонить из автомата. Его отец умер. Коля на похороны успел. На съёмку он в тот сезон не вернулся. Ему зарплату пятнадцатикопеечными монетами выдали – два
мешка пятнатчиков!
Ближе к осени туманы пошли, дожди. В непогоду принято камеральный день устраивать. Геологи ждут: гуси должны полететь скоро. Клименко уехал на наряды в экспедицию. Мы с Боцманом решили на охоту сходить, в верховья болот на Пропащую, к озеру. Слышали, что гуси там
садятся. А мы из Вёлса щеночка от лайки прихватили. К тому времени он подрос, бегал исправно, глухаря изумительно сажал. Мы взяли щенка с собой. Сначала шли по горной линии, по просеке. Вышли на болото. Туман – самое что ни на есть молоко! Вышли к квартальному столбу на границе
болота и опушки. Думаем, сейчас через болото перейдём на противоположную сторону, а левее будет озеро с гусями! Голубики море! Собираем по пути, в рот ягоду бросаем. Собачка вертится под ногами. решили её покормить голубикой, она быстро во вкус вошла, всё впереди нас съедала.
Мы крутились по болоту в тумане и через какое-то время вышли снова к тому же квартальному столбу. Идём и местность не узнаём. На голубику решили не отвлекаться. Пошли снова, а болото шевелится, как живое. Ходили-ходили – опять вышли к столбу. Вымокли к тому времени капитально. Думали, что кругами ходили. Плюнули. Пошли домой. Ума-то не хватило нумерацию на столбе посмотреть, там же всё читается, всё видно хорошо. А мы думали, что к одному и тому же столбу выходили.
Тут наша собачка залаяла. Я побежал. А за неделю до этого Курбацкий приходил на мою горную линию, когда я на шурфе ковырялся. Ружьё рядом лежало на отвале. Он спросил: «Ну как, дичь есть?» – «Да дичь-то есть, патронов только нет…» – «А сколько тебе надо?» – «Хотя бы парочку». – «Вот тебе пять штук». Он ушёл, а я по дороге в лагерь двух глухарок подстрелил. Курбацкий мне: «О! Молодец! Значит, не зря я поделился».
Он, кстати, тоже глухаря большого подстрелил, пока ходил линии смотреть. Но тут я ещё больше удивил его: «А патронов у меня ещё четыре осталось». – «Как это?» – «Они в линию сидели…» – «Ну, студент, ты даёшь!»
А Боцман всё время мазал. Постоянно. Поэтому ружьё я у него забрал и в основном сам охотился с ним. И в этот раз сам побежал вслед за собачкой. собачка то с одной стороны лает, то с другой. Да где ж она есть? Наконец-то я увидел: косач сидит на ёлке. Пока я подходил, он снялся и улетел. Мы с собачкой вернулись к Боцману. И тут заспорили с ним, в какую сторону идти. Спорили-спорили, пошли. И опять вышли на квартальный столб! Теперь пошли по моему курсу. В конце концов добрались.
Подходим к лагерю, а вокруг рябчики посвистывают, нас дразнят. И тут ба-бах! Ба-бах! Это Артамонов в палатке сидит, в манок посвистывает. рябчики слетятся – он подстрелит, снова посвистит – снова подстрелит. Вот такая у него была охота! Тайга была нехоженая, дичи не меряно. По осени особенно сказочно было: идёшь по маршруту, а рядом цыплята квохчут, поймаешь одного, и тут же взъерошенная копалуха на тебя кидается – отбивает, отпугивает. раньше я себе такого и представить не мог!
Наступил конец полевого сезона. Закрытие. Студентка Танька Артамонова из нашей команды девица видная была. Алик Артамонов всё к ней клинья подбивал. Однофамильцы! Уже холодно стало, а печек не хватало. Но печку можно сделать из ведра. И делали. С трубами проблема. Алик проявил смекалку: составил трубу из консервных банок. У Танюхи в палатке спецчасть была, там же рация стояла. Трубу эту «телескопическую» вывели в форточку. И эта печка служила.
Тихий вечер, сидим у костра, вдруг Танькина палатка вспыхнула. Ветерок задул или что ещё… Работяги дичи настреляли, жаркое приготовили. Бражка. фейерверк к закрытию – Танюхин факел. Так завершился мой первый полевой сезон.
На этом Александр Степанович закончил рассказ. Мы хотели ещё встретиться, но не удалось. Я улетал в Магадан. Могу только добавить, что в 1972 году Александр и Валентина Тимоновы уехали по распределению в Кайраккумскую геологоразведочную экспедицию, что в северном Таджикистане. Они трудились до 1986 года в горах Карамазара, Большого Канимансура и Зеравшана. В сентябре 1985-го Александр Степанович побывал на Колыме, на золоторудном
месторождении Карамкен и на серебряном месторождении Дукат. Это была обычная командировка на всесоюзное металлогеническое совещание, но Тимонов не успел получить командировочные и вылетел на совещание за свой счёт. Разумеется, ему бы всё оплатили. Но случилось страшное Кайраккумское землетрясение, и проездные документы были утеряны. Восстанавливать их он не стал, посчитав, что люди тогда потеряли там гораздо больше…
Потом Тимонов работал в Управлении геологии Таджикской ССР – в тридцать шесть лет он стал начальником геологического отдела. А в 1988 году был назначен главным геологом Южно-Таджикской ГРЭ, где трудился вместе с Валентиной Аркадьевной до 1992 года, до начала
гражданской войны в Таджикистане и развала Советского Союза. В настоящее время Тимоновы живут и работают в Кирове, где с любовью растят внуков и помидоры.