Зыбкие ступени счастья

Глава 5.2: Шоу-дива

Офицер ничего не сказал, но было видно, что он уже замерз. Тамара оглядела себя. Словно в насмешку кавалеру, в пику ему, его демисезонной шинели, на Томочке была красивая шубейка из настоящей норки, шею укрывал песцовый шарф - кашне, голову укрывал меховой берет. Тамаре в первые минуты было не удобно, но потом она махнула рукой на все. Пусть будет, как есть. Не я добивалась встречи. Он ходит на каждый концерт. Царственно улыбнувшись поклоннику, она приблизилась к робко стоявшему офицеру, и подходя, специально обо что-то споткнулась. Она чуть не упала, но расчет на то, что лейтенант поймает её, сработал. В следующий миг её рука утонула на изгибе локтя юноши. Тамара поплыла. Все школьные чувства возвратились. Надежный упор сильной мужской руки, нежное мимолетное прикосновение жалящих губ и прерывистое дыхание. И слова.... Не к чему не обязывающие слова. Рассказ о том, что Тамара и сама знала. О её внеземной красоте. О великолепном голосе, звенящем и мелодичном. Об том, как разнятся Тома - певица, и Тамара - обычная, домашняя. -- А ведь ты меня не видел домашнюю. Как ты можешь судить об этом? -- Тамара! Какая разница! Я тебя вижу сейчас. Извини, разница большая. -- Странно. Я считала, что я царственно веду себя. -- Ну и что? Ты подошла просто девчонкой Томой, играющей царицу Тамару. А когда я начал рассказывать то, что тебя заинтересовало, ты сбросила наигранный лоск. Прости, если я чем-то тебя обидел. Расскажи о себе. Как поется? Как поклонники? Не сильно ли донимают? -- Нет. Не сильно. А зачем это вам. Да, в этом нет ничего интересного. Рутина. Главное результат. А это можно судить только на концерте. Но, я думаю, ты.... Можно я буду говорить тебе, - ты? Я верю тебе ведь интересны не только мои песни? -- Хм!!! Конечно. Но я не хотел об этом говорить. Я человек подневольный. Сама понимаешь, солдат. Завтра еду опять на фронт. А там грязь, дым, огонь. И тонкая, очень тонкая грань между жизней и смертью. Поэтому я не могу ничего говорить, ничего обещать. Но, Тамара, ты сразила сегодня моё эго. Я готов признаться тебе в любви. -- Не надо. Молчи. Не надо признаний. Я всё и так поняла. Милый лейтенант, мне даже имя твое неизвестно. Зачем? Объясни мне, дурочке! Зачем мне эта боль? Ждать. Страдать. Вы ведь не приходите оттуда. Далеко не все смогут вернуться к любимым. Так зачем начинать, если эта любовь никуда не ведет. Прости. Может жестоко.... -- Жестоко, Тамара. Да. Но зато правда. -- Прости. Я не хотела тебя обидеть. Но лучше сразу расставить точки над “I”. Знаешь, ты мне тоже понравился. Я поэтому и вышла к тебе. Но ты сам понимаешь, что разговоры о любви ни к чему. Зачем? Давай сходим в кафе. Подальше от этого ресторана. Только придумать надо такое...,” Шестнадцать тонн”, название смешное. -- Это дань моде. Ресторан назван в честь песни “Sixteen tons” американского композитора Мерла Роберта Трэвиса, эта песня звучит перед каждым концертом, - голосом ментора проговорил лейтенант, и тут же смутился. Кому ты рассказываешь, завсегдатаю концертной сцены клуба? - Прости, Тамара. Ты, конечно, знаешь это. -- Знаю? Конечно. Мы же не первый день тут. А вот ты откуда знаешь это? Об этом знают только посвященные. -- Ну, я, тоже не первый день в Москве. Кое-что знаю. И, потом, я же не знал, что в этом клубе выступает такая прекрасная девушка. Я просто знаю этот клуб. От друзей москвичей. Приехал в Москву на пластику и вручение ордена. Тамара расстегнула шинель офицера, словно за тем, чтобы ещё раз полюбоваться звездой героя. Потом прижалась к его широкой груди и замерла так. -- Расскажи мне про эту звезду, - послышался приглушенный голос. -- Что тебе рассказать? Это все так банально..., - лейтенант осекся, услышав смех девушки. -- Ой, извини! Мы с тобой такие банальные. Все что тебе интересно в моей жизни, оказывается банальщиной. Теперь о тебе.... Неужели это военная тайна? Зачем прикрывать свой подвиг за глупыми словами о избитом выражении, о шаблоне, заурядности, даже о пошлости. Но ведь ордена не дают за обыденность. Тем более самой высшей пробы. -- Что ж, ты, наверное, права. Но я не могу вот так сразу. Знаешь, война — это больно. Это страшно пережить, а рассказывать о прошедшем еще страшней. Там смерть, и ничего, кроме смерти нет. И маленькие, маленькие человечки, вершащие историю. В тот день мы шли обычным рейдом. Проходили склоны Гиндукуша. Ты не знаешь, что такое Гиндукуш? Дай бог, не узнать тебе этого никогда. Хребет, протянутый по Афганистану от западных мелких горочек и до гор Таджикистана на востоке. Я не буду говорить о структуре этих мест, хотя это интересно. Ты представляешь? Горы. Высоты. Недоступные вершины, Белые манящие ледники, вечные снега на вершинах, и никому не покорившиеся верхушки гор. Пойми, об этом нельзя рассказать. Это надо видеть. Вершины завораживают, манят к себе. Жаждут отдать приз первому человеку, который доберется до этих скал. И знаешь, как обидно сознавать, что мы здесь для того, чтобы уничтожать то, что дорого этим горам. Что мы несем горам боль и пепел. Мы! Несем! Там был обвал. Необычный, что бывает от старости горной породы, или от наплыва воды, она тоже может нанести горам такую рану. Нет. Это были раны от минометов. Здесь наши войска приняли жестокий бой с превосходящими силами противника. Тамара, “свет моей души”, как говорят люди Востока. Не все бои были выиграны нашими доблестными войсками. И, хоть наши ребята удивляли героизмом и самоотверженностью, удача была иногда на стороне душманов. Иначе и быть не могло. Ведь мы в их глазах были оккупанты. А они защитники своего болота, своего мелочного исламского мира. Мы, маленький отряд русских разведчиков шли после выполненного задания. Что это было за задание, я думаю, говорить не стоит, если, конечно, ты не агент великобританской разведки. Мы шли по отрогам довольные собой и горами. Знаешь, когда идешь после выполненного задания, когда душа поёт, тогда и горы по-другому на тебя смотрят, и ты любишь всё, и горы, и долины, и скалы. Даже вон ту, горочку, за которой и сейчас идет бой. Конвой наших ребят, ведущий колонну нашей мобильной техники попал в засаду. Так глупо и бестолково. Тем более в тот миг. Когда все было отлично. Командир наш, капитан Топорков, отдал команду принять на себя главный удар соперника. Глупо. Но это был командир. Приказ понят. Маленькая группка, семь человек взяла на себя всю мощь душманского огня. Я, конечно, сейчас понимаю всю задумку Топоркова. Понимаю. Но тогда.... Извини, у нас была команда разведывать южные склоны Гиндукуша. Но, как говорит капитан Топорков, мы же не призраки наших дивизий. Нет, для кого-то, мы, конечно, призраки, но для наших ребят мы Немезида. Есть такая богиня у греков - богиня возмездия. Взобравшись на ближайший перевал, командир осмотрел картину боя. Хватило и двух минут, чтобы рассмотреть и понять ошибку командиров, которые послали обоз в такую мясорубку. Естественно, с обозом были и крупные чины. Особенно один. Полковник. О, как я ненавижу таких вояк. Ведь придет он с фронта. Знаю, придет, с такими, как он ничего не делается. Ведь он вернется к семье и детям, и будет рассказывать небылицы о своих подвигах. Хотя сам скрылся за броней, и плакал, и молился, пока его подчиненные умирали под огнем. Он спрятался за подбитым БТРом, созвал четырех бойцов и.. огрызался матом на стрельбу моджахедов. Не знаю, что за большая шишка был этот полковник, но мне он сразу не понравился. По немому сигналу Сергея Топоркова, я, взяв с собой двух бойцов из нашей группы, прошел, пригибаясь, конечно, по ранам гор, оставленных нашими предшественниками. Что такое эти раны и как они выглядели? Вот только представь Воробьевы горы в Москве ранней весной. Представила. Они еще подмерзшие, но вода стекает с них в Москву-реку. Вот теперь представь такие же горы без бетонного ограждения внизу. А ведь там горы поболе Воробьевых будут. Гора Султан - бей только чего стоит. Подмытая рекой Пяндж и его притоком, одной из бесчисленных ручейков в низине, она состояла из сыпучего грунта. Там, где упала наша или душманская мина, оставляющая за собой глубокий шрам с человеческий рост и долго, долго заживающий. Гора, конечно, из мягкого грунта, и она залечит раны, оставленные человеком, но пока это были свежие отметины. Вот по такой мягкой осыпи мы подобрались к БТРу, взъерошенному и огрызающему четырьмя короткими стволами. Их было четверо. Молодых бойцов с автоматами против крупнокалиберного пулемета. Мы были ещё в выгодной позиции. В воронке от мины, ещё не видимые душманами, ждали, когда моджахеды выйдут на прекрасную для нас позицию, чтобы ввязаться в бой. Где-то там, выше, у перевала застрочил пулемет нашего Васи Кабанова, по позиции нашего пулемета, в ответ на его стрекот, несколько раз ухнула скрытая до сих пор зенитная установка ПЗРК. Говорил я Сереге Топоркову, не открывайте свою позиции. Ведь не могут душманы нападать без защиты тяжелого вооружения. Не в правилах это было у бандитов. Может кто-то скажет, зря я называю бандитами борцов за свою территорию, а как ещё их назвать. Миротворцы, что ли. Во-первых, нападать из засады, подбивать технику с бойцами, необстрелянными мальчишками, случайно вышедшими на тропу войны, только потому что им к этому моменту исполнилось восемнадцать лет. Во-вторых, этих полевых крыс, прятавшихся по пескам и горам страны, сами жители страны называли моджахедами - бандитами, приносящими своими законами разруху и невежество. Только за правление Амина Хафизуллы не только не прекратился террор, а усилились репрессии. Он превзошел в этом даже Дауда и Тараки, убитому лично Амином. Ну, и как прикажешь называть привержеников террористического режима Афганистана. Ну, ладно, это тебе, верно, не интересно. Но вот в горах пуск мин из зениток необычайное зрелище. Ты видела, когда-нибудь салют в Москве. Это ещё круче. Представь. Выстрел. Громкий и неожиданный, причем отражающийся от склонов горы Султан - бей, тысячами, миллионами такими же, затихающими отзвуками эха. Красиво? Красиво, если бы не было так страшно. Ты, наверное, помнишь песню Высоцкого.... Лейтенант потихоньку запел чуть изменённым голосом с хрипотцой Высоцкого без аккомпанемента гитары.... В тиши перевала, где скалы ветрам не помеха, помеха, На кручах таких, на какие никто не проник, никто не проник, Жило-поживало весёлое горное, горное эхо, Оно отзывалось на крик — человеческий крик. Когда одиночество комом подкатит под горло, под горло И сдавленный стон еле слышно в обрыв упадёт, в обрыв упадёт, Крик этот о помощи эхо подхватит, подхватит проворно, Усилит и бережно в руки своих донесет. Должно быть не люди, напившись дурмана и зелья, и зелья, Чтоб не был услышан никем этот топот и храп, топот и храп, Пришли умертвить, обеззвучить живое, живое ущелье. И эхо связали, и в рот ему всунули кляп. Всю ночь продолжалась кровавая злая потеха, потеха, И эхо топтали, но звука никто не слыхал, никто не слыхал. К утру расстреляли притихшее горное, горное эхо — И брызнули слёзы, как камни, из раненых скал… Был у нас парень. Пел голосом Высоцкого эти песни. Это тот самый Вася Кабанов, который с пулеметом был на перевале. Он там и остался. Царство ему небесное, без пуль и выстрелов. Ты хоть его-то, Высоцкого, слушала? -- Нет не слышала. Хорошая песня. Проникновенная. Высоцкий? Он давно написал эту песню. -- Тома. Высоцкий умер в 1980 году. Оставил за собой наследие. Я, пожалуй, два года вспоминал его там, в Афганистане. Человек столько песен оставил нам, хотя и не был на войне. Вот..., так про что я говорил. Про эхо отраженного выстрела. Это так красиво и так страшно. Ну, ладно. Ближе к делу. Пулемет строчит, зенитка ухает, мины свистят, душманы падают, как скошенный косой бурьян, а мы лежим и ждем, когда наступит наше время. Душманы, почувствовав новую угрозу, оглянулись, и по атаке миномета, поняв, где новый враг рассредоточились. Вернее, забыв о скрывавшемся за БТРом полковнике, поменяли вектор атаки. А точнее, решили помочь своему ПЗРК, добить огневую точку “шурави”. Зачем? Не понятно. Зенитка и сама разобралась бы с группой неожиданно появившихся русских разведчиков. Конечно, они тогда этого не знали. Они-то думали — это группа разбежавшихся солдат. Не могли же они тогда предположить, что разведчики, совершенно случайно наткнулись на бригаду афганцев. Нет, мне не удобно их так называть. На шайку бандитов, так вернее. В общем, они, конечно же, не знали про наше присутствие, и попали, как раз под обстрел автоматов. Мне кажется отряд душманом, просто не понял, откуда пришла новая беда. Двадцать минут и с отрядом, вырвавшему вперед, к БТРу было закончено. Почувствовав помощь, наши солдаты не могли поверить, что горы помогли им. Они уже прощались с жизнью, и хотели побросать оружие, но в присутствии командира, полковника, это было все же неудобно. Но это было, конечно же не все. Это был наш пятиминутный триумф. К нам под обстрел попались небольшая группа врага. Авангард. Те бойцы, которые взяли обоз в засаду, подбили машину, идущую впереди. Загородили проезд, и миной достали замыкающий БТР, за которым и прятались наши вояки. Это парализовало движение внутри обоза, и хоть солдаты стреляли куда-то, растерявшиеся и обескураженные, но расстрелять их, как “горное эхо”, было делом нескольких минут. Но тут на плечи душманов лег свет “Немезиды”, бродячей звезды, в лице нас. Нам оставалось сделать рывок, чтобы зачистить узкую полосу дороги от душманов, нужно собрать разбежавшийся отряд, но это дело мы оставили “товарищу полковнику”, ну просто “настоящему полковнику”, ожидая, что за авангардом подойдет основная сила афганской военщины. Как и следовало ожидать, они не заставили себя ждать. Как я и думал, отправив за большой валун Славу Трепакова с двумя бойцами срочной службы, подчиненных полковника. Тот сначала рассвирепел, не понимая, что я лезу не в свое дело, но мне некогда было входить в полемику, я быстро поднялся на перевал, где остался Сергей Топорков с четырьмя солдатами. Туда, откуда, до недавнего времени, бил наш пулемет. Он резко замолчал, и оттуда не было слышно никакого движения. Поднявшись наверх, откуда только что спустился, я увидел удручающую картину. Душа отряда, Вася Кабанов был убит. Он лежал на камнях, с достоинством человека, выполнившего свой долг, и со снисходительной улыбкой на устах, и широко открытыми глазами смотрел в вечность. Я, скорее по привычке, чем по зову сердца прикрыл глаза нашему пулеметчику, и поднявшись во весь рост осмотрел ложбину, в которой прятался командир. То, что я увидел повергло меня в шок. Мина, принесшая смерть Кабанову, разметала вообще наш командный пункт. Черт. Говорил я Сережке. Не открывайтесь раньше времени. Хоть пулемет Кабанова помог нам разобраться с душманами. Нет, нельзя так говорить о ребятах, которых уже нет. Вздохнув, я перепрыгнул через гранитный вал, поднятый взрывом мины, и приблизился ка телам, лежащим на дне воронки. Одного беглого взгляда на Митрошина Володю было достаточно, чтобы понять. Вовка мертв, В пустом взгляде парня читалось непонимание. “Как же так? Почему? Зачем?” В руках у сапера была граната, которая не разорвалась даже после смерти парня. Дальше, у другого края воронки лежали Сережка и Галя Чепурная, наш связист и санинструктор. Сергей Топорков лежал, аккуратно уложенный, словно уставший путник, раскинув ноги в стороны. Голова покоилась на плащ-палатке, специально уложенной подушкой и подложенной заботливой рукой под затылок. На Сергее, поперек его тела, лежала Галя. Я не верю в бога и никогда не верил, но в тот момент я просто перекрестился. Так глупо всё получилось. Почему они? Почему не я? Ведь ангел хранитель был со мной и в этот миг. Я остался жив, а они.... А я ведь, ещё вчера, смеясь называл Галю своим ангелом хранителем. Как всё это обидно. Но некогда отдаваться сентиментальным воспоминаниям, сейчас сюда подойдут основные силы врага, которые уже спешат, так как не слышат стрельбы, стремительно бегут, как вороньё слетаются делить добычу. Я поднялся наверх и помахал Валерию, нужно забрать пулемет, если он, конечно, исправный. Да и другие боеприпасы. С телами погибших друзей разберемся после. Я повернулся к воронке. Мне показалось, что Галя пошевелилась. Что ж и такое бывает на фронте. Я снова спустился на дно воронки. И услышал плач. Я не поверил своим глазам, да и ушам, признаться, то же. Какой плач? Они же мертвы. Вот что делает с человеком его природное стеснение. Мне было трудно, а по-честному, просто страшно прикоснуться к мертвой Галке. Ведь сколько я прошел троп войны, сколько видел смертей, а не могу до сих пор вспоминать это, и прикасаться к убитой девушке, пусть даже однополчанке, невозможно. А тут, я, как ветер с гор, промчался расстояние, разделяющее нас, и склонился над девушкой. Да, она была жива. Она лежала на теле командира и тихо-тихо скулила. Даже не плакала, а издавала едва слышимые звуки, то ли всхлипы, то ли стоны. Не мудрено, что я не услышал её в первый раз. Аккуратно взяв девушку за плечи, я попытался приподнять её от тела командира. Это мне удалось после четвертой попытки, когда Галя стала что-то понимать и в глазах её появился тот блеск, который возвышал её над всеми членами команды. Увидев и узнав меня, она судорожно выдохнула и сделала три дыхательных глотков воздуха. -- Жека, это ты? Я думала никого не осталось. Кругом мины рвутся, барабанные перепонки трещат, - она оторвала от ушей пластинки бинтов, и я увидел тонкие струйки крови у нее на щеках. - У меня, наверное, контузия. Но, если честно, я всё слышу. Может, потом догонит. Как ты думаешь? Жека! Потом, как будто, что-то вспомнив, оттолкнула меня от себя. -- Сергей! - она бросилась на тело командира. Я подумал, это такая реакция на смерть друга, командира на нее так повлияла. Ведь всё может быть. Может девушка сошла с ума. Только иногда её посещают проблески ума. -- Галя.... -- Что, Галя? Я нормальная. Жека, он жив. Галя у нас была не просто санинструктор, на гражданке, у себя дома, на Полтавщине, она была педиатром, детским врачом. Поэтому мы все её слова принимали на веру. Раз врач сказал, будет жить, значит рано надевать на него березовый бушлат. Я небрежно отодвинул девушку от командира, и упав на колени, попытался услышать проблески дыхания, или хотя бы стук сердца. Стук я услышал. Слабое биение организма подтверждало Галино мнение. Тут же в воронку скатился Валерик, мой лучший друг. Мы вместе призывались, и уже два года бороздили горы Афганистана, делили вместе горести и радости, встречающиеся на дорогах войны. Вот и теперь мы вместе. Без слов понимали друг друга. Он было потянулся за пулеметом и перехватил мой взгляд. -- Что? - спросил он приблизившись. - Жив. Жека, он жив? - спросил, как выстрелил. Потом посмотрев на меня, спросил: -- Ну и что делать? -- Что делать? Что делать? Нужно Сергея спасать. Это главное, Всё остальное потом. Он специально вызвал огонь на себя. Мы выжили благодаря ему. Валерка, друг мой единственный, ты знаешь, что надо делать. Володю и Васю мы не оставим, похороним как православных солдат. Ну, а если не суждено, то вы должны вынести командира в отлог. Сам знаешь, где это. Я прошу, не думай обо мне. С тобой Галя и командир. Ещё орден дадут за спасение капитана, я не могу. Здесь человек двадцать мальчишек и никчемный полковник, -- Понятно. Он и их положит всех и сам погибнет. -- Но нам от этого ни тепло, ни холодно. Но пацанов жалко. Поэтому будем выводить. Проверим технику, какая на ходу. Я думаю, из всех, машины две-три будут живые. Да, вот полковник держится за подбитый БТР, что-то здесь не чисто. Но, будем решать проблемы по факту их поступления. В общем, иди Валерка. И смотри, ты отвечаешь за жизнь Серёжи и Галчонка. Гали, наверное, больше. Шучу, - поспешил я отговориться, увидев взгляд девушки, метающий молнии. Теперь я был сто процентов уверен, что ничего страшного у Гали не случилось, кровь на щеках девочки была кровью командира. Всё! Ребята ушли. Из нашей счастливой семерки остались мы двое. Я и Славка Трепаков, который, где-то внизу, собирал остатки разрозненных армейцев. В общем, армада бандитов, почувствовавших гибель, угрозу, это не в первый раз я такое слышал про дикое чутьё, деревенских жителей Афганистана. А кем ж пополнялась армия душманов. Охотниками да дикими животноводами. Короче, несколько моджахедов пошли в атаку на не успевших проверить машины солдат, но группка наших бойцов при правильном командовании довольно быстро отбила атаки горцев.... Во время своего рассказа лейтенант не забывал вести девушку по весеннему городу. Они медленно брели по высохшему уже Арбату. Только чирикающие и радостные воробьи напоминали о прошедшей зиме. Они, совершенно не боясь людей, прыгали по сухой плитке Арбата, и выпрашивали корочки хлеба у гуляющих. Люди, в основном следующие погодным условиям разделись. Уже почти не увидишь зимние куртки и шубы. Уже осели дома шапки и беретки, а также зимние сапоги. Прохожие удивленно провожали взглядом по-зимнему одетую Тамару и её кавалера, в распахнутой шинели и со звездой героя на гимнастерке. Тамара, увидев нездоровый интерес к себе, прижалась к сопровождающему, обхватив его руку. Норковая шубка расстегнулась, полы разъехались по сторонам, явив миру красивые ножки Тамары, обтянутые капроновыми тонкими колготами, открытыми неприлично высоко, но девушка не замечала этого, она увлеченно слушала офицера. Молодой мужчина легко вел девушку второй рукой нащупав её кулачек, благодарно иногда сжимая его. Тамара в эти моменты млела и чуть не спотыкалась. Так эти робкие пожатия напоминали старые прогулки по родному городу. Прогулки по центральной улице города со своим лучшим в то время другом Женькой Вересаевым. Он также нежно полуобнимал её, также робко пожимал кулачек, и, даже, также незаметно целовал распушившийся от ветра и от интимной близости пышных волос. Тамара улыбалась, вспоминая ухищрения своего школьного товарища, который думал, что она ничего не чувствовала. Так и сейчас, когда лейтенант нечаянно поцеловал её выбившийся из берета локон, она чуть не рассмеялась. И только страшный, душещипательный рассказ, не позволил это сделать. Но Тома, спрятав улыбку в своем шикарном шарфе еще плотнее прижалась к другу, положив, как будто бы случайно голову ему на плечо. Так они дошли до кафе, оно так и называлось “Чебуречная СССР”, не похожее на ресторан, которых было много рассыпано по Арбату. Не прекращая свой рассказ, он взглянул на девушку. Тамара, также молча, ответила глазами: “Да! Конечно, да!”, и повернула к большой инкрустированной двери. Кафе находилось в двухэтажном старом красивейшем доме. Небольшая лесенка на площадку перед дверью, и приготовленные к летнему сезону уличные палатки, приглашали маленьких сладкоежек и сопровождающих их взрослых обилием кулинарных изысков. Лейтенант прервал рассказ, проводил девушку за стол, убедился, что она удобно расположилась на стуле и прошел к прилавку. Вскоре он вернулся, неся в одной руке её любимый молочный коктейль из пломбира, и в другой две вазочки мороженного, шариков из взбитых сливок, посыпанных шоколадом. -- Пока дессерт, Тамара. Сейчас будут готовы чебуреки, я заказал. Тома, глядя на лейтенанта, думала. “Кто ты такой, лейтенант? Так свободно держится с незнакомой девушкой. Лучше её знаешь Москву, хоть и говоришь, что здесь только два месяца. Из них полтора провел в клинике после ранения. Осколок от душманской гранаты прошелся по лицу от правого уха, от виска и прокатился через губы, нижнюю скулу и, чудом не задев сонную артерию, выскочил из шеи. Просто выпал на песок. Это единственное действо спасло ему жизнь. На вопрос же девушки, что теперь, домой? Он тихо, словно чего-то боявшись, сказал: -- На фронт. Туда в Афган. Именно тогда Тома поняла, ей ничего не светит. И если до этого были какие-то сомнения, возможность осесть в Москве. С ним, с офицером. Героем Афганской войны. То теперь всё обрушилось. Стена, казавшейся бетонной и гранитной, рассыпалась, как грунт горы Султан-бей, оказавшейся из базальта и известняка. Тамаре оставалось одно, как она и говорила Танюшке, безобидный флирт. Конечно, Тамаре хотелось большего. Дрожь тела от случайных прикосновений бёдер, от силы его крепкой руки, обхватившей её талию, да, и от этих “незаметных” поцелуев пушистой шевелюры, Тому сводили с ума. Её девчоночье естество бунтовало, тело дрожало, дыхание прерывалось, голова кружилась. Тома представляла, только в мыслях, конечно, взбудораживаясь и поминутно краснея, как, если бы лейтенант привел её в ресторан, в любой на Арбате, и занял закрытый кабинет, уж тогда она дала волю своим рукам, своему телу и, главное губам. Она бы не знала никаких запретов. Ну, а что? Она уже большая девочка. Ей уже двадцать лет, а друга, к которому можно прижаться в тяжелый день нет. И судя по всему, с таким напряженным графиком выступлений, с учебой в Академии, да и, если честно, с такой строгой и ревнивой бабулечкой, тут не то, что жениха, сердечного друга не предвидится. Это Томочку и удручало, но и восхищало. А как поражалась Танечка Гречишная. Она давно захоронила девственность, как только приехала в Москву, и увидела смазливого паренька. “Тусовка” московских гулен, та, которая есть при любом ВУЗе, говорила, передавая из группы в группу, что он голубой. То, что ему нравятся только мальчики. Что глухой номер соблазнить его, пусть, даже, юной и красивой девочке без единого изъяна. Таня слушала, слушала и всё мотала на веселый локон, свисающий с уха. Она решила действовать. И развила буйную деятельность, но не учла одного. Голубой-то, он голубой, но не лишен обычного мужского либидо. Он, видя соблазнительную девичью попку, просто затащил сопротивлявшуюся девушку в темный закуток, которых полно в студии при академии и там совершил свое черное дело. Но, потом, совершенно забыв про Танечку, пошел на “тусовку”, снова кадрить какого-либо мальчика. А что, Таня? А девочка, погрустив немного, похоронив свою девственность, просто переметнулась к педагогу, к смазливому и деятельному Иосифу Игоревичу. Но при всем её внимании, Шальных до сих пор не знал о её девчоночьей любви. И вот после этого она действительно восхищалась силе воли подруги. Она, даже сейчас была уверенна, что Тамара вернется не тронутой девчонкой. Но это было трудно. И Тамара еле сдерживала себя, и сидя в кафе, когда он рассказывал историю своего награждения звездой героя, и, потом, когда она провожала на метро. Они просто гуляли по Арбату, до поезда была уйма времени, медленно вышагивали по московской улице, не думая ни о чем, просто обнимались, стукались бедрами, уже специально, откинув всякую стеснительность, и одурманенные весенним воздухом, забыв обо всем на свете целовались. До одури, до боли в губах, до очумления мозга, до кружения головы. Но оба хорошо понимали, что вот осталось два часа, парень заскочит в последний вагон метрополитена, и поедет до Казанского вокзала, чтобы успеть на поезд, уносивший его дальше, в Сибирь. А там ещё дальше в Таджикистан, в Термез. Оттуда прямая дорога за реку. За Амударью, в Афганистан. Но это будет через два часа. А сейчас, пока они предоставлены только себе. Тамаре было легко с ним, словно она знала его всю жизнь. Никакого стеснения, ни робости. Ничего. Словно провожает в армию своего старого друга. Мало того, свою любовь. И пусть они познакомились только сегодня на концерте, всё равно ей казалось, что она знала его в той жизни. В жизни перерождённых по Гафизу, в прошлой жизни. Ей было легко и возвышенно. И только в метро, на станции Арбатской, когда подошел поезд, Тамара встрепенулась, оторвавшись на миг от его губ, спросила: -- А как, всё-таки, тебя звать? - парень усмехнулся, обхватил ладонями разгоряченное лицо девушки и, прежде чем прижать лицо к себе, произнес, глухо и с сожалением: -- Называй меня - Жека. Я знаю, ты не дождешься меня, но спасибо, Томочка, тебе за эти часы. Прощай! -- До свиданья, - прошептала Тома и поцеловала его последний раз, вложив в этот поцелуй всю тоску молодого, жаждущего любви тела. -- Тома, Томочка! Ты где была? Ой, что сегодня было? Весь зал поставили на уши. Тебя искали. Меня отправляли. Я прошла, поискала и.. подумала, что ты с лейтенантом ушла. Правда, Томочка? Ты мне должна всё рассказать. Не бойся, я никому. Никогда.... Хотя, сегодня тебя так искали, так искали, - скороговоркой про частила девочка. Тамара, после долгого гуляния по старому Арбату, переживая минуты горького прощания с Жекой, вспоминая его сухие, жаркие губы, и часто трогая языком свои уста, не могла никуда идти. Она бродила по улице, вспоминая слова из стихотворения Булата Окуджавы.... “Мама, мама, я гуляю, я гуляю по Арбату”, - переиначивая слова мэтра стихосложения, твердила она. Губы, бессовестные губы болели, но не противно. Это была приятная боль. Тамара вспоминала те жадные поцелуи Андрея Белоглазова. Нет! Как далеки поцелуи Андрея, пусть жадные и жаркие, но, говорить честно - целомудренные. Конечно, для Томочки, вчерашней школьницы, провинциалки, взращенной на старорежимных обычаях и это было в новость. Но. она просто не знала раньше поцелуев до нехватки дыхания, до боли в губах. Когда, казалось, всё, ты пресытилась, но губы, сердце, и, вообще, весь организм требовал ещё. Давай ещё. Ещё! В конце концов, Тамара пришла к академии, и увидела возле статуи Рахманина, стоящую Танечку, в нетерпении бьющей ногой по стене.

Тамара уже тогда поняла, что ожидается что-то необычное. После сорочьего треска Танечки, она уже составила то, что произошло, когда она ушла. Она вспомнила доброе лицо рядом с Иосифом в ложе. Как Таня сказала большой Босс, какой-то продюсер. -- То ли ансамбля какого-то из девчонок, то ли проталкивает в дальнее плавание солистов. В общем, Тамара, ты ему приглянулась. Он хотел с тобой лично поговорить. Иосифу-то все равно. Он продал тебя. Дорого. Не хотел продавать, спорил. Я сидела у лестницы и всё слышала. Они не торговались. Нет. Он сразу дал такую сумму, что Иосифу не захотел торговаться.... Ой, Томочка, это судьба. Он и платить будет деньги. Раз покупает певиц за такие деньги.... -- Таня, а ты не хотела ли петь со мной. Мне скучно без тебя будет, - задала Тома провокационный вопрос. Она знала о любви девочки, но не удержалась пройтись по её восторгу каплей дёгтя. Гречишная спокойно посмотрела на собеседницу, и без излишнего гонора вздохнула: -- А что? Думаешь я не согласилась, если б меня пригласили. Думаешь, держалась за Шального. Вот, дудки вам. Ушла бы и не задумывалась. -- Что? А любовь? Танечка вмиг поскучнела. Сделалась, как сгоревший свечной огарок. Тамара даже пожалела о своих словах. Ведь знала, конечно, знала об её беде. Ну вот скажите, кто тянул её за язык. Зачем. Тамара уже приготовилась утешать девочку, говорить, что она дура ничего не понимает. Но Танечка вдруг улыбнулась и сказала: -- А что, любовь? Пшик. Сколько еще этих Иосифов будет в жизни, - а у самой глаза налились влагой, еще минуту и взорвутся неудержимой девчоночьей слезой. Но Таня не была бы Гречишной, начинающей, но уже завоевавшей себе аудиторию. Впустила в шевелюру обе руки, немного подышала перед этим на ладони, закинула копну непослушных волос назад, за спину, и улыбнувшись открыто и широко, сделала шаг к Томочке. -- Ты что? Ты думаешь я расплачусь? Да? -- Нет. Что ты, Танюшка? Я совсем не хотела тебя обидеть. -- А ты меня не обидела, - и потом, с минут помолчав, продолжила. - Томочка, вот за это я тебя люблю. Да, да. Я люблю тебя. Ты ведь знаешь, как можно относиться к таким же, как я, как ты.... Конкуренция, подставы, игры подковерные.... Каждый, пусть не открыто, но пытается утопить тебя. Как будто умение петь и природный дар не дается свыше. Господом богом. А ты.... Томочка, ты не такая. Ты всегда жалела меня, опекала, хоть я и старше, да может быть и опытнее тебя. В некоторых вопросах во всяком случае. Другая на твоем месте послала бы куда подальше и не церемонилась. А ты нет. Ты носилась со мной, хотя я вижу, я тебе неприятности принесла. Правда, правда, не спорь, - слезы все-таки не удержались, нашли лазейку откуда вырваться на волю. Таня заплакала и уткнулась в грудь девочке. Томочка растерялась. Она не знала, что делать? -- Успокойся, Танюша. Пожалуйста. Всё не так плохо. Если ты за Анфису, то всё давно прошло. Ну работали мы у Шального. Ну, платил он нам копейки. Так мы же сами виноваты. Недоучились, а пошли на большую сцену. Логично. -- Томочка. Чистая ты душа. Он же не меня звал, он приехал смотреть именно тебя. Мне по секрету Вадька-музыкант сказал. А ты мне такое говоришь. -- Танечка, милая, я обещаю тебе. Обещаю, если он меня возьмёт, то и ты здесь не долго петь будешь. -- Эх, Томочка. Святая ты девушка. Ну, ладно. Давай не об этом. Как лейтенант, с ним хорошо? Он красавец, правда шрам на всё лицо, но он его не портит. Тем более знающие люди говорят шрамы со временем проходят. Становятся не заметными. -- Танечка. Зачем тебе это. Он уехал в Афганистан. Мы ему не нужны, - сказала девушка, но потрогала губы, которые отозвались на прикосновение приятною болью и головокружением. “Эх, Таня, Таня. Знала бы ты сколько мы с ним целовались сегодня. Все-таки приятно”. Мимо их, на маленькой скорости, проехал Джип черного цвета, притормозив слегка, просигналил, но потом сорвался с места и скрылся за тринадцатиэтажным зданием Музыкального колледжа и малой сцены Концертного зала Академии. Это не тот Концертный Зал, который стоит за поворотом на Малом Ржевском переулке. Там в здании находится и музей-квартира Елены Фабиановны Гнесиной, одной из основателей Академии Музыки, и первого ректора учебного заведения. Нет, там, с другой стороны, есть малая сцена и музыкальное училище, и где-то там, со стороны Хлебного переулка есть ворота, в которые проезжали жаждущие попасть в РАМ имени Гнесиных. --Томочка, - девочка схватила подругу за рукав шубы и заговорщически зашептала. - Тамара, это он. Я видела его прошлый раз. Около “Шестнадцати тонн”. Точно он. Вот увидишь. Он приехал за тобой. Девушка опять всхлипнула, и снова потянулась к Томочке. Она, конечно, поняла, что девушке сейчас не до неё, но жалость к себе, к своему неустроенному быту, и лишения единственной подруги не только в стенах академии, но и вообще в Москве. А на лице у Тамары отразилось работа ума, память подставила забытые моменты болезни, жесткое сидение внутри большой машины и голос. Добрый ласковый голос, до сих пор звучащий в голове. “Ничего, маленькая, потерпи. Лариска, а ты её знаешь?” В глазах промелькнуло какое-то узнавание, что-то пока неуловимое, но знакомое. Пролетело в голове, но не ушло. Оно засело там. Всё это было очень подозрительно. Любитель певичек, молодой продюсер, машина, “Джип” черный, как у “братков”, Алекс.... Это ненавистное, но в то же время благородное имя - Алекс. Тамара уже не сомневалась, мужчина с добрыми глазами, и тот незнакомый её спаситель одно лицо. Она, конечно, может с ним разговаривать просто. Знакомство с Ларисой Алексеевной, дает на это право. Вот, только одно.... Он мыл её в бане, а значит видел её обнаженной, это одно сосем не давало покоя. Еще с тех пор, когда тетя Лариса рассказала это, у Томочки развился пунктик. Конечно, время прошло много, два с лишним года, и неудобство, стеснительность Томочки притупилась, но всё-таки. Всё-таки.... -- Танюшка! Милая, я за тебя слово замолвлю. Если ты хочешь уйти от Шального, я поговорю с Алексом. -- Погоди. Я еще не всё сказала. Он дал мне песню, чтобы я тебе передала. Посмотри. Кажется, тебе понравится, - и она протянула Томе листок бумаги. Девушка взяла и развернула лист. За околицу пройдусь, прогуляюсь. Средь рябиновых кустов затеряюсь. Как красиво! Вдруг снежок выпал первый. Верно, путь к тебе я выбрала верный. Что ж, рябинушка, теперь я тоскую, Может быть, моя любовь, - боль впустую. А сейчас, в словах моих, только горечь, Почему ты дал уйти снова в полночь Мне рябина горькая губы обожгла, А любовь, что бойкая от меня ушла. Убежала, бросила, сердце мне разбив, И оставив осени кружевной мотив Вновь рябина на снегу гроздью алой Расстелилась, путь к тебе показала. Вспоминаю горький вкус спелых ягод, Без твоей любви мне счастья не надо. Убежал ты вслед за тем красным летом, Наша песня о любви уже спета. Раскидала на снегу свой багрянец, Ох, как в сердце ранил вновь седой глянец Мне рябина горькая губы обожгла, А любовь, что нежила от меня ушла. Убежала, бросила, сердце мне разбив, И оставив осени кружевной мотив. -- А что, песня хороша. Может получится. Спасибо, Танечка, - и она поцеловала Гречишную в щеку. Танечка так и не поняла - причем тут она. -- Тамара. Арбузова. Там тебя ищут. Приведи себя в божеский вид, - строгим менторским голосом сказала секретарь академии Эллочка Кудрявцева и шепотом. - Там к тебе Алекс приехал. Один из спонсоров училища. -- Ну ладно, я побежала. Танечка, я тебя тоже люблю. И она растворилась в дверях академии. Когда девочка подходила к директорскому кабинету, она уже знала, что будет говорить и как себя вести. Так вот ты какой, Алекс. При появлении девочки, сидевший в приемной здоровый парень, сантиметром на пятнадцать выше, да и шире Тамары раза в три, этакий Гулливер в стране лилипутов, поднялся и улыбнулся. -- Вот, ты какая - Арбузова Тамара. -- А что? Вы ожидали увидеть другую? Я не оправдала ваших мечтаний? Но мы уже виделись. -- Да. Виделись. Прости, я ж тогда не знал, что ты певица. И кстати родственница Анфисы. Тома замерла. Этого она никак не ожидала. Конечно, она знала, что Анфису знает бомонд города, но не до такой же степени. Темная туча омрачила взгляд девушки. И Алекс, конечно же это заметил. -- Не волнуйся. Я здесь не по слову твоей тети. Тамара, у меня есть к тебе предложение. Ты, наверное, знаешь, кто я? -- Да, я знаю, кто вы? Продюсер, раскручивающий молодые дарования. Я, права? -- Права. Ну что ж, нам легче будет договориться. Продолжение- Глава 6- следует... #МихаилСборщик_опусыИрассказы